Мортье Эдуар Адольф Казимир Жозеф 11 страница
В 1795 году возглавляемая Ожеро дивизия отличилась в сражениях при Росасе и Флувиа. В одном из боев (6 мая 1795 года при Сан-Лоренсо) генерал Ожеро был тяжело ранен, получив сразу несколько пулевых ранений, и надолго выбыл из строя. После выхода Испании из войны и заключения с ней мирного договора (22 июля 1795 года) дивизия Ожеро вошла в состав Итальянской армии. Сам Ожеро вернулся к своей дивизии только спустя несколько месяцев. Весной 1796 года Итальянскую армию возглавил новый командующий — генерал Наполеон Бонапарт, присланный из Парижа. В составе Итальянской армии были тогда 4 дивизии, которыми командовали 4 генерала, равные по воинскому званию Бонапарту, — А. Массена, П. Ожеро, А. Лагарп и Ж. Серюрье. Все они имели чин дивизионного генерала, были значительно старше по возрасту своего командующего и, безусловно, превосходили его в боевом опыте. Поэтому назначение Директорией на должность командующего армией «мальчишки», каковым они считали Бонапарта, вызвало у них не только скептицизм, но и плохо скрываемое раздражение.
Разочарование высшего командного состава Итальянской армии выбором Директории объяснялось тем, что до этого в армии упорно муссировались слухи о предстоящем назначении на должность командующего генерала Массены, уже прославившегося своими победами на Итальянском фронте и хорошо известного в Итальянской армии, которого там считали «своим» человеком, знакомым с местными нравами и порядками. Правда, многие генералы этой армии помнили и Бонапарта, занимавшего 2 года тому назад в течение нескольких месяцев должность начальника артиллерии Итальянской армии, но ничем особенно тогда себя не проявившего. И вот теперь он стал их командующим.
|
|
|
Хорошо известна первая встреча Бонапарта со своими новыми подчиненными. Прибыв в штаб-квартиру Итальянской армии, он первым делом вызвал к себе командиров дивизий. Те явились все одновременно, черные от альпийского загара, покрытые пылью горных дорог, рослые, широкоплечие, один другого выше, и сразу же заполнили собой небольшой кабинет с находившимся в нем маленьким, невзрачным на вид человеком — новым командующим. Они вошли, шумно распахнув двери и не снимая шляп, украшенных трехцветными генеральскими плюмажами. Бонапарт был тоже в шляпе. Он встретил генералов вежливо, но сухо, сугубо официально. Когда они представились, предложил им сесть. После того, как все расселись и началась беседа, Бонапарт снял свою шляпу, и генералы последовали его примеру. Спустя некоторое время командующий надел свою шляпу, но при этом так взглянул на собеседников, что ни один из них не посмел даже протянуть руку к своей шляпе. Генералы так и остались сидеть перед Бонапартом с непокрытыми головами до окончания аудиенции. Уже когда они покинули кабинет командующего и начали расходиться, Массена озадаченно пробормотал: «Ну и нагнал же на меня страху этот малый». Так новый командующий достойно выдержал «экзамен», устроенный ему генералами. В то же время эта первая встреча со своими дивизионными командирами произвела большое впечатление и на Бонапарта, поскольку она наглядно продемонстрировала ту глухую оппозицию, в которой находились по отношению к нему его ближайшие помощники, каждый из которых был, и Бонапарт в этом имел возможность лично убедиться, далеко незаурядной личностью. Поэтому важнейшей из задач, вставших перед ним сразу же после вступления в должность командующего армией, стала задача быстрейшего разрушения этой оппозиции. Бонапарт отлично понимал, что решить ее и завоевать доверие подчиненных он сможет лишь практическими делами. Главным же мерилом этих дел должны были стать только будущие победы.
|
|
|
Замысел фрондеров, намеревавшихся устроить своему новому командующему крупный скандал, морально сломить его и уже предвкушавших неминуемый конфуз «заезжего выскочки», полностью провалился, хотя перед встречей с Бонапартом никогда не лезший за словом в карман Ожеро хвастливо обещал своим товарищам: «Вы увидите, как я буду разговаривать с этим мальчишкой!» Не получилось… После первого знакомства со своим начальником дивизионные командиры поняли, что не так-то прост этот «мальчишка», и поспешили занять более лояльную позицию по отношению к нему. Но не все из них сдались так быстро. Дольше всех упорствовал Ожеро. В этой связи Бонапарту пришлось принять по отношению к нему дополнительные меры. Вскоре во время одной из встреч с Ожеро он, видимо, задетый за живое бестактностью этого генерала, резко одернул его. «Генерал, вы выше меня ростом как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это различие», — ледяным тоном произнес командующий. Онемевший от изумления обитатель парижских трущоб потерял дар речи. Молва об этом инциденте, произошедшем при свидетелях, быстро облетела всю армию. Генералы как-то сразу зауважали своего нового начальника…
|
|
|
Ожеро являлся активным участником знаменитого Итальянского похода Бонапарта 1796—1797 годов. Возглавляемая им дивизия геройски сражалась при Монтенотте, Миллезимо, Лоди, Кастильоне, Арколе и Ла Фаворите, взяла Болонью. Особенно Ожеро отличился в бою при Миллезимо (13 апреля 1796 года), в самом начале Итальянского похода, а затем — в сражениях при Кастильоне (5 августа 1796 года) и Арколе (15—17 ноября 1796 года). При Кастильоне, проявив высокое мужество, он стремительным ударом прорвал центр австрийской позиции и спас положение, которое даже Бонапарт считал уже безнадежным. Выдающуюся отвагу Ожеро проявил и при Арколе. Когда поражаемые шквальным огнем австрийской артиллерии французы дрогнули и начали отступать, он выхватил знамя из рук знаменосца и, бросившись через осыпаемый картечью мост вперед, увлек за собой солдат в последнюю и решительную атаку. Уже торжествовавший победу враг был опрокинут этим стремительным ударом и поспешно отступил. В награду за этот геройский подвиг Бонапарт послал генерала Ожеро с трофейными знаменами в Париж (февраль 1797 года). Он имел также поручение своего командующего доложить правительству Республики о последних победах, одержанных Итальянской армией. Директория встретила Ожеро с большим почетом и подарила ему то самое знамя, с которым он шел в атаку на Аркольский мост. Выполнив свою почетную миссию, Ожеро вернулся в Италию.
|
|
|
Итальянская кампания 1796—1797 годов явилась звездным часом в боевой карьере Ожеро. В ходе ее, командуя дивизией, он проявил выдающийся военный талант и стяжал громкую боевую славу как один из ближайших сподвижников лучшего полководца Республики Наполеона Бонапарта. Апогеем боевого мастерства Ожеро явилось сражение при Кастильоне, где он проявил себя во всем блеске. Наполеон не забыл этого героического подвига и спустя много лет увековечил его в названии герцогского титула Ожеро. Однако победа при Кастильоне стала для ее героя, как говорится, «первым и последним поцелуем славы». Несмотря на то, что боевая карьера Ожеро продолжалась еще около двух десятков лет, после Кастильоне ему так и не удалось больше блеснуть крупным военным талантом (отдельные случаи личного героизма, вроде Арколе, не в счет).
Летом 1797 года положение в Париже сделалось угрожающим, власть Директории заколебалась. Выборы в парламент, проведенные в мае 1797 года, дали большинство голосов в обеих палатах французского парламента (Совет пятисот и Совет старейшин) роялистам и поддерживающим их слоям населения (так называемая «партия Клиши»). А избрание генерала Ш. Пишегрю председателем Совета пятисот (нижняя палата французского парламента) и Ф. Барбэ-Марбуа — председателем Совета старейшин (верхняя палата) явилось открытым вызовом Директории, так как тот и другой были ее непримиримыми врагами.
Правое большинство в обеих палатах парламента сразу нанесло удар в наиболее уязвимое место правительства. Оно потребовало, чтобы исполнительная власть отчиталась перед народными представителями о сделанных ею расходах. Парламентариев больше всего интересовало — куда ушли миллионы золотом, поступившие из Италии (от генерала Бонапарта), и почему государственная казна пуста. То были вопросы, на которые Директория даже при всей ее дьявольской изворотливости не могла дать вразумительного ответа. Законодатели не скрывали своего намерения заменить исполнительную власть в стране.
Продажное, погрязшее в коррупции, прогнившее насквозь и ненавидимое всеми правительство Директории теряло одну позицию за другой. Выборы в парламент наглядно это продемонстрировали. В распоряжении Директории оставалась только армия, поддержкой которой еще можно было заручиться, лицемерно апеллируя к лозунгу «Республика в опасности!» Директора, возглавляемые бывшим графом П. Баррасом, хорошо понимали, что штыки сильнее любых конституционных законов, они могут все. Важно лишь одно: чтобы эти самые штыки не повернулись против самих правителей. А в этом твердой уверенности не было.
Баррас долго колебался, к кому обратиться за помощью — к Гошу, Моро или Бонапарту? Это были три наиболее известных полководца Республики, авторитет и популярность которых в армии были очень высоки. Не было никаких сомнений, что армия пойдет за ними. Более других Баррас опасался Бонапарта, несмотря на то, что полтора года назад сам невольно способствовал его возвышению, сыграв решающую роль в его назначении на пост командующего Итальянской армии. Но с Гошем и Моро у него ничего не получилось. Эти военачальники отказались играть роль орудия в руках продажного политикана, замышлявшего государственный переворот. Оставался Бонапарт. Баррас был вынужден обратиться за помощью к нему. В Италию было направлено письмо, в котором Баррас писал, что он и его коллеги «были бы счастливы снова увидеть в своей среде генерала, так прекрасно действовавшего 13 вандемьера». Намек был более чем прозрачен. Бонапарт все понял и в свою очередь направил в адрес Директории послание, в котором, в частности, открытым текстом говорилось: «Если вы боитесь роялистов, обратитесь к Итальянской армии, она в два счета разделается с шуанами, роялистами и англичанами». После такого генеральского ответа все встало на свои места. Сговор Бонапарта с Директорией был согласован. Все намеки и недомолвки были отброшены. Бонапарт согласился оказать Директории военную помощь и обратился с воззванием к своей армии, в котором призвал ее защитить Республику от роялистской угрозы. Верные республиканским принципам генералы Итальянской армии также обратились к своим солдатам с соответствующими воззваниями. Одним из самых решительных и кровожадных было воззвание Ожеро. В своей прокламации он заявлял: «Трепещите, роялисты! До Парижа для нас остался лишь один шаг! Ваши беззакония уже оценены по достоинству и расплата за них — на конце наших штыков!» Однако сам Бонапарт от личного участия в государственном перевороте уклонился. Он менее всего желал компрометировать свою славу полководца полицейской акцией в духе вандемьера, хорошо понимая ее сомнительный, антиконституционный характер. Для этой грязной работы, считал он, найдутся другие. По его приказу в Париж во главе сильного отряда солдат отправился генерал Ожеро. По мнению Бонапарта, этот человек более всего подходил для такой роли. Относительно своего выбора он писал Директории: «Этот генерал решителен и мало способен к рассуждению, что делает из него прекрасное исполнительное орудие». Ослабляя свою армию на несколько тысяч человек, Наполеон Бонапарт ничем не рисковал, так как в результате заключенного 18 апреля 1797 года Леобенского перемирия с австрийцами боевые действия прекратились и велись переговоры о мире.
Ожеро прибыл в Париж, когда положение Директории было уже критическим. В ее составе произошел раскол. Из 5 директоров двое (Бартелеми и Карно) находились в оппозиции. Всем заправляло большинство — трое других директоров (Баррас, Ребель и Ларевельер-Лепо), образовавшие своего рода «триумвират». По Парижу ходили слухи об угрозе, якобы высказанной генералом Пишегрю в разговоре с одним из членов Директории: «Вам Люксембургский дворец — это не Бастилия; я сяду на лошадь, и через четверть часа все будет кончено». Прибывший в Париж Ожеро был сразу же принят Директорией. На встрече с ее членами он без каких-либо обиняков хладнокровно заявил: «Я прибыл, чтобы убить роялистов». «Какой отъявленный разбойник», — только и смог произнести Л. Карно, пораженный таким откровенным цинизмом генерала.
Но Бонапарт не только помог Директории военной силой в лице свирепого Ожеро и его солдат, он вооружил ее еще и политически. Как раз незадолго до этого его войсками в Вероне среди прочих трофеев был захвачен портфель роялистского эмиссара графа д’Антрега, содержавший, кроме других бумаг, неопровержимые доказательства измены генерала Ш. Пишегрю, его тайной связи с роялистами-эмигрантами. Эти документы Бонапарт передал Директории.
После того как в руках Барраса и его сообщников оказались эти убийственные для Пишегрю документы, неожиданно придавшие замышляемой ими антиконституционной акции вполне законный характер, они решили действовать, нанеся по своим политическим противникам упреждающий удар. Было объявлено, что государственный переворот направлен в защиту Республики. До кровопролития дело, правда, не дошло. Переворот был совершен бескровно. 18 фрюктидора (4 сентября) 1797 года 10 тыс. солдат Ожеро, назначенного Директорией командующим войсками парижского гарнизона, окружили дворец Тюильри, где заседали обе палаты французского парламента и, не встречая никакого сопротивления, заняли дворец, а затем произвели «чистку» депутатского корпуса. Отдельные выжрики народных представителей о «праве закона», «верховенстве конституции», «неприкосновенности народных избранников» и т. п. остались гласом вопиющего в пустыне. Тогда один из офицеров Ожеро, имя которого в истории не сохранилось, произнес знаменитую фразу: «Закон? Это — сабля!» Ожеро действовал так жестко и решительно, что с угрозой роялистского выступления было покончено практически в один день. «Триумвират» был в восторге, объявив его «Спасителем Отечества».
Большинство неугодных Директории депутатов во главе с Пишегрю были арестованы. Во многих департаментах Франции, от которых эти депутаты избирались, результаты майских выборов аннулировались и назначались новые выборы. При этом предусматривались все необходимые меры, чтобы на новых выборах прошли только лояльные к Директории кандидаты. Одновременно была проведена кардинальная чистка государственного аппарата, судейского корпуса и др., закрыты многие газеты. Даже из состава Директории были выведены два ее члена — оппозиционеры Карно и Бартелеми. Изгнанию из армии подвергся ряд генералов, заподозренных в связях с Карно.
На первый взгляд, казалось, успех Директории, осуществившей государственный переворот при поддержке армии, был полным и безраздельным — власть она удержала, политический противник был разгромлен, обстановка стабилизировалась… Но это была лишь видимость. Вскоре выяснилась вся эфемерность одержанной победы. Насилие над конституцией и законодательной властью, разгон парламента, осуществленный при помощи военной силы, обернулись для Директории дальнейшей дискредитацией ее режима в глазах основной массы французского народа. Ее положение стало еще более неустойчивым. Хотя власть «триумвирата» удержалась благодаря штыкам солдат Ожеро, присланных Бонапартом для «спасения Республики», но уже на следующий день после переворота оба этих генерала вызвали наибольшее раздражение Барраса. Дело в том, что безграмотный, недальновидный, неискушенный в политике солдафон Ожеро принял за чистую монету, что он действительно «Спаситель Отечества» и что он в самом деле крайне необходим Республике. В этой связи он на полном серьезе заявил о своем праве войти в состав Директории. Баррас усмотрел в этом демарше незадачливого генерала руку Бонапарта и поспешил избавиться от своего «спасителя». 23 сентября 1797 года Ожеро был назначен главнокомандующим Рейнско-Мозельской и Самбро-Мааской армиями, т. е. всеми французскими войсками на Рейне, заменив на этом посту только что внезапно умершего генерала Л. Гоша. Но вскоре Директории стало ясно, что «шапка не по Сеньке». Под предлогом того, что война закончилась, «Спаситель Отечества» лишился своей должности. Затем его отправили на границу с Испанией командовать 10-й дивизией, штаб которой находился в Перпиньяне. Весной 1799 года Ожеро был избран в Совет пятисот, где примкнул к более близкому ему по духу левому крылу (бывшие якобинцы) и играл довольно видную роль в работе нижней палаты парламента. Правда, эта роль в основном ограничивалась представительскими функциями.
Осенью того же года во Францию из Египта вернулся Наполеон Бонапарт. Рано утром 24 вандемьера (16 октября) 1799 года он прибыл в Париж и сразу же явился в Директорию. Его сопровождали генерал Л. Бертье и двое знаменитых ученых, прибывших вместе с ним из Египта, — Монж и Бертолле. Этот поспешный визит в столь ранний час и после утомительного путешествия говорит о том, насколько неуверенно чувствовал себя тогда генерал, самовольно бросивший свою армию в Египте, по существу, дезертировавший с фронта, а потому подлежащий немедленному аресту и преданию суду военного трибунала.
Через 2 дня Бонапарт снова явился в Директорию, теперь уже с официальным визитом. Никаких мер по отношению к нему со стороны Директории не было принято, несмотря на явный факт его дезертирства со своего поста. В то же время никто не сомневался в истинных намерениях честолюбивого полководца — захватить власть в стране. Сразу же в его особняк на улице Шартерен потянулись многочисленные визитеры — министры, генералы, политические деятели и даже некоторые члены Директории. Идея государственного переворота давно уже витала в Париже, теперь она была преподнесена Бонапарту в готовом виде. Оставалось лишь ее реализовать. Все хотели перемен, всем осточертела ненавистная Директория. В заговоре против Директории участвовали даже некоторые из ее членов (Сийес и Роже-Дюко). Ожеро же тем временем пытался организовать в Совете пятисот противодействие планам Бонапарта. Но у него ничего не получилось. После того как накануне переворота Бонапарт был назначен командующим войсками парижского гарнизона, Ожеро понял, что может окончательно проиграть и поспешил примкнуть к своему бывшему начальнику. Выжидавший несколько дней и издали наблюдавший за развитием событий, он вечером 18 брюмера наконец вышел из своего укрытия и помчался в Тюильри, к Бонапарту. Найдя его, генерал широко раскрыл свои могучие объятия и бросился ему навстречу. «Как, генерал, вы не полагаетесь на вашего маленького Ожеро?!» — трагическим тоном воскликнул он. Бретер и авантюрист по натуре, мечтавший сам сыграть ва-банк, убедившись, что успех на стороне Бонапарта, поспешил, пока не поздно, примазаться к победителю. Весь его вид в этот момент выражал крайнее смущение и досаду. Всем своим обликом он как бы давал понять — как же так, ведь он всей душой предан своему генералу, а тот хочет обойтись без него! Невыносимо обидно, что с ним так поступают! Это не по-товарищески…
Бонапарт, отлично осведомленный о поведении Ожеро в дни, предшествовавшие перевороту, сделал вид, что ничего об этом не знает. Более того, он проявил снисходительность к своему бывшему соратнику и не стал отвергать его, но, в отличие от других генералов, участвовавших в перевороте, никакого конкретного поручения ему не дал. На следующий день, 19 брюмера (10 ноября), когда основные события развернулись в Сен-Клу, где заседали депутаты Законодательного корпуса, и чаша весов заколебалась не в пользу Бонапарта, неизвестно откуда взявшийся Ожеро грубоватым тоном наставника посоветовал Бонапарту поскорее сложить обязанности командующего гарнизоном. «Сиди смирно, — резко прервал его Наполеон, — снявши голову, по волосам не плачут!» Этим он дал понять лукавому приспособленцу, что пути к отступлению нет и нужно идти вперед до конца.
Переворот 18—19 брюмера 1799 года завершился для Наполеона Бонапарта успешно. Его победный исход решил предводимый генералом Мюратом отряд гренадеров, штыками разогнавший наиболее упорно сопротивлявшийся Совет пятисот. Как признавались впоследствии некоторые из депутатов, у них до конца жизни звучал в ушах громовой голос Мюрата, скомандовавшего своим солдатам: «Вышвырните-ка всю эту свору вон!» В действительности бравый гасконец подал несколько иную команду, воспроизводить которую дословно на бумаге не принято.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!