Дневник полковника А. А. Тихобразова

 

Дневник полковника Тихобразова о его службе в войсках Чжан Цзучана печатается с сокращениями. Хранится он в ГА РФ. Ф. 7043. Оп. 1. Д. 9, 10, 11, 15.

 

Г.

 

«12 марта 1926 г. Вагон. День перед отъездом прошел сумбурно. Как всегда, осталось много дел, время же бежало быстрее обыкновенного. К вечеру удалось все устроить, и я очутился на вокзале. Как-то томило чувство грусти разлуки и неизвестность будущего. Жаль маму, и Шурочку, и малыша. Очень жаль, и не хотелось уезжать. Наконец поезд тронулся, и я остался в вагоне один. Ехал я в отделении с китайцами. Разместился довольно хорошо и проспал ночь так же. Плацкарта. Утром в Куане проверяют документы – спросят фамилию и больше ничего. Они проверяют лишь характер – и только. Европейцев побыстрее отпускают.

В 7 часов утра попал в Чан-Чунь. Русский носильщик, в красной фуражке, как на японской дороге, взял мои вещи и понес на вокзал. Шли через Вонца – большой, хорошо оборудованный район. Я всегда любил побродить по хорошему незнакомому городу. Утром Чан-Чунь производит впечатление особого городка. Дым валит из всех труб. Солнце бросило уже свои первые лучи, едва пробиваясь сквозь туман. Асфальт – на всех улицах, много телефонов общего пользования и дома с разнообразной архитектурой, но они не создают впечатления красоты. Многие дома с плоскими крышами, как огромные ящики наряду с белыми европейскими домами. Видны и японские домики с их стилем, в том числе и маленькими окнами. У многих домов видны клумбы. Идут в школу школяры – японцы и китайцы.

Я еще не сказал, что со мной в Шандун едут еще 18 человек. Из них – капитан Борисов, прапорщик царских времен и еще 2 монгола. Наконец в 11 часов подали состав для посадки. Я прекрасно расположился и наблюдаю по обе стороны. Помылся в очень чистой уборной, где есть и полотенце, и мыло. Вообще, ничего отрицательного сказать не могу. Здесь все стоит очень недорого. А я люблю всякие японские яства и все это можно достать. Гляжу в окно. Кругом – поля. Удивительно заботливо все возделано. На одной стороне – деревушки. Налево по движению поезда виднеется гряда гор, покрытых местами снегом. Рядом – подходящая публика, едут двое японских военных, подполковник и подпоручик. Рядом со мной сидит китаец в шелковой куртке на меху. Хочу сейчас съесть куропаток.

13 марта, 2 часа дня. В открытом море на пароходе. Спать довольно хорошо, но просыпаемся часто. Из порта поехали на вокзал и пересели на поезд. Утром, часов в 5, разбудил японский жандарм. Спросил мой документ. Посмотрел, поставил печать и спросил фамилию, куда еду и профессию. Я сказал – учитель, еду в Цинанфу в военное училище. Спросил про мой чин, и я сказал, что учителя вообще чина не имеют. На этом дело и закончилось.

Едем по историческим местам Русско-японской войны. Как в тумане, доехали до Дайрена. Было часов 7 утра. На вокзале нас встретил какой-то подозрительный брюнет, но с национальной ленточкой на кокарде. Он взял у меня квитанцию для получения багажа, затем усадил на извозчика и отправил. Привезли нас в какой-то бар. Нужно было ждать И. Ф. Шильникова. Наконец он пришел и, узнав наше количество, отправился за билетами. До приезда Шильникова мы пошли побродить по улицам. Было еще рано, поэтому мы видели лишь чистильщиков отхожих мест, которые выполняли свою работу с ведрами в руках. Все время моросил дождь, и поэтому мы ничего толком не смогли посмотреть. Вскоре пришел Шильников с билетами. Мы вместе с ним сели на извозчиков и пошли на пароход «Сасаки-Мару», вполне опрятный. Когда доставали билеты, Шильников сказал, как бы извиняясь, что на 2-й класс билетов нет, поэтому он взял мне 1-й. Между прочим, за мой билет заплатили 25 иен, а за остальные – по 7 иен. Дали мне двухместную каюту, очень чистую, а остальные поместились в носовом трюме, где не было скамеек, и они легли просто так, на циновках. Скоро 2 буксира толкнули наш пароход, и мы быстро вышли из гавани, прошли маяк и пошли берегом. Хотелось увидеть Порт-Артур, и мы стояли на палубе в его ожидании, не обращая внимания на других, призывавших нас к завтраку. За обедом чувствовал себя гадко, ибо пришлось сидеть между двумя дамами в весьма несвежем костюме. Переодеваться же не хотелось. Кроме этого, меня совершенно вывело из кондиции меню, и я ничего не ел, как хотелось, так как не знал, что пробовать. Море, к счастью, было тихим, хотя все же легкое колебание ощущалось.

14 марта. Опять ужин с теми же впечатлениями, что и вчера. Начинается качка. Пришлось скорее лечь. Утром, часов в 11, мы прибыли в Циндао. На рейде был медицинский осмотр только пассажиров самого дешевого 3-го класса. Нас встретили солдаты в грязном обмундировании, в папахах и с винтовками за плечами. Осмотр города. Холодное утро.

15 марта. Поезд. Вагон – общего основания, грязь. Мы прибыли в Цинанфу. Встретил комендант управления Ин(Ни)тинцев. Вещи уехали с китайцем на склад. Мы же сделали путешествие пешком. Провел холодную ночь у Нитинцева и простудился.

16 марта. Туман. Гун-Шу. Встреча с Квятковским, Михайловым, Меркуловым. Первое знакомство – «горячий» разговор. Кого ругают? Это освещает создавшуюся обстановку.

17 марта. Я предполагаюсь на место начштаба русских войск, вместо Михайлова, который уйдет с этого места. Это делается для умиротворения страстей, так как между Нечаевым и Меркуловым идет сильная борьба, вредная делу. Я могу, как человек свежий, быть примиряющим лицом. Нечаев лежит раненным в обе ноги немного ниже колена в японском госпитале. Вчера привезли. Также и Стеклов, опять ранен. Меркулов опять уехал на фронт.

18 марта. Меркулов с Андогским едут на фронт. В 9 часов – проводы. Похороны убитых. Кладбище. Священник. «Имена же их веси» – всего 6 человек. Контраст – похороны китайцев, мусульман. Встреча со Стекловым.

19 марта. Визит к Нечаеву, разговор с ним. Училище, его осмотр.

20 марта. Решение ехать к Меркулову для выяснения обстановки. Осмотр гранатной фабрики.

21 марта. Обмундирование. Обед у Николаева. Отъезд.

22 марта. Приезд в Тезне-Госоу. Капитан Усиков, общее впечатление. Разговор с Меркуловым и генералом Чеховым.

23 марта. Утром явился к Меркулову. Еду с Меркуловым и эшелоном училища (60 юнкеров). Равнина. Боевая обстановка. Кое-где – окопчики. Взорваны водокачки, мост. Кругом – могилы.

24 марта. По дороге видел Михайлова, он едет в Цинанфу. Немного позавидовал, что здесь нечего делать, а условия жизни – походные. Полагая, что наш состав уйдет не скоро, ушел из вагона налегке. Вернулся – нашего состава и след простыл. Пришлось ехать с эшелоном Танаева, на открытой платформе. Хорошо, что погода была теплая. Приехал в Тянь-цзин. Меркулов уже уехал к Тупану. Я решил съездить к нему. Поехал зря, так как его не застал и сильно проголодался, целый день не ел. Вернулся в вагон, где меня покормил майор Чжан, и я улегся. Слышал ночью, как приехал Николай Дионисьевич.

Ужасно грязный русский народ, даже интеллигенция. Совершенно потрясающая ругань, везде и повсюду! Даже сказал Танаеву, что вообще это не является необходимостью. Не знаю, понял ли он.

25 марта. Проснулся прекрасно. Танаев угостил двумя яйцами. Он произведен в капитаны, хотя служит только один месяц. Никуда не хотелось бы выходить из вагона. Ничего не делаю. Сегодня постараюсь отправить письма. Видел Жирара. Встретились – поцеловались. На нем китайская форма, как на корове седло. Особенно не гармонируют тонкие ноги с толстым задом. Характерная фраза: «Нечаев приказал, и я, конечно, остался». В вагоне у нас – грязь кромешная. Вестовые, обвешанные оружием, пьянствуют, а начальство, «шляпы», ничего не предпринимают. Получил письмо от Доброходова, все просит места. Сейчас же каша, ничего не разберешь. Я еще и сам не знаю, что буду делать. Чепуха необычайная.

26 марта. Утром поехал в Луй Шу. Теперь этот штаб именуется «Штабом победы». Вчера были иллюминация и парадное угощение для всех нас из-за поездки куда-то Тупана. Невозможно проехать по улице. Пришлось объезжать круговым путем. Сегодня все убирается. Хотел ехать за вещами в Цинанфу, но Николай Дионисьевич не пустил, пришлось написать письма, чтобы их прислали. Ходил смотреть резиденцию Тупана. Какая большая она и даже огромная построена и как все заброшено и загажено! Все равно, как было на нашей гражданской войне. Увидел причудливые карликовые яблони и груши. Хотелось взять с собой. Одна из комнат – видимо канцелярия, вся завалена бумагами и книгами. Кругом – мерзость запустения. Был сегодня в доме Тупана: смесь роскоши с убожеством. Потолки – лепные, а двери выкрашены охрой, и на стенах – большие фотографии. Уже 2-й день угощаюсь изысканным китайским столом. Угощают нас майоры и подполковники. Познакомили с каким-то генералом, который говорит по-русски. Смесь азиатчины с поверхностной культурой Запада. Милофу[910] держит себя Наполеоном. Видел Чехова. Он мне нравится. Поздним вечером вместе с Мамлеевым иду в город. Зашел в русскую лавку и кафе Кислинга. Затем были на европейской концессии. Среди громадных красивых домов – мертвая тишина. Зато в японской и китайской стороне – оживление. В вагоне – недоразумение между Мамлеевым и командиром инженерной роты из-за уборной. Так в конце концов создается недоразумение крупное. Надо подробно описать китайские порядки в штабе Гун Шу в связи с «победами и мужеством». Прислали мне вещи и письма. Надо помыться да руки помазать, но я не мог ничего достать для этого. Тяньцзин в этом отношении скверный город: что надо, не достанешь, а то, что не надо, на глаза лезет. Надо уже думать, как достать деньги. Но пока дело не двигается.

27–29 марта. Два дня не писал. Болтаюсь без дела и свободно себя не чувствую. Гложет мысль, что свой денежный вопрос я не могу скоро решить. Из-за этого могут быть неприятности. Выбрался из вагона в штаб. Здесь хорошо, но холодно и в смысле удобств плохо. Пошел в город 27-го, где я хотел купить костюм, Мамлеев – фуражку, а Танаев и Пешков – забрать заказанные костюмы. По дороге видели быт китайцев, в том числе пытки и казни с вырезанием у женщин груди, мускулов ног, отрезанием рук и т. п. Все это производит гадкое впечатление. Затем зашли к Кислингу закусить. Выпили немного, закусили и хотели уходить, но пришел школьный офицер Шайдицкий и еще один. Последний был уже «под мухой». Уговорили зайти в кабаре, выпить пива. Когда мы шли туда, увидели какое-то здание, около которого стояли 2 молодые русские женщины, говорившие с американскими матросами. Это бардак. Впечатление – сильное. Наконец зашли в какое-то здание. Было пустовато. К нам подошел английский матрос, участник Германской войны, который все время говорил: «Большевик – ноу гуд». Затем здесь очутилось много незнакомой публики. В результате заплатили 85 серебряных долларов, по 14 долларов на брата. Мы с Шайдицким, забрав костюм, уехали часов в 12 ночи. Публика осталась и пошла еще гулять, заплатив 50 долларов серебром. Лишь только я пришел, умылся, разделся и лег спать, как меня разбудил солдат, Пусан, сказавший, что Тупан скоро едет в Мукден и надо об этом известить Меркулова. Послал к нему Пусана. Часов в 6 явился Мамлеев и тоже бегал в поисках Николая Дионисьевича. Безрезультатно. В 7 часов Тупан приехал в училище под звуки 3-х или 4-х оркестров. Я прилег, но часов в 10 встал и отправился за своим костюмом, так как было неизвестно, едем ли мы за Тупаном или нет. На всякий случай я приказал снарядить паровоз. Оказалось, что Тупан поехал не в Мукден, а на 7-ю станцию от Тянь-цзина, чтобы увидеть сына Чжан Цзолина. Николай Дионисьевич делает вид, что это ему безразлично, но ругается более сильно, когда разговаривали по прямому проводу с Цинанфу. Тогда же было отдано распоряжение переселяться Мамлееву. Переехал и я, так как зря тратить деньги не стоит – на проезд на вокзале, да и с довольствием стало неопределенно. Здесь же кормят китайской кухней. Вечером пошел опять побродить по старому городу и попал опять к Кислингу выпить кофе и съесть пирожки. Стоит всего это по 70 центов на брата. Поехали на трамвае, и стоило это сущие гроши. В трамвае не берут серебро. Оказалось, что курс серебра колебался и поэтому билетер боялся давать сдачу. Утром было прохладно, даже в теплой одежде, поэтому я встал около 9 часов. Я сегодня пошел побродить около канала и проходил по китайским лавочкам. Много здесь всякой всячины, что нам казалось диковатым. Даже днем здесь все мы слышали неоднократно «предложения мадам Ю.». Дал на месте последние 4 иены и 2 харбинских доллара облигациями. Сказал и Мамлееву, не знаю, что из этого получится. Завтра должен получить вещи, так как сегодня выезжает база 65-й дивизии. Приедут и письма. Я еще ни одного письма не получал от Шурочки. Как-то она живет и получила ли деньги? Хватит ли ей их? Все это меня волнует, и мне так хотелось бы скорее ее устроить поближе. Надо мне помыться, а то ведь я еще не раздевался как следует с самого приезда. Только на пароходе поспал как следует, а то все по-походному. Зубы не чистил дня 4. Сейчас у меня и с полотенцами вопрос возник и остался один носовой платок. Какое-то глупое положение.

Мне кажется, и не без основания, что Тупан и Николаю Дионисьевичу не особенно верит, поэтому и не любит говорить о Нечаеве. Из слов Николая Дионисьевича можно предположить, что все это Тупана изводит и он, в сердцах, не прочь вовсе отделаться от русских. Конечно, это утопия, но все же неприятно звучит. Тревожит меня, не упустил ли я удачный случай исправить свои дела? Надо было устроиться к Лю начштаба. Там было и место себя показать, да и с денегами там проще. Но это хунхузское формирование, а значит, неустойчивое. Здесь у меня перспективы, но это все чаще имеет какую-то расплывчатую форму. Сегодня и холодно на улице, и голодно, так как повар запьянствовал и у меня китайская еда.

30, 31 марта. Получил, наконец, свои вещи и письма. Читаю, умиляюсь и опять читаю. Что делают Шурочка и мои родные? Плохо себя чувствую, простудился. Это все еще последствия Циндао, не могу поправиться, так как очень холодно. Из всей обстановки я вывожу заключение, что здесь ничего путного не будет. Жалко очень, что упустил удобный случай переметнуться к Лю начштаба. С М. ни о чем не говорю – это бесполезно – одна брань. Чехов выдвинул проект образования отряда из-под полы. Мне кажется, что это опять кончится ерундой. Тут необходимы другие методы. Надоели и холод, и грязь. М. живет отлично, и я уверен, не за свой счет. Завтра Тупан выезжает на фронт. Поедем на 2 станции вперед. Тупан – верхом, и все иже с ним, а мы – в поезде. Это мне лучше. Хотели училище тащить пешком, но передумали, так как у юнкеров многого нет, да и есть из них только первые сроки. Я расхворался, самого всего ломает.

1–4 апреля. Прямо безобразие, что я не могу всего записать, что нужно. Сегодня опять уже час ночи. Лягу спать с тем, чтобы завтра встать пораньше и написать побольше. Много интересного.

5, 6 апреля. Интересный процесс. Милофу отказывается якобы от военщины. Я будирую Чехова, он уже говорил, но толку мало. Милофу занят торговлей, с этим он уже сдружился. Кругом слякоть. Я очень болен. Михин – или болен, или дурак. Сегодня попытался построить сотни. Меня волнует жена, будущее наше ненадежно, она не у дел.

7 апреля. Сегодня стало еще хуже, ломает еще сильнее.

8 апреля. Мне думается, что на днях мы будем в Пекине, так как наши войска всего только в 8 верстах от него. Но мы все время стоим здесь. Училище – в вагонах. Паршивая обстановка, так как все сознают бесцельность такого положения. Тарасов плачет в жилетку и пишет рапорта, которые никто не читает. Вчера опять говорили с Чеховым, а он – с Милофу. Но Милофу сказал, что все это требует коренной ломки, а потому надо обдумать все как следует и уже сделать все по приезду в Цинанфу. Чехов согласился и будет ждать 9-го апреля. Если завтра не едем, то выписываем сюда Михайлова и здесь разрешаем все задачи. Проект разработан Чеховым, но с ним не согласен Тарасов. Это не так важно, так как Тарасов – пассивная величина и никакой угрозы он не приведет в исполнение. Юнкера говели, в день Благовещения – причастились. Следовало бы их построить перед церковью, поздравить, сказать подобающее сему слово. Увы, начальник училища, одетый в плащ и в фуражке по уши, нашел это неудобным, а Чехов не догадался это сделать. Шляпа на шляпе и шляпой погоняет. Николай Дионисьевич занят исключительно своими делами и делает гримасы, когда говорит о военщине. Один Терлин что-нибудь значит. У меня невольно симпатии склоняются к Нечаеву. Правда, там пьянство, но здесь я не вижу ничего хорошего. Дело не поставлено как следует, и главное – есть желание работать у всех, кроме верхов. Николай Дионисьевич ведет разрушительную работу, думает, что он может опереться на Бычкова и Сидамонидзе. Это заблуждение. Получается грандиозный обман. Ради какого-то мифа обманывать людей, и все мы должны с явным ущербом, как моральным, так и материальным, поддерживать бестолковое хамство против Нечаева! Для чего же? Будь что-нибудь лучше здесь, тогда можно было бы согласиться, но ведь ничего нет! Все не лучше, а хуже. Завтра хочу поговорить с капитаном Дюкшеевым и, если ничего путного не выйдет, постараюсь попасть к Лю или же к Нечаеву. Здесь быть среди бабьих душ и гама нет ни смысла, ни цели. При такой обстановке свои дела никогда не сделаешь. Как жаль, что я так тупо провел время в Харбине! Нужно было изучить английский язык. Это бы обеспечило бы меня. Надо будет заняться им. В Китае живо ощущаешь этот пробел. Вот уже сколько времени я живу в Тяньцзине, не нравится мне он. Город – дрянь. Пыли много, зелени почти нет. Среди улицы – грязища, как и в европейской концессии. Тоска ужасная. Уже в 7–8 часов вечера на улицах пусто. Здесь, гуляя вечером в форме, можно нарваться на малоприятные встречи. В штатском же костюме вечером домой можно вообще не попасть, так как не пропустит караул. Бродил среди китайских кварталов и должен сказать, что видел хорошеньких китаяночек с красивыми чертами лиц. Видел и другое. Сначала думал, что это театр или иллюзион, а это похороны. Масса яркого света, и это ночью, от множества электрических ламп. Было что-то феерическое: одних только лошадей с всадниками 30–40. Целый эскадрон. Затем множество всяких вещей. Идут после множества одетых в красивые шелковые одежды людей! Дороговато стоит умереть китайцу. Видел интересную свадьбу. Вообще у китайцев опрятность – высшая, конечно, у богатых. Беднота же хуже нашей. Особенно много теперь беженцев с разоренных войной мест. Их особенно много я видел на вокзале. День проходит зря. К вечеру очень устал и не могу толково работать. Надо бы написать в «Русское Слово», что и собираюсь сделать. Сейчас у меня денег нет. Погода сегодня была сносная, но вечером – прохладно. Вчера же сделалось жарко, да так, что в горле горело. Пытаюсь экономить.

9 апреля. Послал Михайлову и Квятковскому письмо с резкой критикой существующего положения. Теперь раздумываю: хорошо ли сделал? Думаю, что хорошо. Хотел поговорить с Николаем Дионисьевичем. Сам же утром поехал к нему, но не учел, что в это время он всегда занят. Постараюсь с ним поговорить завтра и попросить денег. Надо увидеть Чехова, так как время идет, а улучшений никаких нет – пора подумать об этом. Весь день прошел зря, пора спать. Кругом меня – поразительный народ! Мамлеев который день пьян, напивается ужасно. Завтра уже 10-е число, а я не сдвинул ни на шаг свое дело. Посмотрю еще, а затем нужно будет решать, что делать…

10, 11 апреля. Вчера не записал все, так как очень хотелось спать. Утром встал пораньше, чтобы успеть в церковь. Был у Николая Дионисьевича, только напрасно его ждал. Ночью паровоза не было, Пешков отправил с ним продукты на фронт. Кстати, вчера видел Усикова, на голове у него – китайская шапка. Тоже вчера Мамлеев с Тонких вернулись в 22 часа. Мамлеев с утра до вечера только пьет. Погода становится жаркой, но вечером – очень прохладно. Пишу это в новом штабном помещении. Грязь ужасная, все загажено. Одинаковые квартиры на войне.

12 апреля. Утром приехал Попов. В числе писем привез письмо от Шуры. Дома все благополучно, и деньги были получены вовремя. Попов говорил с Меркуловым, и удачно: он обещал деньги. В Цинанфу от моего письма, рассказов Европейцева и рапорта Тарасова – переполох. Михайлов очень обижен. Я ему ответил кратко, надо было написать больше. Милофу сегодня опять другим человеком кажется. Мне надо быть более осторожным в суждениях. Он поехал сегодня к Пекину. Я чуть было не остался из-за разговора по прямому проводу. Поезд ушел, но хорошо, что его только переставляли на другой путь. Чехов пока со мной не говорит, не говорю и я. Мало проблесков, и я не знаю, что теперь мне предпринять. Крутишься, вертишься, а толку нет.

13 апреля. Милофу с Чеховым сидели в вагоне, и Милофу подвыпил. Через «пятое» слово была площадная брань, а у двери стоял юнкер-часовой. Так воспитывается у нас молодежь. О чем говорили они, не знаю, но вряд ли выйдет что-нибудь полезное. Уходя, Меркулов мне сказал: «Он собирается революцию устраивать». Я хочу поговорить на эти темы с Чеховым первым. Говорил с Чеховым о Михайлове и об обстановке. Он о хунхузах ничего не говорит, и я тоже. Плесень какая-то вообще. Пишу сейчас в вагоне. Едем куда-то к Пекину. Вчера выезжали, но вернулись. Сегодня опять катим. Стоим сейчас на станции Ян-Зун. Здесь стоит и база 65-й дивизии. Русские части Милофу боятся показаться, так как они в подчинении Нечаева, враждебного к Меркулову. Ненормальная картина. Кругом зеленые поля, китайцы работают на них и пашут на себе или боронят. Все время мой мозг сверлит мысль: «Как я справлюсь со своими денежными делами?»

14 апреля. Возвратились в Тяньцзин. Тупан прислал за нами. Пекин взять очень не просто. Ходили в атаку, но безрезультатно. Конечно, упустили время, надо было сразу на него идти, а не разводить антимоний. Решили еще сформировать 3 бронепоезда. Я сижу и ничего не делаю.

15 апреля. Сцена с инженерной ротой. Мой гнев. Брань. Разговор. Собака, которая только лает, но не кусает. Начало взаимного понимания.

16 апреля. Пишу Михайлову. Его приезд. Попов. Его назначение командиром бронепоезда. Бычков. Мое назначение. Обед у Пислита.

17 апреля. День разговоров. Опять не договорили. Поезд Чехова. Отношения с Меркуловым хорошие. Устал. Уже ночь, но беседа – часа на 3.

18 апреля. Приезд Иевлева. Ничего из разговора с Михайловым не вышло, не поняли друг друга. Разговор о производствах.

19 апреля. Разговор с Чеховым и с Николаем Дионисьевичем. Приезд Францелова и путешествие с ним в город Кисми.

20 апреля. Положение тяжелое. Были у Пекина, едем в Цинанфу. Сделали путешествие в городе Силяне.

21 апреля. Наш отъезд в Пекин. Опоздание Меркулова и его пассажиров задержало нас, так как мы принуждены были пропустить эшелон. Всю вчерашнюю встречу с ним занял мой долбеж. Едем в поезде. Писать трудно, так как очень сильно качает.

22, 23 апреля. Пишу на вагонном столе. Станция Чен-Янг-Тен, рядом с городской стеной Пекина. Вчера прибыли в предместье Пекина Фенг-Тай. Там стоял состав Тупана. Меркулов, конечно, ругался, бегал по вагону и всячески выражал свое неудовольствие положением вещей. Так и ехали с бранью. Оказалось, что он занял у частей еще 500 долларов, так как не мог добиться их от Тупана. Меня пугает, что как будто бы между Тупаном и им чувствуется холодок. Они все реже и реже бывают вместе. В отношении военных частей Меркулов как-то скис после приказа подчинить особый отряд Нечаеву. Сегодня Сидамонидзе говорил с Нечаевым и вынес ответное впечатление. Меркулов не желает что-либо делать и не делает, отказывается от управления всеми частями. Чехов, конечно, повозится с Тупаном по этому поводу, раз не понимает человек создавшегося положения и предопределяет гибель всему, то нам стоит самим делать меры самосохранения. Видел Семенова, который искал меня. Засели мы крепко. Просил его «вытащить» и решил пойти к нему в вагон. Там познакомился с совершенно опустившимся Потуловым, бывшим артиллерийским офицером. Они оба на меня напали, но я пошел домой и сказал, что буду ужинать у Стеклова, пригласившего меня к себе. Стеклов, вопреки моему желанию, пошел меня провожать. Встретили Манжетного, его адъютанта и Комо-Фланцолева. Всю эту компанию Стеклов пригласил к себе. Сели ужинать. Очнулся я лежа на холоде и простудился. Меня несколько раз тошнило и рвало уже только желчью. Я смутно все вспоминаю, глядя на дверь, за которой все происходило. Добрел домой около 8 утра в отвратительном состоянии. Целый день я лежал и лишь к вечеру немного отошел. Было очень скверно и гадко. Вечером приехал в Пекин. Утром получил письма из Тяньцзина и Харбина. Пишет Шурочка, просит скорее отвечать и присылать деньги, так как ее жмут кредиторы, а я пока это сделать не могу. Очень неблагоприятно складывается обстановка. Послал Шурочке телеграмму, что деньги вышлю.

24 апреля. Ужасно хочу спать – глаза слезятся. Происходит знакомство с Пекином и первые впечатления от этого.

25 апреля. Утром, часов в 10, пришел Николай Дионисьевич с Вс. Н. Ивановым, взял бумагу, на которой было написано «для Тупана», и уехал к нему. Ждал его, но не дождался. Поехал в училище. Приехал Танаев, рассказывает, что Тупан ездил делать смотр войскам, а мы и не знали этого. Хороша связь и хороши советники! С Воробьем пошли в Запретный город, куда нас пустили, на стены. Красиво смотреть на Императорский дворец с золотой крышей и желтой глазированной черепицей. По дороге к нему у стен на шестах – отрубленные головы. Ездили на трамвае к Храму Неба. Уезжаем в Ла-Фанг, будем делать смотр. Пришел и Кобылкин.

26 апреля. Мухи меня заели так, что пишу в фуражке. Меркулов хотел посетить наш вагон. Я сказал, чтобы ему поставили лестницу. Вместо благодарности он сказал нам такие «нежности», да по всем родственникам! Бедный он человек, сильно обидел Господь его голову!

27 апреля. Поехал в Духовную Миссию в Пекин. Вокруг миссии – жалкие лачуги. И это находится среди стен китайской столицы! Пекин так неинтересен, что и ходить по нему не хочется, грязная деревня, да и только. В миссии видна печать разрушения. Как-то все расползается, хотя довольно чисто. Здесь раньше заведовал делами генерал Карамышев. В результате у миссии получился 30-тысячный долг. Видел архиепископа Иннокентия – он стройный, выше среднего роста, с русой бородой. Живет в Китае больше 30 лет, пережил Боксерское восстание, когда была разрушена вся миссия, и он еле успел удрать с немногими православными китайцами. Теперь на месте старого храма и прежнего дома остались каменные основания-фундаменты. В братской могиле более 200 убитых православных китайцев. Наверху и внизу стоит церковь во имя Святого Николая Чудотворца – во имя 40 мучеников. Есть даже женская обитель с двумя монашенками. Все это помещается в углу. Он образован Северной и Восточной стенами. Собрались кое-кто из албазинцев. Тип – совершенно китайский, и нет даже намека на русское происхождение. По поводу строительства новых бронепоездов Милофу жмется, говорит, что это не нужно и дорого.

28 апреля. Приехал Чехов. Он был в Штабе Тупана и получил приказ о сформировании и постройке броневиков. Начштаба был очень удивлен, узнав, что броневики еще не построены. Тупан сердится на 65-ю дивизию за ее озорство и пьянство. Конкуренты Нечаева стараются ее всячески очернить и не скупятся на помои. Возможно, из-за этого 65-ю дивизию отводят в Ты-Чжао, между Тяньцзином и Цинанфу на отдых. Вообще, на всех русских стали смотреть неважно. Мухи заели, днем и вечером грызут.

30 апреля. Смотр конвоя. Впечатление – неважное.

4 мая. Явился Милофу с каким-то немцем, которого он рекомендовал как своего управляющего, и с недурненькой девочкой, якобы женой немца.

5 мая. Вчера искали бинокль Чехова, но не нашли. Возможно, что украли. Вообще, со здешней публикой надо быть осторожнее – кругом ворье.

6 мая. Ходил в китайский ресторанчик, была масса блюд, это стоило 4 доллара и 1 цент. Дал 5 долларов, все были очень довольны. Видел китайских девочек – ничего интересного. У Чехова опять украли бинокль. С Чжао вышло столкновение. Я ему дал сделать перевод на китайский язык, но он отказался и заявил, что на этом не остановится. Надо бы его поставить на место – скажу Николаю Дионисьевичу, а там посмотрим. Тупан Чжан вернул нас в город, где водил по домам, знакомя со своими временными женами. Здесь это запросто. Посмотрели мы их, этих цариц любви. Жалуются, что не дают покоя солдаты. Вчера Чжао было сделано указание, чтобы он переводил все бумаги, которые я ему буду давать для этого. В штабе – возня. Если Михайлов, Милофу и Ко – против Нечаева, то Куклин, Жирар де Сукантов, Карлов, Мрачковский, Стеклов – против Михайлова.

13 мая. Провожая Чехова и Михайлова, я видел нищего китайца, у которого одной ступни не было, а нога была завязана тряпкой, другая ступня была наполовину оторвана от ноги, которая почернела, а на месте разрыва видны кости, мясо вокруг раны было воспалено. Вид китайца был ужасный, и, конечно, он был страшно грязный. Ужас! И это на перроне вокзала. Вот Вам и Китай! Михайлов уехал, а я остался за него. Поужинал с водкой.

17 мая. В 65-й дивизии – каша. С броневиками – неспокойно, и вообще – явление разложения. Необходимо все подтянуть и направить в здоровое русло. За время отсутствия Нечаева, выбывшего по ранению, Чжао, командир китайской бригады в 65-й дивизии, распоясался и отказался подчиняться Малакену и Карлову.

7 июня. Меня произвели приказом Тупана в полковники.

14 июня . Случилась неладная вещь. Тупан отдал секретный приказ всех хунхузов, стоящих на его службе, разоружить и, кажется, расстрелять.

27 июня 1926 г. Сижу, а кругом трещат обои, бумага на стенах и потолке – всякая дрянь бегает и жалит. Комары грызут. Ну и климат! Сегодня ночью поэтому не спал…

31 июля. В Цинанфу пошли дожди. Все заливается. Мой дом начинает разваливаться, так как он – глинобитный. Сырость большая, и комаров – уйма. Квартиру снимаю с Квятковским за 50 долларов, по 25 долларов с каждого.

1 августа. Капитан Титов вызвал на дуэль Климовских, который хочет жениться на его жене. Что ни день – то удовольствие!

3 августа. Титова жена ушла к Климовских, а у капитана Маркова – к майору Любушкину. Надо всем предложить уйти из дивизии.

29 августа. В городе на стене на веревках висели 2 головы китайцев.

1 сентября. Обход частей. Везде удивил беспорядок. У Семенова во 2-м эскадроне неладно у анненковцев. В комендантском управлении – скандал. Арестовали профессора Поздеева и какого-то советника. При них были деньги. Когда брали у них вещи, то при этом исчезли 500 долларов США. Производится дознание. В общем, обстановка неприятная.

24 сентября. Инструктора увольняются. Роль зачинщика играет Смирнов. Вообще, я изведен. Никогда нельзя прохвостам давать поблажки – надо гнуть их в бараний рог, так как иначе они всегда будут делать гадости.

27 сентября. Завтра приедет Тупан, будет смотр дивизии. Интересно, что будет, хорошо или плохо. Пахнет войной…

3 октября. Получены деньги. Их забрал Меркулов. Скандальное поведение Михайлова, и вообще – охота за деньгами. Скверное впечатление. Словом, масса событий, а денег нет.

8 октября. Был на стрельбе гранатами вместе с Тупаном. Впечатление – сильное, рвались хорошо.

27 октября. Боевые стрельбы с маневрами. Несчастный случай – преждевременный разрыв гранаты – 2 убитых, 1 тяжело раненный и 5 – легко.

9 ноября. У Сун Чуанфана и У Пэйфу – дело плохо – как бы мы не пошли на войну.

23 ноября. Опять события. Вчера приехал Тупан и отдал распоряжение о переходе 65-й дивизии на границу Шанси, к Сучжоу-фу. Может быть, придется ехать в Нанкин вместо Харбина.

 

Г.

 

30 января. С пополнением надо что-то делать. Группе нужны люди. Штаб группы не может их дать. Среди живых людей много мусора.

2 февраля. Отсутствие пополнения может привести к ликвидации всего Русского отряда. Меня часто вызывает к себе Нечаев. Разговоры о разном. Предлагает должность начальника тыла дивизии. Я пока не дал ответа. На 17 февраля выступление на юг Китая 65-й дивизии. Перейдет она только ближе к фронту, но не на фронт. В дивизии – ничтожное количество штыков.

18 февраля. Картина у нас – безотрадная, все зашло в тупик. Вопрос с пополнением не двигается. Не могу понять, в чем дело. В Харбин поехал в отпуск Стеклов. Говорят, что не вернется. Нечаев не смог его пристроить.

19 февраля. С пополнением, конечно, штаб группы проспал.

1 марта. Цинанфу. Части 65-й дивизии идут на фронт, 105-й полк уже в Шанхае с Тупаном. Броневики в Пукоу, но 2 из них стоят здесь. Получено распоряжение: училище и Инженерную роту свести вместе, дополнить китайцами и сформировать Учебный полк, командиром которого назначен Михайлов. Нечаев пока находится здесь, но предполагает выехать на фронт.

7 марта. Все наше начальство с Тупаном, находятся в Нанкине. Здесь находятся все русские части, кроме 2-го конного полка, находящегося в операциях против хунхузов. На фронте пока боев наших с врагом не было. Полк Михайлова предположено передвинуть в Пань-Фу. Меня назначают в него помощником по строевой части. Я уже год служу в Шандуне и вижу, что за год почти ничего не сделано для Русского дела, а возможности были.

9 марта. Поговаривают о сведении всех русских частей в корпус.

28 марта. Наши части отошли на левый берег Янцзы. Причина – паника китайских частей. Материальные потери – велики. Из Цинанфу эвакуируют семьи англичан и американцев. Немцы и японцы остаются.

30 марта. У нас точных данных о потерях нет, так как Нечаев обособленно ведет свои дела и Штаб группы питается случайными сведениями.

13 апреля 1927 г. Цинанфу. В Китае сейчас смута в полном разгаре. Кантонцы захватили все области к югу от р. Янцзы. Северяне, видимо, захватят провинции севернее. Все газеты врут об этой войне. Чжан Цзолин перенес резиденцию из Мукдена в Пекин, так как борьба сосредоточена на юге Китая в бассейне Янцзы. Правительство Китая, фактически, в руках Чжан Цзолина, но юридически он только командует «армиями успокоения страны Ан-го-цун». У Пэйфу и Сун Чуанфан, в недалеком прошлом равновеликие великаны, сошли на нет ходом событий. Они потеряли влияние на своих территориях, так как оказались меж двух огней: с одной стороны – северяне, с другой – южане. Вместо них выдвигается Чжан Цзучан. Северяне несут идеи государственности, а не революции, юг для них был более симпатичен. Но пока они колебались, кантонцы заняли юг и стали там хозяйничать. В поддержке южан со стороны СССР мы могли убедиться, когда отбирали у противника оружие: оно было русское, с клеймами СССР.

23 апреля. В 7-м полку командуют ротами майоры, батальонами – подполковники. Подал рапорт о передаче туда 400 китайцев. Надо подумать о довольствии и помещении. Китайцев можно довольствовать дешевле.

26 апреля. В штабе нет переводчика, который бы и писал и переводил. Михайлову поэтому тяжело и приходится бегать для этого куда попало.

3 мая. Присылаемые нам пулеметы – в неудовлетворительном состоянии. У нас ничего нет. Нет даже поясных ремней.

4 мая. В 7-м полку – нет унтер-офицеров. Их у нас вообще мало.

15 мая. Вчера получили из бригады Чжао людей. Полагалось получить 300, списки дали на 284, а при поверке оказалось 272. Когда привели в полк, получилось уже 222. Из них трахомных и чесоточных – 39. Больше 2-х суток они ничего не ели. Я их успокаивал и кормил. И все же удрало за ночь человек 20. Вид у них – ужасный: грязные, голодные, их держали как зверей. Из них было не более 100 годных солдат. Много мальчишек и стариков. Идет агитация против русских частей, и этих дураков питают всякими страхами.

18 мая. На фронт уходит 2-й Особый полк, и ему только теперь дают полностью оружие.

20 мая. Китайское пополнение – скверное, рассчитывать на него трудно, что подтверждается постоянным дезертирством, хотя условия у нас очень хорошие.

16 декабря. Деревня Ся-дя у Сучжоу-Фу. Утром поехал к Тупану, чтобы выяснить обстановку. Стали появляться колонны отходящих частей. Потянулись обозы. Подозрительно полетели наши аэропланы, держа направление на север. Пришлось долго пробираться по узким улицам, сильно запруженным войсками. С юга по дорогам тянулись колонны войск. Начался отход. Вывозилось все, что было возможно. Наконец добрались до дома, где помещался Тупан. Большой двухэтажный дом китайского стиля. Караул и прочее, но беспорядок и грязь. Затем прискакал Савранский и передал приказание подвезти вещи, которые мы привезли, к линии, чтобы их погрузили на бронепоезд. Только лишь успели отправить вещи, как появился Семенов и, как всегда в серьезный момент, в истерике. Оказывается, вещи надо было отправить на вокзал. На самом деле удобнее и лучше был первый приказ. Словом, в полусуматохе мы двинулись обратно. Стоило торопиться и тормошить 7-й полк, чтобы грузиться и идти обратно походным порядком. К сумеркам стали искать места ночлега, но везде все было забито войсками. Семенов всю дорогу скулил, что мы пропустили Сараева и из-за этого он очень сильно беспокоится. Мы втянулись в маленькую кумирню, которую занимала команда войск Сун Чуанфана. Они, закусив, скоро ушли. Мы, подкрепившись пищей, попили чайку и легли спать. Люди были под открытым небом. Было темно, и дул холодный ветер. Кругом кишат отходящие колонны. Кое-где восточнее слышались одиночные выстрелы, и раз даже простучала пулеметная очередь. Все это вселяло нервозность. Часа в 23 пришли из батареи и сказали, что проходили китайские части, сказавшие, что за ними наших уже нет, а двигается противник. Семенов решил тоже идти дальше. Встали, быстро собрались, так как коней не расседлывали и пошли, ведя их в поводу. Опять у Семенова была истерика, когда рассуждали, по какой дороге идти. Из-за темноты решили идти на большую дорогу к разъезду. Взяли проводника, молодого монаха. Добрались до деревни, но пройти по ней ночью было невозможно, так как у нас пушка и Семенов вселял панику. На дороге везде стояли телеги, а по краям дороги спали уставшие люди. Кое-где тускло светили костры. Семенов приказал повернуть обратно, но спать ночью под открытым небом было холодно. Кое-где слышались, не то чудились выстрелы. Семенов, хотя делал вид, что спит, на самом деле не спал. Я тоже не мог заснуть из-за холода, да и обстановка смущала. Так пролежали часов до 4–5 утра. Лишь только чуть стал брезжить рассвет, пошли по другой дороге. Вскоре врезались в отходящие части. Шли кое-как по обочине. Вскоре стало светло и идти стало более-менее. Кругом были войска, тянувшиеся десятками тысяч по разным дорогам на север.

17 декабря. Обгоняем отходящие части и утром подходим к Императорскому каналу. Не доходя до него, в одном селении встретили полк Сараева. Он стоял у биваков и грелся у костров. На полотне стоял бронепоезд, с которого получили сданное нами ранее зимнее обмундирование. Там же люди надели сапоги, ватные куртки с брюками. Простояв час, двинулись дальше. Расположились в деревне Чен-Зай у Императорского канала, на границе Шандуня и Киансу. Вот уже 4-й день походной жизни. Только пришли в Сучжоу-фу, как на другой день пришлось спешно отходить назад. Торопились, чтобы назад идти в конном строю. Когда отходили поезда, то это были не составы, а какие-то гирлянды из людей, которые сидели и в вагонах и под вагонами, на буксах и как-то привязав себя к железным частям вагонов. Поезда шли один за другим с малыми интервалами. Некоторые из них соединялись вместе из-за слабости паровозов, так что были составы по 4 паровоза в разных местах поезда. Словом, картина редкая. Эту ночь провели беспокойно, хотя и совершенно напрасно. До нас доходят всякие слухи, и мы выступаем в 4 часа утра. Теперь идет перегруппировка сил, а это займет недели 2–3. Хлопочем, чтобы людям дали отдых, так как люди очень измотались за 3 месяца беспрерывных боев. Может, и отведут нас на отдых. Хорошо жить дома, а не в разрушенных китайских фанзах, не раздеваясь и почти не умываясь. Семенов рассказал про Манжетного, который оставил 50 человек. Семенов из-за этого не спит 2 суток. Перейдя канал, остановились в деревне Чен Зай. Кругом хун-чен-хуи. Погода портится, при ветре пошел снег. Когда мы стояли, к нам пришел Квятковский, шедший походным порядком, и сказал, что сзади нас уже никого нет и что противник выходит на железную дорогу обходной колонной. Как мы его ни уговаривали, он не согласился остаться у нас. На всякий случай послали разведку. Выяснилось, что многие части расположились на канале и что за ним еще много наших отходящих частей.

18 декабря. Вышли и попали опять в гущу отходящих колонн. Часа через 3 дошли до Менчена, забитого войсками. На вокзале – каша. Составы получить нельзя, а муку можно. Получив продукты, поехали дальше.

19 декабря. С истерикой Семенова вышли в гуще отходящих частей и расположились в деревне Хо-дя-Чжуан. Деревня была пуста. У другой собирались «красные пики». Все было заперто. Немного спустя появились жители. Опять с нашей стороны картина разбазаривания кур и прочего, хотя мясо и тут было. Здесь много фанз. Расположились в богатом доме, где много всякого добра. Нажгли большое ведро угля и немного угорели. С час после этого ходили шатаясь. Хорошо еще, что мы не легли спать!

20 декабря. Выступили, как всегда, в 8 часов и опять с густыми колоннами различных частей. Дошли до деревни Эрся-ден. Снова была у Валентина Степановича истерика из-за стоянки. Переночевали и утром вышли к Чен-чоу-фу. Хотели ехать на Цинин, но затем изменили решение, так как дорога шла через хун-чен-хуев, что грозило вооруженными столкновениями. Семенов решил этого избежать, и мы пошли в Чен-чоу-фу, потому что хотели увидеть Тупана. Пришли в деревню Ли-дя-цун.

21 декабря. В Ли-дя-цун закусили и выпили чаю. Валентин Степанович и я пошли на станцию за новостями, так как там жили летчики. Пошли через железнодорожный мост. Когда мы к нему подошли, то оказалось, что настила не было, а были только шпалы, правда, довольно часто положенные, но в промежутки между ними легко можно было провалиться вниз. Я было не хотел идти, но меня взяли под руки Савранский и вахмистр Николаев. Пошел и я. Пока было низко под ногами, идти было сносно, но когда пошли над рекой и мост был здорово высокий, то стало скверно. Вообще, масса китайцев даже с ношей запросто ходит по мосту, наши солдаты по нему гуляют. Воображение, видимо, ограниченное и нервы вроде веревок. Так добрались до летчиков. Андрейчука не узнали: оброс бородой, как монах. Особенного ничего они не сказали. Живут они на вокзале, в каменной казарме. Спят на нарах, но здесь тепло, так как есть печка. Это вызывает у меня зависть, так как мы живем с температурой улицы. Так мне тепло из-за шубы и ватных брюк, но ночью холодно. Валентин Степанович решил ехать к Тупану просить об отводе бригады на отдых и о реорганизации пехоты, чтобы 109-ю бригаду свести в полк, куда влить и 7-й полк. Тогда это будет представлять кое-что. Он еще хочет, чтобы все русские части были сконцентрированы в одном месте. Уехать с вокзала не можем, так как все пути заняты. Вернулись домой вечером. Нам дали лошадей. В темноте мы шли по обрыву, это я заметил потом. И шел-то, ведя коня в поводу, по самому краю!

22 декабря. День прошел незаметно. Людей отправили в баню. Были подвыпившие. Ходили в части. Надо перековать лошадей.

23 декабря. Встал поздно, часов в 10. Спать холодно, и я не могу приспособиться. То ноги закрыты, а плечам холодно, то наоборот. Настроение пехоты Сидамонидзе – подавленное. Жалуется на дезертирство.

24 декабря. В 9-й сотне загорелась фанза. Деревню отстояли, но фанза с двумя пристройками сгорела. Сотенное командование распоряжалось неумело. Карманов орал и бранился матерщиной. Все можно было сделать без лишнего гвалта и толково. Получили телеграмму от Валентина Степановича. В отдыхе в Цинане нам отказано. Предстоит какое-то общее наступление. Настроение у всех – весьма невеселое. В батальон сводят 109-ю бригаду. Семенов указал, что часть жалования дадут, но какую часть? Часть месячного жалования или за несколько месяцев? Расформировали штаб броневой дивизии. Как-то все неестественно и малопонятно. С кем не говоришь – все хотят уйти. Жалование не получили, денег на довольствие не хватает, приходится отбирать у населения последнее. Кругом поэтому хун-чен-хуи, и мы живем среди враждебно настроенных к нам лиц. Мой денщик Николай сообщил мне, что китайские бабы говорят о грядущем на нас ночном нападении хун-чен-хуев, так как будто жители нашей деревни рассказывали про нас ужасы, что мы-де – грабители, сожгли деревню, обижали их и т. д. Так этот преувеличенный слух докатился до других деревень, и там решили отомстить. Поэтому я приказал разъезду ночью проезжать кругом место нашего расположения и выставил посты по деревне. Людей всех держали во дворах. Однако ночь прошла спокойно.

25 декабря. Утром в школе занятия проводит Шайдицкий. Квятковский уверяет, что Семенов имеет для него 1 тысячу долларов, но не отдает.

26 декабря. Ночью какой-то залетной пулей ранен дневальный у штаба Сводного полка. Это постреливали хун-чен-хуи. С фуражом – плохо. Кругом все деревни нам в этом препятствуют. Надо платить. За деньги, особенно за серебро, все можно достать. Но денег мало. Пишем сегодня письма. Пусть начальство разбирается, а то сидеть здесь тошно. Воевать с местными жителями невозможно, да и смысла нет, так как деньги должны быть в бригаде.

27 декабря. Вчера Квятковский пришел поздно. Он получил почту, пистолеты «кольт» большого калибра. Сегодня ночью утонула лошадь в колодце во дворе. Явный беспорядок в эскадронах и отсутствие присмотра. Если был колодец, значит, надо было его прикрыть. Дневальных нет, или они спят. В эскадронах – богадельня, офицеры ничего не делают. Мне, как начштаба, ввязываться во всю эту историю неудобно, так как это дело строевого начальства. Сегодня моросит мелкий дождичек. У меня все время стынут ноги. Здесь дров нет, тащим их из соседней деревни, брошенной жителями.

28 декабря. Послал Семенову телеграмму, долго ли мы здесь будем стоять. В полку начались занятия. Поговорю с офицерами о первоначальной помощи при заболевании лошадей. Сказали, что дадут жалование за несколько месяцев серебром. Будто эти сведения получены с бронепоезда «Чжили». Броневые части уже получили от Чу жалование серебром.

29 декабря. День холодный, хотя и солнце, но ветрено. Сжигаем кизяк, даже днем, чтобы согреться, и уже немного теплее.

30 декабря. Послал телеграмму Семенову, прося разрешить мне выехать в Цинан, так как здесь все равно делать нечего, зря мерзнем. Что-то Шурочка не ответила на мое письмо. Река почти замерзла. У нас же в фанзе тоже очень холодно без костра. У меня все руки потрескались – моюсь при морозе. Принимаю больных лошадей вместо ветеринарного врача.

31 декабря. Ответа из Цинана нет. Посоветовавшись с Францем и Кармановым, решил ехать туда сам. У меня было лишь 5 долларов, да еще тремя выручил Карманов. Набралось 8 долларов, а билет стоил 7 долларов 25 центов, так что у меня осталась мелочь. Из-за денежной стесненности я не мог даже чаю попить, а мне хотелось и чайку выпить, и закусить. Но после 20-дневного пребывания на уличном холоде было приятно попасть в теплый вагон. В Цинанфу мне сказали, чтобы я к Семенову не являлся, так как он считает меня «дезертиром с фронта» и не примет. Я напечатал ему резкое письмо, но он вернул мне его нераспечатанным, написав на нем, что здесь меня он не примет. Положение создалось глупое. Сходил в баню, прекрасно помылся, побрился и пошел к Манжетному, обросшему бородой. Он возмутился таким положением дел и отношением ко всем нам Семенова. Говорил, что и Сараев также настроен против Валентина Степановича и что нам надо его убрать из бригады, так как с ним все развалится. Говорил он и про темную денежную политику Семенова. Манжетный сильно настроен против Семенова и готов к войне. Подбодренный всем этим, я, здорово утомившись за день, встретил Новый год с Шурой рюмочкой наливки и уснул.

 

Г.

 

1 января. Пришел Манжетный, советовал мне сходить к Милофу и рассказать о положении дел. Пришел Сараев и поразил меня своей непримиримостью к Семенову. Нужно было торопиться с визитом к Милофу, так как Сараев 2-го января должен был уехать к Чен Чоу Фу. Вечером я приехал в штаб, где встретил Милофу. У него еще раньше был Сараев, так что он оказался в курсе дел. Сказал, что ему надоели рапорты, но он что-нибудь придумает. Я рассказал Манжетному и Сараеву, и они решили идти к Милофу утром за тем же. Вечером узнал, что Валентин Степанович хочет меня видеть. Это явилось следствием испуга или разговора с Милофу. Решил утром посоветоваться с Манжетным и Сараевым и тогда действовать.

2 января. Сараев и Манжетный были у Милофу. Последний предложил всем нам подать рапорт о поведении Валентина Степановича, что мы и решили сделать. Решил зайти к Милофу и предложить ему услать Семенова куда-нибудь. Сам я тоже решил переговорить с Семеновым и случайно встретил его, едущего в автомобиле.

3 января. Утром зашел к Валентину Степановичу. Поговорил с ним и решил зайти к Сараеву поговорить с ним. После поговорил с Манжетным, чтобы все уладить. Милофу получил 100 тысяч серебряных долларов для полка и сам принес мне взаймы 550, о чем я его просил, так как надо было посылать Смирнову, а у меня не было ни сантима.

4 января. Кругом много разговоров о безденежье.

5 января. Иду к Тупану говорить о существовании Русской группы.

6 января. Не помню, что было, но события шли, развивались.

9 января. Утром, часов в 9, я приехал в Чен Чоу Фу. Выстроил полк. Впечатление решительности и спайки людей.

10 января. Мы с Мрачковским, переговорив, решили, что всех русских необходимо было бы объединить под командованием одного лица. Я высказался тоже за это, но заявил, что это сделать трудно. Мрачковский при этом видел двоих кандидатов – Нечаева и Милофу. На это нечего было возражать. Квятковский сказал, что он неожиданно столкнулся с Тупаном, который смотрел помещения. Спросил, почему у солдат нет достаточного количества циновок, нет одеял и подушек. Зашел в офицерское собрание и, увидев накрытый к ужину стол, сдернул на пол скатерть с яствами и побил, конечно, всю посуду. Тупан тоже был «под мухой». Это не предвещало ничего хорошего. Нравятся мне дневники Будберга. Правдиво и резко.

11 января. Утром 10 января в бригаду приехал Тупан. Вызвал бригаду и приказал составить ружья в чехлы, а затем отвести людей в сторону. Когда наши отошли, охранная бригада Тупана заняла все выходы из городка. Оружие погрузили в грузовики и увезли. Обыскали все помещения и забрели в цейхгауз. Не обошлось без грабежа. Оружие оставили лишь у командиров. Такая же картина произошла и в 7-м полку. Тупан приказал его вывести на построение. На плацу уже стояло несколько китайских полков с составленными ружьями. Люди 7-го полка составили ружья в чехлы и были отведены за эти полки. Картина повторилась та же. У оружия поставили пулеметы. Тупан перед разоружением выступил с речами. В 109-й бригаде на его вопрос «кто желает служить дальше» последовал ответ: «Никто». Это обескуражило Тупана. С Квятковским он имел разговор такого характера. Он достал какую-то запись, видимо заранее приготовленную, и в присутствии солдат спрашивал его, были ли получены разные суммы денег. Тупан обращался к солдатам, и они отвечали незнанием. Все это накаливало пьяного Тупана, и Павел Петрович пережил немало весьма страшных минут. Особенно это наблюдалось с Тупаном, когда Квятковский стал отвечать резче. Вдруг все мабяны охраны Тупана вынули «маузеры» и вывели к нему переводчика. Тупан даже по-русски говорил кое-что. Спасло положение, когда Тупан спросил солдат, получили ли они жалование и наградные. Солдаты ответили, что получили. Выходит, у Тупана были ложные данные. Возможно, он считал все суммы, выданные за жалование, и обещал выдать разницу. Штаб прекращает свое существование, и у Милофу осталось лишь звание старшего советника и начальника 2-го арсенала. 13 января. Арест Сидалина и Тарасова.

18 января. Арестован Чехов.

19 января. События развертываются стремительно. Тупан для всех расчетов дал только 100 тысяч долларов, когда требуется 700 тысяч. Назначена по этому поводу комиссия из разных лиц. Хлопочем, чтобы Тупан дал нам ставки бронедивизиона, а это у нас выливается еще в 32 тысячи. Получил жалование. С меня удержали 375 шандунских доллара по курсу 0,3. Милостиво выдали 207 долларов. Кое-что уплатили.

23 января. Эти дни так уставал, что было не до писанины. Чехов сидит под арестом. Комиссия по расчетам работает, но еще не может всего согласовать, да и где тут работу скоро сделаешь! Семенов передал Тупану нашу смету, ответа пока нет. У Сараева убежал человек с четырьмя тысячами шандунских долларов. Вчера ночью пришел эшелон Сводного полка в Дун-чао. Масса солдат разбежалась по городу, и многие были пьяны. Семенов командировал меня поговорить с солдатами и офицерами. Пришлось сделать это. Сегодня собираем оставшихся. Кое-кто, конечно, удерет с «маузерами». Скоро надо будет идти на фронт, но все еще не выяснено со сметой.

28 января. По прибытии Сводного полка в Юй-Чен Сараев послал истеричную телеграмму и рапорта об увольнении 14 офицеров. Рисовалась серьезная картина. Семенов решил съездить в полк поговорить. Приехал Сараев, с его слов следовало, что полк дальше не пойдет, что все устали и общее желание – скорее уволиться.

2 февраля. Вернулся из Юй-Чена Семенов и рассказал, что не так там все плохо. Офицеры, как я и предполагал, не намерены бросать службу, а подали рапорта из солидарности с Сараевым. Солдаты пьянствовали, но особенно упаднических настроений не было. Расчеты с увольняемыми висят в воздухе. Милофу говорит, что офицерам, особенно старшим, надо по расчету уменьшить выдачу денег, так как они и так, мол, хорошо жили, солдатам же все следует выдать полностью и в серебре, а офицерам – только половину шандунскими долларами и половину серебром. Офицеров эти разговоры задевают и тревожат. Уволились у нас многие: подполковник Николаев, майоры Чудов, Делекторский и другие. Нашего врача уволил Семенов. Теперь мы остались с венгерскими фельдшерами, не обладающими должными знаниями. Сараев, узнав о положении вещей, подал рапорт об увольнении. Произошел скандал из-за исключения с довольствия Гердовского. Его жена напала на Терехова, изругала его и пыталась покончить с собой. Она меня измучила своими жалобами, угрозами покончить с собой и просьбами зачислить его на довольствие. Хотя мне за скандалы надо было сделать наоборот. Был у Чеховых. Они сильно изменились из-за переживаний. Чехов сидит в ножных кандалах в холодной фанзе. Ему предъявили кучу обвинений, плохо обставленных. Говорят, он сидит по доносу Макаренко. Чеховой мало кто из наших видных лиц помогает, и никто не желает говорить с Тупаном о ней и ее муже. Приехал для расчета Шильников. Семенов получил от Манжетного телеграмму, что 3 его эскадрона были предательски окружены и сдались. Это усложняет и без того сложную обстановку. Полк Сараева продвигался к Дунгану и прибыл туда 30-го числа. Семенов предложил мне съездить в полк и ждать его там. Я выехал 31-го января налегке с переводчиком, корнетом Маркиным и ординарцем, вахмистром Багратуни на автомобиле в Дунган. В полку – настроение ничего себе. Поход проделали хорошо и без недоразумений. В 4-й сотне происшествий не было, так что все слухи о недоразумениях там оказались брехней. К сожалению, офицеры пьют. Видел и выпивших солдат, но все это в пределах возможного. Хотел послать телеграмму Семенову, но телеграф испортился. Вчера, т. е. 1-го февраля, прибыл из плена переводчик Бородинский с китайцем 1-го эскадрона Та-Ке-За. Они рассказали, что генерал Сун, командующий 14-й армией, в распоряжении которого был 2-й Сводный полк, командировал 2 эскадрона и сотню подполковника Духовского с китайской бригадой генерала Сюэ. Этот отряд бродил по фронту и в конце концов попал в крепость. Там, как и раньше, все пили сильно, особенно офицеры. Генерал Сюэ этому содействовал и сам давал им хану. Насколько было велико пьянство, можно судить по тому, что когда потребовалось идти в атаку, то еле-еле собрали несколько человек из всех эскадронов. В пьяном виде был ранен поручик Сокотун. В пьяном же виде случилось возмутительное дело, когда подполковник Афанасьев застрелил ротмистра Панченко. По рассказам Бородинского, картина пьянства была ужасна. Когда наши зашли в крепость, то генерал Сюэ приказал завалить ворота и никого оттуда не выпускать. Так продолжалось 2 недели. Поведение Сюэ с самого начала было подозрительным, а позже уже ясно обозначилось его стремление сдать все Фыну. Оказалось, что Сюэ – ученик одного из видных деятелей Фын-Юй-Сяна. Когда же Духовской хотел уйти, то увидел, что все ворота были заняты маузеристами и пулеметами. На бой он не решился, и участь их была решена. В ночь перед сдачей противнику крепости китайский батальон или полк ухитрился выйти из крепости. Было темно, почему наши и не смогли сделать то же самое. Будто бы командир 1-го эскадрона сообщил об этом, но почему-то этого не сделал. Будто бы Духовской собирал ночью полк, но некоторые части, например пулеметная команда, отказались идти. Духовской сделал большую ошибку, выдав накануне наградные деньги офицеру, начальнику пулеметной команды. Кто-то из офицеров роздал эти деньги солдатам, и они перепились. Да и офицеры были тогда основательно пьяны. Они ничего не смогли предпринять и были разоружены противником. Штандарт успели сжечь и передали после кусок его Бородинскому, чтобы он принес его нам и доложил о случившемся. Китайцы наши спустились по веревке со стены крепости и все пришли в полк. Позднее Духовской послал Бородинского, который и принес эти вести. Те, что остались в крепости, продолжают там находиться. Некоторые раненые поправились, некоторым стало хуже, так как нет помощи при отсутствии перевязочного материала и медикаментов. Лошади в крепости дохнут, и уже пало их 15. Конечно, нет фуража, и кто будет их лечить? Так все печально сложилось, и вина во многом лежит на самих попавших в плен, так как до этого довело повальное пьянство. Из этого печального урока следовало бы для будущего сделать кое-какие выводы.

15 февраля. Цинанфу. Жалование не получили. Сразу по приезду с головой окунулся в работу. Штаб у нас – почти неработоспособный.

17 февраля. Цинанфу. Снарядили Светлова с переводчиком и Бородинским и отправили в Дунган на автобусе. В 80 ли от Цинанфу автобус остановили 5 хунхузов. Пассажиров было много, так что было тесно, и думать о сопротивлении было нечего. Хунхузы выпустили всех пассажиров-китайцев и оставили в автобусе Светлова с переводчиком. У него отобрали «маузер» с патронташем и 24 доллара серебром. У переводчика сначала отобрали карты и патроны, но затем вернули. У Бородинского «маузер» был под шубой, так что его хунхузы не заметили, к тому же он был без погон и представился солдатом. В общем, хунхузы отобрали только «маузер» и патроны у Светлова, да деньги у всех пассажиров на 1 тысячу долларов, да 2 китайские шубы на меху. Затем вновь посадили всех и приказали ехать дальше, не оглядываясь. Так доехал Светлов до Дунгана. Тупана почти невозможно застать. Ежедневно он разъезжает по разным стрельбищам, это его новое увлечение, и поздно возвращается. Семенов решил ехать на фронт, так как там предполагалось наступление. С его отъездом вышел курьезный случай. С Семеновым должны были ехать люди с грузом. Были сделаны об этом распоряжения, но Георгий Павлович забыл отдать их, к какому часу должны прибыть люди. Семенов их напрасно ждал, а Георгий Павлович не то забыл, не то у него не хватило мужества сказать, что эти распоряжения он не сделал. Толку от этого было лишь в том, что проездили просто так 25 долларов. У Сараева дело было неважно. Было расследование по похищению денег У-Бин-Чином. За это время был произведен расчет уволенных солдат до вахмистров, которых рассчитали полностью и серебром, переодели в черные костюмы и посадили в эшелоны, отправив до Мукдена. Офицеры и вахмистры получили расчет в шандунских деньгах. На серебро это – 1 × 3, что сильно ударило по увольняющимся. Эта мысль была дана Тупану Меркуловым. Сцены расчета принимали трагикомичный характер. Даже к такому дню некоторые считали нужным напиться. По словам Милофу, вид у некоторых из них при расчете был ужасным: рваные, грязные, с избитыми физиономиями, среди которых были даже штаб-офицеры. Правда, ведь все обносились, будучи без денег, но все же трезвыми могли быть.

26 февраля. Конец зимы, а расчет не закончен, и что будет – неизвестно. На фронте затишье, все стоит на месте. Все время Квятковский в полупьяном состоянии. Виделся вчера с выпущенным из-под ареста Николаем Тарасовым. У него в училище тоже недоразумения, нервозные отношения. Его прижимают в расчетах при сдаче. Он, в свою очередь, прижимает их.

1 марта. Возможно, Семенов возьмет меня с собой на фронт. Мне эта комбинация не нравится.

7 марта. Денег нам дали вместо 10 тысяч долларов 5 тысяч, а броневой дивизии выдали не только кормовые деньги, но и жалование за февраль.

30 марта. Вчера пришел приказ Тупана: «уволить и выгнать Манжетного со службы». Это результат рапорта Семенова с приложением писем пленных офицеров. В рапорте Валентин Степанович обвинял Манжетного в пленении полка. За это время, 21 марта в Фансьене, конный отряд конной бригады и конвоя построился без офицеров и заявил о желании уволиться, так как они не получают жалования. Пришлось это дело обратить в недоразумение. Кое-кого разжаловали, кое-кому объявили выговор.

В отряде – пьянство. Надо с этим бороться, но офицерство к этому не приспособлено. Для общего оздоровления надо прежде всего оздоровить офицеров. Сегодня нам дадут деньги. Интересно, правда ли? Если бы этого не случилось, надо было бы искать иных выгод. Слышал, что Чжао теперь играет большую роль в Тяньцзине. Надо будет ему написать. Стало тепло, и в шинели жарко. На фронте пока тихо. Семенов хочет меня туда отправить, но пока это заглохло.

31 марта. Денег все еще не дают. Какие-то несерьезные отговорки, будто Цзу не может увидеть Тупана, который якобы мирит своих поссорившихся жен. Что же делать дальше? Если завтра к этому решению не вернутся, завтра на фронт я не еду.

9 апреля. Уже с 4 апреля я – в Фансьене. С деньгами – целая трагедия. Привезенных мной 500 долларов не хватило для уплаты долгов. Пришлось посылать телеграммы везде и всюду. На фронте начались бои. Но противник – не активен, и наши наступают и берут город Чоо-чет. Получили и мы приказ: поддерживать наступление Тупана Хонана Коу. Был у генерала Се. Производит хорошее впечатление. На дорогах – заторы, необходимые грузы застревают в 180 ли от нас. На грузовиках все время чинят покрышки и камеры. Свой грузовик, на котором ехала наша врач Белецкая, мы взяли, не посмотрев хорошо. Наше хозяйство вообще хромает на все 4 ноги. Здесь все наши оставшиеся сравнительно хороши. Только нас очень мало, всего 275 человек. Офицерство требует замены и отбора. Офицеры мало занимаются и мало делают. Только теперь взялись за приготовление щеток для лошадей. Только теперь просмотрели винтовки. Выяснилось, что не умеют разбирать затворы. Сегодня дежурный офицер, корнет Артемьев, был нетрезвым. Приказал сменить его с дежурства и хотел отправить в Цинанфу. Надо все пулеметы перебрать, так как там все время пьянствуют и Чикарев все дни «с букетом». Погода стоит жаркая, сегодня сняли фуфайки. Врач Белецкая, сразу после дороги, стала принимать больных и оказывать помощь, в том числе и мне. Начинаю понемногу «подтягивать» публику.

30 апреля. Пишу это у моста на станции Лу-Коу. События происходили так: в Фансьен приехал Семенов, а я уехал в Цинан в автобусе с увольняющимся Светловым. После Пасхи, с 17 апреля, в Цинанфу стало неспокойно, так как на Южном фронте обозначился неуспех. Тревожное настроение усиливалось. Многие стали уезжать из Цинанфу, но я все еще не верил в крах. Пришли японцы, сначала немного, затем несколько тысяч. Никаких распоряжений об эвакуации не было. Приходилось все самому разузнавать и действовать по обстоятельствам. Кругом дрова, а не люди. Стало еще тревожнее. Японцы распускали панические слухи, что порождало еще большую панику. Пришлось приготовить вагоны, погрузить свои семьи и вещи. Трейберга назначили комендантом и отправили в Мукден через Тяньцзинь. Когда отправили семьи, стало легче. Денег получили немного, и это ужасно всех изводило и связывало, так как при нашем ведении хозяйства, наконец, пришлось спешно грузить базу. Я держал все время связь с броневой дивизией генерала Мрачковского. Они погрузили свою базу и обещали взять нашу со своими вагонами. Путь в Фансьен был прерван. Уже вчера мы все были в вагонах, поэтому мысль о фронте пришлось отложить.

2 мая. Не говорю о беспорядке, сопровождавшем погрузку нашей базы. Работали немногие, например Черепанов, остальные кое-как отнеслись к делу, как пассажиры. Все пути были забиты. База была с Юй Гуном и полковником Борисовым. С 15–16 часов началась разгрузка базы. Сведения приходили тревожные. На южном направлении наши части были в 25–30 верстах от нас и отходили, не оказывая сопротивления. Противник шел за отступающими. На направлении Циндао было еще хуже, так как там противник был ближе. К вечеру 30-го апреля подошли к мосту. Все отходило, в том числе и 2 тысячи кадет, которые шли тоже походом с винтовками и укладкой. К утру 1 мая Юн Гунн был на вокзале, а наша база была переброшена через мост часам к 11. Туда же сосредоточились и бронепоезда. В Цинане оставили 30 вагонов без паровозов. Много вагонов было оставлено и в мастерских, но среди них – половина неисправных. Тупан почти бегом прибыл на бронепоезд и уехал на нем ночью 30-го апреля. Часов в 11 начался обстрел в тех местах, где явно был заметен прорыв. Обстреливали противника, он стал отвечать, находясь уже у арсенала. Тогда загремели все наши орудия. Мне эта трата боеприпасов казалась излишней. На бронепоездах не было управления огнем. Не успели многое вывезти и оставили противнику. В 14 часов 1 мая перешли мост, а часов в 15 его взорвали 5 пудами аэропланных бомб. Одна ферма моста при взрыве села и потом была сожжена. Сразу после этого происходил отход частей. Сегодня пробираемся в г. Ты-Чжао, к Тупану. Надо просить денег и узнать об отряде. Поехали с конвоем. На бронепоезде – водочка. При отходе все бронепоезда увешаны людьми.

5 мая. Двигаемся к По-Ту-Чену. В Ты-Чжоу день прошел беспокойно. Около фронта один отряд заперся в крепости и вышел из подчинения. С помощью бронепоездов ликвидировали это недоразумение. Восставшими был разобран путь. Ты-Чжоу забили поездами так, что составы были даже за семафором. Бой этот не остался без жертв – был убит подполковник Препута, командир бронепоезда. Убит он был у себя в купе, когда лежал и отдыхал. Офицерский вагон – небронированный. Пуля пробила его, вошла Препуте в ягодицу и вышла у бока. Жил он после ранения 3 часа. Его привезли вчера ночью, а утром похоронили около арсенала. Священника не было. Вчера получил приказ от Тупана, написанный Милофу, но с тупановской подписью, о том, чтобы отряд двигался в Ты-Чжоу. Я попросил у Тупана, чтобы он дал грузовик и денег. Он все дал, в том числе и 3 тысячи долларов. Вчера отправил Трухина с юнкерами и приказал разыскать отряд Малевича в Тяньцзине на нашей машине и поставить ее в ремонт и подыскать подходящее помещение для базы. Чтобы отправить с Трухиным конвой, надо было потратить на это 2 часа. Трухин говорил, что непорядок в базе – полный. Пишу эти заметки в беспорядке. Наблюдаю за базой бронепоездов. По сравнению с ней в нашей базе – хаос.

7 мая. Фе Чоу. Был у летчиков. Положение – нерадостное. Противник наступает, мы – отходим. Милофу совсем рехнулся, хамит ужасно и нагло. Тупан отрубил головы двум проворовавшимся генералам. Милофу говорит, что жаль, что среди них не оказалось других голов, намекая на наши. Затем ругает всех китайцев. О всех русских он отзывается не иначе как с бранью. Кругом беспорядок. Летчикам заданий не дают. Каждый день что-то выжидают, поэтому нет достоверных сведений. Жалко, что бронепоезда не ходят по боковым линиям. Они бы тогда дали бы данные. Многие из войска Тупана разбежались. Вчера вечером наш бронепоезд нарвался на врага и еле ушел. У противника та же картина, как и у нас: войска – дрянь. Сегодня приехал Тупан, передавший нам 2 пушки Крупа и 2 пулемета.

11 мая. Все держу мысль: составить Тупану проект реорганизации его сил, но не могу к этому приступить. Ни один поезд не пускают на фронт, все гонят назад. С фронта пропустили 25 пустых эшелонов. Ты-Чжоу собираются сдать. Сюда подходят части Фына. Сегодня ночью спал, сидя за столом.

15 мая. Фенг-Чу. Уже 6-й день в этом поганом месте. Положение на фронте – неясное, никто ничего не знает. Вчера бронепоезда выяснили, что Ты-Чжоу занят конницей врага. Милофу ведет себя архихамски. При китайцах кричит на русских площадной бранью. Он или с ума сошел, или имеет задачу пакостить всем русским по мере сил. С ним два его недоросля, Федька и Васька. Они постоянно вертятся у Тупана и хотят выудить у него деньги. За взрыв моста через Желтую реку Тупан дал 2 тысячи долларов, при этом они получили по 750–800 долларов, а остальные, кто действительно при этом отличился, по 50—100 долларов. Эти недоросли всюду шныряют, а остальных Милофу к Тупану не допускает, как Цербер. Как роняют себя русские в глазах китайцев! Близорукая политика набивания своего кармана. В штабе Тупана – хаос. Я набросал доклад о создании ударной группы, хочу дать Тупану, но сначала надо сказать Семенову. Живу на базе конвоя в открытом вагоне. Все время – ветер с пылью. Пыли так много, что ничего кругом не видно и дышать тяжело, мелкий песок проникает всюду. Хотелось бы мне удрать отсюда – уж все мерзко очень. Деньги платят плохо, а условия жизни – поганые, плюс еще опасности.

16 мая. Вчера вечером обсуждали возможные операции против южан. Многое можно было сделать и с наличными силами. Но какой-то рок тяготеет над Тупаном – ему никто ничего путного посоветовать не может. Вчера он смотрел свои войска. Было тысяч 10–12. Впечатление – хорошее. Некоторые охранные роты были вооружены кроме винтовок еще «маузерами», но у некоторых были только деревянные пики. Сегодня из Тяньцзиня прилетели 2 аппарата за 40 минут. Разведка все не ведется. Тупан хотел ехать на фронт, но получил донесение, что на 2-й станции от Ты-Чжоу бронепоезда ведут бой, а впереди наших частей нет. Удивительно, почему противник не ликвидирует бронепоезда, ведь это так легко при данных условиях! Вчера Тупан говорил речь перед строем, но поднялся ураган из пыли и ветер, который заглушил его слова, пущенные в буквальном смысле на ветер. Смотрю на бестолочь в железнодорожном движении. Никто здесь не распоряжается. Хорошо вооружены бронепоезда «Чжили» и «Хубэй», на которых Чу ездит делать закупки, а слабо вооруженные – ведут бой. Чепуха и безграмотность. Вот яркий пример революции – наверху все, что плавает.

17 мая. Фенг-чоу. Вчера сюда прилетели 2 «юнкерса» с русскими летчиками – Агаповым, Шрейдером и наблюдателем Соболевским. Сегодня Соболевский летал с китайским летчиком и говорит, что к Ты-Чжоу противник подтянул тысяч 6 человек. Части подтягивают по дороге из Тамин-фу и по каналу. По линии железной дороги – ничего нет, также и на левом фланге. Бронепоезда стоят на 3-м разъезде от Ты-Чжоу. Вчера вели перестрелку. Наш отряд все еще не пришел.

19 мая. Деревня Тан-ва. Семенов уехал в Тяньцзин реформировать базу. Сегодня я ездил представляться генералу Тупану Коу из Хонана. К нему, как и к нашему Тупану, пришлось идти без оружия. Принял очень мило. Се предложил даже закусить. Сказал, что если дальше еще будем отступать, то он уедет в Монголию, так как здесь все равно будет жить нельзя. У нас многих производят в майоры, но рано. Эта публика в офицерском смысле совершенно не подготовлена. Плохо, что здесь вода соленая. Кругом – солончаки, земля плохая и уже 7 лет подряд был неурожай. Все губит засуха. Противника нет, но он может застать врасплох, так как стоим мы беспечно.

21 мая. Пишу, сидя в вагоне базы бронепоездов, с которой находится и наша база, отошедшие из Цинанфу. Самое главное – денег все не дают. Дают понемногу на довольствие, а про жалование – ни звука.

23 мая. Сына Меркулова Василия арестовали в Тяньцзине на французской концессии, так как он не заплатил арсенальным рабочим.

25 мая. Г. Ян-ша-сиен. Получили приказ о подчинении командующему 29-й армии. Эта армия перешла в январе от Фына на нашу сторону, и она вся состоит из конницы. Раньше в ней была одна бригада в 1500 коней. Сколько теперь – неизвестно, не говорят, узнаем тайно. Цинан оккупировали японцы, и неизвестно, что будет с Шаньдунем. У нас всюду переходят в наступление. Правый фланг – войска Сун Чуанфана, и мукденцы успешно двигаются вперед. Мы тоже наступаем. Здесь хорошо, много зелени. Мы должны были взять г. Чин-юн-сен, но почему-то это отставили. Шильников предложил передать Тупану мой проект – тайно сформировать отряд до 1 тысячи человек, хорошо всем снабдить и отправить в тыл противника.

27 мая. Вчера получили боевой оперативный приказ. Написан довольно толково. Все части переходят в наступление 27-го и 28-го числа. Мы тоже пойдем на левом фланге. Противник здесь слабый, так что сопротивления особого не будет. Командующий 29-й армией, которому мы подчинены, прислал 500 долларов наградных из расчета 1 доллар на солдата, 2 – на обер-офицера и 5 – на штаб-офицера. У нас получаются остатки в 100 с лишним долларов. Настаивают на немедленной раздаче денег, не без основания выражая опасения, что по приезду Семенова деньги уплывут. Время проходит зря, и обидно, что я ничего не делаю в смысле своих занятий. Писать не могу, голова плохо работает.

28 мая. Пришли в деревню Сунн-Сон в 9 часов. Было еще рано, но очень жарко. Генерал Цуй, командующий 2-м конным отрядом, хотел сегодня же наступать на Чин-юн-сен. Условились выступить в 14 часов, но он прислал приказание, что пойдет завтра в 5 часов утра. Послал в город предупреждение, чтобы он открыл ворота, так как иначе мы разобьем их артиллерийским огнем. Наши везде продвигаются вперед, хотя и очень медленно. Вчера пало 2 коня от колик, сегодня еще 2. Этак мы скоро сойдем на нет. Хотя и лошади и седла ужасны, но все же мало и присмотра. Сегодня сделал последнее предупреждение командирам частей. Большое удобство, что у нас есть автомобиль. Все отряды опять переименовываются в бригады. Мы теперь – 1-я конная бригада из 1-го и 2-го конных полков. Интересно, как из 270 человек мы сделаем 2 полка с пулеметной командой и батареей?

30 мая. Деревня Ма-дя около г. Чин-юн-сен. Второй день ведем бой за обладание этим городом. Вчера была страшная жара. Бой начался часов в 10. Пришлось походить пешком и поездить по этой жаре. Пули свистели везде и всюду, так как по нам стреляли со стен крепости. Я очень устал, так как выступил сюда в 5 часов. Встал же значительно раньше, полчетвертого утра, и до позднего вечера не мог лечь. Два раза все же лежал, чтобы отдохнуть, а то сердце уже плохо работало. У нас убит пулеметчик, вахмистр Белоусов, ежемесячно переводивший деньги семье. В Мукдене у него были жена и ребенок. Белоусов не раз просил его отправить в отпуск, но наши мудрецы препятствовали. Жаль мне его очень, так что это напрасная потеря. Ранило в руку всадника Молодцова. Пуля пробила ему карман кителя, записную книжку, письма и ранила в мускул левую руку. Пока он выбирался из цепи, потерял много крови. Ни он сам, ни кто другой не догадались перетянуть ему руку выше ранения. Оказывается, до сих пор не додумались показать и рассказать людям, как надо делать перевязки. Ночью меня разбудили в 3 часа. Кто-то обстрелял 1-й эскадрон, который был выдвинут вперед к юго-западу. Возможно, это были части, выбравшиеся из крепости. Но Касаткин даже не смог определить, с какой стороны его обстреливали, и прикатил прямо сюда. Вернул его со взводом на старое место, чтобы узнать, в чем дело. По сведениям от жителей, выстрелы были со стороны каких-то проходящих частей. Стрельба была большая, но возможно, что стреляли сами жители или вели огонь из крепости. Это у них принято по ночам. Город стойко держится, что удивляет по китайскому масштабу. Вчера мы выпустили по нему 83 снаряда. У нас – пушки и пулеметы, а у них – только винтовки да «маузеры», да еще фальконеты, не приносящие никому вреда. Вчера к вечеру был получен приказ прекратить огонь и отойти в Ма-дя. С городских стен все время по нам был огонь. Послали к ним переговорщиков, там заявили, что город откроет ворота, как только уйдут наши войска. На деле же город все еще борется. Говорят, что его оборону возглавляет начальник уезда, другие говорят, что начальник полиции, отказавшийся сдаться и продолжающий борьбу. Сегодня отправил на грузовике раненого и больного в Янша-сиен. С ними отправил Тупану телеграмму, что враг город оставил. Чувствую, что сделал большую глупость, так как город еще не взят. Надо будет завтра исправить ошибку. Белоусова вчера похоронили около деревни, где стояли коноводы Чжао-Куй-дя. Положили в китайский гроб, сделали крест и засыпали могилу. Хоронила пулеметная команда. Вечером получили приказ брать крепость. Пришел генерал Ку со своим отрядом. Он из хунхузов. Сам – впереди с «маузером» и патронташем, без свиты мабянов, производит впечатление боевого генерала. Задача наша – ночью взять крепость. Приказано для этого выделить 40 человек, которые должны лезть на стены. Шулигин переврал перевод и сказал, что всего надо будет выделить 40 человек. Когда я съездил к командующему армией, то выяснилось, что 40 человек нужно выделить для непосредственного участия в штурме. От 3-го отряда для этой цели назначалось 70 человек, от 2-го отряда – тоже. Задача – малоприятная, так как неизбежны потери, а я всячески хочу их избежать. Вчера в бою были 2 эскадрона и 1-я сотня. Вчерашний отход Касаткина равен отходу Терехова с р. Желтой. Сегодня в бою – 3-я сотня и 1 эскадрон. В стороне – 2-я сотня, 2 эскадрона и 1 сотня – в резерве. С вечера заняли вчерашние позиции, и все время идет ожесточенная перестрелка. Стреляли и по воротам, но толку от этого мало. Вряд ли возьмут город, так как противник упорно держится, а разбить ворота не просто. Уже 2 часа 30 минут, но толку мало. До прихода пехоты, пожалуй, ничего не сделаем. Взять можно было бы, но это вызовет потери, а людей у нас и так мало. Я был на боевом участке. Надо было там остаться, но я поехал соснуть. Наверное, опять завтра придется вести бой. Вчера Коу просил Тупана дать снаряды. Сегодня он прислал нам 50 штук. Вооружение у нас – дрянь – вчера лопнула пружина боевого взвода у одной пушки – приходится пока действовать одной. Пулеметы все действуют плохо, а один вообще отказал. Сейчас мне сообщили, что ворота города заняты генералом Цуй. Надо ехать на боевой участок.

1 июня. Ян-ша-сиен. Стрельба то затихает, то вновь разгорается. Дробили часто автоматы, реже их постреливал пулемет, и еще реже, как частые удары молота, работали «маузеры». Пули часто свистели по дороге, а в одном месте выстрел «маузера» раздался так близко, и был такой визг пули, что кто-то выстрелил из деревни по нашей небольшой группе. Приехав на боевой участок, застал там подполковника Карманова и командиров 3-й сотни и ее эскадронов. Пушка была уже переведена левее нашего участка. Еще по дороге было видно небольшое зарево – это подожгли ворота. Стрельба со стороны крепости затихала и вскоре почти прекратилась. Послал связь к генералу Ку узнать, где он. Оказалось, что он со своими людьми влез на стену, а противник бежал из города. Просил по крепости не стрелять. Приказываю прекратить огонь. Но китайские части левее нашего участка еще стреляют. В городе раздавались довольно частые выстрелы – это шел уличный бой, вернее, бойня. Солдаты расстреливали всех лампасинов, которые им попадались. В это время командующий 29-й армией попросил назначить один эскадрон на поддержку частей Цуя. Оказалось, что Цуй, заняв восточные ворота, дальше продвинуться не мог. Хотел отправить туда 2-й эскадрон с пулеметами. Из 4 пулеметов остались только 2 совершенно исправных. Один действует неудовлетворительно, а другой – совсем отказал.

В это время получил новое распоряжение командующего – идти скорее в крепость и помочь освободить ее от противника. Это было сложнее, так как я всячески хотел избежать потерь. Справился, где Ку. Он был в пригороде у ворот города. Приказываю 3-й сотне стянуться к городским воротам, а одному эскадрону, пулеметной команде и батарее – идти к пригороду, подтянуться туда же и коноводам. Там Ку схватил меня за руку и все время рассказывал, не переставая, о себе и о том, что им достались деньги от взятия города и что если выплатить их солдатам, то они будут драться.

Его, старого хунхуза, хорошо знал русский командир бронепоезда «Хонан» или «Шандун», который называл его «Бродягой». Показал, как он взобрался на стену по двум шестам. Так мы прошли с ним в предместье к занятым его людьми воротам. В городе продолжали раздаваться выстрелы, бойня не прекращалась. Убивали почти всех. Я поздно приказал подтянуть к воротам сотню, эскадрон и пулеметную команду. Так мы стояли здесь до приезда командующего 29-й армии. В это время из крепости возвращались солдаты генерала Ку, таща награбленное, кто что мог, в том числе массу сигарет. В городе захватили 40 лошадей. Я спросил, не может ли он мне дать несколько лошадей. Но генерал Ку сказал, что у него много безлошадных, и вообще, как я увидел сам, все захваченное солдатами, поступало в их пользу. Привели мне одного лампасина, пойманного в городе. Если бы я передал его китайцам, его бы убили. Я нарочно приказал отвести его к коноводам, а затем уже привел его связанным к Ку. Его привязали к столбу. Я думал, его сразу убьют. Спустя некоторое время смотрю – он стоит на коленях перед Ку. Я подошел к нему и сказал по-китайски, как умел, показывая жестом, чтобы его отпустили. Ку отвел меня в сторону и показал указательным пальцем, как надавливают спусковой крючок «маузера». Я ему говорю, что не надо. Он тогда сказал «хорошо» и что-то сообщил своим и связанному китайцу. Китайца развязали, он мне поклонился в ноги и побежал в город. Через час приехал командующий 29-й армией генерал Чжа-Ди-Ву. Его встретили я и Ку, и он пошел в город. Предварительно он спросил меня, почему упустили противника, спустившегося с южной стены и удравшего. Я ответил, что у южной стены был эскадрон с пулеметной командой, но я получил приказ послать эскадрон в город, а у меня в резерве ничего не было, но я все же послал его – вот почему противник удрал. Генерал выразил сожаление, что это было сделано, и сказал, что об этом его просил генерал Цуй. Словом, я «втер очки». Просто я не хотел потерь, а если удрали несколько человек из города, то нет ничего страшного.

3 июня. Деревня Ша-ху-сон, 24 часа. Получили приказ 1 июня ночью уходить назад. Оказалось, что у Буодиш-фу – неблагополучно, поэтому фронт оттягивается. Пришли в Ян-ша-сиен. Получил приказ – идти на охрану железной дороги севернее Цан-Чжоу. Пошли на север к г. Тин-Сиен. Оказывается, здесь, на линии, остались только головные бронепоезда. Все уже за каналом, а штабы – в Тяньцзине. Там же и Семенов веселится. Это я узнал от Куклина, который служит на бронепоезде полковником. Когда я вернулся к своим, все уже были подседланы. Наш разъезд наткнулся в 2 ли отсюда на противника. Произошла перестрелка. Мы обстреляли занятую противником деревню из орудий и пулеметов. У нас при этом ранена в локтевой сустав лошадь Терешка. Ночь стояли под седлом. Завтра выходим в 4 часа, чтобы к утру выйти на переправу через канал. Видимо, Тяньцзин сдадут. Чу очень недоволен Семеновым. Может быть, как-нибудь развяжется этот поганый узел в нашем отряде. Иду спать, сейчас уже 23 часа 10 минут, а вставать надо в половине четвертого утра.

9 июня. Деревня Та-жу-во. Калейдоскоп событий и впечатлений. Уже 3-й день мы за Тяньцзином по линии железной дороги, охраняем ее и бронепоезда. Утром 2 июня мы пошли за канал, где и стали в одной деревне. На станции никого не было, а к вечеру окопы были оставлены. Часов в 6–7 ушли бронепоезда. Я успел с согласия Мрачковского, погрузить на них больных, лишние седла, винтовки, армейские ящики. Получилось впечатление, что в тылу остался я один. Получил приказ Коу, в котором он указывал, что к западу от Тинхая, в 30 ли отсюда, идет бой. Предстояла задача пройти его раньше, чем его займет противник. Я решил идти ночью, когда уляжется столбом стоящая пыль и утихнет ветер. Шли к указанному району 11 часов. Было очень холодно, и все промерзли. Вскоре мы встретились с командующим 24-й армией генералом Се. Он сказал, чтобы мы были осторожны, что здесь много частей, которые перейдут на сторону противника, и что русским в плену будет хуже, чем китайцам, и говорил, чтобы мы пристроились к нему и воевали вместе. Эти заискивания Се показались мне подозрительными. Я это сказал Карманову, но он мне ответил, что Се не может перейти к врагу, так как он сам недавно перешел оттуда. Се раньше не раз говорил, что если война для нас будет неудачной, то он куда-то уйдет из Китая и приглашает нас с собой. До конца нашего маршрута мы так и не дошли. Дороги все были забиты войсками и обозами. Пришлось остановиться в одной из деревень, не доходя до деревни Кафуци. За дорогу ночью мы очень сильно устали и хотели спать. В деревне, в которой мы остановились, все было перевернуто вверх дном. Всюду все перерыто и еще хуже – разбито и уничтожено. И все это проделали свои же китайцы. Вскоре достали фураж, соломы. Сварили чай и решили отдохнуть. Вскоре сообщили, что Тупан Коу-ши-дэ приедет ко мне. Появилась свита с Тупаном Коу верхом, вместе с командующим 29-й армией Мин и начштаба Коу. Они за обедом сообщили, что здесь много ненадежных частей и нужно быть осторожными и держаться вместе. Меня сильно смущали каналы, которые были перед нами. Нам надо было пройти 70 ле и переправиться через 3–4 канала. Сразу пройти это расстояние было невозможно, почему люди не спали уже ночь, а некоторые и две, и все они не имели отдыха. Лошади почти ничего не ели. Я решил никому не говорить, что задумал связаться с бронепоездами и идти с ними вместе.

Выступили 3 июня к г. Ян-ли-чин. Все дороги были запружены обозами и войсками. Встретили Се, сказавшего, что переправа забита и нам надо ждать утра. Пришлось искать квартиры в соседних деревнях и ночевать здесь. Я спросил у Коу, могу ли я отправить в Тяньцзин автомобиль, чтобы забрать наши вещи. Он сказал «да», но люди должны быть без оружия. Остановились в деревне Чоу-ли-су у канала, около железной дороги. Только я, наконец, лег отдохнуть после утомительного перехода и бессонной ночи и немногие из нас задремали, как меня будит вахмистр Багратуни, говоря, что кругом стрельба. Стреляли за деревней и в деревне. Все уже седлались. Только что успели напоить лошадей и дать им корм. Обед еще не был готов, так как мясо еще варилось. Терехов достал телятины, и Багратуни жарил ее на дворе, все время успокаивая публику. Я приказал спуститься в поле и строиться там 2-й и 3-й сотням. Пулеметная команда и батарея ушли раньше. Они уже отошли от деревни. Штаб наскоро вьючил лошадей. Люди трусили, и пришлось на них много покричать, чтобы не было паники. Чуть было не бросили денежные ящики. С помощью Багратуни наспех собрал вещи, кое-что бросил. Собранное привьючивали к лошади. Долго задерживаться было нельзя, так как вокруг везде шла стрельба, изредка визжали пули. Сел на Тамару и, найдя свободный проход между домами, повел шагом людей. Внизу уже были построены 1-я сотня, 1-й и 2-й эскадроны. Карманов с «маузером» в руке возмущался, что остальные куда-то удрали. Действительно, по всему полю бежали наши и китайские части из деревень у переправы. Пыль стояла столбом и скрывала бегущих. По всему полю были разбросаны всевозможные вещи и оружие. Валялись снаряды, бомбометы, ящики с патронами, обмундирование, награбленное имущество, в том числе посуда. Пришлось несколько раз сыграть сбор. Все наши были недалеко от деревни, и я повел их, прикрываясь пылью, за могилы, которые были у дороги, к переправе. Прошли версту и встали в резерве, спешившись. Подсчитаны все люди. Оказались все, кроме писаря, исчезнувшего вместе с «маузером» капитана Трухина. После он присоединился к отряду у переправы, но без фуражки, потерянной при бегстве. Все так перепугались, что бросили мои вещи, не приторочив вьюк с ними к лошади. Среди них была и моя бурка, постоянно выручавшая меня в холодное время. Отправил их искать Багратуни с несколькими всадниками. Сам я потянулся к переправе. Теперь возникла опасность, что посланный в Тяньцзин автомобиль может попасть в плохую обстановку. Для этого я отправил поручика Андреева с несколькими всадниками, чтобы они проехали по шоссе на Тяньцзин, остановились там и, встретив его, направились к переправе. Подойдя к переправе, пришел в ужас. К каналу тянулись арбы, груженные всякой всячиной, главным образом рисом, запряженные 4–5 мулами с боков и лошадьми. Они шли к крутому спуску на шаланды. Они ставились рядами, а с боков на шаланды, чтобы погрузиться, клали доски. С трех сторон по дорогам сюда шли обозы. Никакого порядка на переправе не было. Никто не управлял этим потоком. На другом берегу – крутой подъем с узкой улицей, нередко закупоривавшейся какой-нибудь частью, ошибочно попавшей к переправе или шедшей на наш берег. Измученные животные часто падали и там же околевали. Арбы из-за этого часто вставали и проваливались на дороге, и уходило много времени, чтобы их поднять. Сзади напирали другие, не ожидая, пока пройдут первые. При спуске сталкивались спускавшиеся с 3 разных дорог. Только одна эта переправа могла отбить всякую охоту служить в китайской армии. Глядя на эту картину, я размышлял, как переправиться нашему отряду. Ждать, пока пройдет вся эта масса, было невозможно, так как обозы были неистощимы. Обстановка здесь была неясна. Надо было скорее перейти канал. В то же время делать переправу было невозможно и потому, что для этого нужно было рыть берег, а у нас не было никакого инструмента. Приехал Андреев, сообщивший, что когда он направился в город, то туда же шла и 14-я армия генерала Суна. Эту армию около города с городских стен обстреляли какие-то части. У Суна есть убитые и раненые, а сам Сун еле-еле удрал. Он, видимо, тоже попал в передрягу и едва унес ноги. С автомобилем создалось тяжелое положение. Ясно, что на переправу ему ехать было нельзя, так как переправиться было невозможно. С другой стороны, я думал, что автомобиль обязательно вернется. Поэтому я боялся, чтобы наши, безоружные, не попали в беду. Посоветовавшись с Кармановым, все время торопившим с переправой, решил сделать так. Из-за того, что арбы часто падали и задерживались на мосту по пути в Тяньцзин, можно было перевести по одной лошади с вьюками, так как это можно было сделать, минуя обозы. Пушкам приказал вклиниться в обоз, а сам с пешими людьми скорее пропускал ту колонну обозов, в которую вклинилась наша артиллерия.

В довершение ко мне привели молодого лампасина, сказавшего, что он – секретный агент Тупана Чжана, и показал жандармский значок. Он сказал, что таких, как он, было 4 агента у Тупана Коу, которые служили солдатами. Сегодня расстреляли троих из них, а он бежал, переодевшись, Тупаны Коу и Ка Се 24-й армии перешли или перейдут на сторону противника и что нам надо идти не по указанному Коу маршруту, а на Тянь-цзин и соединиться с бронепоездами. Сказал, что Тупаны Чжан и Чу – в Тяньцзине, там же генерал Семенов и там же Танаев. Просил его взять с собой и помочь скорее добраться к Тупану Чжан Цзучану. Его сообщение было очень важным, и дальше колебаться было нельзя. Приказав переводить на другой берег 2-й эскадрон, которому дал задачу дойти до железной дороги и связаться с бронепоездами. Переправу закончили быстро и благополучно. Пушки и двуколку перетащили на лошадях. Китайцам помогли поднять их арбы. Этим задержали их движение и переправились сами. К сумеркам мы были уже на той стороне, но без автомобиля. Послал Карманова строить полк, а сам перешел с последними. Решение у меня было игнорировать Коу и идти в Тяньцзин, соединившись с бронепоездами. Подошли к железной дороге. Разъезды еще не вернулись, и я стал их ждать. Только мы решили немного отдохнуть, как на переправе поднялась беспорядочная стрельба. Из города бежали люди, свистели пули. Сели на коней, я перевел людей через железнодорожную насыпь, так что впереди сразу был переезд. Из расспросов бегущих выяснилось, что 2-й полк 5-й армии перешел к противнику и обстрелял обозы 6-й армии. Люди бросили обоз и бежали к железной дороге. Положение усложнялось. Было темно смотреть карту и в то же время не хотелось зажигать огня, чтобы не обнаружить себя. Кругом была полная неизвестность. Разъезды получили разные данные о бронепоездах. По одним, они еще недавно находились за нами, по другим – ушли.

Послал разъезд назад вторично, чтобы дойти до бронепоезда и постов, передать ему, чтобы он присоединялся к нам, так как у меня есть очень важное сообщение для них, разумея сведения секретного агента. Решил немного продвинуться к Тяньцзину и ожидать рассвета. Ночь была лунная, но холодная, и мы порядком померзли. Секретный агент уверял, что в Тяньцзин можно спокойно войти и что оба Тупана там, а генерал Се мне говорил, что они в Мукдене. Узнал от него, что надежными частями считаются: 1-я, 6-я и часть 16-й армий, остальные все – малонадежны. Решили, что если в Тяньцзин нельзя будет войти сразу, то двинемся к северу и присоединимся к 6-й армии, хотя после опыта с Коу никому нельзя было доверять. Настроение было корявым из-за полной неизвестности. Обратился в мыслях к Богу за помощью, и настроение мне предсказывало, что все кончится благополучно. Идя в Тяньцзин, я заметил дым с железной дороги. Впереди шли разведчики. Доложили, что это бронепоезд. С души у меня свалился камень. Мы установили с бронепоездами связь. Бронепоезд остановился, и я пошел к его командиру Скрыпникову. Он подтвердил показания агента. Бронепоезд пошел вперед, чтобы вызвать другие бронепоезда с юнкерами и другими частями. Сговорились, что мы будем ждать его возвращения и затем пойдем под прикрытием бронепоездов и сами будем их прикрывать. Мы немного отдохнули, дали лошадям имевшегося здесь в изобилии камыша, попили чаю, но были настороже, так как все время раздавались выстрелы то тут, то там. Вскоре подошел бронепоезд «Юн-Чуй». Меня затащили в вагон, накормили и напоили кофе. Поезда медленно пошли вперед, а мы за ними. Так дошли мы до Восточного вокзала Тяньцзина. У дома Тупана я спешил отряд, когда уже было светло. Думал сразу доложить обстановку, но Тупана Чжана не было, а Тупан Чу спал. Подошли к базе, и, к своей радости, я увидел наш грузовик. Оказалось, что Се здесь. Грузовик был задержан, чтобы вместе с другими машинами ехать в отряд. На нашей базе все еще спали. Получили жалование за апрель. Оказалось, я ошибся, думая, что переправа была 3 июня. Пришли мы в Тяньцзин утром 6 июня, следовательно, она была 5 июня. Оказалось, Савранский успел жениться. Ряд наших офицеров были произведены в следующий чин. Из уволенных многие разъехались.

Выступили из Тяньцзина 8 июня вдоль железной дороги, охраняя ее. Не было ряда командиров, куда-то пропавших. Многие были пьяны. В пути сбежали вахмистр 2-го эскадрона Пяткин и кузнец Еременко, унеся с собой 2 «маузера» и 2 винтовки. Затем исчез с двумя «маузерами» и биноклем хорунжий Букин. Сбежало порядочно солдат из батареи и других частей, унося с собой «маузеры». Получалась картина развала. Это из-за отсутствия наблюдения командиров, с прибытием Семенова почувствовавших волю. Распоряжения шли разными путями, а толку было мало. Я за эти дни так устал, что только сейчас пришел в себя и отоспался.

10 июня. Положение напряженное. С одной стороны, противник кое-где потеснен и отступил, потеряв много пленных. С другой – 8 июня Пекин был занят южанами. Усиленно говорят о возможности перехода Тупана Чу к противнику. О Тупане Коу говорят, что он уже это сделал и 5-я армия также частично перешла к врагу. Сейчас стоим на канале. Пришел приказ о нашем подчинении Тупану Сюй-Куну. Охраняем переправу и железную дорогу. Что делается на фронте – неизвестно. Здесь, на канале, стоит 2-я бригада 7-й армии. В этой бригаде 400 штыков при нескольких пулеметах и бомбометах. Расположена она на протяжении 9 верст (20 ли). Все это говорит, что переправе врага мы серьезно помешать вряд ли сможем. Будущее – темно. В отряде у нас – избыток начальства, поэтому либо все бросаются за одно дело, или же всем нечего делать. Отношения у меня с Семеновым – недружеские.

13 июня. Деревня Хоу-бей-фын-цуй. Поспать в деревне Та-жу-во не удалось. В час разбудили и стали седлаться, так как по донесению Карманова, противник на шаландах переправляется через канал, хотя это могли быть мирные жители, возвращавшиеся в свои деревни. Двинулись ночью через железнодорожную насыпь. Перейдя ее, увидели в траве помощника начштаба 8-й дивизии 7-й армии генерала Пи, сказавшего, что полк из этой дивизии не пожелал идти дальше и перешел к противнику. Это было и не страшно, так как этот полк имел всего 200 человек, но все же это тревожило. Во время движения мы сбились с дороги. Семенов нервничал, а я этим очень изводился. Наконец мы обнаружили сбившийся с пути автомобиль и где мы находимся и пошли все вместе. По дороге встретили троих конных, оказавшихся офицерами штаба 8-й дивизии 7-й армии. Они передали, что двигаться дальше нельзя, так как вся 6-я армия генерала Сюя перешла на сторону противника и разрушила все переправы через каналы. Они сказали, что надо идти на Бейтан, так как туда идет 7-я армия, оставшаяся верной Тупану. Пришлось повернуть и идти туда. Подошли к переправе через Бейрен-Хэ. Переправиться пришлось на лодках по двое. На переправу нашего отряда с 3 автомобилями ушло всего 2,5 часа. Бронепоезд, находившийся в Тан-ку, будто бы выбрался из сферы противника. Справа – море, слева – река. Здесь же мелкие части 7-й армии для нас не страшны. Грабеж процветает вовсю. На довольствие в день дают 50 долларов вместо 240. Все это очень противно. Во всем – хаос и отсутствие порядка. Люди теперь делают что-то только тогда, когда за ними смотрят.

14 июня. Выступили сегодня и пришли в деревню Хай-Си-Зон. Пришли бы раньше, но дорога из-за дождей превратилась в болото, которое надо было обходить. Не обошлось без истерики. Муфель съездил на станцию Лю-тан, где был Тупан. По данным Шильникова, Тупан Чу остался в Тяньцзине, т. е. изменил, и будто 7-я армия вела бой с 6-й армией. Таким образом, у нашего Тупана осталось очень немного войск. Чжилийские бронепоезда с русскими командами пришли сюда.

18 июня. Деревня Си-Зон-Со около станции Лю-тай. Море теперь далеко. Вчера сделали переход, расположившись ближе к станции. Как фураж, так и остальное можно достать. Что-то покупаем в городе, частично полуграбим жителей, платя им за взятое. Выяснилось о частях, оставшихся у Тупана. Точных сведений получить нельзя. Особенно скрываются поведение Чу и Чжана. Судя по тому, что Сун, командующий 14-й армией, перешел к противнику и особенно там проявляет энергию, собирая части шандунцев и чжилийцев, можно предположить, что Чу тоже перешел к южанам, так как вряд ли один Сун пошел бы на это, тем более что он был на фронте и не имел времени заниматься переговорами. Вернее всего, это было дело Чу. Вчера распространились слухи, что все части Чу перешли к южанам, а сам он уехал на пароходе в Дайрен. Словом, обстановка настолько грустная, что ее всячески хотят позолотить, и делают это, конечно, неудачно. К 17 июня к противнику перешли: 1. приемный сын Чжан Цзучана генерал Дзун-чан-го с конвойной бригадой, от которой сохранился лишь батальон «больших китайцев» (Та-Ке-За); 2. бывший хонанский Тупан Коу-ли-Дэ, командующий 22-й армией генерал Лен Мынь и командующий 24-й армией генерал Ла Се со всеми своими частями; 3. командующий 6-й армией генерал Сюй-юан-Чуан со всеми своими частями; 4. генерал-лейтенант Ван-Тун (Ван Зелян), командующий 5-й армией со всей армией; 5. 15-я армия. Не выяснил, кто ею командовал; 6. кажется, 2 полка, а может быть, и больше, 7-й армии, которой командует бывший анхуйский Тупан, генерал-полковник Сюй-ю-Кун; 7. все части генерал-лейтенанта Цан-Ги. Это 135-я бригада и еще что-то. Генерал Цан-Ги пробрался к нам один и плакал у Тупана о своих потерях; 8. все чжилийские части во главе с генерал-лейтенантом Сунь-Куй-Вен, командующим 14-й армией, лично подчиненные Тупану Чу – 1-я, 2-я, 4-я, 107-я бригады и Военное училище. Начальник штаба Тин остался с частями около Циндао. Начальник Оперативного Штаба генерал-лейтенант Ли-Па-Ин остался в Пекине, а начальник походного штаба – в Тяньцзине.

И все это произошло без всякого преследования со стороны противника. Когда сидели в Тяньцзине, южане и фыновцы только где-то группировались. Конечно, не было ни связи, ни правильной разведки. Вместо того, чтобы заранее отводить части и ставить их в условия, трудные для измены, их все время держали в соприкосновении с противником. Отход из Тяньцзина, как и из Цинана, сопровождался потерей ценного имущества. Было достаточно времени, чтобы перебросить эшелоны к Ланчжоу. Все это можно было сделать под прикрытием бронепоездов. Когда уже определилась судьба Тяньцзина, накануне его оставления, когда мы уже стояли на канале 2 суток, оттуда не проходил ни один эшелон, кроме бронепоездов. Я видел, как тащили совершенно пустой состав, в то же время из Тяньцзина не вывезли обмундирование и теперь не могут даже выдать 60 комплектов. Была оставлена там и артиллерийская база 6-й армии. Там был только один или двое часовых у состава с этой базой, который разграблялся. Из этого состава были увезены в город ящики с «маузерами» и патронами к ним. Бронепоезда оттуда взяли себе то, что им было нужно. Шильников докладывал об этом начштаба Тупана и предлагал поставить там русский караул. Он отвечал, что этого делать не стоит, так как будут говорить, что базу разграбили русские. Этот пример очень характерен, чтобы уяснить причины порядков, царящих в штабе Тупана. Шильников говорил, что когда уже составы были на Европейском вокзале Тяньцзина, то на глазах у всех с Центрального вокзала пришли 2 «кукушки», которые увезли по продовольственной базе наших армий. Никто им в этом не помешал, тогда как там были бронепоезда. Отсутствовал присмотр и за паровозными бригадами. Разбежавшимися машинистами было предварительно потушено много паровозов, с которых они унесли много ценных частей. Паровозы можно было угнать, но их оставили, как и много составов. На бронепоезде «Чан-Дян» у подполковника Скрыпникова сбежала паровозная бригада китайцев, потушивших паровоз и выпустивших оттуда всю воду. Пришлось бронепоезд вывозить на буксире. За это Скрыпников отрешен от командования. Борисов ушел, вместо него назначили полковника Котлярова. Помощником вместо Котлярова назначен генерал-майор Малакен. Милофу куда-то исчез. Букетец – ничего себе! Из Тяньцзина Тупан хотел идти походным порядком. Его долго уговаривали, и наконец он согласился уехать на бронепоезде. Переехал на станцию Лю-Тан. Конвой Танаева пошел по дороге, которую, конечно, никто не разведал. В результате едва не случилось беды из-за изменившей нам 6-й армии, командующий которой долго уговаривал конвой остаться с ним. В этом походе мы потеряли свою двуколку. Неизвестно, для чего в Лю-Тане сидит Тупан. При одном взгляде на карту становится понятной вся абсурдность нахождения его там. Наши бронепоезда ходили в Таку. Удивляюсь слабой предприимчивости противника. Ведь он мог бы совершенно легко захватить их, испортив один из мостов у Бейтана, их там целых 3. Когда мы ночью сидели в вагоне, послышалась перестрелка. Утром выяснилось, что она была между частями 16-й армии и охранными частями Тупана. Туда была послана разведка Конвойной сотни. Оказалось, они даже не разведывали в сторону запада, а это самое чувствительное место от противника. Говорили – это недоразумение. Тупанский конвой удрал с места перепалки в беспорядке. Тупан созвал собрание старших офицеров, на котором присутствовал и я, а также Тупан Сюй-ю-Кун, генерал Ли Цуй, генерал Ма Пи, командующий 16-й армией генерал Лень Юань, генерал артиллерии Цанз, начштаба, молодой маршал Мы. Тупан сказал, что он послал письмо командующему 6-й армией Сюй, укоряя его в измене и прося не задерживать тех, кто хотел бы прийти к нему. Кроме того, Тупан написал ему, что, когда он будет вновь в силах, он охотно примет к себе Сюя. Это в порядке китайской обстановки, но это непонятно для нас. Это только будет поощрять измену. Тупан заявил о предполагаемом наступлении на изменившие части, чтобы отобрать у них 20 тысяч винтовок, и что он с Конвойной сотней и Конной бригадой сделает это. Его опять отговаривали, особенно возражал Тупан Сюй-ю-Кун. Словом, была разыграна очередная в таких случаях комедия. В результате все получили приказ об отходе, который был подписан еще вчера.

Мы поймали дезертира из частей Макаренко. Кое-кто говорил, что его надо отпустить. Семенов сказал, что сначала его выпорет, а затем отпустит.

21 июня. Дошли из-за этого дезертира до того, что Макаренко обещал ловить наших дезертиров, поступать с ними соответственно и о наших «безобразиях» докладывать Тупану. Но в итоге, во время встречи с ним, договорились, что мы не будем брать его дезертиров, а он – наших. Через день после совещания мы ушли в Тан-Шан. Здесь я впервые увидел, как с мака собирают опий. Тут мы получили приказ идти обратно и поступить в распоряжение Тупана Сюй-ю-Кун. Перед уходом к Тан-Шану я получил секретный приказ Тупана проверить, ушли ли его части на север по его приказу, а если нет, то выяснить, почему. Тупан не верит своим войскам. Когда шли к Тан-Шану, встретились с мукденцами. Их немного, как и нас. Они намного вежливее шандунцев. От них явился майор и спросил распоряжений, хотя он нам и не подчинен. Я ответил ему вместо этого визитом с Семеновым. У них есть приказ молодого маршала, чтобы никто из них не позволил как-нибудь задеть самолюбие отступающих чжилийцев или шандунцев. У нас Тупан до такого бы не додумался. Получили распоряжение Сюй-ю-Куна идти за железную дорогу и охранять ее. Они боятся обхода. Отправил туда 1-ю сотню Терехова, сам стою здесь.

Деревня Лю-сон-зе. Нового ничего нет, кроме приказа о перемирии нас с Ен Си Шаном. Нас, как нарочно, держат впереди, а денег не платят. Вернулся Семенов от Суй-ю-Куна, командующего 7-й армией, и сообщил ряд крупных новостей: 1. Чжан Цзолин умер 21 июня; 2. Сюда со стороны противника идут 3 наших бригады, которые раньше изменили нам, а теперь они изменили южанам и Фыну. Надо их встретить; 3. 16-я армия генерала Юань собирается уйти к противнику. Надо пропустить половину уходящих и затем открыть по ним огонь и стараться их уничтожить; 4. Что-де Суй-ю-Кун со своими частями окружил остальных и уничтожает их.

Со смертью Чжан Цзолина карты у северян спутаны. Возможно, что и мы опять будем обречены на скитание. Кто будет руководить севером Китая – неизвестно. Вся эта неразбериха с частями нашего Тупана нам неприятна. Создается положение, что мы находимся среди противника. В серьезную опасность я не верю, но попасть в «кашу» и потерять автомобиль можно. В нашей деревне все разграбила 16-я армия. Мы только забрали себе кое-какие пустяки. Я взял себе старую китайскую офицерскую шляпу.

24 июня. Деревня Лю-сон-зе. Вчера поздним вечером в город Нинхосиен пришли конные части 5-й армии со знаками противника, т. е. с синими звездами вместо кокард и нарукавными красно-белыми повязками. Оттуда к нам пришел солдат. Тупан Сюй написал письмо, дал ему и удостоверения для частей, бывших с ним. Тот отдал ему фуражку с повязкой. Выяснилось, что к нам через реку Бен-фан-хэ идут бывшие наши 5-я армия генерала Цандуна, но без него, 1-я армия генерала Чжан Зуна, 10-я армия У-Дэн-Чина, 31-я армия генерала Ма и 33-я армия. Этим армиям мы не должны мешать переправляться. Должны мы мешать это делать тем, кто будет идти с нашей стороны к противнику. Как будто 16-я армия собирается уходить в Тяньцзин и около Нин-хо строит для себя мосты. Понять что-нибудь в этой кадрили трудно, и нам следовало бы стать подальше от всех этих переходящих с разных сторон частей. Нас – маленькая горсть – 260 человек, и в этом водовороте она ничего сделать не сможет. Тупан знает об этих переходящих частях. Вероятно, он вел с ними переговоры, когда был в Лю-Тай. Все же эти комбинации подозрительны. Как бы все эти перешедшие части вместе с 16-й армией не заняли Тан-Шан и этим не отхватили сразу почти все бронепоезда. Под это у южан можно кое-что получить, да и нас можно прихватить, хотя мы можем легче вывернуться. Для этого нам надо только перейти железную дорогу. Там места много и рядом стоят мукденцы, которые еще не ушли. Сегодня воскресенье, а мы дней не знаем, живем только числами.

28 июня. Станция Тан-Шан. Выехали сюда 25 июня. Семенов направил со мной к Тупану Савранского, будто свой глаз. Погода была плохая, и я хотел было не ехать, но Савранский скулил, что надо торопиться, так как как иначе Тупан раздаст все деньги возвратившимся частям. Дороги настолько плохи, что надолго нам машины не хватит. В одном месте проводник повел так, что машина едва не перевернулась. За это проводнику Куо То набил физиономию – и за дело. Вообще, все китайцы ужасно глупо ведут машину. Дороги здесь такие, что машина едва в них влезает. Права китайская поговорка, что дороги проводят по негодной земле. Даже в пределах своей провинции путешествие по ней считалось делом трудным и опасным.

1 июля. Наша база располагается в 2 серых вагонах с окнами и дверями. Много здесь мух. Все убого и неряшливо. Кругом на путях много загаженных мест. Не догадались купить извести. Приказал ее купить и засыпать нечистоты, оставляемые китайцами с проходящих эшелонов. Оказалось, ее и покупать не надо – есть в мастерских. По нашей базе бродят больные. Вид у них ужасный – бледно-зеленые. Страдают они желудочным туберкулезом и выздоравливают после тифа. До сих пор не отправили их отсюда. Им выдавались деньги на лечение, но за ними не следили, и многие ели то, что нельзя больным, и напивались, так что лечение шло туго. Пришлось дать соответствующие распоряжения. Все это можно было сделать и без моих указаний. Медикаменты вымокли, и никто о них не позаботился.

Я высказал здесь подозрения о переходящих частях. Они переходят от нас с оружием, безоружных почти нет, уходят же с пушками, пулеметами и бомбометами. Все это очень подозрительно. Мы обеспокоены сохранением Тупана и поэтому считаем, что все переходящие войска должны быть отправлены за силы Сун Чуанфана, т. е. туда, где они бы были совершенно безопасны. Неизвестно, что они замышляют. Ведь у Кобылкина было, что задержали солдата у Бей-Тана из 16-й бригады 5-й армии, говорившего, что все части переходят с заданием захватить Тупана и бронепоезда, и агитировавшего за переход к Фыну. Сун сказал, что он говорил по этому поводу с Тупаном, но тот ответил, что имеет от этого гарантии. Я пришел к начштаба Ме узнать о деньгах, он спросил меня, где я родился. Когда я сказал, что в Петрограде, выяснилось, что он этого города не знал. Дали деньги, предложив в иенах или серебром. Я взял серебро, так как курс иены был невыгодным. Взял, не сосчитав, а на базе выяснилось, что не хватает 20 долларов.

Произошел печальный случай с «Хубеем». В ночь с 24 на 25 июня китайцы русскую команду «Хубея» напоили и, когда он стоял головным у Бей-Тана, перебили наших офицеров и часть солдат, после чего ушли в Тяньцзин. Из моих знакомых погиб Ломанов, бывший адъютантом в Цинанфу, и Николай Николаевич Лавров[911]. Офицеров и солдат пристреливали и сбрасывали с поезда под вагоны на ходу состава. Спаслись немногие. В этом избиении принял деятельное участие некто Баранов, находившийся у нас некоторое время на службе. Мрачковский докладывал раньше Тупану о необходимости сменить китайского командира бронепоезда Ван, но он ответил: «Ты не любишь китайцев, а Ван – хороший человек». Это одна оплошность, а другая, что «Хубей» поставили впереди. Вот она, обстановка.

Приехал в отряд. Наши стоят на переправе и регистрируют возвращающиеся от врага части. Делается что-то непонятное: возвращаются почти все части! Последней вернулась часть 6-й армии. Часть ее, 2 бригады, ушла в Боадин-дзин, а другие 2 бригады пришли сюда, захватив еще и чью-то артиллерию из 24 пушек, много автомобилей. Наши были выдвинуты далеко вперед к Тяньцзину и захватили арбу с медикаментами, разобрали много хороших вещей. Я взял себе бутыль касторки и другое.

Семенов сказал о старых офицерах, что «интеллигенции ничего нельзя поручить». Я игнорировал это, но потом распространил, что этот стиль ротного он взял с легкой руки Нечаева. Появилась масса саранчи. Целые поля гаоляна съедены. Когда мы шли сюда, саранча еще только ползла, а теперь превратилась в больших кузнечиков, что твои птицы.

7 июля. Тяжело здесь местному крестьянину. То вода деревню затопит, то саранча урожай сжирает, то войска стоят, а это тоже что-то вроде саранчи. Стоим и ничего не делаем, с нашими составами связи не имеем, занятий не проводим. Играем в карты и спим. Солдаты бегут. Почему – не знаем. Одни бегут из-за того, что много начальства, которое ничего делать не хочет. Меня это положение мучает. Хочется работать, но при общей системе беспорядка – невозможно. Приходил Терехов и говорил, что надо выкупать П. М. Бородулина из Тяньцзина, но для этого нужны деньги. Надо решать, время идет, иначе будет поздно.

9 июля. Я поехал на «форде», нуждающемся в ремонте, в Мукден выяснить нашу судьбу и будут ли нам платить деньги. Долго мучались в дороге, шли и пешком. Мотор закипал через каждые 10 минут, много исколесили, в том числе и из-за проводников, лишнего. Видя это, решили, подойдя к железнодорожной линии, ехать до Мукдена на поезде. Своего денщика Николая, крайне погано относящегося к своим обязанностям, заботящегося только о своем животе, я терплю, только пока не разрешится наша судьба.

24 июля. Едем к командующему мукденскими войсками генерал-лейтенанту Ма-чан-сан, командиру 2-й кавалерийской армии Хейлудзянской провинции. Он – арьергардный начальник мукденских войск. Сами мук-денцы говорят, что они дерутся хуже шандунцев и чжилийцев. Это для меня было новостью. Мукденцы лучше вооружены, лучше снабжены, у них больше порядка, так как лучше организация и управление, а успехи их хуже! Кто их разберет! Шандунцы упрекают мукденцев в отступлении, а те – шандунцев и чжилийцев.

Отношения с Семеновым остаются почти враждебными. Но Тупан, узнав об его самовольном отъезде в Харбин, издал приказ об отставке Семенова. Но он вернулся и соврал, что ездил делать операцию из-за ранения, полученного еще в Германскую войну. Врет, как зеленая лошадь. Но Тупан отменил приказ об увольнении. Удобный момент избавиться от Семенова был упущен. И это было тогда, когда я с отрядом продирался через порядки переметнувшихся к врагу китайских войск. А то, что тогда я вел отряд, фактически возглавив его, он выдал как переворот. Танаев боится показаться на глаза Тупану и даже за деньгами присылает других. Еще при отступлении из Тяньцзина вахмистр из его конвоя в полосе 6-й армии захватил двуколку с 5 тысячами долларами серебром и присвоил ее себе. Тупан никого из нас к себе не допускал и поручил общаться с нами генералу Лай Ван-юн-гую, относящемуся к русским отвратительно. Он был вдохновителем разоружения 109-й бригады, когда командовал учебным полком. За это отступление он потерял половину пушек и лошадей из своей команды и составов. На фронте пока тихо. С деньгами тянут. Тупан сказал, что на наших 300 человек 19 тысяч долларов – много и, когда он приедет к нам, высчитает все на месте, тогда и даст. В то же время конвою деньги выдали, как и китайским частям. Виделся и неплохо здесь с Клерже. Молодой маршал только что вступил в управление и занят исключительно этим, по 3 провинциям, и он ведет с южанами переговоры. У него о нас довольно смутные представления, «кто мы и что мы».

25 июля. Виделся с Меркуловым. Он рассказал, что на его поклон Тупан никак не ответил. На голову Меркулова теперь сыпятся неприятности, как результат его неразумной, хамской и вредной для дела привычки держать себя. Выяснились и пикантные подробности. Оказалось, он подмял под себя всю нашу «киноиндустрию» и все снятые негативы перепродал в Америку, по 3–5 долларов за фут пленки. А у нас были засняты десятки тысяч метров! При этом, по нашим условиям, эти кадры нигде не должны были появиться на экране. Все это обнаружилось после обысков в Тяньцзине. Милофу тащит все, что и как можно, а раз так, то не в его интересах было содействовать насаждению в Русской группе порядка. Как это ни странно, но Нечаев ему был даже нужен, так как при нем порядок был невозможен, и поэтому в мутной воде легче было ловить рыбу. Так строилось дело, а мы ломаем голову и не можем понять, почему у нас ничего не может выйти. Удивляюсь только роли Михайлова, который уверял меня «в бескорыстности» Меркулова.

Шатковский и Власов предложили Тупану выкупить сданные им в аренду пароходы, от которых можно было получить сотни тысяч долларов доходов, в том числе и на Русский отряд. Приехал купец Бурцев, который должен получить с Меркулова деньги за консервы тысяч на 5 или 6 долларов. Тупан все уплатил, а Меркулов деньги зажал. Милофу говорит, что Тупан не уплатил. Кто их знает, где правда! Но Бурцев поймал Милофу на вокзале и устроил ему скандал. Тот сам пытался на него кричать, но Бурцев – парень здоровый и выволок Меркулова из автомобиля, обещая избить. Видя это, Меркулов пригласил его к себе, и Меркулов обещал уплатить деньги в срок. Мне же он говорил, что у него нет и 100 иен. Да, незвано попал с Шильниковым на обед к Тупану, желая заодно поговорить с ним о делах бригады. Сидели мы, в том числе и Власов с Шатковским, и никто не говорил, ни мы, ни китайцы. Никто из нас не знал китайского языка, хотя немного китайцы русский знали. Внес оживление Сун Чуанфан. Во время обеда китайские артистки, очень недурненькие, пели что-то по очереди под аккомпанемент китайских инструментов. Около Тупана вертелась смазливая китаянка-артистка, которая ему, видимо, нравилась. Здесь было много вкусных вещей, но всего попробовать не удалось, так как неудобно было за ними тянуться. Простился Тупан со всеми русскими за руку, тоже проделал и Сун Чуанфан. Вспомнились слова нашего Тупана про Сун Чуанфана в 1926 г.: «Он не красный и не белый – он просто сволочь – кто сильнее, с тем он и будет». Прошло 2 года – и теперь они – друзья. Оба китайца схватили своих девочек и уехали. Тупан обещал поговорить о деле вечером. Но приехал цицикарский Тупан Хей-Луй-Дзян, и наш Тупан уехал его чествовать.

У нас 16 июля японские сыщики отобрали оружие, пока меня не было, из гостиницы, когда Николай шел на японскую концессию к «девочкам». Там его остановили и по документам обнаружили, что у нас есть оружие. При обыске отобрали наши «маузеры», патроны к ним и деньги. Утром оружие вернули, но без патронов. Николай в это время находился со связанными руками в участке полиции. Он сильно перетрусил, боясь, что его будут пытать. Благодаря русскому агенту японской полиции, удалось освободить Николая и получить патроны, хотя мы опоздали из-за этого на поезд. Вернули ему и деньги – 49 долларов. Был 17 июля на панихиде по Государю Императору. Было много видно знакомых, в том числе и команда бронепоезда «Ху-чуан». Там же было 18 бойскаутов без свечей. Я купил им свечи за свой счет.

Утром 18 июля ко мне пришли Тарасов и Манжетный. Они ездят в вагоне Мрачковского. Они рассказывали, что были у наших противников в Тяньцзине и хотят ехать в Пекин, чтобы узнать, как обстоит дело с поступлением русских в южную армию. Обещали сообщить мне. Михайлов здесь пытается говорить от имени всех русских, но это ему мало удается. Он никогда не был героем моего романа, и его связи дальше швейцаров не шли ни среди китайцев, ни среди японцев. Добирался до своих, которые продолжали находиться в деревне Лю-сон-зе, на разных поездах, и прибыл туда 20 июля. Все, узнав результаты моей поездки, скисли, и я настаивал, чтобы в Мукден, пока там все в сборе, поехал сам Семенов. Составили необходимые документы для наших претензий на положенные нам деньги. Что-то непонятное творится в этой «масонской ложе». Одни увольняют других и назначают на их место третьих. Семенов не склонен делить с нами то, что «завоевал». Он всем говорил, в том числе и Муффелю, что я его славлю как отъявленного вора и хочу-де занять его место. Терехов, видя сегодня, что я пишу, сказал: «Ничего нельзя написать про Шандун, кроме грязи, так как не могли русские поделить по-честному копейки, зарабатываемые их кровью. Каждый, кто мог, не только стремился забрать все себе, но стремился еще и обязательно ущемить другого – пусть чувствует». Печально, но это верно. Плохой сколок с Нечаева. Из Мукдена 24 июля пришла от Семенова телеграмма. Он все деньги, в том числе за июль, получил. Наша бригада сводится в полк. Все подчиненные генерала Пыхалова из Маньчжурии переводятся к нам.

27 июля. Противник подошел из Тяньцзина ближе, но активности не проявляет. Наши стоят по р. Бей-тан-хэ. На той стороне бродят хунхузы и грабят население. Противник гоняется за ними и ведет против них борьбу. Наши разъезды все время ходят к расположению противника и разведывают. Одолели мухи и комары. Если нас сведут в полк, то мне, вероятно, останется майорская ставка не больше 100 долларов и служба теряет всякий смысл.

2 августа. Деревня Лю-сон-зе. Приехал Семенов. Он остается командиром полка, и будто подавал рапорт о своем увольнении, но Тупан вернул его ему и сказал, что он сам знает, когда надо будет ему уволиться. У Тупана были Меркулов с Бурцевым, считали деньги с консервов, которые возвращал Милофу, и потому Тупан был не в духе. Я остался помощником командира полка в чине подполковника с окладом 180 долларов.

Как-то вечером получил известие, что партия хунхузов из бродивших частей непонятным образом была обезоружена в городе Фын-тай-цын и передана нам. Было взято 63 хунхуза с 46 винтовками, 7 «маузерами» и 2 автоматами. Их ночью привели к нам. По дороге около деревни кто-то из них не то обронил «маузер», не то хотел бросить, но только из-за этого получился выстрел. Багратуни, обязанностью которого было готовить обед, притащил к нам этого хунхуза-подростка. Семенов, не разобравшись, приказал его уничтожить. Багратуни увел его, и скоро раздался глухой выстрел. Все это мне уже противно. Я уже несколько раз выступал против ненужной жестокости, но Валентин Степанович очень любит смаковать всякое безобразие. Савранский предложил всех хунхузов казнить, отрубив головы соломорезкой. Этот проект встретил сочувствие Валентина Степановича. Но я сказал, что пленных надо сдать Тупану Сюю, иначе будет скандал. Правда, эти хунхузы не заслуживают снисхождения, так как зверствуют они ужасно. На заставе поверхностно обыскали эту компанию и нашли у нее много денег. В результате командир 2-го эскадрона ротмистр Донской представил 1900 долларов серебром. Семенов предложил дежурному офицеру произвести дополнительный обыск. Обыскивали безобразным способом все, кто хотел, и, конечно, все деньги ушли по карманам обыскивавших. Так многие солдаты раздобыли по нескольку сотен долларов. Утром конный вестовой Монастырский нашел на дороге китайскую туфлю, которая ему показалась подозрительной. Когда он ее поднял, то прощупал под подкладкой бугорок. Туфлю распороли, и в ней оказалось 200 долларов бумажными деньгами. Кто-то в шапке хунхуза нашел 600 долларов. По дороге находили еще много долларов и «маузеров». Из разговоров слышал, что на заставе будто бы у хунхузов отобрали до 8 тысяч долларов. Здесь их тоже пощипали. В штабе 7-й армии, куда их сдали, хунхузов тщательно обыскали и нашли зашитыми в туфлях, воротах и поясах еще до 10 тысяч долларов.

Чувствую себя скверно. Здесь низко, много воды, но жарко, так что испарение нездоровое. Просыпаешься утром и не чувствуешь бодрости, вставать тяжело. Здесь в домах всегда сквозняки, так как они – проходные дворы. Днем еще хуже, так как каменные фанзы полны сырости. Пришел приказ Тупана о слиянии с пыхаловцами и танаевцами в 5-эскадронный полк. Пыхаловцы составят 1-й эскадрон, туда же войдут конвойцы из сотни и группа Сараева. Казаки-пластуны назначаются к Семенову. Большая часть Конвоя остается нести специальную службу Тупана. Штаты – меньше тех, которые мы составляли. Штабных офицеров некуда деть, особенно состоящих при базе. Многие уйдут, так как кого-то не устроит оклад в 20 долларов, а Маковкина и Муфеля – в 30 долларов. Трейберг будет получать 25 долларов. Тоже ужасно, когда у него больная жена. Но когда Семенов спросил, согласны ли они служить при таком окладе, только поручики Акилов и Артемьев сказали «нет». Последний был нетрезвым, и сегодня за это был разжалован в рядовые. Ему несколько раз делали предупреждение. Семенов таким оборотом, что почти все остались служить за нищенские оклады, был обескуражен. После этого Валентин Степанович поручил мне составить рапорт Тупану о прибавке нашим жалования. Шильников сказал, что Семенов обманывал нас, когда говорил, что подавал рапорт на увольнение, а Тупан его не подписал и что в его штабе только этого и ждут. Где правда – теряюсь, но для Семенова обстановка складывается трудная.

В это время к северу от нас идут 2 дивизии к Ланчжоу, они переходят к нам. Это части 6-й и 16-й армий. С какой целью переходят – неизвестно. Хорошо бы быть подальше от них. Вчера вернулся разъезд – противника нигде нет, как и сведений о нем. Они стоят у Тяньцзиня, и то их очень мало. У Пэйфу воюет в тылу Фына и будто бы успешно. В Шаньдуне, в районе Циндао, наши шандунские части Фана и Цзу успешно с кем-то воюют.

У нас публика на посту для связи перепилась, и в пьяном виде один бурят застрелил другого. Валентин Степанович, конечно, говорил много о повешении, расстреле и т. п. На полевом суде выяснилось, что застрелил он его, защищаясь. Этому буряту явно помог Господь, так как свидетелей произошедшего не было, но его пуля попала по пальцам убитого, задела винтовку и затем попала в шею. Выяснилось, что пальцы убитого лежали на винтовке, когда он целился для выстрела. Будь иначе – его бы расстреляли. Солдаты очень сильно пьянствуют. Меры против этого мало целесообразны. Надо, чтобы командиры чаще говорили на эту тему и сами следили за людьми. Вот у Терехова 1-я сотня, еще недавно самая пьяная и распущенная, теперь стала неузнаваемой. А он – не пьет и не бьет солдат. Умеет с ними наладить взаимоотношения, и у него не было ни одного происшествия.

Было еще событие – поднесение флагов от окрестных деревень Карманову и Терехову за то, что не обижаем население. Подношение было торжественное, но Карманов даже чая не организовал. Его часть, как Николаев и Багратуни, ходила полураздетая, хотя мы одели кителя. Терехов эту делегацию принял лучше и сумел их всех угостить. Это ему стоило 40 долларов. Скоро лето пройдет, а все еще туман – что делать?!

9 августа. Деревня Лю-сон-зе. Льет, как из ведра, дороги превратились в реки. Пришлось выпороть троих пьяниц, это повлияло. Одно удовольствие, что за все платим половину стоимости, а то и меньше. Давно надо было ввести в наказание за пьянство больше позора, а не физической боли. Битье один на один мало повлияет, а вот если будут пороть на площади, давая хотя бы 10–15 ударов, – это мало понравится. Стыд все же существует. Как будто многие ушли из Конвоя, а лошадей будто пришлось передать китайцам. Из-за денег здесь все ноют, говорят, что долг за 1928 г. уплатят по новым ставкам. Жаль, что так утопили Русское дело и что во всем виноваты сами русские. Действительно, мы сами все устроили так, что китайцы относятся к нам отвратительно. В этом виноваты и Меркулов с Нечаевым. Победы на пьяную голову вскружили рассудок последнего. Он уронил свое достоинство и перед Тупаном, и перед другими китайцами беспробудным пьянством, бахвальством и безобразиями, из-за чего его перестали считать серьезным человеком. Но он был удобен, так как ничего не требовал от Тупана, кроме подачек, часто прося на выпивку, что он не без гордости рассказывал мне, рисуя свои близкие отношения к Тупану. Класть зря головы под пьяную руку было легче, поэтому пьянство не возбранялось и вошло в культ. Пили все – сверху донизу и, конечно, безобразничали. Нечаев мне говорил: «Я горжусь тем, что приучил китайцев к русскому безобразию», что «теперь китайцы не удивляются на наши скандалы». Невозможно было даже заикнуться о введении какого-либо порядка. В марте 1926 г., когда его привезли раненым, он говорил мне о своем громадном влиянии среди китайцев: «Хотите, я сожгу 2 дома здесь, и мне за это ничего не будет!» Я слушал и в душе поражался убогости ума человека, руководившего Русской группой. В отсутствие Нечаева меры были приняты и пьянство ограничили, а то ведь всюду, куда ни проникли доблестные воины Русской группы, отовсюду неслись вопли о безобразиях. Безобразничали в Харбине, Циндао, Тяньцзине, Мукдене и т. п. Всюду создавали себе плохую репутацию. Борьба с пьянством встречала противодействие и не могла иметь успеха, так как тон давал Нечаев. Другие персонажи, как Чехов или Макаренко, – просто заурядные люди, утонувшие в своих мелко эгоистичных интересах. Меркулов только пытался соперничать с Нечаевым, и не более того. Чехов пропил свою броневую дивизию. Человек он хороший, но безвольный, подверженный многим влияниям и страдавший неустройством своей семейной жизни, топивший свое настроение в вине. В результате он до предела понижал боеспособность своей дивизии. Половина всех неудач бронепоездов объясняется пьянством. Валентин Степанович только в последнее время, после гибели двух бронепоездов, тоже из-за этого, взялся за борьбу, но что значат эти усилия, когда репутация уже погублена. Теперь, уже при общем финале, наши бронепоезда, будучи на глазах у Тупана, «пьяно-распьяно». Конвой Тупана во главе с Танаевым – пьяный почти всегда. И так все время. Конный полк теперь – образец трезвости, пьяных офицеров почти нет, только Люсилин еще продолжает пить. Китайцы на нас смотрят как на самых падших людей, с которыми можно поступать как угодно. Мы все переносим и продолжаем пьянствовать. Чтобы восстановить потерянный престиж, нужно большое время, большая работа и большие способности верхов. Последнее почти безнадежно. Вот почему я мрачно смотрю на будущее. При существующих персонажах возрождение невозможно. Ведь пьянство – только лишь одна сторона дела. Другая – недобросовестность в денежном отношении. Она ведь не скрыта от китайцев.

Опять-таки, как восстановить репутацию? Ведь раньше Тупан верил русским и деньги давал по тем требованиям, которые ему представляли, без всяких проверок. Меркулов рассказывал, что Тупан ему говорил: «Я знаю, что китайцы воруют. Но неужели русские – такая же сволочь, как и наши генералы?» К сожалению, это подтвердилось. Чувство меры в этом отношении было потеряно. А еще – борьба за власть, возможность распоряжаться средствами, подсиживание друг друга, в чем особенно отличился Макаренко, взаимное обливание друг друга помоями, развитое наушничество, поощряемое до сих пор. Если сложить все это вместе, можно представить, какая умственно ограниченная получится картинка русского. Кто бы ни появился сейчас во главе нас, китайцы будут смотреть на него как на жулика. Теперь все изменилось. Кучка русских никакого эффекта не производит на поле сражения, так как масштаб войны другой. Это с китайской стороны. А с нашей стороны – попробуй заманить теперь людей в армию, когда известно, что ее вооружают кое-как и всячески задерживают выплату денег. Это все результат той глупости, которая была проявлена в 1924—25 гг. Не подозревали те «ужасные дураки», что за их деятельность придется расплачиваться через 3–4 года и что Русское дело здесь, в Китае, они провалят, пропьют, как жалкие опустившиеся люди. В моральном отношении наши верхи были не выше тех, кого они вели и кого они презирали. Презираемые заплатили своей кровью за свои ошибки, а верхи – ничего, живут на этой крови, построив свое гнусное благополучие, ничего не оставив после себя, кроме зловония, которое и теперь еще отравляет воздух.

18 августа. Деревня Лю-сон-зе. Всюду пошлятина. Даже в чувствах молодежи и то не найдешь красивых переживаний. Цинизм, глупость и скотство. Не с кем и не о чем поговорить – глупцы, а если не глупцы, то просто нет образованных людей. Да и откуда им взяться, если со школьной скамьи они не выпускают из рук оружия или занимаются только тяжелым физическим трудом. Так и живешь один со своими мыслями и думами. Хожу загорать, не столько для загара, сколько для того, чтобы побыть одному. Перспективы могут быть еще хуже, так как от Тан-Шана подходят войска и вокруг ими заполняются деревни. Возможно, будет наступление, бои и опять Тяньцзин и все «милые» окрестности Чжилийской провинции. Я с ужасом думаю об этом. Идейного осталось мало, и эту идею опошлили ужасно. Какая тут борьба с красными, когда Тупаны борются за власть между собой и обдирают молчаливых китайцев! Здесь ведь не те заносчивые чинуши или лавочники Харбина. Здесь – подлинный народ, живущий своей жизнью, непонятной нам, и терпящий пока все фокусы, что проделывают над ним его же, хватившие европейской культуры более ловкие собратья. И мы, маленькая кучка иностранцев, заброшенная судьбой сюда, вертимся между волнами неспокойного моря жизни этого чуждого нам народа. Живем на его деньги, вряд ли принося ему какую-либо пользу. Неотступно вертятся мысли: «Ну а где буду жить, ну а чем платить долги?» Надо как-то тянуть лямку. Сколько раз встает упреком мне игра в карты! Это она привела меня сюда. Я уже стряхнул половину долгов, стряхнуть бы еще и тогда, после этого, «пожить»! А сколько в первый год жизни и службы здесь мы зря с Шурой спустили денег! Давно были бы без долга. За это время надо напрячь все усилия, чтобы что-то приискать себе. Но тщетна попытка зажечь море… У нас здесь служит вахмистр Любарский, князь, владеет несколькими языками. Хочу с ним заняться английским. Так хочется бросить эту бродячую жизнь!

21 августа. Деревня Лю-сон-зе. К нам прибыли двое русских. Вот что рассказал один из них, старший унтер-офицер 2-го полка, 3-го эскадрона Геннадий Яковлевич Сенкин, 23 года, родом из Амурской области, села Петруши: «После атаки около деревни Ма-ту-ди меня оставили с ранеными в этой же деревне корнетом Урмановым, старшим унтер-офицером Федуриным и всадником Таракановым. Со мной был также оставлен пулеметчик Нури-Ахметов. В нашей крепости были части 13-й армии. Это было в ноябре 1927 г., 25-го числа. Мы сидели в этой крепости-деревне, ожидая подкреплений, но были окружены частями Фына, и после двухдневных боев крепость была ими взята. Начальник штаба 13-й армии был убит. Урманов умер 26-го числа. Похороны были в деревне. Когда 27-го числа выяснилось, что крепость будет сдана, я решил с Федуриным бежать. Через ворота пройти было невозможно, так как они были забаррикадированы, поэтому мы перевели лошадей через стену. Федурин был ранен в обе ноги. Я его как мог посадил на коня, но только мы перелезли стену, как нас со всех сторон обстреляли. Федурин был ранен еще раз в бедро навылет, как и его лошадь. Меня ранило осколком бомбы в правую ягодицу. Видя, что нам не уйти, Федурин просил его пристрелить. Я и сам хотел застрелиться, но винтовка была забита песком, когда мы лезли через стену, и потому это осуществить не удалось. Но в это время Федурин был убит пулей в висок. Я немного от него отошел и лег. Тараканов остался с китайскими конниками нашего полка, так как они не смогли перелезть через стену. Первые цепи фыновцев прошли, не тронув меня. Я лежал лицом вниз. Когда пошли вторые цепи противника, с меня стали стягивать сапоги. Притворяться уже было невозможно, и я сел. Меня взяли и повели к воротам крепости, из которой выезжал генерал Фын. Он сам меня допросил, так как немного говорил по-русски, а я – по-китайски. Он спросил, что я знаю, и я ответил, что знаком со всеми родами оружия. Он сказал: «Хорошо, ничего не бойся, тебе ничего не будет». Меня отвели к пленным и несколько раз били бамбуковыми палками и просто так, поскольку фыновцы были очень сильно озлоблены против русских. Тараканову было хуже, так как когда его поймали в крепости, то отрезали ему нос и хотели прикончить, но другие китайцы заступились. Нас после этого 4 часа фотографировали и несколько дней водили по городу и его окрестностям закованными в кандалы напоказ населению. Нас потом отправили через деревни в штаб, на станцию Коу-Шин в Кайфынг, где были переводчики-китайцы. Конвой говорил всем: «Вот русские, если остались у вас курицы, то несите им». Крестьяне нас щипали, били и даже выдергивали волосы. Конечно, здесь мы сами виноваты в том, что обыкновенно ловили всех куриц, вот мне пришлось отвечать за всех. Пленных китайцев-офицеров задержали, а рядовых распустили. Что стало с первыми – неизвестно. Сначала нас держали с ними под строгим караулом, так что даже оправляться ходили с часовым. Кормили только рисом, давая его в сутки 3–4 чашки. Так продержали нас 2 месяца. Затем нас двоих вызвали закованными в кандалы к Фыну на станцию Си-сян-цян. Мы подтвердили, что знаем и пулеметы, и артиллерию. В результате он назначил нас пулеметчиками на старый бронепоезд «Пекин». Он был взят у наших войск. Когда мы прибыли в Кайфынг, местные жители утешали нас, говоря, что долго нас мучить не будут, так как скоро убьют. Они и Фын нам говорили, что команду с бронепоезда «Пекин» – 23 человека водили 2 дня по городу, продев в нос кольца, а затем отрубили головы. Пощадили только двоих, и то за их молодой возраст».

Какая трагедия, а об этом никто не знает! Вот прелести службы!..

«Мы были на этом бронепоезде 3 месяца, но не вместе, а на разных пулеметах. Кроме нас, на каждом пулемете было еще по 4 китайца. Никуда без конвоя нас с бронепоезда не пускали. Во время боев с мукденцами при нашем участии было взято 3 танка. На них были итальянские пулеметы «митральезы», которые китайцы не знали. Обратились к нам. Так как я их знал, то меня возили по всему фронту. Так я побывал в Хонане, в 5-й и 6-й армиях. Ими командовал генерал Лун-чжун-хуй. На правом фланге были 20-я и 15-я армии. Это были самые надежные части Фына. Также по пулеметам ездил майор Черных, который служил у Чу Юпу и был взят в плен. Он был командирован на Южный фронт, и я его потерял из виду. Потом мы с Таракановым участвовали в боях с мукденцами под станцией Чан-у-фу. Эту станцию мы спалили. Все это время за нами на бронепоезде очень зорко следили. Затем мы попросили командующего бронепоездом подполковника Тун-Чжан, чтобы нас перевели в оружейную мастерскую при штабе броневой дивизии. Эту просьбу выполнили. Там стало значительно легче, так как здесь не так строго следили и мы носили штатский костюм. Работы было очень мало.

По мере отступления мукденцев мы продвигались вперед. В июне этого года, до соединения Фына с Ен Си Шаном и Чан Кайши, у Фына не хватило снарядов и вообще боеприпасов. Фронту был отдан приказ, чтобы стреляли только в случае крайней необходимости».

Это мы знали, но это не удержало шандунцев от отступления.

«Двигаясь вперед, мы дошли до Пекина и Тяньцзина. Наша мастерская была на станции Фын-тай в 10 километрах от Пекина. Там нас по очереди пускали в отпуск, другой оставался заложником. Мы решили удрать, улучив удобный момент, но нам надо было купить хорошие штатские костюмы. Обстановка к нам была очень благоприятной. Начальник мастерской к нам относился очень хорошо, и мы однажды попросили себе лекарств, так как якобы плохо себя чувствовали и Тараканов для верности растер себе глаз до красноты. Начальник мастерской дал нам 15 долларов. На них мы купили себе 2 костюма. В это время командир бронепоездов и начальник мастерской часто ездили в Пекин к Фыну. Тогда же мы познакомились с одним китайцем, сторонником У Пэйфу и противником новой власти. Когда наши начальники уехали, мы попросили его купить нам билеты до Тяньцзина на оставшиеся от «лечения» деньги. Этот китаец нам во всем содействовал, но нас все знали, и нам было трудно проехать до Тяньцзина. Когда в поезде проверяли билеты, то нас заметил один из контрразведчиков и спросил, куда мы едем. На это я сам ему задал такой же вопрос. Он ответил, что до Тяньцзина. Я ему ответил, что мы едем туда же, и он прошел мимо. После этого мы пересели в другой вагон и постарались скрыться от посторонних взглядов. Было уже темновато, так как дело клонилось к ночи. Мы сели в угол вагона, где был чайный буфет, и сидели, низко наклонившись. Когда описанный выше контрразведчик проходил 2-й раз, видимо, разыскивал нас, но не заметил, а мы осторожно за ним следили. В Тяньцзине мы добрались до Европейской концессии и спаслись от плена. Все свои переживания я заносил в дневник, но должен его был перед бегством уничтожить.

Армия Фына резко отличается от других китайских армий. Солдаты в ней служат не по найму, а по набору. Во всех занятых им местах ведется точный учет населения и определяется количество рекрутов с каждого населенного пункта. Солдаты только получают обмундирование и довольствие. Жалования не получают вовсе. Им его могут платить те селения, откуда их взяли. Офицеры находятся в таких же условиях. Дисциплина – очень строгая. Запрещено курить, нет спиртного, нельзя ездить на рикшах. Всех нарушающих эти запрещения строго наказывают. Широко поставлена агитация. Солдатам внушают, что они дерутся за какие-то высокие идеалы, и при свирепой дисциплине это имеет значение, придавая частям Фына значительную стойкость. Вооружены части Фына плохо. Почти во всех армиях имеются, главным образом, берданки, затем есть германские, японские и много русских винтовок. Пулеметов немного. Есть бомбометы, но артиллерии почти нет. Только на бронепоездах имеются современные пушки, а в полевой артиллерии – что-то вроде старых, заряжающихся с дула орудий. Обычно в 1-й линии находятся части, вооруженные современным оружием, 2-я линия – берданками, что компенсируется бомбометами. Из советской России был прислан аэроплан, но китайский летчик на нем дальних полетов не делает, летает все время где-то невысоко в тылу. Бронепоездов у Фына 9. Из взятых у нас – 4: «Пекин», «Тан-Шан», «Минь-Чон» и «Шандун». Из них 4 броневика работают на юге, а 4 – на этом фронте. Есть один бронепоезд специально для Фына, который в боях не участвует. Одеты фыновцы хорошо. Население относится к ним скверно, так как они его очень сильно грабят, жалования ведь нет, а следовательно, нет и денег. Все ждут У Пэйфу, который весьма успешно ведет бои в Хонане с южанами. Фын считает, что по силе еще имеет значение Мукден. Что касается Чжан Цзучана, то он считает, что его, как военной силы, не существует. Фын говорил, что ему достаточно поставить свои силы на его фронт, как дня через 3 все шандуно-чжилийские войска перейдут на его сторону. Ен-Си-Шан как будто уходит к себе в Шанси и будет занимать нейтралитет. Между ним и Фыном – недоверие друг к другу. Русских пленных у Фына больше 100 человек. Все они находятся на станциях Пао-Коу или в Ло-Яне. Я видел майоров Афанасьева и Дубенского, которые у Фына состоят военными советниками при командующем Северным фронтом. Больше почти никого мне увидеть не удалось. Командиров из СССР, которые раньше там были, сейчас нет, зато много китайцев, окончивших учебные заведения в СССР. Снабжение у Фына – очень слабое, у него ничего нет. Из СССР он теперь ничего не получает, так как не признает коммунистов. Все здесь настроены против них, но стоят за советы. Фын мало считается и с Ен-Си-Шаном, и с Чан Кайши».

У нас эти показания, вопреки сложившимся взглядам, стали открытиями. До этого у нас армию Фына считали хорошо снабженной и имеющей хорошую артиллерию. В связи с прибытием фыновских частей в Пекин и Тяньцзин участились случаи бегства к нам из плена. Так, вернулось уже несколько китайцев.

30 августа. Все вокруг превратилось в болото из-за дождей, и гаолян гниет на корню. Здесь много бедноты, но кто их разберет! Здесь трудно узнать, кто богатый, а кто бедный. Все жители – полуголые. Да и опыт их научил припрятывать богатства и ничем их не обнаруживать. Если будет известно, кто богат, то или хунхузы утащат, или «свои» солдаты ограбят. Позавчера докладывают: хозяина нашей фанзы захватили хунхузы и увели, требуя денег, и отобрали 2 мулов. Я послал выручать. Привели капитана 5-й дивизии, что стоит за нами, и 2 унтер-офицеров. Они ходят якобы вербовать солдат и в нашем хозяине признали того, кто когда-то отобрал винтовку у одного солдата. Ее он вернуть не мог, и потому они потребовали у него деньги. Хозяин же наш был богатым и имел несколько фанз. Разъезд наш освободил его и отправил всех к начштаба 7-й армии, пусть он их разберет. Посмотрел на задержанных – производят впечатление настоящих хунхузов.

Шильников у нас провел проверку полка. Выяснилось, что большая часть оружия, как и снаряжения, негодна. На этом основании он делает вывод, что в бою в таком виде полк большой пользы не принесет. Это очень задело Валентина Степановича. Он все время после этого говорил, что мы и в худших условиях приносим пользу. Стиль незабвенного Нечаева: «пойдем с палками»… Семенов очень зол за это на Шильникова и пытается грозить ему, хотя это ничего не значит. Шильников вызвал Валентина Степановича, и тот все оправдывается о каких-то «краденых деньгах». Оказалось, Тупан знает о том, что жалование за январь выдали, но как за июль. Возник вопрос, на каких основаниях и из каких денег это было сделано, тогда как оно получено и за тот, и за другой месяц как от генерала Суна, командующего 14-й армией, так и от Тупана.

У нас 29 августа была буддийская панихида по всем убитым на этой войне. От нас потребовали списки всех убитых, как русских, так и китайцев начиная с 1924 г., и все начальники должны были присутствовать на ней. В это время получили тревожное донесение из Фын-тай-цин от командующего китайской бригады Пи, которая там стоит. Появился недалеко оттуда противник, который идет по направлению на Тан-Шан. Об этом движении мы давно знали и доносили Тупану. Части Фына продвинулись далеко вперед и находятся на высоте Кай-Пынга, т. е. в нашем глубоком тылу перехода за 3. Если бы они пошли на прорыв линии железной дороги, то мы были бы отрезаны все вместе с бронепоездами, так как рассчитывать на сопротивление наших частей не приходится. Послал 4-й эскадрон Савранского в Фаш-Шай, а на переправе оставил только заставу. Вчера получил донесение, что противник активности не проявляет. Наше положение было бы очень скверным, если бы у Фына в тылу не было борьбы с вновь появившимся У Пэйфу, который успешно действует и, как говорят, уже занял Ханькоу. Этим только и можно объяснить такую пассивность противника. Наши части мало боеспособны. Бригада Пи, например, имеет всего 3 стрелковые роты, пулеметную команду и бомбометную роту, всего не больше 200 винтовок. Есть сведения, что и это количество тает, так как солдаты разбегаются. В случае нажима противника, скорее всего, они перейдут к нему, и нам придется делать 3–4 перехода среди враждебных нам войск.

Перед приездом Шильникова снова получили от населения окрестных деревень знаки внимания, в том числе почетный зонт и флаги. Все было мило и хорошо, не как в прошлый раз. Был накрыт стол с чаем, печеньем и фруктами. Валентин Степанович был этим очень доволен и телеграфировал об этом Тупану. За подобный случай в прошлый раз он нам сразу дал денег. Все же мне кажется подозрительной такая «любовь» населения к нам. Правда, мы следим, чтобы обид населению не было. Ни один хунхуз или солдат в нашем районе не смеет трогать население, и оно живет спокойно. Может быть, это и толкает его на такое выражение «любви». Говорят, что благодаря нашему присутствию крестьяне успели спокойно снять опий с мака, а это является одним из главных их доходов. А может быть, им просто предложили это сделать. Про это брюзжал Терехов, но я не считаю, чтобы это было так. Мы к тому же вернули отобранные ружья старосте деревень. Терехов серьезно заболел, и его увезли без сознания на носилках. Не знаю, что заставляет его служить. Безусловно, что у него есть деньги, чтобы купить хороший дом и даже открыть свое дело и жить спокойно. Жадность к деньгам, да и только. У нас теперь новая форма, придуманная раньше для конвоя, т. е. синие шаровары с желтыми лампасами и рубашка с обшитыми карманьчиками и желтым кантом по воротнику и на сапогах и новое обмундирование. За ним командировали Маковкина. Он телеграфировал, что обмундирования достать не может, но сапоги привезет недели через две. Вечером при свече писать трудно, так как заедают комары, да и всякая дрянь летает, здесь ведь медведки и разные жуки не дают спокойно писать.

5 сентября. Деревня Хын-гу. Получил 31 августа от командующего 7-й армией Тупана Сюй приказ о переводе 3 сентября на другую стоянку в районе станции Тан-фан. Расстояние небольшое, не больше 15 километров от прежнего расположения. В указанных Валентином Степановичем деревнях стать не удалось, так как они были заняты китайскими частями, и мы стали в деревне Хын-гу за каналом в 5–6 ли от станции Тан-фан на восток. Одновременно получили от Валентина Степановича приказ: ввиду невыдачи Тупаном денег на довольствие – прекратить уплату за фураж и продукты. Население в таких случаях прекращает привозить это все и надо брать самим. Здесь идут тропические грозы, т. е. молнии сверкают все время по разным направлениям и гром гремит непрерывно, пока не пройдут тучи. В ночь со 2 на 3 сентября умер всадник Сескин от воспаления брюшины. Он болел тифом. Не выждав времени, поел картофеля с рыбой, и заболел. Эта смерть произвела на нас тяжелое впечатление. Утром похоронили его на краю деревни, поставили крест на могилу. Перекрестились сами, а еще перекрестили могилу – вот и все похороны. После этого выступили по дороге, но это была не дорога, а каналы разной глубины, местами – по брюхо лошади. Пошел ливень. У одной пушки сломалось дышло, и чинили его час. Лошади очень сильно вымотались. Выскочили на большую дорогу, по которой тащились части 7-й армии. Тут же кружились буквально тучи саранчи. Такой массы ее я еще не видел. На станции были солдаты 5-й дивизии, производившие жалкое впечатление, хотя некоторые были вооружены новыми чехословацкими карабинами. Мы оторвались от своих и стали их ждать. Наконец они появились, все в грязи. Лампасы из желтых стали зелеными. Многие были босые, без сапог. В нашем строю – порядочно китайцев, но все же среди чисто китайских частей мы представляем силу. Пришли в деревню Хын-гу. Закусили, легли вздремнуть, но хорошо поспать не дали блохи. С полком шли наши собаки, которые идут даже из Фансьен, с юга Шаньдуня. Собакам тяжело, так как им пришлось много плыть, особенно небольшой стриженой собачке Левке. Вообще, к собакам у солдат – страсть. Некоторые их возят с собой даже в седлах, когда дорога трудная.

7 сентября. Переход в Хын-гу кое-чем ознаменовался. Корнет Козлов стал пьянствовать, а Тупан прислал телеграмму: «Прислать грамотных штаб-офицеров». Нам выдают смешанный с гаоляном ячмень. Зерна надо вылавливать и дробить, а это невозможно. Карманов об этом не знает и ни разу не заглянул к нам во время раздачи фуража. Дорога еще не просохла, но я пошел побродить по окрестностям. На водопое 4-го эскадрона был галдеж и вообще беспорядок. Наши части в этом отношении показательны. А в это время командир эскадрона в компании офицеров распевал песни. Пошел разложить пасьянс и услыхал отдаленный орудийный выстрел. За ним 2-й, 3-й. Вышел на улицу посмотреть. Там уже были видны вспышки выстрелов и разрывов. Затем была пулеметная стрельба, и даже ружейные залпы. Воображение рисовало бой на станции Тан-фан. Не знаю, кто стреляет: наш броневик или противника? Вскоре стрельба затихла. Вернувшиеся разъезды донесли, что сюда подходил бронепоезд противника, по которому бронепоезд Куклина открыл ответный огонь. Выяснилось, что Лю-тай уже занят бригадой конницы и 2 бронепоездами противника. У нас есть несколько заболевших из-за трудного перехода и вообще плохой погоды, и еще будут. Вообще, у нас все начали болеть. Казначей ротмистр Федосеев умер от воспаления легких (легочных оболочек). Не за горами зима. Здесь ведь не Шандун и будут сильные морозы, а без шуб будем сильно мерзнуть, а теплое обмундирование вряд ли было заготовлено. Неизвестно, что будет делать Тупан. Возможно, высадится в Шандуне, но благодарю покорно, не хочу участвовать в этой операции, представляющей слабое удовольствие. Ведь там, кроме противника, кругом хун-чен-хуи. Я решусь лучше уволиться, чем остаться в таком случае с Тупаном. Думаю, что в этом случае уйдут многие. Перевели вчера надписи, сделанные на флажках, которые мы получили в Лю-сон-зе. На одном флаге, на ленте написано: «Район восточнее города Нинхо-сиен, от 11 деревень, с перечислением их названий, «на память», «за заботу о населении». На другом была такая надпись: «Приходят на помощь в самое трудное время».

27 сентября. Военный городок Дуи-сан-сунза. Мукден. Только теперь продолжаю записывать произошедшее. События за это время завертелись с калейдоскопической быстротой. Мы вскоре по приходу в Хын-гу выступили в деревню Си-го-зон, что около станции. Это было утром 9 сентября. Вначале решили идти прямой дорогой, но пути были таковы, что даже шестерка лошадей не могла вытащить горной пушки. Решили идти или по железнодорожному полотну, или по краю канала. Пошли по дороге вдоль канала, так как оказалось, что на пути было несколько мостов, по которым наши лошади не смогли бы пройти, а пушки с двуколкой загрузили в шаланды и пустили по каналу. Через 10 минут после нашего выхода от станции Ганг-фанг, раздался орудийный выстрел, затем 2-й, 3-й. Где-то впереди упал снаряд, кажется в канал, так как разрыва слышно не было. Нас стали обстреливать. Мы шли дальше, и стрельба не прекращалась. На нее отвечал наш бронепоезд «Юн-гуй» со станции. Сначала мы были в поле зрения со стороны дороги, но канал давал дугу, и скоро мы вышли из сферы наблюдения. Несколько раз свистели снаряды, но все прошло благополучно, так как были большие перелеты. После я узнал, что стрелял не только неприятельский бронепоезд, но и жители тех деревень, где мы стояли. «Юн-гуй» отвечал врагу даже пулеметным огнем, но в конце концов был вынужден отойти. Вскоре мы увидели быстро идущий бронепоезд «Ганчен», а за ним еще «Манн-чже», на передней площадке которого был генерал Мрачковский. На случай отступления сдали орудия на бронепоезд, так как дороги были еще плохи, и с артиллерией нам было бы туго. Командир бронепоезда «Чен-Дян» подполковник Савин сказал, что противник нажимает по линии с бронепоездами и пехотой, идущей за ними. Левый фланг противника идет, обходя нас и не трогая, дальше, севернее Тан-Шана. Судя по боевому приказу, наши части занимают все пути движения противника и без сопротивления он продвинуться не сможет. Так официально нам рисовалась картина происходящего. Мы расположились на месте и выслали разъезды для связи с нашими китайскими войсками. Разъезд вернулся и доложил, что в местах, где должны были стоять наши части, находится противник, а наши еще вчера отошли после боя к северу. Противник, оставив в этих деревнях небольшие части, двигается за ними к Тан-Шану. Мне ехать без отдыха было невмоготу, и я пошел на день в отпуск. Вернувшись в тот же день с бронепоезда на станцию Сиго-зон, я был поражен подозрительной пустотой станции, на платформе которой были видны только несколько наших всадников. Савранский спросил меня, где наш полк, и сказал, что Тан-Шан уже занят противником и что нам надо скорее уходить, так как скоро сюда придет бронепоезд противника и, хотя наши бронепоезда испортили путь, он скоро будет исправлен. Положение делалось серьезным, так как враг шел к Тан-Шану с северо-запада, а нам надо было обходить город с юго-востока. В этом направлении было 2 канала, в брод непроходимых. По расчетам времени, наш полк должен был подойти сюда через часа 2. Через 2–3 часа здесь ожидались бронепоезда противника. Выслали дозоры, чтобы заранее уловить наступление врага. Полк подошел довольно скоро, и мы пошли оттуда в полной темноте. Дорога была ужасной. Будь с нами пушка и двуколка, то мы бы не прошли. Всюду была вода и очень узкие мосты, также залитые водой. Хорошо, что мы об этом узнали, так что шли все в затылок друг другу, чтобы не потерять связи, а голова шла за проводником. Так и брели ощупью. Надо было выбираться скорее за канал, так как мы знали, что колонна противника шла вдоль полотна железной дороги. Постоянно упускали друг друга из виду. Наконец в одном месте пьяные чины батареи упустили впереди идущих и полк разорвался почти на две равные части. К мосту через канал с цементированными берегами подошли ночью, и я настоял на том, чтобы перейти его и обезопасить себя таким образом от разного рода неожиданностей. Подошла и оторвавшаяся от нас колонна Савранского, которая неожиданно в пути услыхала шум, и это оказалась колонна противника, шедшая на Тан-Шан. Если бы мы промедлили в Си-го-зоне, то неизбежно бы наткнулись на нее. В новой деревеньке мы разграбили лавку, где было много материи. Пользы от этого было мало, но этим самым мы нанесли огромный убыток китайцам, хотя я был против этого. Позднее события показали, что ничего даром не проходит и награбленное впрок не идет.

Утром 10-го числа мы выступили из Тоу-сон в обход Тан-Шана и наметили ночлег за рекой, текшей с востока на запад. По дороге по нам из одной деревни было сделано несколько выстрелов. Это оказалось неопасным, так как жители хотели пугнуть, чтобы мы не шли к ним, так как все войска несут им вред. Но другие говорили, что там был неприятельский разъезд. По дороге Валентин Степанович приказал нам захватить несколько бычков, что и было сделано, кроме этого, взяли и нескольких мулов. Все это носило характер грабежа, да и нам это все не так было нужно. Для чего надо было это брать, если нам все это и так было бы выдано Чжан Цзучаном? Все эти грабежи озлобили население, и плохо было бы тем, кто стал бы через эти деревни пробираться поодиночке. При этом мы решили обмануть Тупана, бывшего на станции Куэ, чтобы нас куда-нибудь не бросили в поганое место, как под Тан-Шаном. Тупан был чрезвычайно взволнован, что наш полк остался в глубоком тылу и ждал на соседней станции наших известий.

11 октября. После обеда пошли к станции Куэ и услышали выстрелы. Впереди были части англичан, кое-где ими были сделаны легонькие укрепления, около которых сидели английские солдаты. Когда мы проходили, на нас сбежались смотреть все рабочие. На станции я видел очень много шандуно-чжилийских частей. Казалось бы, одним только этим количеством можно было бы бороться с южанами. Там я встретил Ганелина, решившего вернуться обратно. Здесь я со своим денщиком, китайцем Лю-дян-сынзом, поехал в отпуск. Полк же пошел на позиции. Как только пришли в намеченные деревни, послали вперед охранение, которое наткнулось на противника, и завязалась перестрелка, причем в сфере огня оказался весь полк, все коноводы и заводные лошади. Как всегда, все делалось на авось, пошли вперед, не дожидаясь разведки. Хорошо, что не успели расседлать лошадей и потому ушли лишь с незначительными потерями под прикрытие бронепоездов, которые своим огнем отогнали противника. С этого момента полк все время шел в соприкосновении с противником и в дальнейшем попал около станции Ланчжоу в тяжелое положение, когда был обстрелян противником и своими же, принявшими нас за колонну врага. Тогда был потерян денежный вагон, и было ранено несколько человек. В ночной же перестрелке был тяжело ранен и эвакуирован всадник 4-го эскадрона Пивоварчик. Под Ланчжоу был тяжело ранен и эвакуирован старший унтер-офицер 3-го эскадрона Перов. Попали в такую передрягу потому, что шли без разведки. Валентин Степанович почему-то всегда ведет отряд вслепую. Много раз из-за этого полк попадал в тяжелое положение, но все продолжалось по-старому. А тут еще закон возмездия. Население с мануфактурой и мулами грабили зря. Потеряли и скот, и денежный ящик, и все награбленное. Далее полк подошел к станции Ланчжоу и переправился через мост по трем доскам. Я с ужасом вспоминаю об этом переходе на большой высоте по узким переходам пролетов 7–8.

Я поехал после этого в отпуск. Ехал в вагоне со взводом китайцев. Они были свежи, хорошо вооружены и хорошо обмундированы, и не было у них и следов усталости. Их офицер недоумевал, почему мы все время отходим. Все были бы не против драться с южанами, но до подхода противника приказано было сниматься с позиций и уходить. Меня такие разговоры удивили, так как за последнее время войска Тупана в боевом отношении были весьма слабы. Между прочим, на станции в Куэ мы видели погрузку артиллерии. Было много пушек. Почему-то ими мало пользовались. Материальная часть была в очень хорошем состоянии, но лошади и мулы были крайне изнурены и своим видом не соответствовали той артиллерии, которой они были приданы. Из-за этого артиллерию старались всегда утащить заблаговременно, так как она иначе становилась добычей противника. Уже тогда ходили неясные слухи, что мукденцев надо опасаться, так как они как-то подозрительно себя вели. Привезли санитарный состав с ранеными из Конвоя. Как всегда, ничего не было для этого приготовлено. Решил я ехать до Мукдена, так как это было бесплатно, и залез на почтовый вагон. Отсюда можно было брать все, что хочешь, так как хоть на вагон и приходилось по почтальону, но все они лежали и спали, а на вагоне ехала уйма народа. Раненых по ошибке высадили с поезда. Вместе с ними в Гуань-Шане мы подверглись обыску и едва не были арестованы. Все это меня несколько смутило, и все это показало, что тут что-то не так. Это было в час ночи 14 сентября, когда произошли события с разоружением наших бронепоездов. В это время наш полк был расположен в деревне Уча-зон к югу по течению Лан-хэ.

14 октября. Утром, после кратких переговоров, полк сдал оружие и лошадей мукденцам и пошел походным порядком к станции Чан-ли. Полковник Карманов с 3-м эскадроном и частью 1-го и с 1 пулеметом случайно, так как во время разоружения полка был на заставах, дошел до линии железной дороги и сдал оружие, будучи окружен, мукденцам на станции между Ан-Шаном и Чан-ли. Все эти события были полны тяжелых переживаний, так как Карманов не знал, в каком положении полк, и долго не мог определить, кто старается захватить их, противник или мукденцы. Наш полк был разоружен 80-м полком 23-й дивизии 8-й армии мукденских войск, а броневые поезда – 82-м полком 20-й дивизии 16-й армии.

После этих событий с разоружением нас определилось, что Тупан разорвал с мукденцами добрые отношения и между его войсками и северянами начались военные действия. Тупан раздал все серебро своим частям, и шандунцы так ударили по мукденцам, что те посыпались. От 8-й мукденской армии мало что осталось. От шандунцев такого порыва ожидать было нельзя, но они показали себя молодцами. Тем не менее дальнейшие события пошли так, что Тупан решил передаться на сторону южан. Когда мукденцы были отогнаны, шандунцы опять взяли наши бронепоезда. Когда передача южанам была решена, бронепоезда подошли к мосту, команды их были сняты и обезоружены, а затем перевезены в Тан-Шан. Тупан хотел перейти мост на другую сторону, где южане приготовили ему торжественную встречу, но в последний момент получил какое-то известие и, переодевшись простым солдатом, скрылся. Всех перешедших, кроме команд бронепоездов, сдавшихся южанам, ограбили начисто. Так, например, генерал Шильников несколько верст шел в одном белье. Мукденцы, когда сняли команды бронепоездов, тоже их изрядно ограбили. Отобраны были все базы. Летчиков в Чан-ли захватили во время сна. Это случилось с нами из-за отрыва от общественных организаций, которые вовремя могли бы предупредить нас о происходящем.

По дороге с уволившимся стариком Шемшединовым стало плохо, и он умирал. Раненых мы везли в товарном вагоне, и это было неудобно, так как на каждой станции мы останавливались, чтобы выгрузить почту. Нам поэтому приходилось выносить раненых и заносить их потом обратно. Узнав в Мукдене обстановку, я понял, что пока мне ехать к Чжан Цзучану опасно, и потому я решил ждать здесь своего китайского паспорта. В Мукдене, когда происходили эти события, дым стоял коромыслом, так как одновременно в Харбине, на железнодорожной линии, был обнаружен заговор на КВЖД, выступили монголы, да и в самом Мукдене было неспокойно, так как в это время Чжан Цзучан бил мукденцев.

Получили телеграмму от Валентина Степановича из Кон-панг-зу: «Прибыл с 239 всадниками и 75 лошадями. Ускорьте решение нашей участи». Адресована она была генералу Кудлаенко. Мукденцы были рады нашей сдаче и обещали всех принять на службу. Но пока ничего не было ясно. Всех русских разместили в военном городке Дун-сан-зун-зы. Здесь я познакомился с Кудлаенко, произведшим хорошее впечатление. Он только чересчур порывистый и как-то не смотрит глубоко на происходящее. Для него все слишком гладко и хорошо. Здесь, правда, мы можем свободно ездить, и я отправился в Харбин. Толкнулся кое к кому, чтобы прозондировать относительно службы, но сразу найти что-нибудь трудно. За время моего пребывания в Харбине Шуру я видел мало, она все время была на работе, оставляя Лилю дома, и мы много с ней ссорились. К тому же мне забыли заплатить временное месячное пособие в 100 долларов. Приехал в Мукден, когда выяснилось, что мы строевыми частями существовать не будем и что нас ожидает полицейское назначение на КВЖД. Желающим предложили уволиться и 22 октября их рассчитали, дав солдатам по 10 долларов, унтер-офицерам и вахмистрам – по 20, обер-офицерам – 50 и штаб-офицерам – 100 долларов. Еще 20 октября отобрали всех лошадей, затем всех, в том числе конников и броневые команды, соединили под командой Валентина Степановича. Макаренко обиделся на это и начал агитировать против него и Кудлаенко. Кудлаенко тогда съездил в штаб мукденцев и привез распоряжение об увольнении Макаренко. Я этим доволен, так как при Макаренко ничего бы путного не было. Южане всех уволили, и уже 27 октября к нам приехала 1-я партия в 25 человек[912]. Неизвестно, примут ли их к себе северяне, но что-то надо решать, так как наступают холода и без теплой одежды и отопления жить тяжело. Люди стали опять пьянствовать, сегодня говорил с ними. У меня осталось лишь 12 иен, которые я берегу на случай выезда. А тут Шура прислала письмо, ей нужны деньги. А откуда их взять?

3 ноября. Мукден. Получил несколько писем от А. А. Кошелева. Он пишет, что они пока оставлены инструкторами у южан в числе 22 офицеров. По другим сведениям, все уже из Тан-Шана уехали и находятся в Тяньцзине. Мрачковский поехал к Тупану в Порт-Артур хлопотать о жаловании за все время, и что якобы русские будут туда направляться, так как затевается что-то новое. Наше будущее держат в секрете. Арестованного зря в Харбине Тонких выпустили, а Тюменцева и Антонова все еще держат. Надо опять надавить, чтобы их выпустили. Удивительна система в Китае, вернее, бессистемность. Толку даже в пустяках добиться чрезвычайно трудно. Наше положение висит в воздухе. Стукнули холода, расходы увеличиваются, а денег нет. Составили рапорт Чжан Сюэляну, но нам сказали, что доступ к нему может быть только через Кудлаенко и только когда он его сам вызывает и что мы уже зачислены на службу с 1 ноября в отряд особого назначения «Ты-у-дуй» и входим в состав 19-й Охранной бригады. Там нас предупредили, что так как мукденская армия сокращается наполовину, то и наш отряд сделают небольшим, около 160 человек, и поэтому всех лишних надо будет уволить. Теперь мы стоим перед разрешением труднейшей задачи – кого уволить.

Пошли на концерт к Ланг-Мюллеру, где все было погано и убого, но мы ожидали тут встретить высокопоставленных лиц из окружения Чжан Сюэляна. Напротив нас сидела компания из советского консульства во главе с консулом СССР. Жид определенный, но достаточно лакированный. Поставили и русскую музыку, но ощущение было очень плохое, лучше бы и не ставили. Выпили и хотели «поговорить» с «советчиками», но консул исчез, и «заряд» пропал даром. Выпили с генералом Чжоу-цзо-хуа, Тупаном 4-й, вновь организованной провинции. К русским он относится хорошо и обещает что-то придумать. Он был лишь с одним мабяном-охранником, в отличие от большинства китайских генералов, и уже поэтому вызывал уважение.

Чжан Сюэлян в молодости застрелил рикшу и ранил одного генерала из-за того, что тот заставил рикшу надевать офицерские погоны. Чжан Сюэлян считал, что генерал этот не был даже штаб-офицером и не может так ездить. Молодой маршал был послан учиться в Японию, но самовольно оттуда вернулся и тайно жил в Мукдене. Чжан Цзолин очень рассердился и приказал сына расстрелять. Потом удалось уговорить назначить суд, который поместил его на 10 лет в тюрьму, где он добросовестно просидел год. Потом за него стал ходатайствовать Го Сунлин и взял его к себе на поруки, определив его рядовым в свою дивизию. Уже командуя в чине майора батальоном, он отличился на войне и стал быстро «расти». Это и объясняет, почему он и сам чуть не попал в эту измену, связанную с Го Сунлином. Пока из русских от южан к нам больше никто не едет.

6 ноября. Пока мы совершенно без штатов и денег. Завтра очередная годовщина нашего российского безумия, но и здесь между нами раскол. Японцы запретили нам выходить с демонстрациями и флагами.

22 ноября. Выяснилось, что на нас штаты есть – на 6 офицеров и 155 солдат. Изумились этому: начальник отряда оказался майором с окладом в 120 долларов. Поехали хлопотать об увеличении штата. Нам обещали это сделать, но до сих пор нет результата. Все грозят уходить. Я боюсь повторения шандунского стиля[913]. Ужасно меня беспокоит то, что я не могу ничего послать домой, что Шура взяла в долг и опять заложила вещи.

30 ноября. Кудлаенко получил должность при Чжан Сюэляне генерала для поручений при начштаба. Не знаю, освобожден ли он от авиации или нет. Если его отстранили от авиации, то это дело неважное. Все эти отвлеченные должности в конце концов сводятся к нулю. Я буду просить Кудлаенко устроить меня куда-нибудь. Я не верю в возрождение нашего отряда. Автомобили нам не дают, делать мне в отряде нечего. Сегодня я не пошел на беседу с солдатами, которую я провожу еженедельно. Жду получения денег, а затем буду действовать.

5 декабря. После подсчета желающих уволиться у нас осталось людей меньше штата. Недоставало 18 человек, но Валентин Степанович сказал китайцам, что все есть. Вышел скандал, так как китайцы об этом узнали, а он боялся сказать правду, так как боялся сокращения штата офицеров.

Уже 6 декабря, а ясности нашего положения и когда будут деньги – никакой. Придется, видимо, скоро все бросить и уходить куда глаза глядят. Мы занимаем неотремонтированные казарму и офицерский дом. Окна наполовину заклеены бумагой, и очень холодно. Двери – не прижимаются, и кругом дует. Отапливаемся железными печами, приобретенными за свой счет. Получаем уголь только на варку пищи, а для отопления покупаем сами. Довольствие получаем только 2 цента на человека в день и муку. Продовольствие поэтому берем в долг. В день на человека тратим 12 центов. За все время для солдат получили только плохонькое ватное обмундирование и старые подстилки и одеяла – 170 комплектов на штатное число. Люди не имеют шуб и теплых шапок. Вести занятия на воздухе невозможно, так как на людях – только летние фуражки и нет перчаток. Хорошо, что вовремя, еще на деньги Чжан Цзучана приобрели сапоги с гимнастерками. Это сделали через Люсилина, который их купил по 5 с лишним долларов через Кочелкова, когда можно было достать их здесь по 2 с небольшим доллара. Хлеба дают по 2 фунта на человека, 2 раза – очень жидкий суп с крошкой мяса. Живем и в холоде, и в голоде. Белья у солдат нет, нет полотенец, мыла. Ничего нет. До сих пор все составляют 2 эскадрона. Я уже задолжал 20 долларов. Мы сами, как и в Шандуне, так и здесь, со всем соглашаемся, и это сказывается. Празднование нашего Академического дня и дня Святого Георгия отложено до лучших дней. Кое-кто из наших хочет ехать в Дайрен к Тупану за деньгами, но вряд ли из этого выйдет что-то путное.

8 декабря. Нам сообщили, что мы назначены в конвой маршала и должны будем отправиться в Харбин, хотя у нас нет теплой одежды. Дали аванс, но Валентин Степанович сказал, что из него надо уплатить деньги за гостиницу, где он жил. Очень мило! Стиль чисто шандунский, при том что из казенных денег нам придется оплачивать разных друзей и знакомых Валентина Степановича, которые здесь останавливались. При этом брались деньги просто на поездки к девочкам. И это при теперешней обстановке! До сих пор мы носим не присвоенные нам погоны. Валентину Степановичу жаль расставаться с генеральскими погонами. Было бы слишком в таком виде приезжать в Харбин. Весь наш отряд совершенно неорганизован. Здесь никто ничего не делает. Люди без присмотра. Если так будет и в Харбине – то мы развалимся. Так и едем в Харбин без теплого обмундирования, но об отправлении ничего не известно. Валентин Степанович ничего для этого не сделал и живет за казенные деньги прекрасно, которые бы могли пойти на отряд. Возмутительно. В нашем городке, как и у китайских частей, казармы не отапливаются, и мы живем в холоде. Видел недавно погрузку китайских солдат. У них теплушек нет совершенно. Перевозят войска в не приспособленных для этого железных вагонах, и это при теперешних холодах! Медицинская помощь у них почти отсутствует. Китай есть Китай, и он долго таким будет, и вряд ли скоро его армия станет сколько-нибудь похожей на регулярные армии других стран. В уборных видел много крови – масса китайцев больна геморроем. Эти уборные расположены от казарм шагах в 300–400, а в грязь до них вообще не доберешься, так как плац – глинистый. Вообще, какие-либо удобства у китайцев совершенно отсутствуют. Валентин Степанович ведет дело только в своих интересах. И как только все не развалится? Поистине некуда деваться людям, вот на этом и идет спекуляция. Так было и в Шандуне, так идет дело и теперь, но не далеко мы уйдем при такой постановке. Когда отдали приказ о переводе в Харбин, я настаивал, чтобы солдатам были оставлены хотя бы одеяла, но китайцы требовали их сдать, а Валентин Степанович с этим согласился, не желая им перечить. А с этими паршивыми одеялами все же можно было лучше перенести дорогу без теплого обмундирования. Вот так у нас отстаивается наше дело. Семенов говорил, что все пройдет нормально, и холода мы не почувствуем, так как большую часть пути будем ехать по железной дороге. Он настоял на том, чтобы мы ехали в дырявых вагонах, говоря, что иначе они уйдут и ничего страшного в дороге не случится, «там тепло».

Погрузка происходила 12 декабря. В вагонах были такие щели, которые было невозможно заткнуть. В одном вагоне сверху было снято 2 доски. Другой имел хороший пролом в стене с окно величиной. Появился китайский интендант, требовал сдать одеяла, которыми чины эскадронов пытались затыкать дыры. А Валентин Степанович, пожелав нам счастливого пути, укатил. Я было ничего не хотел отдавать интенданту, но он сказал, что иначе поезд никуда не поедет, и пришлось подчиниться. Если бы казармы с печками к тому времени нами бы не были оставлены, я отказался бы от этой поездки. Везли нас круговым путем через Цицикар. Жалко было смотреть на солдат, гревшихся около маленьких комнатных печурок в дырявых вагонах при сильных морозах, да еще во время движения. Все сплошь кашляли. Кое-где мы при этом долго стояли. Маленькие печи не могли дать нужного тепла, и было здорово холодно. Выяснилось, что до Цицикара железной дороги нет и километров 10 надо или идти пешком, или ехать на автобусе. Денег у 40 человек на это не было, и они решили идти походным порядком. Погода стояла суровая, при морозе в 15 градусов по Цельсию дул сильный ветер. Савранский, хотя у него были на себя деньги, пошел с эскадроном пешком, чем сразу приобрел у меня симпатию. Пришлось по 1 доллару за арбу нанимать подводы, чтобы вывезти наше имущество. Всего их наняли четыре, но нам их так и не дали. Добравшись до Цицикара, я зашел в уборную и, посмотрев в зеркало, ужаснулся, настолько я был грязный. Первый раз в жизни у меня были синие от грязи уши. Этого даже на фронте в Германскую войну не было. Я помылся ледяной водой и привел себя в относительный порядок. Но вид у меня был неважный: в летней фуражке, в шубе с облезлым верблюжьим воротником. Так мы ехали два дня. Люди вели себя хорошо, и было только несколько человек пьяных. Но все были ужасно одеты и очень грязны, так как в последнем путешествии все сильно измазались грязью в загаженных вагонах и около печек. Какая-то русская дама предложила просто так солдатам деньги и папиросы, видя все это. Это оказалась Ольга Николаевна Степанова, жена инженера. Казалось подозрительным, что угощала она, например, именно солдата Кешку, которому Муфель забыл или не смог купить валенки и шапку. Нас здесь временно разместили в казармах, но с движением в Харбин вышло недоразумение, так как полицейские и военные власти не согласовали этот вопрос. Мы решили, пока думалось это дело, сходить в церковь и помолиться Богу. Но тут пришла Ольга Николаевна и предложила угостить нас пивом, но я все же словчился сходить в церковь. В отправке в Харбин огромную помощь нам оказал местный полицейский надзиратель Сергеев, так что мы пригласили его с нами поужинать.

В Харбине наш состав был оцеплен сильной полицейской командой, вооруженной «маузерами». Нам объявили, что надо построиться, и, когда это произошло, сказали, что всех уволят. Вид у нас был гнусный – грязные, с повязанными ушами. Все было весьма убого и жалко. Нам сказали, что до расчета и увольнения нас разместят в гостинице «Азия». По дороге нас сопровождала полиция. Подойдя к гостинице, мы увидели, что для солдат был отведен дощатый сарай-барак толщиной в доску полдюйма, который обогревался одним кипятильником. По стенам его был положен тонкий слой сена с деревянным полом, покрытым циновками. Температура этого помещения была почти одинакова с уличной, и здесь было ужасно грязно. Тут было несколько столов и топчанов, но стекла почти все были разбиты. Дверь еле притворялась, так как все было залито водой и замерзшими помоями. Печей не было. Этим видом я, как и все наши люди, был удручен. Ясно, что ничего путного мы ожидать не могли. Валентина Степановича и тут не было, и <…> все беседы с начальствующими лицами пришлось вести мне. Я был изведен дорогой и всем предшествующим так, что с начальником местной полиции Дзинь разговаривал вызывающе. Он обещал помочь нашему положению. Пришел Валентин Степанович и скоро ушел. Все мы были так ошеломлены этой встречей, что не знали, что делать. Валентин Степанович сообщил, что здесь он везде очень мило принят, и сказал, что специально уговорил китайцев отвести нам помещение рядом с вокзалом, так как для нас это будет удобнее, и что те, кто имеет здесь родственников, могут ехать к ним, а если нет, то пусть живут в этом бараке. Меня это так возмутило, что я наговорил ему много горьких слов по этому поводу. Еще забыл сказать, что в бараке не было уборной, которая находилась в садике у вокзала и была в ужасном состоянии. Я пригласил Иевлева, бок о бок работавшего с нами в Шандуне, посмотреть на нас, но он даже не поздоровался со знакомой ему публикой. Нас по очереди рассчитывали на вокзале, причем у одного из нас здесь была жена с маленьким ребенком и ими занялись в последнюю очередь. Получали жалование те, кто «состоял в штате у китайцев», а прочие вообще ничего не получили. Перед этим зато Дзинь прочел нам речь. Ничего особого не сказал и лишь давал советы, что меня ужасно извело. После раздачи денег нас должны были под конвоем развести по квартирам, у кого здесь были родственники, против чего я протестовал категорически. Это граничило с издевательством, и по этому поводу у меня был острый разговор с помощником пристава 3-го участка Близнюком. Этот хам вообще был настроен против офицеров. Все это было 18 декабря и в 4 часа по полудню стало концом существования нашего «отряда особого назначения» и концом вообще существования русских частей в северном Китае. Печальный и глупый конец всех наших жертв, усилий и лишений. Валентин Степанович не выдержал экзамена и не сумел с честью выйти из положения в Мукдене. Как справедливо говорит пословица, «лучше бараны под предводительством льва, чем наоборот». Секрет поведения Валентина Степановича объясняется тем, что он поверил Дзиню, что тот сделает его советником, что он обещал, когда уже была известна окончательная судьба нашего отряда. Потом были еще мытарства с нашим устройством, но это уже другой рассказ. После расчетов люди некоторое время находились в бараке, но постепенно находили работу и расходились. Было и затруднение в получении паспортов. Это решилось с помощью Беженского Комитета и других организаций, которые собрали нам помимо этого много всякой всячины, и продуктами, и вещами, и деньжонок немного подкинули. Благодаря этому, в праздники люди получили прекрасный стол. Полиция при этом отпускала только хлеб и дрова на отопление. Непонятно, зачем надо было нас всех тащить в Харбин, чтобы здесь распустить. Единственное объяснение, что у китайских властей не хватило мужества взять свои обязательства обратно и уволить всех сразу же. А у нашего начальства не хватило мужества поставить весь вопрос ребром, чтобы нас или оставили в нормальных условиях, или же уволили. Все хватались за соломинку, которая действительно оказалась соломинкой».

 

 

Дневник есаула Пастухина

 

Воспоминания есаула Пастухина, офицера Русской конной бригады в китайской армии, служившего там в 1924–1928 гг., «Бой с красными хун-чен-хуями» («красными пиками»), датированные 9 сентября 1927 г. и написанные в Цинанфу. Хранится этот документ в ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 116. Л. 1–4.

 

«Золото лучей рассыпалось на востоке. Зазмеились золотые полосы по старой крепкой стене древнего китайского города И-чжао, весело глянула на начавшийся летний день крепостная площадь. Из тесного темного переулка на площадь ряд за рядом выходили и строились конные русские части. Прогромыхал взвод батареи и стал на место. Часть конной русской бригады строилась для дальнейшего похода. Для отдания воинских почестей уходившим русским выстраивались китайские части. В тишине раннего утра слышны редкие отрывистые команды, фырканье лошадей и изредка звон подков о камень. Ждали начальника бригады. Из узкой улицы широким наметом подскакал к старшему начальнику казак. Едет.

Команда. Приветствие. И под оглушительные звуки китайских труб бригада двигается. Пылится дорога, серым налетом пыли покрываются лица людей, лоснятся лошади. Справа и слева необозримой далью зеленеет высокий гаолян. Он так высок, что лошадь с всадником теряется в нем, как в густом лесу. Далеко-далеко по пути следования темнеют массивы гор. Проходим перелески, пересохшие реки, остаются позади желто-глиняные деревни, а конница идет все дальше и дальше. Солнце близится к зениту, жара становится душно-невыносимой. Мысли теряют свою плавную текучесть и претворяются в обрывки, мелькающие лоскутья. Все чаще в голове бьется мысль: «У нас в России жара легче!..»

Наконец привал. Трехчасовой отдых людям и лошадям. Обед. Противник отогнан за границу провинции. Спокойно. Сторожевое охранение, наблюдатели. Люди снимают пропотевшие рубахи, смывают слои пыли с лица, рук. Отдыхают люди и лошади. Но спать нельзя, слишком душно. Тишину изморившегося лагеря прорезает знакомый звук выстрела и особое чвоканье пули о крышу фанзы. «Кой черт еще стреляет!» – раздались сонные уставшие голоса. Это масса хун-чен-хуев собралась на горе, и выстрел был оттуда. Ну, все равно. Странно только то, что приказом Тупана правительственные части и хун-чен-хуи – неразрывные союзники. Об этом ведется вялый разговор.

Конец отдыху. Сигнал. И колонна вновь вытягивается по дороге. Подходим к горам. Дорога вьется в начавшейся еще широкой зеленой лощине. Горы еще не высоки и пологи. Проходим стороной какую-то деревушку на скате горы. Вся гора как мухами облеплена хун-чен-хуями, в белых костюмах, с красными и черными ромбами на груди, с секирами, ножами, саблями, ружьями всех систем и пиками. Завывают отчаянно трубы, раздаются со всех сторон свист и гортанные крики не то команд, не то черт знает чего. Колонна движется. Белые фигуры быстро-быстро спускаются с гор, вот уже мелькают белые отсветы их в зеленой гуще гаоляна, вот у дороги… И выстрелы… Вначале два, три и после – частый огонь. Стреляют по хвосту колонны, стреляют в упор… Колонна со скоростью не менее аллюра, движется вперед. Пули ложатся по всей колонне. Командир сотни докладывает, что хун-чен-хуи стреляют в упор, налетают с пиками, саблями, что сотне невольно приходится идти не с колонной, а веером, что ранен казак, убита лошадь… Что делать? «Приказ – не трогать хун-чен-хуев!» – говорит командир полка и сердито поводит плечами. Подъезжает начальник бригады. «В чем дело?» Генерал со штабом рысью идет в хвост колонны и врезается в кучу хун-чен-хуев. Те, обалделые, смотрят на них. Стрельба прекращается. Через переводчика начальник бригады возмущенно кричит на окруживших его хун-чен-хуев, по какому праву они открыли огонь, ранили человека, убили лошадь… Приказ Тупана – точный и что они должны его знать и знают… В ответ – рев, тыканье пальцами себя в грудь. Крики, что они «бессмертны», пуля их «не берет» и так далее. Полуанархическая масса, фанатики, не признающие никого, кроме своих стариков. И они, вероятно, точно направляются руками Москвы. Но стрельбы нет. Колонна движется. Стеной с обеих сторон идут с боку хун-чен-хуи, и их – несчитаные массы на горах, в гаоляне, ближе, дальше…

Деревня. Остановка. Требование носилок для раненого. В ответ – вновь рев, угрозы, нежелание дать носилки. Несколько серебряных монет выталкивают из толпы нескольких китайцев в мирной одежде. Первая остановка с раненым улажена. Несут его, а кругом та же белая стена, те же угрожающие взгляды, выкрики, то же бряцание оружием… Горы нависают все ближе. В каждой деревне – такая же остановка, те же, большие или меньшие преграды. Солнце близится к краю гор. Тени приближающейся ночи становятся длиннее. Массы хун-чен-хуев увеличиваются. Горы, теснины наполняются их воинственным криком. Точно тучи белых светлячков заполняют все узкое пространство гор и ущелья… Временами начинается стрельба и нудные песни пуль поют над колонной.

А колонна все идет и идет. А горы все ближе. Вот они совсем нависли над идущими, и тесно ущелье, и поднимается оно ввысь… Там, в вышине – деревня, высшая точка. Люди мрачные, озлобленные. Ответить нельзя, и оружие как лишнее. Стрельба учащается. Бьют в упор по хвосту колонны. Пули чмокают по стенам ущелья. Колонна движется. Пока больше нет раненых, нет убитых. Бог хранит!

Деревня. Остановка. Стрельба прекратилась. Голова колонны – в деревне, вся колонна – в узком ущелье, как в яме. Всеми чувствуется приближение развязки. Томительное ожидание. Кругом – белая стена хун-чен-хуев и сопки вокруг, как бы сплошное белое покрывало… Слышим, что дальше не дают нести раненого, требуют отдать оружие… Томительно. Люди нервничают. Скорей бы! Что будет, но скорее!.. Передается по колонне приказание – быть готовыми, как только двинется колонна, при первом выстреле противника – отвечать ему. Вперед, в голову колонны, вызвана спешенная сотня. Мы окружены кольцом. Минуты, как часы… Немного топтаний на месте, и колонна двинулась.

Наконец-то!.. И выстрел… И адский сплошной огонь, и свист, и крики: «Та! Та!», и рев, и шум, ржание лошадей, лязг и залпы, залпы точные, прицельные, уверенные… Это наши встретили врага… Две наши тыловые сотни, отбив залпами 2 бешеные атаки противника, сели на лошадей и каким-то невероятным способом, годным и исполняемым только в такую минуту, выскочили из ущелья и бросились в конную контратаку, беря врага в лоб и фланг, рубя его, как капусту… Стоны и какие-то нечеловеческие крики заполнили поле, наполнили тишину летней ночи… Через полчаса все было закончено. Последним прострочил по убегавшим в сопки пулемет.

Противник, настолько уверенный в своем успехе, как в то, что завтра снова будет день, противник, глубоко фанатичный, верящий в то, что он неуязвим для оружия, что он – бессмертен, ошеломленный, обалделый, бежал куда глаза глядят, оставив на поле боя сотни убитых и раненых.

Наступила тишина. Колонна спустилась из деревни в лощину и стала собираться. Тишину прорезал сигнал «сбор». «Тогда считать мы стали раны, товарищей считать». Выход из чрезмерно тяжелого положения, прорыв конницы и разгром противника наголову стоили нам 1 убитого, 8 раненых и десятка лошадей. По сведениям, полученным после от местных жителей, хун-чен-хуев, стоявших ближе всего к колонне и бросившихся первыми в атаку, было до 800 человек, всего же вокруг деревни – до 2 тысяч человек. Потери противника одними убитыми – около 250 человек, раненых – не выяснено. Нас же, русских, при этом насчитывалось едва 200 человек. Так кончилась попытка «красных пик» уничтожить русскую часть. Это был один из мелких эпизодов боевой службы русской конницы в дебрях Китая».

 

Глава 4

Красные против белых в Китае

 

Дело атамана Анненкова

 

Чжан Цзолин сначала искал более известное имя для руководства наемниками, чем Нечаев. Его привлекал атаман Б. В. Анненков, печально прославившийся в годы Гражданской войны расправами с мирным населением Сибири и Семиречья. Несмотря на такую «славу» и долгое время неподчинение Колчаку, его авторитет среди многих белоэмигрантов, особенно среди казаков, был высок. Поэтому для Чжан Цзолина было заманчиво заполучить к себе «черного атамана», чтобы привлечь на службу большее число русских. Однако годы эмиграции и тюрьмы, проведенные у китайцев, сильно отразились на моральном и физическом состоянии Анненкова. В тюрьме, куда он попал, по версии китайцев, «из-за отказа сдать оружие на китайской территории», а реально из-за желания заполучить казну Анненкова, его приучили курить опиум, который снижает волю и притупляет способность здраво анализировать ситуацию. Анненков в этот период мог стать одним из лидеров белой эмиграции Дальнего Востока, но, к удивлению всех, отказался и не принял предложение Чжан Цзолина возглавить русских в его войсках[914].

В то время Анненков, бывший начальник его штаба генерал Денисов и несколько их соратников занимались земледелием, пахали землю и разводили племенных лошадей. В совокупности это давало доход, на который и зарились китайцы. Кое-что у них осталось со времен Гражданской войны, когда они располагали в Семиречье неограниченной властью. И тут появились сведения, что они готовятся ехать в Канаду и уже покупают билеты.

Еще до этого сибирские чекисты получили из Центра от своего начальника Артузова (Фраучи) задание захватить Анненкова и Денисова живыми и доставить в СССР. Известие о том, что Анненков хочет уехать, заставило их поторопиться с «заказом», так как из Канады достать его было намного тяжелее. Операция по захвату Анненкова с соратниками была нужна чекистам, чтобы показать мощь карательных органов советской власти, которые способны сломить любого врага и показать населению СССР нерушимость советской власти. Задачу облегчало то, что часть китайских маршалов пользовалась помощью коммунистов против своих соперников. Одним из них был Фын Юйсян. Получая от большевиков помощь, он не спешил выполнить их волю и выдать им Анненкова. Он опасался, что возмущенные выдачей Анненкова белые валом повалят в ряды его противников, чтобы отомстить за атамана. Поэтому чекисты озадачились идеей, как бы заставить Фына выдать им Анненкова.

По версии историков-чекистов, захват Анненкова произошел так. В г. Ланьчжоу, где жил атаман и его люди, явился под видом закупщика пушнины бывший начальник его конвоя Черкашин, завербованный ГПУ. Он, естественно, не мог не повидать «брата атамана». По версии коммунистов, Анненков якобы передал Черкашину три письма. Тот должен был передать их своим бывшим подчиненным: бывшему начальнику штаба 5-й Сибирской казачьей дивизии полковнику Михайлову, офицеру Иларьеву и доктору Казакову. Михайлов и Иларьев были известны своей службой наемниками. Однако все эти послания «странным образом» попали не к адресатам, а к чекистам. Но реально, если проследить по документам в печати, можно сделать вывод, что в то время Черкашин мог получить только письмо для доктора Казакова, поскольку два первых письма были написаны Анненковым, когда он сидел в китайской тюрьме. Получалось так, что Михайлов и Иларьев в своих письмах передавали Анненкову предложение самого Чжан Цзолина возглавить русских его армии. На эти предложения Анненков ответил решительным отказом, как отказался он и от заманчивого в его условиях предложения от противника Чжан Цзолина, Фына, возглавить часть его войск. Фын Юйсян отстал от него только тогда, когда Анненков пообещал не помогать его противникам. Надо заметить, что Ланьчжоу находился в зоне непосредственного контроля Фына[915]. Чекисты, скорее всего, фальсифицировали ответ Анненкова Михайлову и Иларьеву. Они подделали его письма так, как будто он обсуждает с ними возможность создания белых отрядов в помощь Чжан Цзолину. Чекисты так и не показали ему настоящее письмо Казакову с отказом принять участие в работе с русскими у Чжан Цзолина, а показали первые два письма, в которых он «желал» начать борьбу против него, Фына. Разозленный этим «вероломством Анненкова», Фын Юйсян захватил атамана Денисова и передал их «товарищу Лину» (Примакову), видному представителю СССР в Китае[916]. Когда большевики вывезли Анненкова и Денисова в СССР, они поставили их перед выбором: показательный суд или переход на советскую службу. По одним документам, они ответили на это отказом, выбрав смерть по принципу «лучше быть мертвым львом, чем живым шакалом». Анненков напоследок пожелал коммунистам встретиться с его «братьями казаками» в открытом бою[917].

Скорее всего, такая же судьба ждала бывшего начштаба Колчака генерала Лебедева, который был арестован в Ханькоу кантонцами в 1927 г. по заданию большевиков. Спасла его русская чайная королева Литвинова, которая выкупила его у китайцев. Однако в тюрьме Лебедев застудил почки, из-за чего сильно страдал и в скором времени, в 1929 г., умер в Шанхае[918].

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 280; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!