Роллан Шакенович Сейсенбаев (1946-...)



"Тоска по отцу, или день, когда умер мир"


Отсутствует в свободном доступе.


 


Бахыт Шукуруллаевич Кенжеев (1950-...)


***

 Говори - словно боль заговаривай,

бормочи без оглядки, терпи.

Индевеет закатное зарево,

и юродивый спит на цепи.

 

Было солоно, ветрено, молодо.

За рекою казенный завод

крепким запахом хмеля и солода

красноглазую мглу обдает

 

до сих пор - но ячмень перемелется,

хмель увянет, послушай меня.

Спит святой человек, не шевелится,

несуразные страсти бубня.

 

Скоро, скоро лучинка отщепится

от подрубленного ствола -

дунет скороговоркой, нелепицей

в занавешенные зеркала,

 

холодеющий ночью анисовой,

догорающий сорной травой -

все равно говори, переписывай

розоватый узор звуковой...

 

           ***

Доживать, ни о чем не жалея,

даже если итогов (прости!)

кот наплакал. В дождливой аллее

лесопарка (две трети пути

миновало) спрягаешь глаголы

в идеальном прошедшем. Давно

в голове неуютно и голо,

о душе и подумать смешно.

Дым отечества, черен и сладок,

опьяняет московскую тьму.

Роща претерпевает упадок.

Вот и я покоряюсь ему.

 

Хорошо бы к такому началу

приписать благодушный конец,

например, о любви небывалой,

наслаждении верных сердец.

Или, скажем, о вечности. Я ли

не строчил скороспелых поэм

с непременной моралью в финале,

каруселью лирических тем!

Но увы, романтический дар мой

слишком высокомерен. Ценю

только вчуже подход лапидарный

к дешевизне земного меню.

 

Любомудры, глядящие кисло,

засыхает трава-лебеда.

Не просите у осени смысла -

пожалейте ее, господа.

Очевидно, другого подарка

сиротливая ищет душа,

по изгибам дурацкого парка

сердцевидной листвою шурша,

очевидно, и даже несложно,

но бормочет в ответ: "не отдам"

арендатор ее ненадежный,

непричастный небесным трудам.

 

           ***

Отложена дуэль. От переспелой вишни

на пальцах алый сок. В ту пору без труда

ссужали время мне - но амба, годы вышли,

платить или бежать. Еще бы знать куда...

 

Долги мои, должки, убытки и протори

командировочные, справки, темный сон

о белом корабле на синем-синем море,

откуда сброшен я и в явь перенесен.

 

Там угловатый хрип, ограбленное лето -

и море ясное. И парусник белей

счетов, оплаченных такою же монетой,

что давний проигрыш моих учителей.

 

           ***

В блокноте, начатом едва,

роятся юркие слова,

что муравьи голодным комом

у толстой гусеницы. Знать,

ей мотыльком уже не стать,

погибшей деве насекомой.

 

Хорош ли образ мой, Эраст?

Кусают, кто во что горазд,

друг другу ползают по спинам.

Осилят в несколько минут

и, напрягаясь, волокут

на корм личинкам муравьиным.

 

Бытует в Африке молва -

кто поедает сердце льва,

наследует его отваге.

Но до сих пор не видел я

ни мотылька из муравья,

ни слов, взлетающих с бумаги.

 

Искусство - уверяют - щель

в мир восхитительных вещей,

что не постичь рассудком чистым.

Я в этой области эксперт,

пускай зовет меня Лаэрт

неисправимым пессимистом.

 

Жар творчества и жар печной -

вот близнецы, мой друг родной.

Воспламеняясь повсеместно,

из жизни мертвое сырье

творят, чтоб превратить ее

в паек духовный и телесный.

 

           ***

Нет, не безумная ткачиха

блуждает в кипах полотна -

ко мне приходит тихо-тихо

подруга старая одна,

 

в свечном огне, в кухонном дыме

играет пальцами худыми,

свистит растительный мотив,

к коленям голову склонив.

 

Я принесу вина и чая,

в неузнаваемой ночи

простую гостью угощая

всем, что имеется в печи,

 

но в город честный, город зыбкий,

где алкоголик и бедняк,

она уходит без улыбки,

благословенья не приняв,

 

и вслед за нею, в сердце ранен,

влачится по чужой земле

на тонких ножках горожанин,

почти невидимый во мгле.

 

           ***

 

Дворами проходит, старье, восклицает, берем.

Мещанская речь расстилается мшистым ковром

по серой брусчатке, глухим палисадникам, где

настурция, ирис и тяжесть шмелей в резеде.

 

Подвальная бедность, наследие выспренних лет...

Я сам мещанин - повторяю за Пушкиным вслед -

и мучаю память, опять воскресить не могу

ковер с лебедями и замок на том берегу.

 

Какая работа! Какая свобода, старик!

Махнемся не глядя, я тоже к потерям привык,

недаром всю юность брезгливо за нами следил

угрюмый товарищ, в железных очках господин.

 

Стеклянное диво, лиловый аптечный флакон

роняя на камни, медяк на ладони держа, -

еще отыщу тебя, чтобы прийти на поклон -

владельца пистонов, хлопушек, складного ножа...


Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 228; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!