Глава четвертая СУММА СЛАГАЕМЫХ 2 страница
У одного нашего сокурсника, Джона Корпа, осталось яркое впечатление от Роджера в Политехе: «Высокий, худой, со скверной кожей, он изображал Бродягу Высокогорных Равнин. Он таскал с собой гитару, на которой слегка поигрывал в студии и куда громче – в студенческом игровом холле (это была аудитория драмкружка Политеха – одно из наших репетиционных помещений. – Н. М. ). Роджера я запомнил вечно отстраненным, а все его песенки повествовали о некой трагической утрате».
Временами нас призывали формировать группы для выполнения рабочих заданий, так что в течение первого года я и Роджер объединили усилия с Джоном Корпом в разработке небольшого домика. Наш строительный дизайн приняли довольно неплохо, хотя он был совершенно непрактичным. Впрочем, так получилось главным образом потому, что Джон был блестящим студентом, который, похоже, с радостью отдавался архитектуре, тогда как мы с Роджером транжирили наш общий грант на карри и музыкальные инструменты.
Работать с Роджером было непросто. Обычно я приезжал из Хэмпстеда, что в северном Лондоне, где я по‑прежнему жил, через весь город лишь затем, чтобы обнаружить записку, приколотую Роджером к двери: «Ушел в „Cafe des Artistes“». С жильем у Роджера, как правило, бывало напряженно; какое‑то время он незаконно занимал хибару близ Кингс‑роуд в Челси. Никакой горячей воды (ванна была изъята для Челсийской купальни чуть дальше по дороге), никакого телефона, а также бесконечная чехарда жильцов. Пожалуй, этот опыт дал Роджеру немалое преимущество, когда нам пришлось справляться с жизнью в дороге, однако на практическом уровне там было даже чертежную доску некуда приткнуть.
|
|
|
Несмотря на то, что виды, звуки и ароматы жилищ Роджера я до сих пор отлично помню, у меня осталось совсем мало четких воспоминаний того периода о Рике – да и у него обо мне, кажется, тоже. Думаю, только‑только поступив в институт, Рик понял, что архитектура не для него (если верить Рику, это был совершенно случайный выбор, предложенный консультантом по профориентации), однако Политеху потребовался целый год, чтобы прийти к тому же самому заключению. Как только обе стороны достигли взаимопонимания, Рик отбыл искать альтернативный путь и в конечном итоге оказался в Лондонском музыкальном колледже.
Что же в историю действительно вписано, так это то, что Рик родился в Пиннере, что его отец Роберт работал главным биохимиком в «Юнигейт дэйриз», а также что дом их семьи находился в Хэтч‑Энде, в предместье Лондона. Там Рик посещал среднюю школу Хабердашерс‑Аскс. Школьником Рик играл на трубе; он также утверждает, что начал играть на пианино раньше, чем ходить… но в таком случае он начал ходить лет в десять. По сути, лишь сломанная в двенадцатилетнем возрасте нога и два месяца постельного режима обеспечили Рику компанию гитары в отсутствие какого‑либо наставника. Рик учился играть, используя собственную аппликатуру, а позднее, поощряемый своей валлийской матушкой Дейзи, применил тот же подход к пианино. Этот метод самоучки обеспечил Рику уникальный звук и стиль, а также, вполне возможно, разрушил его карьеру профессора какой‑нибудь консерватории.
|
|
|
После краткого флирта со скиффлом Рик поддался влиянию традиционного джаза, играя на тромбоне, саксофоне и пианино. К сожалению, должен сказать, что, согласно признанию самого Рика, он к тому же использовал шляпу‑котелок в качестве сурдинки для тромбона. Он ходил слушать Хамфри Литтлтона и Кенни Болла в «Ил‑Пай‑Айленд», а также Сирила Дэвиса, одного из отцов британского ритм‑энд‑блюза, в «Рэйлвей таверн» в Харроу. По уик‑эндам он стопом или на велосипеде – прежде чем мы сели на мотороллеры – катался в Брайтон, одетый по богемной моде (рубашка без воротника, полупальто и, по его собственной прихоти, котелок). До прибытия в Политех у Рика случилась краткая остановка в качестве помощника по доставке в фирме «Кодак», где его обязанности заключались в слежке за водителями, которые в середине дня сворачивали к обочине и играли в гольф, а к восьми вечера возвращались на склад и требовали сверхурочных.
|
|
|
Мои институтские впечатления о Рике являют образ тихого интроверта, имевшего круг друзей вне Политеха. Джон Корп припоминает, что «Рик обладал мужской привлекательностью и длинными густыми ресницами, которые сводили девушек с ума».
На первом курсе Рик, Роджер и я оказались в группе, собранной Клайвом Меткалфом, еще одним студентом Политеха, игравшем в дуэте с Китом Ноублом, одним из наших сокурсников. Я совершенно уверен, что именно Клайв был изначальной движущей силой группы: он действительно мог худо‑бедно играть на гитаре и явно провел множество часов, заучивая разные песни. Все остальные были рекрутированы скорее на основе самого что ни на есть небрежного «угу, я уже немного играл», нежели действительно сильного желания. Эта первая группа Политеха – «The Sigma 6» – состояла из Клайва, Кита Ноубла, Роджера и нас с Риком. Кроме того, сестра Клайва Шейла временами помогала с вокалом. Положение Рика в качестве клавишника было довольно шатким, поскольку собственного инструмента у него не было. Если в пабе находилось хоть какое‑нибудь пианино, он играл на нем, хотя вряд ли без усилителя его кто‑то слышал поверх барабанов и «Vox АС‑30». Если же никакого пианино в распоряжении не оказывалось, Рик угрожал принести с собой тромбон.
|
|
|
Джульет, подружка Рика, а затем и его жена, играла роль приглашенной артистки с репертуаром разных блюзовых песен, куда входили «Summertime» и «Careless Love», которые она пела особенно хорошо. Поизучав в Политехе современные языки, в конце первого курса Джульет отбыла в Брайтонский университет, а Рик примерно в ту же самую пору отправился в Лондонский музыкальный колледж. Однако к тому времени у нас нашлось достаточно общего в музыкальном плане, чтобы продолжать дружить.
Думаю, группа стабилизировалась скорее вокруг худших, нежели лучших музыкантов. На краткое время мы заполучили одного по‑настоящему способного гитариста (я не сомневался в его способностях, потому что у него имелся чудесный инструмент и приличный усилитель «Vox»), однако этот гитарист отчалил уже после пары репетиций. Как я припоминаю, мы никогда не пытались формализовать состав: если появлялись два гитариста, это попросту расширяло репертуар, ибо вне всякого сомнения один из них знал песню, которая всем остальным была неизвестна. В этот период Роджер был произведен в ритм‑гитаристы. На бас его перевели позже, когда нежелание тратить лишние деньги на электрогитару вкупе с прибытием Сида Барретта вынудили Роджера занять куда более низкое положение. Как он позднее заметил, «слава богу, что меня за ударные не спихнули». С этим замечанием я должен полностью согласиться. Если бы Роджер тогда сел за барабаны, полагаю, мне досталась бы лишь должность дорожного техника…
Как и все начинающие группы, куда больше времени мы тратили на разговоры, планирование и придумывание названий, нежели на репетиции. Выступления были очень нечастыми. До 1965 года ни одно из них не было строго коммерческим, поскольку их организовывали мы или наши однокурсники скорее для личных, нежели для общественных функций. Нормой были вечеринки в честь дней рождения, концов семестров и прочие студенческие гулянки. Мы репетировали в столовой, расположенной в подвале Политеха, где, наряду с песнями, годными для студенческих вечеринок (наподобие «I'm A Crawling King Snake» и некоторых вещей «The Searchers»), мы также работали над песнями, написанными другом Клайва Меткалфа, еще одним нашим однокурсником по имени Кен Чапмен. Вскоре Кен стал нашим менеджером и автором песен. У него имелись рекламные листовки с предложением наших услуг на вечеринках, а также печатные свидетельства нашей (к счастью, довольно краткой) карьеры в качестве «The Architectural Abdabs»: весьма невзрачная фотография группы и статья в студенческой газете, где мы выказывали свое предпочтение ритм‑энд‑блюзу по сравнению с роком. К несчастью для нас, тексты Кена слишком уж тяготели в сторону дешевых баллад, с названиями вроде «Видел ли ты утреннюю розу?» (причем текст игрался на мотив бетховенской «К Элизе») или «Помни об утрате». Однако в конечном счете Кену удалось получить возможность продемонстрировать свои песни известному продюсеру Джерри Брону, который пришел на прослушивание группы. По такому случаю мы принялись отчаянно репетировать, но особого успеха нам это не принесло. Джерри больше понравились песни, чем группа (это Кен нам так сказал). Однако даже песни дальше никуда не пошли.
В сентябре 1963 года, когда мы уже учились на втором курсе Политеха, Клайв и Кит решили прорываться сами по себе, в качестве дуэта, так что следующая версия группы стала срастаться вокруг дома, которым владел Майк Леонард. Майк, которому тогда было за тридцать, по совместительству преподавал в Политехе и, кроме архитектуры, увлекался этнической перкуссией и взаимодействием ритма, движения и света, о чем он с энтузиазмом вещал нам на своих лекциях. В сентябре 1963 года, став вдобавок преподавателем школы искусств Хорнси, Майк приобрел дом в северном Лондоне и решил взять постояльцев, чтобы снизить расходы.
Дом номер 39 по Стэнхоуп‑Гарденз в Хайгейте являет собой одно из удобных эдвардианских строений с просторными комнатами и высокими потолками. Майк тогда как раз пытался обустроить на первом этаже квартиру (соответствующую его весьма экзотическим представлениям о жилье) и чертежный кабинет наверху. Он оборудовал на крыше обширное пространство, идеально подходящее для проведения там репетиций, но (к счастью для него) лестница была слишком крута и мы редко находили в себе достаточно энергии, чтобы затащить наверх всю нашу аппаратуру.
Майк также нуждался кое в какой помощи в конторе: там он проектировал новые школьные туалеты по заказу Лондонского совета округа, что давало ему возможность дома конструировать различные проекционные агрегаты. Для них использовался перфорированный металл или стеклянные диски с плексигласовыми элементами, которые вращались при помощи электромоторов, чтобы проецировать наши световые картинки на стену. Предложение Майка стать его жильцами показалось идеальным решением, и мы с Роджером туда въехали. За последующие три года Рик, Сид и множество других самых разнообразных знакомых тоже в различные периоды жили в этом доме. Атмосфера этого места была зафиксирована в раннем документальном фильме «Завтрашний мир» на Би‑би‑си, где показывали одну из проекционных машин Майка в действии, пока мы репетировали внизу (фильм выдал отважное предсказание, что в 1970‑х каждая жилая комната в стране будет оснащена подобным проектором).
У Майка имелись два кота, которых звали Танджи и Макги – один бирманский, другой сиамский. Помимо самого хозяина к ним особенно привязался Роджер. В результате Роджер на долгие годы сохранял теплые взаимоотношения с котами. Думаю, он находил их надменную агрессивность весьма утешительной.
Стэнхоуп‑Гарденз внес существенные перемены в нашу музыкальную активность. Теперь, благодаря снисходительному домовладельцу, у нас имелось постоянное помещение для репетиций, так что сам дом мы вообще какое‑то время называли по имени хозяина Леонардз‑Лоджерс. Репетиции проходили в передней комнате дома, где все оборудование было уже заранее установлено. К несчастью, это делало любую учебу весьма затруднительной, а сон – почти невозможным, поскольку то же самое помещение служило нам с Роджером спальней. Соседи, естественно, жаловались на шум, хотя их угрозы о судебном запрете так никогда и не материализовались. Однако порой, просто на всякий случай, мы облегчали их страдания, снимая репетиционный зал в расположенной неподалеку, на Арквэй‑роуд, «Рейлвэй таверн».
От Майка никогда никаких жалоб не поступало. По сути, он даже стал активным участником репетиций. Майк прилично играл на пианино, так что мы убедили его приобрести электроорган «Farfisa Duo» и стать на время нашим клавишником. Майк по‑прежнему хранит этот инструмент у себя. Другим колоссальным плюсом стало то, что Майк предоставил нам доступ к экспериментам со светом и звуком, продолжавшимся в школе Хорнси. Роджер провел там много часов, работая с проекционными машинами, и стал для Майка чем‑то вроде добровольного ассистента.
Итак, на всем протяжении второго года в институте мы жили в Стэнхоуп‑Гарденз, репетировали, изредка выступали и в то же самое время кое‑как продолжали учиться. Следующей по‑настоящему существенной переменой в наших судьбах стало появление в сентябре 1964 года Боба Клоуза. Боб, еще один продукт воспитания Кембриджширской средней школы для мальчиков, приехал в Лондон с Сидом Барреттом и поступил в архитектурный институт на два года позже нас. Бобу удалось сразу же поселиться в Стэнхоуп‑Гарденз, поскольку я на лето съехал оттуда и вернулся домой в Хэмпстед. Мне было совершенно очевидно: если я намерен остаться в Политехе, что в то время казалось совсем неплохой идеей, мне необходимо подтянуть учебу, а заниматься в Стэнхоуп‑Гарденз было совершенно немыслимо.
Репутация Боба как гитариста была хорошо известна и во многом заслуженна. Ходить с Бобом в гитарный магазин было сущей радостью, ибо даже самого высокомерного продавца впечатляли джазовые аккорды Микки Бейкера в его исполнении и молниеносная работа пальцев, хотя с нашей точки зрения Боб весьма прискорбно отдавал предпочтение более консервативным полуакустическим гитарам перед «Fender Stratocaster». С Бобом мы чувствовали себя уверенней в музыкальном смысле, но когда Кит Ноубл и Клайв Меткалф ушли и из Политеха, и из группы, нам отчаянно потребовался вокалист. Кембриджские связи снова сработали, и Боб привел к нам Криса Денниса. Он был чуть старше всех остальных и уже прошел через несколько неплохих групп кембриджской музыкальной сцены. Крис работал ассистентом дантиста в Военно‑воздушных силах Великобритании, чья контора располагалась в Нортхолте. Машины у него не было (шофером обычно выступал я – по‑прежнему за рулем «Корешка»), зато он владел аппаратурой, состоявшей из двух колонок и комбика. При острой необходимости мы могли подключать через комбик и гитары. Со всем этим оборудованием Крису, понятное дело, автоматически была гарантирована позиция вокалиста.
Образ Криса как ведущего вокалиста группы – теперь называвшейся «The Tea Set» – несколько портила дурная привычка делать гитлеровские усики из своей губной гармоники. К тому же, объявляя очередной номер, он мог («со смертоносным апломбом», по определению Боба Клоуза) выдать что‑нибудь вроде «Глядя сквозь дырки от сучков в бабулиной деревянной ноге». Впрочем, останься Крис с группой, подобная вычурность могла бы оказаться весьма уместной, когда «Floyd», как мне из надежных источников сообщили, стала любимой группой лондонской андеграундной интеллигенции.
Довольно скоро мы расстались с Крисом, когда Сид Барретт стал играть с нами на регулярной основе. Роджер знал Сида по Кембриджу (матушка Роджера даже учила Сида в начальной школе), и мы планировали подключить его к группе еще до того, как Сид прибыл в Лондон, чтобы учиться в Камберуэллском институте искусств. Вопрос скорее заключался в том, присоединится ли к нам Сид, а не в том, примем ли мы его в группу. Боб Клоуз очень доходчиво описывает этот момент: «Хорошо помню ту репетицию, которая определила судьбу Криса Денниса. Дело было на веранде в Стэнхоуп‑Гарденз. Крис, Роджер, Ник и я разбирали какую‑то популярную ритм‑энд‑блюзовую тему. Сид, опоздав к началу репетиции, тихо наблюдал за нами с самого верха лестницы. После окончания репетиции он сказал: „Да, звучит классно, но я просто не понимаю, что мне в этой группе делать“».
Хотя Сид явно не был уверен, сгодится ли он нам, фраза прозвучала так, что в принципе он не прочь присоединиться. В результате дни Криса Денниса и его аппаратуры в нашей группе оказались сочтены. Поскольку именно Боб приглашал Криса, Роджер решил, что он же, соответственно, должен взять на себя церемонию проведения обратной процедуры. В результате Боб провел эту самую процедуру посредством звонка из телефона‑автомата на станции метро «Тоттенхэм‑Корт‑роуд». Что ж поделаешь, Крис в любом случае оказывался за бортом. Таким образом, частично по умолчанию, нашим ведущим вокалистом стал Сид.
Ничего не зная о детстве Сида, могу лишь сказать, что при первой нашей встрече в 1964 году он был просто восхитителен. В тот период, когда все изображали крутых в индивидуалистски‑мрачной манере, Сид был немодно дружелюбен; так, яркое воспоминание о нашей первой встрече начинается с того, что он потрудился ко мне подойти и специально представиться.
Кембриджское воспитание Сида было, пожалуй, самым богемным и либеральным среди всех нас. Его отец Артур, практикующий патолог, а также его матушка Уинифред всегда поощряли Сида в плане занятий музыкой.
Они позволяли, даже приветствовали репетиции ранних групп Сида у них в гостиной. В начале 1960‑х годов подобное поведение родителей считалось очень прогрессивным. Помимо музыки, во время пребывания Сида в Кембриджширской средней школе стал очевиден его интерес и талант к живописи. После смерти отца Сид перешел в Кембриджский техникум. Его старый знакомый Дэвид Гилмор уже учился там на отделении современных языков. Эти двое отлично ладили (собираясь в обеденные перерывы с гитарами и губными гармониками ради небольшого джема), а позднее провели лето на юге Франции, путешествуя автостопом и выступая в качестве уличных музыкантов.
Сид не всегда был Сидом (крестили его вообще‑то Роджером Китом), однако, занимаясь в Риверсайдском джаз‑клубе, он ходил в местную кембриджскую пивную, одним из корифеев которой был барабанщик Сид Барретт (с «i» в имени). Завсегдатаи клуба немедленно прозвали новоприбывшего Баррета Сидом, однако с буквой «у» в середине, чтобы избежать полной путаницы. Под этим именем мы его теперь и знали.
Сторм Торгерсон помнит Сида как интересного, но совсем не обязательно самого интересного члена дружеской компании, проживавшей в Кембридже. Все они восторгались изяществом и культурой этого городка и окрестной сельской местности. Сид был симпатичным, обаятельным, забавным, немного играл на гитаре и время от времени покуривал «траву». Когда он присоединился к нашей группе в Лондоне, никакого внезапного сдвига наших музыкальных вкусов совершенно определенно не произошло. Сида вполне удовлетворяли кавер‑версии Бо Диддли, «Stones» и прочего ритм‑энд‑блюза, составлявшие большую часть нашего репертуара. Сторм также припоминает, что Сид обожал «The Beatles», тогда как большинство его друзей предпочитало «Stones».
В то же самое время, когда Стэнхоуп‑Гарденз решил наши репетиционные проблемы, Политех стал готовой площадкой для выступлений. Насколько я помню, требования в институте предъявлялись высокие: курс архитектуры требовал приложения весьма существенных сил и вне учебной аудитории. Дома (а позднее и в квартирах, где мы обитали) после учебы мы продолжали работать над своими проектами – или по крайней мере пытались отделаться от других отвлекающих занятий. Поэтому в течение недели мы мало ходили в клубы или бары (если ходили вообще). Зато едва наступал вечер пятницы, мы отправлялись расслабиться в паб, а по уик‑эндам интересные события снова приводили нас в Политех. Эти события проходили в просторном холле, который слегка отдавал спортзалом. В одном конце там располагалась сцена, которая служила различным целям вплоть до театральных постановок. Студенческие вечеринки обычно состояли из танцев под ревущие из проигрывателя композиции последнего хит‑парада, однако порой на них приглашалась «живая» группа.
В качестве единственной «домашней» группы нам удалось несколько раз выступить там на разогреве у известных групп. Для нас это стало существенным прогрессом, и пришлось порядком подсуетиться, чтобы заполучить такую возможность. Вполне вероятно, нам бы даже заплатили, хотя и немного, однако для нас восхитительной была перспектива самой игры на публике. Сцена нас не пугала (мы ведь всего лишь собирались сыграть кое‑какие кавер‑версии, чтобы люди потанцевали), однако профессионализм других исполнителей приводил в уныние. То, как они справлялись с выступлениями, подчеркивало пропасть, которая существовала между профессионалами, играющими регулярно и тем самым зарабатывающими себе на жизнь, и любителями «по совместительству» вроде нас.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 118; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!