СУЩЕСТВУЮЩИХ МОДЕЛЕЙ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ -УРОВНЕВЫЕ И ЦИКЛИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ

РАЗДЕЛ I МОДЕЛИ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ И ГЛАВНЫЕ ОТЛИЧИТЕЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РЕЧЕПОРОЖДАЮЩЕГО ПРОЦЕССА В начале 70-х годов С.Д. Кацнельсон писал: "... представления о структуре языка являются... функцией от способа понимания процессов речевой деятельности и роли языковых элементов в этих процессах" [1972, 108]. Аналогичные мысли разделялись многими учеными. Однако реализовать эти положения на деле было исключитель­но трудно именно вследствие того, что мы мало, недостаточно знали о процессах речевой деятельности. Появление нескольких спе­циальных работ о речевой деятельности [ср., например, Кубрякова 1986; Горелов 1987; Кибрик 1987] было только первым шагом на пути исследования языка через речь. Думается в то же время, что подобное направление исследований нуждается в продолжении и что настоящий том внесет свой посильный вклад в освещение извечной проблемы соотношения языка и речи. ГЛАВА 1

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О МОДЕЛЯХ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ И ПУТЯХ ВЕРБАЛИЗАЦИИ МЫСЛИ В РЕЧЕПОРОЖДАЮЩЕМ ПРОЦЕССЕ

Разные модели порождения речи предлагались представителям разных наук — лингвистами, психолингвистами и специалистами по искусственному интеллекту. Соответственно, эти модели можно бы­ло бы подразделить на лингвистические, психолингвистические и процедурные, или процедуральные. Но различаются они между собой и ориентацией на восстановление разных аспектов речевой деятель­ности и преследуют разные цели. В то время как лингвистические мо­дели порождения речи (далее — ПР) ставят своей задачей освеще­ние роли языковых явлений, единиц, категорий и т.п. в речевой деятельности, процедурные модели возникают "в контексте создания машинных программ или методов программирования" [Виноград 1983, 124]. Они тесно связаны с такой быстро развивающейся областью науки, как когнитология, в рамках которой происходит пересмотр многих традиционных представлений психологии и лингви­стики [ср., например, ЛУПепкку 1987], и направлены на изучение когнитивных, познавательных процессов, а также способов получения, хранения и использования структур знания. Хотя их отграничение от психолингвистических и лингвистических моделей достаточно условно, эти последние ставят своей целью подробное описание кон­кретных условий и особенностей протекания процессов ПР. При этом психолингвистические модели отражают, естественно, суть и характер психических процессов в речемыслительной деятельности, структуру этой деятельности. Очевидно, что в силу различия в исходных уста­новках моделирования в указанных моделях освещаются разные сто­роны речевой деятельности, а итоги анализа формулируются в раз­ных системах терминов и понятий. Разделение труда, вполне оправ­данное в целях более полного и адекватного постижения свойств объекта, приводит, однако, к тому, что описания всего цикла ПР — от замысла до реализации — с единых позиций еще нет. К тому же из-за исключительной сложности такого описания все попытки охарактеризовать структуру и особенности речепорождающего процесса в полном объеме носят и в настоящее время по вполне понятным причинам лишь предварительный характер.

ПР с лингвистической точки зрения. Вместе с тем, поскольку ПР представляет собой, по сути дела, не только использование язы­ка, все попытки отвлечься от психических, когнитивных, эмоцио­нальных и пр. факторов, не говоря уже о факторах социальных, обречены на неудачу. На современном этапе знаний нам представ­ляется поэтому более целесообразным попытаться собрать данные из разных наук, свести в единую систему то, что уже известно к настоящему времени в разных областях знания, как бы отобрать из существующих моделей ПР все необходимое для построения интегративной модели ПР. Одновременно следует попытаться свести до минимума всю информацию, полученную из нелингвистических источников, или, по крайней мере, осмыслить ее с лингвистической точки зрения. Для этого надо, хотя бы в самой беглой форме, рассмотреть существующие модели, сопоставить их, понять, что счи­тается в них главным для адекватного представления ПР.

Однако, как только исследователь приступает к осуществлению этой нелегкой цели, он убеждается в том, что сведение разнород­ных данных в единую систему затрудняется сразу же несколькими обстоятельствами. С одной стороны, при анализе сложного фено­мена ПР используются не только разные подходы, ной разные про­цедуры. Так, например, в моделях психолингвистического толка преобладает эксперимент, а в процедурных моделях огромное зна­чение придается формальной стороне и адекватно освещенными оказы­ваются на сегодняшний день далеко не все важные с лингвистической точки зрения аспекты ПР. Наконец, то, что уже сделано, выпол­нено не на одинаковом уровне глубины и компетентности и не на одном уровне абстракции. Тем не менее отказываться от попыток известного объединения имеющихся данных не приходится. Во-пер­вых, быть может, именно такое представление выявит существующие пробелы и необходимость более подробного освещения того или иного аспекта речевой деятельности. Во-вторых, непосредственно наблю­даемое в речевой деятельности принадлежит сфере языка, а это налагает на лингвиста особую ответственность, ибо именно на основе его данных делаются разного рода импликации о сути происхо­дящих процессов. В-третьих, думается, что правильность психолингви­стических и процедуральных моделей естественнее всего проверять на их соответствии тому, что именно в лингвистике имеет более давние традиции описания. Как мы уже отмечали во "Введении", в современной науке часто указывается на необходимость подтвер­дить психологическую релевантность лингвистических единиц. Но ведь не менее важно и обратное: найти лингвистические подтверждения тем или иным предположениям, высказанным в психологии речи, а также лингвистические обоснования для создания более адекват­ных компьютерных устройств. Еще в 1968 г. А.А. Леонтьев писал: "Лингвистика моделирует в речевой деятельности как глобальном объекте одну ее сторону, психология — другую" и подчеркивал, что сам процесс ПР важен прежде всего для психолога [1968, 31 и 16]. Но если считать, что язык дан реально в речи и что без изучения речевой деятельности нет теории языка, речевая же деятель-

ность процессуальна, процесс ПР представляет собой объект позна­ния и для лингвиста. Более того. Многие исследователи справедли­во полагают, что исследование речевой деятельности как процесса, важное и само по себе, должно быть предпринято во имя решения еще более грандиозной задачи — оно должно стать ключом к но­вому объяснению теоретических оснований грамматики и других лингвистических дисциплин, а, возможно, — и к пониманию еще целого ряда мыслительных и когнитивных явлений.

Долгое время описания процессов ПР ждали от психолингви­стики. Отвечая на вопрос о том, "какой мы хотим видеть психо­лингвистику", объявляли главным объектом этой науки речевую деятельность, а ее основной целью — создание теории речевой деятельности; полагали, таким образом, что именно психолинг­вистика ориентирована "на анализ речевой деятельности и об­щение людей" [Щедровицкий 1968, 7]. Но сегодня всем этим за­нимается и коммуникативная лингвистика, а созданные за рубежом психолингвистические модели ПР себя не оправдали. Две модели, относящиеся ко времени становления психолингвистики за рубежом, — марковская и трансформационно-генеративная — очень скоро подверг­лись обоснованной критике [ср., например, Леонтьев 1969; Слобин 1976; Норман 1978 и др.]. Особенно существенные возражения были высказаны против генеративной модели ПР Н. Хомского — Дж. Мил­лера [см. Тарасов 1987], и возвращаться к ней в работе не исто­риографического характера не стоило бы, если бы отголоски идей, заложенных в данной модели, не давали бы о себе знать и в настоя­щее время. К тому же нельзя не отметить, что надо строго диф­ференцировать проблемы, поставленные в рамках генератив­ной грамматики, с одной стороны, и те ответы, которые она сама на них давала, — с другой. Первые были своевременны и актуальны, вторые — не выдержали проверки временем. В каком-то смысле можно утверждать, что как раз в ходе ревизии и критики исходных постулатов порождающей грамматики были постепенно созданы новые более адекватные модели, уже лишенные тех недо­статков, которые были выявлены для моделей генеративного тол­ка. Так, например, вся проблематика, относящаяся к роли син­таксиса в ПР, была навеяна прежде всего генеративной грамма­тикой. Точно так же она выявила и все упущения традиционной грамматики, относящиеся ко многим типам деривационных связей в языке. Это были сильные стороны генеративной грамматики. Но что именно делает говорящий, начиная говорить, — этим дан­ное лингвистическое направление не интересовалось. Таким обра­зом, здесь были недооценены самые главные, на наш взгляд, за­дачи в исследовании речевой деятельности — вопрос о внутренних механизмах ее осуществления.

С конца 60-х и начала 70-х годов на эти вопросы и пытались ответить советские ученые, предлагая первоначально ряд психо­лингвистических и психологических, а позднее — и лингвистиче­ских моделей ПР. Важно отметить, что их появление было связано не только с обоснованной критикой существующих зарубежных мо-

73

делей, но и с преемственностью советской психолингвистики, опи­равшейся на лучшие традиции отечественной науки, предложившей, с одной стороны, важнейшие для разработки теории речевой деятель­ности лингвистические концепции соотношения языка и речи, а с другой — теоретические установки деятельностного подхода к изу­чаемым явлениям и, наконец, только сейчас оцениваемые по достоин­ству новаторские идеи в психологии речи. В этом смысле, ду­мается, теоретический фундамент, на котором строились советские модели ПР, оказался более основательным — подходы к изучению речи здесь были разносторонними, а опыт анализа отдельных этапов речевой деятельности и ее структуры достаточно богатым. Осо­бенно хотелось бы подчеркнуть в этой связи творческое насле­дие таких ученых, как Л.С. Выготский и А.Р. Лурия, Н.И. Жин-кин и А.Н. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн и П.Я. Гальперин, а также работы их учеников и последователей.

Если учесть, что школа Л.С. Выготского оставила после себя богатейшее наследство в освещении пути "от мысли к слову" и в выделении последовательных этапов, или стадий, в протекании ре­чевой деятельности, а школа А.Н. Леонтьева — в рассмотрении речевой деятельности в ее непосредственных связях со всеми дру­гими видами человеческой деятельности и в анализе на единых основаниях структурных начал любых типов деятельности, — надо признать, что модели ПР в советской науке уже могли включать в качестве своих предпосылок положения о том, что:

— в описании речевой деятельности важно стратифицировать процесс ПР, выделяя в нем его последовательные этапы;

— в процессе ПР как определенного вида деятельности необ­ходимо установить прежде всего структуру этой деятельности;

— в описание речевой деятельности следует включить не только собственно языковые явления, ее характеризующие, но и остановиться специально на понимании доречевых и предречевых феноменов; и, наконец,

— "слоеная модель ПР уже принципиально недостаточна, ибо в ней не учитываются ни роль более широко понимаемого но­минативного компонента речевой деятельности, ни роль синтакси­ческих структур и деривационных процессов, имеющих место в осу­ществлении ПР.

Признание всех этих теоретических установок [см. подробнее Кубрякова 1986] означало на практике, что при создании новых моделей ПР как в психолингвистике (ср. работы А.А. Леонтьева, И.А. Зимней), так и в лингвистике (ср. работы С.Д. Кацнельсона, Е.С. Кубряковой, А.Е. Кибрика и др.) учитывались достижения совре-меннь х синтаксических и семантических теорий, учитывался общий более широкий контекст новой парадигмы лингвистического знания, учитывались новые концепции в области грамматики текста и теории речевых актов и т.п., а в итоге расширялось и обогащалось само понятие речевой деятельности и порождения речи как начального этапа самой этой деятельности.

Трактовка речевой деятельности может носить, конечно же, ли-

бо более узкий и специальный, либо более широкий характер. Это зависит от того, что считать началом этой деятельности, в ка­ком диапазоне ее рассматривать и, наконец, чем считать эту деятельность завершенной. Мы придерживаемся более широкой точки зрения, а потому считаем, что речевая деятельность начинается уже тогда, когда активизирующееся сознание принимает решение выска­зать нечто и когда в преддверии акта речи совершается формиро­вание мысли и планирование речевого высказывания. При изуче­нии речевой деятельности мы обращаемся к истокам речи, к ее довербальным (превербальным) этапам. Само же понятие речевой деятельности используется нами в качестве общего и родового для обозначения всех явлений, относящихся к порождению и восприя­тию речи, к процессам говорения и слушания в полном их цикле, но в ее составе мы изучаем только эти ключевые процессы (а не, скажем, чтение, заучивание наизусть, перевод и т.п.). Для нас важна языковая способность человека, обеспечивающая речевую дея­тельности, и то, какие знания, чувства, эмоции и т.п. отражаются в речи. Определение указанных процессов как особого вида деятель­ности тоже расширяет их понимание, поскольку вводит в анализ такие категории, которые применяются при характеристике любой

деятельности.

По К. Марксу, каждый тип деятельности "определяется сво­ей целью, характером операций, предметом, средствами и ре­зультатом" [Маркс, Энгельс, т. 23, с. 50]. С этой точки зрения мы и подходим к речевой деятельности [Кубрякова 1986, 19—32], стремясь обнаружить ее цели или, в современных терминах, интен-циональность речи, типы операций, языковые средства, используемые в актах речи, а также результат деятельности, притом не только в форме речевого высказывания, которое нас интересует в первую очередь, но и в форме дискурса или текста. Зато достигаемое в результате речевого акта действие интересует нас в меньшей мере. Из сказанного вытекает несколько следствий.

Хотя мы полагаем, что структура речевой деятельности должна быть представлена во всей ее полноте, а, значит, с учетом всех перечисленных выше компонентов, не все они, по нашему мнению, подлежат равно подробному описанию, ибо не все могут быть со­держательно осмыслены с лингвистической точки зрения. Ясно, напри­мер, что детальные представления о мотивах деятельности, о потреб­ностях и эмоциях говорящего и т.п., точно так же как представ­ление о конкретных целях различных иллокутивных актов, не вхо­дят в наше описание и при необходимости черпаются из специаль­ной литературы. С другой стороны, дифференцированный подход к структуре речевой деятельности помогает определить, что именно приходится на долю самой лингвистики. Занимаясь речевыми акта­ми, мы стремимся изучить те явления, которые связаны с языком, те способности, которые относятся к владению речью, к хране­нию и извлечению собственно языковых знаний и их использова­нию в составе внешних высказываний. Иначе говоря, нас инте-

VIII!

 

ресуют в первую очередь те внутренние механизмы, которые приво­дятся в действие во время речи.

Перед тем, как перейти к их описанию, мы хотим также ска­зать несколько слов о более общих установках развиваемой нами концепции. Первая из них касается понимания речевой деятель­ности как "исполнительской", т.е. подчиненной деятельностям более высокого порядка [ср. Тарасов 1987, 77, 91 и др.], что восхо­дит к идеям А.А. Леонтьева. Речь, действительно, вплетена прак­тически во все другие виды человеческой жизни и существует как неотъемлемое звено ее разнообразных и многочисленных прояв­лений. Она выступает как обусловленная деятельностью более вы­сокого порядка [Леонтьев 1968, 31]. По отношению к процессам коммуникации и интеракции людей, а также к процессам мышле­ния речь выступает в значительной степени не как самоцель, а как средство осуществления неких замыслов человека, как орудие общения, регуляции поведения людей и т.п. Психологи, социологи, создатели искусственного интеллекта и т.д. интересуются, естест­венно, языком именно с этой точки зрения — как средством дости­жения определенных целей. Для лингвистики можно постулиро­вать отчасти иное — здесь, действительно, важна как бы техни­ческая сторона дела, т.е. сами поиски надлежащей формы для выражения необходимого смысла, установление принципов общего согласования ставящейся перед дискурсом цели и способов осуще­ствления этих целей в определенных языковых формах. Уже в силу этого речевая деятельность вырабатывает конвенциональные формы исполнения неких содержательных заданий, формы, общест­венно значимые и социально отработанные. И все же, как правильно указывал Г.В. Колшанский, критикуя точку зрения И.А. Зимней на язык как средство, а речь как способ формулирования и форми­рования мысли, язык участвует в коммуникации "не как некоторое средство в ряду технических видов связи, а совершенно особо, соответственно присущим ему качествам" [Колшанский 1975, 34 и 57]. Такая "особость" связана, с одной стороны, с творческим ха­рактером речевого акта и выбором самой манеры его "исполнения", а с другой — с возможностью выйти вообще за пределы "готового". Выше мы уже говорили отчасти об этом. Подчеркнем теперь еще раз, что, как бы широко ни расходились конкретные намерения людей, какой бы широкий спектр задач ни решался бы в процессах речи и какие бы разнообразные функции они ни выполняли, в них самих, именно как в речевых действиях, операциях и процессах, всегда остается нечто неизменное, фундаментальное, повторяющееся от акта к акту, что и определяет суть речи.

Даже исполнение уже написанного музыкального произведения, т.е. игра по нотам, по готовому плану, оказывается процессом вариативным, нередко — подлинно творческим, требующим осмысле­ния исполняемого произведения, его интерпретации. Неизмеримо бо­лее сложным оказывается "исполнение" определенного намерения говорящего, для которого часто нет готового рецепта и план кото­рого создается им самим. И хотя вариативность творческого начала •>к

26

в речи очень широка, речь, как правило, не одевает готовую мысль в готовую одежду: подвижно и то, и другое. Зарождающееся наме­рение требует вербализации в оптимальной форме, но эту форму надлежит иногда не только "выбрать", но и создать. Существова­ние клише, готовых обрывков текста, ритуальных оборотов, образ­цов в нашей памяти не вызывает никакого сомнения (подробнее см. ниже), но так же несомненно и то, что из имеющейся сово­купности мы должны выбрать одно, и уже в этом проявляется извест­ная свобода речевых поступков человека, т.е. в принципе для пра­вильного описания речевой деятельности нельзя преувеличивать ни доли творческого, ни, напротив, доли стереотипов. Все зависит от типа речи, от условий акта общения, от языковой личности. Но и для самой талантливой личности есть закономерности, кото­рым она следует. Эти общие закономерности и составляют предмет нашего анализа.

Критика концепций речевой деятельности как исполнительской направлена и против того, чтобы помещать в начало речевой дея­тельности готовую, сложившуюся мысль, которая якобы нуждается только в одном — быть "ословленной", вербализоваться. Если б речевой деятельности предшествовал этап не зарождения мысли, а ее окончательного оформления, мы могли бы руководствоваться в описании тем моментом, когда, перефразируя Пушкина, "минута — и слова свободно потекут". Но нам близка идея Л.С. Выготского о том, что мысль творится в слове, вот почему, трактуя предре-чевые стадии ПР, мы не проводим знака равенства между общим замыслом речи, когда человек обычно знает, что он хочет сказать, и мыслью как психическим образованием, постепенно рождающимся на основе замысла и в соответствии с ним формирую­щимся. Главное, что хотел эсь бы подчеркнуть в этой связи — это возможное различие дистанций между замыслом, мыслью и речевым произведением, которое в одних типах речи минимально и несущественно, зато в других — весьма и весьма значительно. Достаточно сравнить в этом отношении спонтанную речь, когда и мысль и речевое высказывание рождаются на наших глазах одно­временно, с речью, обдумываемой заранее, подготавливаемой. И поскольку типы речи чрезвычайно разнообразны, в научном ее анали­зе надо принимать этот факт во внимание и строить модели ПР по возможно более полной и развернутой схеме, предусматриваю­щей весь цикл не в свернутом, редуцированном и сжатом виде, а, напротив, пошагово, поэтапно, т.е. при наибольших дистанциях между замыслом речи и его реализацией. Первая установка нашего описания означает, таким образом, что ниже мы постараемся оха­рактеризовать каждый отдельный компонент в структуре речевой деятельности и каждую стадию в ее осуществлении в тех случаях, когда они демонстрируют свою полную форму.

Вторая установка нашего описания ПР касается того, как имен­но освещается в нем структура речевой деятельности. В приведен­ной выше цитате К. Маркса вслед за указанием на необходимость

27

учета цели деятельности идет отсылка к характеру производимых операций и средствам их осуществления. Но в организации речевой деятельности огромную роль играют не только сами операции, но и последовательность этих операций. По-видимому, такое представ­ление о речевой деятельности согласуется с ее пониманием как протекающей в нескольких стадиях, на каждой из которых характер операции определяется частной задачей настоящей стадии. Но это не избавляет нас от необходимости ответить на вопрос о том, какие операции типичны для той или иной стадии и одинаковы ли все эти операции. В принципе можно говорить, по всей видимости, об операциях поиска отдельных языковых единиц (слова, слово­сочетания, синтаксической схемы и т.п.), об операциях выбора од­ного средства из совокупности существующих, а также, что очень важно, и об операциях создания разных единиц при их отсут­ствии во внутреннем лексиконе человека и операциях контроля за выбранными единицами или их созданием.

Операции, или действия, как проявления деятельности в те­кущем сознании человека происходят, естественно, не сами по се­бе, но вовлекая в себя некие объекты, материальные или идеальные, а, точнее, имеющие разный субстрат, — это операции с чем-то или над чем-то. В формулировке К. Маркса, — это предметы дея­тельности. Однако сложность речевой деятельности заключается в том, что предметы этой деятельности на известных этапах не наблю­даемы, т.е. принадлежат интериоризованной части нашей психики. К тому же те объекты, которыми оперирует человек во время ПР, сами по себе являются отражением неких фрагментов мира действи­тельности, т.е. "слепками" чего-то во внешнем мире: образами, картинами, гештальтами, схемами, формулами, символами, если гово­рить о невербальном ряде указанных объектов, а также всеми известными нам языковыми сущностями, если говорить о ряде единиц вербальных. Жестко разграничить единицы из ряда не­вербального и из ряда вербального не удается. Ответить одно-з^ачно на вопрос о том, какими величинами оперирует человек, когда задумывает высказывание и постепейно строит его, мы не можем.

Часто утверждают, что, поскольку в ходе коммуникативного процесса отправитель передает информацию об объектах внешнего мира с помощью других объектов — акустических или графиче­ских, — мы имеем дело со знаковой ситуацией, а потому централь­ным элементом такой ситуации является двусторонняя не только лингвистическая, но и психофизическая сущность — знак [Апол-лонская и др., 1987, 9 и ел.]. Положения о "знаковых опосредо-вателях мышления" развиваются и в других работах. По мнению некоторых исследователей, мышление предстает не просто как про­цесс употребления языковых знаков, но как "деятельность с от­сутствующим предметом, опосредованная и опирающаяся на языко­вые знаки. Поэтому речевое мышление — это прежде всего актив­ная форма деятельности с отсутствующим предметом с опорой на языковые знаки" [Тарасов, Уфимцева 1985, 21]. Думается, однако,

Современная наука не ч состоянии провести точных границ между речевым и неречевым мышлением. Переход от одного типа мышления к другому может, на наш взгляд, носить разный ха­рактер. Индивидуальные оперативные единицы мышления могут не иметь знакового, т.е. конвенционального характера. Не случай­но поэтому Ю.Н. Караулов говорит о "деспотизме знаковых представ­лений" [1987, 187] и возражает против широко распространенного убеждения в том, что во всех процессах мышления мы всегда имеем дело со знаковыми опосредователями мышления. "... Создание каталога единиц, которыми оперирует человеческая мысль в про­цессах отражения сознанием объективного мира и вербализации его результатов, — пишет Ю.Н. Караулов, — задача безнадежная, ибо число единиц и их разнообразие столь же велики, сколь бесконе­чен и неисчерпаем окружающий человека мир"; это не означает, однако, что подобные единицы не поддаются типизации и обобще­нию [Там же, 187—188]. Анализ же таких единиц показывает широкий спектр их сущностных характеристик — на шкале от "пред-знаков" и "дознаков" до настоящих знаков. Да и отдельным видам знаков качество знаковости присуще не в равной мере [Степанов

1971, 111 и ел.].

Как очень правильно сказал Ю.Н. Караулов, "знак отливается в свою чеканную форму, становится знаком, только выйдя из промежуточного языка во внешнюю речь" [1987, 208]. Личностные смыслы, из которых кристаллизуется мысль, могут иметь разный субстрат, они могут быть связаны в частности, и с телами обыч­ных языковых знаков, но поскольку содержание знака в таком случае не конвенционально, о языковом знаке как таковом здесь говорить не приходится, в лучшем случае — это квазизнаки. Подлин­ные языковые знаки мы наблюдаем только во внешнем речевом выска­зывании, и об их использовании во внутренней речи можем строить лишь более или менее убедительные предположения. Эти соображе­ния вынуждают нас подойти по-иному и к вопросу о знаковом харак­тере операций в подготовке речи.

Интересно также обратить внимание еще на одно обстоятель­ство: в знаковых операция", подчеркивается прежде всего замещаю­щая функция знака, его способность выступать вместо чего-то. При таком подходе к знакам постулируется и другая их черта — из­вестная независимость и произвольность соотношения знака и за­мещаемого им объекта. О знаках утверждают, что их субстанция "случайна и безразлична к мыслимому предмету" [Тарасов, Уфим­цева 1985, 21]. Но в процессе ПР знакам и знаковым операциям можно отвести и другие роли. Если весь этот процесс в общем виде предстает как система кодовых переходов, то и операции, служащие постепенному "переводу" невербальных единиц в вербаль­ные, в том числе трансформации знаков одной природы в знаки другой, не могут быть безразличными к мыслимому предмету.

Мысль первоначально существует как целостный гештальт, как своеобразный сгусток личностных смыслов. Но для вербализации она требует организации в определенным образом расчлененную

структуру. Продуктом мыслительной деятельности, начавшейся с определенного замысла, выступают прежде всего некие смыслы: как пишет А.Е. Кибрик, "мысль предшествует смыслу и создает его" [1987, 37]. Разъединение отдельных смыслов, вычленяющихся из целостного психического образования, и совпадает с рождением речевого высказывания: суть знаковых операций, однако, состоит здесь в том, чтобы подвести смыслы, слово "внутреннее", под тела обычных конвенциональных знаков. Функция знаков языка — в соотне­сении содержания с формой, этот акт семиозиса мы здесь и наблюда­ем. Специфика его заключается в том, чтобы найти "правильную" форму для родившегося содержания, а закономерности такого под­ведения уже даны человеку в его предыдущем опыте обращения со знаками языка. Итак, постепенный переход единиц "промежуточного языка мысли", т.е. единиц преимущественно невербальной природы, в языковые знаки происходит не как перевод одних в другие, но как последовательное преобразование указанных единиц в лично­стные смыслы и как сличение этих последних с принятой для них в системе национального языка формой языковых знаков опре­деленного класса для создания внешнего речевого высказывания. Соотнесение личностных смыслов со значениями языковых знаков опосредовано, следовательно, формой знаков, или, в других тер­минах, интерпретацией личностных смыслов через значения, выража­емые в языке теми или иными конвенциональными формами. В этом отношении, конечно, форма знаков никак не может быть признана безразличной к мыслимому предмету. Ведь в знаковых операциях этого типа установление связи личностного смысла с языковым знаком осуществляется через тело знака, его форму. Поскольку содержание, подлежащее выражению, остается здесь в значительной мере одним и тем же, постоянным, при переходе от одной системы единиц к другой, знаковой, особую роль приобре­тает как раз изменение формы и субстрата знака. Изображение ПР по формуле "от смысла к тексту" должно заменить модель "от мысли к слову". Сам же процесс должен описываться прежде всего как смена структур сознания из внутреннего лексикона че­ловека структурами вербальными; содержание, закодированное в сознании в одной форме — мысли, личностных смыслов и т.п. — приобретает, постепенно обогащаясь и уточняясь, существенно преоб-разуясь, другую форму объективации и воплощения. Подобное преоб­разование — следствие знаковых операций с исходными невербаль­ными сущностями (образами, представлениями, другими кусочками опыта человека в его памяти) путем создания личностных смыслов, а далее — распределение таких смыслов, организуемых в опре­деленные пучки, группы смыслов, по языковым знакам и категориям разных типов.

Описание принципов распределения смыслов в процессе порожде­ния речи — одна из актуальных проблем современной теории языка, ибо мы уже знаем многое о типах языковых значений разных язы­ковых единиц, в частности, о различиях между значениями слов и предложений, но мы не всегда знаем о том, что заставляет

зо

говорящего переложить тяжесть выражения одних смыслов на син­таксическую схему высказывания, а других — на единицы номи­нации.

Анализируя концепцию Э. Бенвениста, В.А. Звегинцев отмечал: "Предложение — это целое, не сводящееся к сумме его частей; присущий этому целому смысл распределяется на всю совокупность компонентов" [Звегинцев 1973, 166]. Следовательно, чтобы создать предложение, надо иметь в голове этот целостный смысл и распре­делить его — сознательно или бессознательно — по совокупности языковых единиц, формирующих внешнее речевое высказывание. Целостный смысл существует в виде гештальта, а потому "комп­лексно, симультанно, наподобие музыкального аккорда" [Там же, 168]. Для "исполнения" аккорда его нужно представить в виде определенной последовательности или совокупности звуков, записы­ваемых с помощью нот. Для исполнения, т.е. конструирования предло­жения, необходимо организовать определенным образом синтагмати­ческую последовательность и два ее главных компонента — схему ее расположения, что соответствует выбору синтаксической конструк­ции будущего высказывания, и заполняющие ее единицы номинации, что соответствует выбору слов или их эквивалентов и установлению отношений между ними.

Коренное различие между смыслом и языковым значением возни­кает здесь по принципу "значение — внутри языка, смысл вне языка", притом, — как подчеркивает В.А. Звегинцев, — "смысл возможен постольку, поскольку существуют значения, которые тем самым подчиняют мысль определенным ограничениям" [Там же, 176]. Правильнее было бы сказать, однако, что смысл может быть выражен, поскольку есть язык и выраженные в нем базовые, или исходные, значения, а также принципы их распределения.

Предваряя критический анализ существующих моделей ПР, мы излагаем здесь суть развиваемой нами концепции для того, чтобы сделать понятными все последующие возражения против трактовки тех или иных звеньев порождающего процесса у других ученых и, разумеется, для того, чтобы наша собственная точка зрения была с самого начала достаточно ясной. Существенно упрощая процесс ПР, характеризуя только его главное направление, можно сказать, основываясь на сформулированных выше установках, что рождение внешнего речевого высказывания начинается в сознании человека тогда, когда "предмысль", разбиваемая на личностные смыслы, создает кардинальное противопоставление этих смыслов: одни выстра­иваются таким образом, чтобы сформировать будущую пропозицию и связать ее отношениями актуализованной предикации, другие — так, чтобы сгруппироваться в единицы номинации или номина­тивные блоки, которые затем включатся в пропозицию и бу­дут с ней согласованы. Динамические стереотипы, которые сло­жились в мозгу человека по мере того, как он овладевал языком, сыграют здесь свою определяющую роль. Это и делает речь че­ловека очень близкой к автоматической, бессознательной в целом ряде отношений, т.е. как бы не требующей от человека очен».

часто сознательных усилий. Хранятся такие стереотипы в памяти человека, в его внутреннем лексиконе. Его строению, принципам организации мы и посвящаем в настоящем томе специальный раздел.

Автоматизм речи или, по крайней мере, ее относительная про­стота в обычных ситуациях могут найти свое объяснение лишь в том, что "мыслительные процессы находят во многом прямое, ико-ническое отражение в языковых структурах, что семантические пред­ставления суть тени лежащих в их основе мыслительных структур и что, в свою очередь, сиЯыслы связаны мотивирующим отношением с грамматическими формами (под которыми имеются в виду любые средства языкового выражения смысла: форма понимается не только и не столько как фонетическая оболочка, а как грамматическая сущность "обслуживающих" семантику уровней: морфологического, синтаксического, лексического)" [Кибрик 1987, 37].

Формулы "от мысли к слову" или "от смысла к тексту" следует понимать лишь как условные: при буквальном их прочтении возни­кает опасность трактовать их как указывающие на изначальную разделенность мысли и слова, смысла и текста, т.е. как бы прини­мать существование мысли или смысла до слова или текста. Строго говоря, однако, мы бы не знали ни о существовании мысли, ни о существовании смыслов, если бы не слово, не текст. Речевому выска­зыванию предшествует не столько готовая мысль, сколько "пред-мысль", мыслительная деятельность, "порождающая" смыслы; речи предшествует ее замысел, само желание что-то сказать, импульс-намерение. Он действует как пусковой механизм, активизирующий языковое сознание и направляющий это последнее на решение опре­деленной прагматической задачи.

С позиций говорящего определяющую роль в ПР играет семан­тический компонент, что особенно заметно в онтогенезе детской речи. Этот компонент, которому в системе языка и в языковой способности человека долгое время вообще не отводили надлежащего места [ср. Шахнарович 1983], диктует правила распределения единиц мыслительной деятельности, а, точнее, единиц "промежуточного языка" по Ю.Н. Караулову [1987, гл. 3], по языковым каналам — главным образом, трансфрастическому и синтаксическому, с одной стороны, и номинативному, с другой [Кубрякова 1986]. Разные модели ПР отражают эту деятельную роль семантики по-разному, но само существование ее как дирижера речевой деятельности теперь, как будто бы, является общепризнанным.

С современной точки зрения сама семантика имеет двучастное строение — путь в ней от формы к содержанию считается соб­ственно семантическим, путь же от значения к форме именуется ономасиологическим. Говорящий, естественно, всегда находится в поисках надлежащей формы для передачи необходимого ему содер­жания. С этой точки зрения он находится в положении ономасио-лога, а направление, которого он придерживается, — от заданных значений к формам их выражения — может быть охарактеризовано как ономасиологическое. Поиски им оптимальной формы могут быть самыми простыми: многие значения имеют такие привычные, даже

л»

ритуальные, формы выражения, что из памяти говорящего они извле­каются в виде готовых отрезков речи, иногда весьма значительных. В речи немало стандартного, стереотипного, повторяющегося. Од­нако поиски средств вербализации мысли могут — и нередко реаль­но оказываются — весьма сложными и даже мучительными. Закон асимметрии знака и — как его следствие — почти полное от­сутствие одно-однозначных отношений между формой и значением приводят к тому, что человек, создающий более сложное речевое высказывание, попадает в ситуацию выбора. Отсюда явления хези-тации, перестройки высказывания на ходу, многочисленные поправки по мере контроля за собственной речью и т.п. Все это — прямое свидетельство того, что мысль и язык связаны отнюдь не неразрыв­ной связью, что вербализация мысли — это чаще всего творческий процесс, в ходе которого замысел получает не просто некую объекти­вированную языком форму, — он проясняется, уточняется и конкре­тизируется. В акте речи рождено нечто новое: сообщение, материа­лизовавшее мысль, демонстрирует особое единство найденной формы и воплощенного в ней содержания, обогащенного именно потому, что оно наконец-то приобрело "языковую привязку" и может стать достоянием другого.

Охарактеризовав эти общие отличительные свойства ПР, мы мо­жем перейти непосредственно к рассмотрению того, как эти свой­ства учитываются и описываются в различных моделях ПР и какова роль отдельных этапов, выделяемых в самом речепорождающем процессе.

ГЛАВА 2

КРАТКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

СУЩЕСТВУЮЩИХ МОДЕЛЕЙ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ -УРОВНЕВЫЕ И ЦИКЛИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ

"Совершенно очевидно, — утверждал в конце 60-х годов А.А. Леон-тьев, — что дать полную модель всех процессов и механизмов, осуществляющих речь, при современном уровне знания невозможно" [1969, 38]. За прошедшие с того времени почти два десятилетия, конечно, многое изменилось. Предлагались новые модели, крити­чески освещались существующие. И все же сам процесс порождения речи остается по-прежнему глубоко таинственным и содержащим в себе множество непонятного. Современный уровень знания позво­ляет поэтому очертить его лишь в самых общих чертах. Из трех блоков речевого механизма — блока порождения, блока кратко­временной и блока долговременной памяти [Там же, 40] — мы как раз менее всего знаем о блоке порождения, который и рассмотрим в настоящей главе.

Выше мы привели классификацию моделей ПР по их назначе­нию, т.е. охарактеризовали психолингвистические, лингвистические

и процедуральные модели в их отличии друг от друга. Но [можно дифференцировать эти модели и по тому, как именно представлен в них речепорождающий процесс и какой стратификации он подвер­гается в данной модели. Соответственно этому признаку мы выде­ляем модели уровневые, в которых отдельные стадии процесса ПР выделяются в соответствии со вступающими на каждой из них языковыми подсистемами, или уровнями, а также модели цикли­ческие, в которых выделяются те или иные циклы в порожде­нии речевого высказывания. И уровневые, и циклические модели мы противопоставляем интегративным, в которых указание на вовлекаемый в процесс порождения уровень сочетается с выделе­нием последовательных фаз, или стадий, процесса.

В настоящий обзор мы считали нужным включить, во-первых, те модели ПР, которые еще не являлись предметом специального разбора. Это ограничение позволило нам не останавливаться спе­циально на анализе психолингвистических моделей, созданных до генеративного направления и в 60-е годы его существования, по­скольку они уже получили подробное освещение в работах А.А. Леон-тьева и других психолингвистов. По этой же причине мы не изла­гаем подробно так называемые порождающие модели генеративного толка. Мы также не включаем в наш обзор, во-вторых, тех ра­бот, которые не предлагают развернутых моделей ПР, хотя и содер­жат иногда те или иные замечания об отдельных стадиях или компо­нентах речепорождающего процесса. Мы, наконец, в-третьих, не имеем возможности охарактеризовать те работы о речевой деятель­ности, акцент в которых делается не на порождении, а на восприя­тии речи. Так, например, в интересной книге словацкого лингвиста А. Краля "Модель механизма речи" [КгаГ 1974], освещающей фоне­тические аспекты речи, внимание ее автора сосредоточено на пер­цепции акустических сигналов, и главное содержание книги связано с доказательством и конкретизацией положения о том, что "комму­никант обладает специальной моделью (или кодом) для анализа звукового сигнала речи" [Там же, 173]. И хотя в книге содер­жится много важных соображений о природе коммуникации и роли в ней знаков, а также о центральной роли знака и слова для изу­чения механизмов речи, исследуются указанные единицы лишь при их восприятии. Точно так же в работе ленинградских ученых "Уров­ни языка в речевой деятельности" [Уровни... 1986] изучаются те явле­ния, которые оказываются существенными для автоматического рас­познавания речи, т.е. опять-таки освещаются проблемы, важные для восприятия, а не порождения речи. По существу интерпретирующий характер носили и многие генеративные модели. Хотя их заман­чивое название и наводило на мысль о том, что в них найдут отражение конструктивные элементы создания речевого высказывания или что в них будут предложены некие руководства по порожде­нию синтаксических конструкций, фактически мы находим в них скорее способы анализа готовых предложений. Да и более поздние разногласия между двумя лагерями в этом направлении свидетель­ствуют о том, что в центре внимания ученых здесь находились

проблемы интерпретации готовых предложений и их "прочтений". О большей ориентации генеративной грамматики на анализ пони­мания речи говорили и раньше [ср. Леонтьев 1969, 81; Сели­верстова 1976; Степанов 1975]'.

Общая же схема формирования речевого высказывания, предложен­ная генеративистами, состояла в том, что созданию предложения предшествует появление некой глубинной структуры, для превращения которой в поверхностную требуется серия таких мыслительных опе­раций, как трансформации [ср., например, Хомский 19722, 29—30]. Несмотря на противоречивость в понимании глубинной структуры, отождествляемой то с абстрактной синтаксической структурой, то с неким семантическим представлением будущего высказывания [см. подробнее Кубрякова 1986, 81 и ел.], приведенная выше об­щая схема речепорождающего процесса может быть легко соотне­сена с обычными компонентами циклических моделей: так, идее глубинной структуры может быть поставлена в соответствие идея замысла речи, идее трансформаций — идея последовательного осу­ществления цепочки кодовых переходов и т.п. Нельзя отрицать также, что и общее направление речевой деятельности в генера­тивной модели очерчено в целом правильно, когда утверждают, что "глубинная структура подается в семантический компонент и получает семантическую интерпретацию; при помощи трансформацион­ных правил она преобразуется в поверхностную структуру, кото­рой далее дается фонетическая интерпретация при помощи правил фонологического компонента" [Хомский 19721]. Эти положения легли в основу разработанных в гораздо более детальном виде и учиты­вающих большее количество факторов формализованных моделей ти­па конструкций М. Бирвиша [см., например, В1егш8сЬ 1983, 61 и ел.]. Вместе с тем говорить о выдвижении единой модели ПР учеными этого направления не приходится: ни в понимании исходной струк­туры этого процесса, ни в понимании соотношения семантики и синтаксиса, ни, наконец, в мнениях о допустимости или же недо­пустимости введения в модель соображений прагматического харак­тера и данных не только о компетенции говорящего/слушающего, но и о реальном использовании им языка в актах речи, — во всем этом никакого единомыслия не существовало.' Разобраться во всех этих тонкостях — дело будущих историографов, мы же поста­раемся отразить в нашем изложении лишь те идеи, которые были использованы в'наиболее плодотворных моделях ПР.;

Ясное представление о них дает "Опыт коммуникативно ориенти­рованной модели речепорождения" В.Д. Климонова [1985]. В качест­ве исходного компонента его модели выступает кодирующий компо­нент (КК), действие которого оказывается направленным на созда-

Весьма показательно, что в обзоре Л. Фрейзьер, с которым мы познакомились уже после подготовки данного тома к публикации и который озаглавлен "Грам­матика и обработка речи (\ап%иа%е ргосе58Ш8)", на самом деле рассматриваются принципы и модули, относящиеся к пониманию речи, о чем совершенно недвусмысленно говорит и сам автор обзора [Ргаг1ег 1988, особ. 25 и 31].

ние семантического представления (СП) будущего высказывания и которое состоит в переводе неязыковой информации в семантическую, отражающую все типы значения формируемого высказывания. Как указывает В.Д. Климонов, "в настоящее время мы очень мало знаем о семантических факторах, регулирующих порождение речевых выска­зываний, и о взаимодействии этих факторов" [Там же, 239]. Тем не менее семантическое представление описывается им как многоярус­ное иерархически организованное образование, в котором налицо перформативный, коннотативный, грамматический и концептуально-семантический ярусы. Процесс порождения определяется намере­нием говорящего, а также выбираемой им для реализации этого намерения стратегией, или планом, речевого поведения. Эта стра­тегия зависит от конкретных контекстуально-ситуативных условий речи, а также от социальных, личностных и психофизических свойств говорящего. Чтобы перевести семантическое представление в поверхностную структуру, необходим трансформационный компонент (ТК), и в процессе трансформационного вывода между указанными двумя величинами располагается ряд промежуточных структур.

Общая схема порождения рисуется автором в следующем виде (в квадратах приводятся системы правил, а в прямоугольниках — структуры, определяемые этими правилами):

Схема 1

Важной особенностью предлагаемой модели является включение в нее прагматических факторов, а также развернутая критика це­лого ряда генеративных моделей ПР, касающаяся как определения глубинных структур, так и необходимости учета социально-прагма­тических принципов речевого общения в моделях ПР. Функциони­рование модели демонстрируется им на порождении структур со значением движения; остается только пожалеть о том, что, не­смотря на попытку представления всего процесса ПР с лингвисти­ческой точки зрения, многие промежуточные структуры — между семантической и синтаксической — не получают, на наш взгляд, достаточно ясной квалификации как раз в силу того, что синтаксис вынесен за пределы семантики. К тому же все операции вывода описываются здесь после лексического заполнения семантического пространства, но на каком основании происходит их выбор, почему такие единицы как "мяч", "двор" и "улица" рассматриваются как комплексные предикаты и т.п. — остается не вполне ясным. Иными словами, здесь, в конкретной части работы, находят описание те этапы порождения предложения, которые связаны уже с выбран­ными лексемами и созданной пропозицией. Нас же интересуют

также моменты, относящиеся к выбору лексем и к их согласованию с рождающейся синтаксической схемой, которая, по нашему глубо­кому убеждению, составляет основу будущего высказывания и по­тому включена в семантическое его представление.

Описанная модель приведена в качестве примера трансформа-ционно-циклических моделей, в которых превербальные и невербаль­ные стадии порождения не разграничиваются, исходные структуры записаны в абстрактных терминах, обычно совпадающих с прави­лами и символами функтивно-аргументного анализа, деривационные же связи характеризуются как постепенные замены символов и семан­тических признаков собираемых единиц лексическим материалом. В циклических моделях советских ученых используются иные обозна­чения стадий речепорождающего процесса, иные способы формализа­ции, что соответствует попыткам представить в модели не только и не столько моменты формирования предложения в логическом плане, сколько охарактеризовать программы формирования предложений в разных типах речи, притом как во внутренней, так и во внешней речи. Отличительной их чертой становится, таким образом, поня­тие внутренней речи как такого психического образования, кото­рое оказывается промежуточным звеном между замыслом речи и его языковой реализацией.

Хпервые модели ПР, разработанные советскими учеными, отно­сятся к концу 60-х годов, и поскольку все они так или иначе опираются на идеи Л.С. Выготского — они все включают понятие внутренней речи. Так как Выготский изображал путь от мысли к слову как путь от внутр енней речи к внешней, делящийся на несколько фаз, наследие этого ученого используется: 1) для обосно­вания самого циклического принципа в реконструкции процессов ПР; 2) для того, чтобы подробно охарактеризовать превербальные ста­дии речи. Первое приводит к тому, чтобы противопоставить в виде сменяющих друг друга фа:) семантический план ПР во внутренней речи и грамматический план — во внешней. Второе — к тому, чтобы описать в деталях понятия мотива, цели или назначения будущей речи и дать психолингвистическое обоснование этим по­нятиям. Поскольку все подробности такого представления процесса речи в психолингвистике уже хорошо известны, здесь нам важно обратить внимание лишь на то, что если у самого Выготского семантический план выступает как интериоризованный, предваряющий говорение, а потому относящийся более к планированию будущей речи, нежели к ее осуществлению, у последователей Л.С. Выгот­ского такой план как бы делится на две части: интериоризован-ную и выносимую вовне. Так, например, А.А. Леонтьев и его после­дователи постулируют этап внутреннего программирования речи, противопоставляя этот этап собственно лексико-семантическому, свя­занному с нахождением вербальных форм речевого высказывания и сводящемуся нередко у представителей этой школы к поиску и выбору слова.

Схема 2

лексико-семантический план

внутренняя речь (замысел)

грамматичес кое структурирование

В этой схеме [ср. Норман 1978, 38; Кубрякова 1986, 64] обра­щает на себя внимание: нерасчлененное представление предречевого этапа, отнесение лексико-семантического плана и грамматического структурирования к вербальной, но не экстериоризированной фазе речи (до появления языковых форм во внешней речи); противопо­ставление операций по выбору слов их грамматическому структури­рованию и приравнивание всего лексико-семантического плана выбо­ру слов². Известная нечеткость ощущается в отсутствии специаль­ного указания на роль синтаксиса, в связи с чем в модели глухо упоминается одна (нерасчлененная) грамматика: "предполагается вслед за Т.В. Рябовой, — пишет А.А. Леонтьев, — что последователь­ность этапов порождения высказывания в общем случае такова: а) программирование грамматико-семантической стороны высказы­вания; б) грамматическая реализация высказывания и выбор слов;

в) моторное программирование компонентов высказывания (синтагм);

г) выбор звуков; д) "выход" [Леонтьев 1969, 265].

В перечислении этапов еще ясно ощутимо влияние уровневой схемы построения языка: сперва грамматика, затем фонетика. Неправдо­подобна, однако, сама мысль о том, что первоначально можно выбрать слова, а потом искать некие звуки — в каком же виде тогда выбраны слова? Непонятно также помещение стадии моторного программиро­вания после ступени грамматической реализации высказывания и т.п.

В приведенной схеме остается неясным и то, где же начина­ется внешняя речь и где именно совершается само грамматическое структурирование и выбор слов. Фактически такая модель перечи­сляет умозрительно некие операции, но ни их соотношение между собой, ни "место" их осуществления четко не указаны. Если учесть к тому же, что и грамматическое структурирование связывали прежде всего с морфологическим оформлением выбираемых слов, несовершен­ство этой схемы станет еще очевиднее. И все же схема была шагом вперед по сравнению с тем, что было достигнуто к этому времени и связано это было, на наш взгляд, с введением в модель ПР понятия программирования речи.

Ср., например: "Семантический план есть, по сути дела, выбор слова, поэтому его правильнее было бы именовать лексико-семантическим планом" [Норман 1978, 38].

за

Охарактеризованное в 1969 г. [Леонтьев 1969], это понятие связы­вало протекание речевой деятельности с ее содержательной сторо­ной, вводило в ее трактовку личностные смыслы, а также, что нам представляется особенно важным, представление о линейной схеме фразы: А.А. Леонтьев вводил в свою модель синтаксис именно на ступени внутреннего программирования, притом в таком виде, в каком его можно без натяжек связать с тем, что позднее получило название формирования пропозиции.

Отмечая особенности данной модели, историки психолингвистики выделят в ней поэтому самое главное: трехфазовый характер модели и отнесенность первой фазы ПР к внутренней речи. "Планирование высказывания, — комментирует Е.Ф. Тарасов концепцию А.А. Леон-тьева, — осуществляется во внутриречевом смысловом коде, кото­рый представляет собой визуальные образы реальных предметов, схемы внешних действий, слу новые, артикуляционные образы, иногда образы тел языковых знаков или фрагментов" [1987, 131]. Инте­ресно также, что первая фаза ПР характеризуется как "фаза ориенти­ровки в ситуации общения, собеседнике и его речи", хотя одновремен­но высказывается и мысль о том, что фазе внутреннего программирования предшествует формирование мотива высказывания [Там же]. Очевидно, однако, что возникновение мотива предполагает не просто знаком­ство с ситуацией речи и т.п., но и заинтересованность говорящего в ее изменении: высказывание программируется именно на основе определенных потребностей говорящего. Учет этого обстоятельства характерен уже не для уровневых, а для циклических моделей, которые и наследуют от первых представление о фазовом харак­тере ПР, но изображают эти фазы в более детальном и дифферен­цированном виде. Типичной же чертой уровневых моделей является понимание последовательности фаз в соответствии с иерархией уров­ней в системе языка.

В 70-е годы с развитием генеративной грамматики и всеоб­щим увлечением синтаксисом в модели ПР определяющую роль начинают приписывать синтаксическим структурам, которые якобы и становятся основой будущего высказывания. Появляясь в голове человека в виде неких абстрактных построений, они лишь впослед­ствии заполняются лексическим материалом: последовательность фор­мирования высказывания жестко фиксируется как начинающаяся соз­данием синтаксического костяка и лишь завершающаяся заполне­нием отдельных позиций синтаксического целого словами или, точнее, именными и глагольными группами. Такие представления о процессе ПР гипостазировали роль синтаксиса и выдвигали его в качестве лидера всего речепорождающего процесса.

Подчеркивая, что "в норме все языковые уровни объединяют и координируют свои усилия в процессе порождения текста, в ходе преобразования внутренней речи во внешнюю", Б.Ю. Норман указы­вает, вместе с тем, что "общая последовательность этого процесса может быть соотнесена с самой системой уровней", а потому мо­жет быть схематически изображена в следующем виде:

39

 

синтаксис морфология фонология

Такой схемой предусматривается один-единственный пган возмож ного моделирования речи, строго соответствующий постепенном; вовлечению в процесс разных уровневых систем, начиная с синтак сиса. И хотя сам автор модели указывает, что иерархию уровне? и стадий "не следует понимать слишком буквально", его общий вывод все же заключается в том, что "порождение высказыва­ния как такового начинается именно с выбора структурной схемы" [Норман 1978, 48—49]. Наряду с уровневыми моделями описанного выше типа были предложены в советском языкознании и иные варианты уровне-вого представления ПР. Наиболее оригинальным является среди них вариант, строящийся на переходе от одного уровня в структуре знака на другой. Как указывают создатели этой модели, "процесс порождения высказывания можно представить в виде последовательностей дено­тативного, десигнативного, вербально-синтагматического уровней, при­чем переход от одного уровня к другому определяется действием прагматического и коммуникативного операторов" [Аполлонская, Пиотровский 1985, 182; ср. Аполлонская и др. 1987, 24 и ел.]. На денотативном уровне в правом полушарии мозга формируется целостное представление явления, о котором хочет рассказать в своем сообщении говорящий. На этой дознаковой ступени происхо­дит создание денотата, еще не расчлененного референта высказы­вания, и формируются лишь отдельные компоненты знака: идет первый этап создания субъективного смысла высказывания. К внут­ренней речи отнесен следующий, десигнативный уровень, на котором появляются первоначально предикат и аргументы с еще не уточнен­ными ролевыми структурами, а далее и вся понятийно-ролевая структура будущего высказывания. Центральное место занимает в ней предикат, "являющийся входом в описание любой ситуации и задающий своей семантикой определенный сценарий, который затем

Схема 3

• замысет (внутренне-речевая программа)

• лексико-семантический план

• грамматическое структурирование

. фонологическое воплощение

• орфоэпическая или орфографическая реализация

разыгрывается в высказывании. В соответствии с этим сценарием функционируют аргументы, выполняющие предназначенные им семан­тические роли" [Аполлонская и др. 1987, 27—29]. На «ербально-синтагматическом уровне происходит линеаризация понятийно-ролевой структуры, т.е. превращение ее в завершенную синтагматическую цепочку: на этой ступени ПР авторы данной модели «водят опять три подуровня — синтаксический, лексико-морфолопмсский и фоне­тический или графический, каждый из которых, по их мнению, ха­рактеризуется своим набором структур, единиц и отношений между ними, а также механизмом преобразования этих структур в струк­туры следующих подуровней.

Как видно из краткой характеристики данной модели, она сов­мещает в себе привычные черты психолингвистических моделей с семиотическим подходом, т.е. прежние представления о переходе с одного уровня на другой на этапах образования внешнего речевого высказывания здесь сохранены, однако названия этапов, предшест- п вующих формированию высказывания, переформулированы в семио­тических терминах. Заслуживающим внимание в этой модели является в то же время применение аппарата падежной грамматики — по-види­мому, в настоящее время именно этот аппарат позволяет наиболее адекватно объяснить конструирование понятийно-ролевого костяка предложения на основе более абстрактной пропозиции, — к этому вопросу мы еще вернемся. Новым также является выдвижение поня­тий прагматического и коммуникативного операторов как приводящих в действие те или иные конкретные механизмы речи. В том или ином виде эти операторы вводятся, прарда, и в ряде зарубежных моделей [ср., например, Оз^оос! 1984, 158; ЗсЬапк, В1гпЬаит 1984, 222—223].

Модель в целом хорошо отражает суть тех перемен, которые касаются моделей ПР, созданных в 70-е годы. В то время меняется общелингвистический фон, создающий теоретические основания для предлагаемых новых моделей .(генеративная грамматика подвергается строгой обоснованной критике, в частности, не только за выдви­жение понятия автономного синтаксиса и его жесткое отделение от семантики, но и за резкое противопоставление понятий компетенции и исполнения, семантики и прагматики и т.п.), а также значи­тельно уточняются психолингвистические аспекты речепорождающего процесса. Для того, чтобы отразить более конкретно все изменения, связанные с пониманием общего направления в процессе порождения речи, приведем интересную таблицу И.А. Зимней, в которой пред­ставлены отдельные этапы в этом процессе, выделяющиеся в лучших сложившихся в 70-е годы моделях и тем самым позволяющие судить об отличительных чертах в моделях Л.С. Выготского, А.Р. Лурия и других ученых.

Как указывает И.А. Зимняя, "рассмотренные схемы не отражают деятельностного подхода к говорению как виду речевой деятель­ности. Поэтому в этих схемах не обозначено место предмета, сред­ств и способов этой деятельности, что для такого подхода суще­ственно" [Зимняя 1978, 67]. Сама она вследствие этого предлагает гопячпо йопее гпожную схему Аопмипования и <^)опмVлиповяния мысли.

 

1!

Таблица

Авторы схем	Этапы
	I             II	III	IV	у	VI
Л. С. Выготс- мотив мысль		внутреннее	значение		слово
кий [1934]		слово	внешнего
		(смысл)	слова
А. А. Леон-   мотив  мысль		внутреннее	лексич. раз-	.. _	внешняя
тьев, Т.В. Ря-		программи-	вертка,		речь
бова [1970]		рование	грамм, кон-
			струирова-
			ние
Т.В. Ахутина мотив мысль (ре-		внутреннее	смысловая	кинетичес-	внешняя
[1975]	чевая интен-	программи-	структура,	кая про-	речь
	ция)	рование	грамм.	грамма
			структура
А.Р. Лурия  мотив основная		семантичес-	глубинные	поверхност-	развертка:
[1975]	мысль вы-	кая запись	синтаксиче-	ные синтак-	морфолог.
	сказывания		ские струк-	сические	фонолог.
			туры	структуры
С.Д. Кац-	—    квантование	глубинно-се-	отбор лек-	произноси-	фонацион-
нельсон	элементов	мантиче-	сических	тельные схе-	ное испол-
[1972]	сознания на	ское, син-	единиц,	мы	нение
	пропозиции	таксическое	грамма-
		структури-	тических
		рование	форм

в которой хорошо разведены этапы, относящиеся к зарождению и фор­мированию мысли, с одной стороны, и к ее речевому воплощению, — с другой. Однако, прежде чем охарактеризовать ее собственную модель, целесообразно сравнить и прокомментировать разные модели, отображенные в приводимой ею таблице [ср. Зимняя 1978, 68; 1985, 90—91].

Комментируя эту схему и особо отмечая те пункты, которые, на наш взгляд, нуждаются в пересмотре или дополнении, мы счи­таем необходимым подчеркнуть, что:

1) во всех моделях ПР на предречевых этапах уже выделяется в качестве отдельного этапа мотивационная сторона деятельности, пока еще, правда, не расчлененный на две стадии, как позднее у И.А. Зимней и ряда других авторов, — мотивационную и побуж­дающую;

2) во всех моделях "мысль" указывается как существующая до внутреннего программирования, т.е. считается фактором, опреде­ляющим дальнейшее протекание процесса; лишь в модели Т.В. Аху-тиной мотив речи отделен от речевой интенции, а само ПР связы­вается с ее замыслом, что, по-видимому, точнее отражает проис­ходящее, чем постулирование готовой мысли, предваряющей речь; в модели А.Р. Лурия тоже указывается "основная мысль высказыва­ния", т.е. как бы намек на ее будущее содержание, что и представ-

3) этап формирования личностных смыслов — и то в косвен­ной форме — выделен, собственно, только у Выготского и Лурия; у других авторов здесь указан этап внутреннего программирования, что предполагает не только уточнение будущего содержания, но и известные элементы его структурации³; на наш взгляд, два этих момента — формирование личностных смыслов и их последующее распределение, структурацию по языковым каналам следует отю-сить к разным стадиям ПР;

4) предлагаемые модели сходны в отношении первых грг к, т.е. предречевых стадий, но расходятся в понимании стадии, не­посредственно предшествующей вербализованным этапам; это озна­чает, что необходимость расчлененного представления довербальных этапов ПР уже становится общепризнанной, зато сами переходы от внутренней речи к внешней по-прежнему не получают еще деталь­ного освещения: так, с четвертого этапа в моделях большинства авторов преобладает уровневая модель ПР с недифференцированным представлением лексической развертки и грамматического струк­турирования, а в модели А.Р. Лурия предлагается схема, типичная для генеративизма — от синтаксиса глубинного к синтаксису поверх­ностному.

Несмотря на то, что перед нами образцы циклических моделей, старые уровневые представления еще сохранены. При пересмотре этих моделей в коррективах нуждается, таким образом, скорее лингвистическая сторона моделей — психолингвистическая же сто­рона нуждается более в уточнении и детализации. По нашему убеж­дению, здесь остается в силе указание Л.С. Выготского, который писал, что ПР осуществляется "от мотива, порождающего какую-либо мысль, к оформлению самой мысли, к опосредствованию ее во внут­реннем слове, затем — в значениях внешних слов и, наконец, в словах" [1956, 375]. Что же касается лингвистического аспекта в моделях ПР, то здесь нам представляется наиболее интересной схе­ма, намечаемая С.Д. Кацнельсоном: эта схема и ложится в основу моделей, которые мы называем интегративными и которые мы опи­шем в следующей главе. Перед тем, как перейти к обоснованию этих новых моделей, рассмотрим более подробно модель И.А. Зим­ней, так как именно в этой модели находят интересную раз­работку идеи советской психологической школы, и новое строится на надежном фундаменте трудов таких замечательных ученых, как Л.С. Выготский, А.Р. Лурия и Н.И. Жинкин.

Важными характеристиками модели И.А. Зимней являются: раз­граничение понятий "замысла" и "программы", принцип одновремен­ного действия всех компонентов и уровней в реальном процессе порождения, принцип сопряженности уровней, "когда звено одного

'Так, А.А. Леонтьев указывает, что внутренняя программа обладает как содер­жательной стороной, так и определенной системой операций предицирования над некоторыми исходными элементами высказывания — субъектом и объектом. Но этап формирования пропозиции, столь существенный с лингвистической точки зрения, лучше выделить, как это делает С.Д. Кацнельсон, в качестве отдельного [ср. Леонтьев

уровня является компонентом другого" [1985, 95—99]. В ее схеме выделено также большее количество уровней и компонентов: понятие стадии порождения заменено понятием уровня, откуда выделение побуждающего, формирующего и реализующего уровней в схеме и субкатегоризация уровней в виде приписываемых каждому уровню "блоков" операции. Так, в побуждающий уровень включен блок, объединяющий в своем составе коммуникативное намерение говоря­щего с замыслом речи и ее мотивом; в формирующий уровень вклю­чен блок, объединяющий пространственно-понятийную схему будущего высказывания со схемой временнбй развертки высказывания на смысло-образующей фазе с блоком словесно-грамматического структурирова­ния на фазе формулирующей и т.д. Интересно, что реализующий уровень связывается в основном с артикуляцией, т.е. озвучиванием высказывания [см. Зимняя 1978, 81].

Рассматриваемая модель относится к классу психологических, ею предусматриваются процессы параллельного, а не последовательного характера, ибо здесь конструируется внутренняя сторона, или внут­ренний механизм говорения [Там же, 81]. Нас, однако, в равной мере интересуют как подготовительные, довербальные стадии ПР, так и стадии, относящиеся к вербализации, и не только к "ослов-ливанию" коммуникативного намерения говорящего, но и ко всему процессу реализации этого намерения в языковых формах. В то же время мысли И.А. Зимней о параллелизме основных процессов, о контроле за происходящим на всех этапах речевой деятельности говорящего, о постоянной подгонке одного компонента под другой и об общей связи всех элементов в речепорождающем процессе ка­жутся нам заслуживающими самого серьезного внимания.

Выдвинув положение о том, что "выбор структуры высказывания предшествует выбору слов", Н.Д. Арутюнова делает, однако, тут же существенную оговорку, разъясняя, что в реальном речепорождающем процессе "оба выбора взаимообусловлены: выбор слова невозможен безотносительно к конструкции, задающей его синтаксические ха­рактеристики..., но и выбор конструкции неосуществим без пред­варительной фиксации лексических элементов, в частности глагола, предопределяющего конфигурацию актантов" [1972, 290]. Таким обра­зом, идея параллелизма ряда вербальных операций высказывалась и лингвистами. Интересно в то же время отметить, что и в цикли­ческих моделях, рассмотренных нами в настоящей главе, четкого представления о том, параллельны ли операции выбора слов и синтаксической конструкции или нет, по-видимому, не было. Скорее, напротив, по этому поводу наблюдались самые разные мнения. Это дало основание некоторым авторам полагать, что вдаваться в дискус­сию по поводу того, что первично — появление синтаксической кон­струкции или же лексических единиц — нецелесообразно, ибо "про­цесс порождения высказывания не может носить абсолютно "жесткий" характер. Он перемежается с вероятностными операциями, в ходе кото­рых совершается отбор одного из возможных путей продолжения процесса" [Аполлонская и др. 1987, 32]. Думается, что более

ных типах речи соотношение синтаксического компонента с номи­нативным может принимать разный характер [Кубрякова 1986, 97 и ел.]. Во всяком случае для создания новой модели ПР представляется важным рассмотреть вопрос о том, в какой последовательности могут вступать в ход разные языковые операции и какова конкретно последовательность подобных операций в разных типах речи (спонтанной, диалогической и др.).

Итак, рассмотрение уровневых и циклических моделей позволило установить не только то, какие проблемы в ПР можно считать решенными, но и, напротив, что остается в этих процессах еще не освещенным, а потому нуждающимся в дополнительном анализе.

ГЛАВА 3

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ОСНОВНЫХ ПОНЯТИЙ

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 740; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!