ДЕЛО 3: Обмолвился, насмеялся, «упекли» 10 страница
Благодаря одному из средств связи от ОНУ – компьютерному диску, который был отправлен на местное телевидение, – метаданные, полученные из документа Microsoft Word, говорили о том, что автор документа некто Дэннис и он как‑то связан с лютеранской церковью. Через Интернет полиция вышла на подозреваемого – Дэнниса Рейдера. Получив образцы ДНК дочери Рейдера и сравнив его с образцами ДНК на теле жертвы, полиция обнаружила семейное сходство. Это дало им достаточно оснований для ареста. Дэнниса Рейдера осудили на 175 лет тюремного заключения.
Поэтому для всех тех, кто путешествует по порносайтам Интернета и в свободное время занимается тем, что пишет манифесты анархистов: «Будьте осторожны! В компьютере всегда остается след».
3
РИЧ
За двадцать лет работы я сталкивался со многими мучительными ситуациями: с попытками самоубийства, погоней за вооруженными грабителями, с жертвами изнасилований, которые были настолько потрясены, что не могли рассказать, что с ними произошло. Однако это ничто в сравнении с работой в аудитории, состоящей из семилетних детей.
– Покажите свой пистолет, – просит один.
– Не очень хорошая идея, – отвечаю я, бросая взгляд на учительницу, которая уже попросила меня снять кобуру с оружием, прежде чем войти в класс на урок, посвященный теме «Профессии». Эту просьбу я был вынужден отклонить, потому что формально находился при исполнении.
|
|
|
– А стрелять доводится?
Я смотрю на озабоченного оружием мальчика поверх голов остального класса.
– Еще есть вопросы?
Руку поднимает девочка. Я узнаю ее, она приходила к Саше на день рождения.
– Вы всегда ловите плохих людей? – спрашивает она.
Невозможно объяснить ребенку, что граница между добром и злом не такая четкая, как между белым и черным, как учат в сказках. Что обычный человек может стать преступником при тех или иных обстоятельствах. Что иногда мы, убийцы драконов, сами совершаем поступки, которых стыдимся.
Я взглянул ей прямо в глаза.
– Пытаемся, – отвечаю я.
У меня на поясе завибрировал сотовый телефон. Открывая его, вижу номер участка и встаю.
– Нужно закругляться… Еще раз: какое первое правило места совершения преступления?
И класс хором выдает мне ответ:
– Ничего мокрого не трогать, если оно тебе не принадлежит!
Учительница просит детей поблагодарить меня аплодисментами, я наклоняюсь у Сашиной парты.
– Что скажешь? Я подвел тебя? Мне нет прощения?
– Ты отлично справился, – уверяет она.
– Я не могу остаться с тобой пообедать, – извиняюсь я. – Нужно ехать на работу.
– Ничего, папа, – пожимает плечами Саша. – Я уже привыкла.
Одним выстрелом. Меня убивает то, что я не оправдываю ожиданий дочери.
|
|
|
Я целую ее в макушку, учительница провожает меня до двери. Потом я еду прямо в участок, и сержант, который оформлял заявление, вкратце вводит меня в курс дела.
В приемной, ссутулившись, ожидает Марк Макгуайр, студент последнего курса Вермонтского университета. На нем бейсболка, натянутая на глаза, он нервно покачивает ногой. Секунду я смотрю на него через окно, потом подхожу.
– Мистер Макгуайр? – окликаю я. – Я детектив Метсон. Чем могу помочь?
Он встает.
– Пропала моя девушка.
– Пропала? – переспрашиваю я.
– Да. Я звонил ей вчера вечером, но она не ответила. И сегодня утром, когда я пришел к ней, ее не было дома.
– Когда вы видели ее в последний раз?
– Утром во вторник, – отвечает Марк.
– Может быть, произошло что‑то непредвиденное? Может быть, у нее встреча, о которой она вам не сообщила?
– Нет. Она никуда не ездит без своего кошелька, а он лежит у нее дома… как и ее пальто. На улице собачий холод. Куда она могла отправиться без пальто?
Он говорит громко, встревоженно.
– Вы поссорились?
– В воскресенье она на меня разозлилась, – признался он. – Но мы все выяснили и помирились.
«Так оно и было!» – думаю я.
– Вы обзвонили ее подруг?
|
|
|
– Никто ее не видел. Ни подруги, ни учителя. Она не из тех, кто пропускает занятия.
Мы обычно не принимаем заявление и не заводим дело об исчезновении человека, пока не истекли тридцать шесть часов. Хотя это правило строго не соблюдается. Протяженность забрасываемой полицией сети главным образом зависит от статуса пропавшего человека: грозит опасность или явная опасность не грозит. Но сейчас что‑то в поведении этого парня – какое‑то предчувствие – заставило меня подозревать, что он чего‑то недоговаривает.
– Мистер Макгуайр, – говорю я, – давайте вместе проедемся, посмотрим.
Для студентки последнего курса Джесс Огилви устроилась неплохо. Она живет в фешенебельном районе, где стоят кирпичные дома и припаркованы БМВ.
– И давно она здесь обитает? – задаю я вопрос.
– Всего неделю. Она присматривает за домом одного профессора, который на целый семестр уехал в Италию.
Мы паркуем машину на улице, и Макгуайр ведет меня к двери черного хода, не запертой. В этом районе такое сплошь и рядом. Несмотря на все мои предупреждения типа «Лучше перебдеть, чем потом жалеть», многие жители ошибочно предполагают, что преступления в этом городке не совершаются.
|
|
|
В прихожей чего только нет – начиная от пальто, которое, по‑видимому, принадлежит девушке, до трости и мужских ботинок. В кухне чистенько, в раковине стоит чашка, в ней пакетик чая.
– Я ничего не трогал, – уверяет Макгуайр. – Все осталось нетронутым, с тех пор как я зашел сегодня утром.
На столе аккуратной стопкой лежит почта. Рядом – кошелек. Я открываю и обнаруживаю в нем двести тринадцать долларов.
– Что‑нибудь пропало? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Макгуайр. – Наверху.
Он ведет меня в спальню, где все ящики единственного шкафа выдвинуты, из них вываливается одежда.
– Она до тошноты аккуратна, – утверждает он. – Она бы никогда не оставила разобранной постель, никогда бы не позволила вещам вот так валяться на полу. А коробка от подарка? В ней лежал рюкзак. Сейчас его нет. На рюкзаке еще даже ярлык не оторван. Тетя подарила его Джесс на Рождество. Она ненавидела этот рюкзак.
Я подхожу к шкафу. Внутри несколько платьев, несколько мужских сорочек и джинсы.
– Это мои вещи, – заверяет Макгуайр.
– Вы тоже здесь живете?
– Неофициально, профессор не в курсе. Но я очень часто оставался на ночь. Пока она не выставила меня.
– Она вас выставила?
– Я же говорил вам, что мы повздорили. В воскресенье она не хотела со мной разговаривать. Но в понедельник мы все уладили.
– Выражайтесь яснее, – требую я.
– Мы занимались сексом, – отвечает Макгуайр.
– По взаимному согласию?
– Господи, шеф! За кого вы меня принимаете? – Он не на шутку обиделся.
– А ее косметика? Туалетные принадлежности?
– Пропала зубная щетка, – утверждает Макгуайр. – Но косметика вся здесь. Послушайте, может, вызвать подмогу? Или объявить экстренный розыск?
Я не обращаю на его слова внимания.
– Вы связались с ее родителями? Где они живут?
– Я звонил им, они живут в Беннингтоне, но она не давала о себе знать. Сейчас они тоже встревожены.
«Отлично», – думаю я.
– Раньше она исчезала?
– Не знаю. Мы встречаемся всего несколько месяцев.
– Послушайте, – говорю я, – оставайтесь здесь. Она, скорее всего, позвонит или вернется домой. Сдается мне, ей необходимо немного остыть.
– Вы, наверное, шутите, – отвечает Макгуайр. – Если она ушла по своей воле, почему не взяла кошелек, а сотовый захватить не забыла? Почему схватила рюкзак, который только и ждала, чтобы вернуть в магазин?
– Не знаю. Чтобы сбить вас со следа?
Глаза Макгуайра вспыхнули, и за мгновение до того, как он бросился на меня, я понял его намерения. Одним быстрым движением я сбросил его и заломил руку за спину.
– Поосторожнее, – напомнил я. – За это можно и за решетку угодить.
Макгуайр напрягся.
– Моя девушка пропала. Я плачу полиции зарплату, а вы даже не делаете свою работу, не проводите расследование!
Формально, если Макгуайр студент, он не платит налоги, но я не собираюсь развивать эту тему.
– Знаешь что, – говорю я, отпуская его руку. – Я еще раз все здесь осмотрю.
Иду в спальню хозяев, но Джесс Огилви здесь явно не спала; тут ничего не тронуто. В хозяйской ванной еще висят чуть влажные полотенца, но пол уже сухой. Внизу, в гостиной, следов беспорядка не видно. Я обхожу дом вокруг, проверяю почтовый ящик. Внутри записка (напечатанная на компьютере), в которой говорится, чтобы почтальон оставлял почту у себя до дальнейших указаний.
Кто, черт возьми, напечатал записку для почтальона?
Натянув перчатки, я кладу записку в пакет для улик. Нужно в лаборатории провести реакцию с нингидрином и попытаться обнаружить отпечатки пальцев.
В данный момент интуиция подсказывает мне, что если они не принадлежат Джесс Огилви, то наверняка принадлежат Марку Макгуайру.
ЭММА
На следующее утро, входя в комнату Джейкоба, я даже не знаю, чего ожидать. Он всю ночь спал – я заглядывала каждый час, – но по опыту я знала, что он будет вялым до тех пор, пока эти нейромедиаторы будоражат его кровеносную систему.
Я дважды звонила Джесс, на сотовый и на новую квартиру, но попала на голосовую почту. Послала ей по электронной почте сообщение, в котором просила рассказать, что вчера произошло. Не случилось ли чего‑нибудь необычного? А пока она не перезвонила, нужно заняться Джейкобом.
Когда я заглядываю в спальню сына в 6.00, он уже проснулся. Сидит на кровати, сложив руки на коленях и глядя в стену перед собой.
– Джейкоб! – окликаю я. – Дорогой!
Я подхожу к сыну и нежно его трясу.
Джейкоб продолжает молча таращиться на стену. Я машу рукой у него перед лицом, он не реагирует.
– Джейкоб!
Я хватаю его за плечи и трясу сильнее. Он валится на бок и лежит не двигаясь.
К горлу подступает паника.
– Поговори со мной! – требую я.
Я думаю о ступоре. Думаю о шизофрении. Думаю обо всех потаенных уголках сознания, куда мог спрятаться Джейкоб и откуда он уже никогда не вернется.
Я переваливаю его на спину и сильно ударяю по лицу – на щеке остается красный след от моей ладони, но он никак не реагирует.
– Не надо, – говорю я уже со слезами. – Не поступай так со мной!
От двери раздается голос.
– Что происходит? – спрашивает Тео. Лицо у него заспанное, волосы торчат, как иголки у ежика.
В этот момент я понимаю, что моим спасителем может оказаться Тео.
– Скажи брату что‑нибудь обидное! – велю я.
Он смотрит на меня как на сумасшедшую.
– С ним что‑то произошло, – объясняю я, но голос меня не слушается. – Я просто хочу, чтобы он вернулся. Я должна его вернуть!
Тео бросает взгляд на обмякшее тело Джейкоба, на его пустые глаза, и я вижу, что он испуган.
– Но…
– Говори, Тео, – подталкиваю я.
Из‑за моего дрожащего голоса, а не по принуждению, Тео соглашается. Он нерешительно наклоняется к Джейкобу.
– Проснись!
– Тео… – вздыхаю я. Мы оба знаем, что он не решается выругаться.
– Опоздаешь в школу, – говорит Тео.
Я не свожу глаз с Джейкоба, но не замечаю в них узнавания.
– Я первым пойду в душ, – добавляет Тео. – А потом разбросаю твои вещи.
Джейкоб продолжает оставаться безучастным, и злость, которую Тео обычно сдерживает, прорывается подобно цунами.
– Эй, «тормоз»! – кричит Тео настолько громко, что на голове Джейкоба от его дыхания шевелятся волосы. – Ты тупой, отсталый придурок!
Джейкоб и ухом не ведет.
– Почему ты не можешь вести себя, как все люди? – кричит Тео, ударяя брата в грудь кулаком. Бьет еще раз, теперь уже сильнее. – Веди себя, черт побери, нормально!
Тео кричит, и я вижу, как по его щекам текут слезы. Мы замкнуты в этом аду, а между нами ни на что не реагирующий Джейкоб.
– Дай мне телефон, – прошу я.
Тео поворачивается и выбегает из комнаты.
Я сажусь рядом с Джейкобом, и он всем своим весом наваливается на меня. Прибегает с телефоном Тео. Я нажимаю кнопку быстрого набора номера психиатра Джейкоба, доктора Мурано. Она перезванивает через тридцать секунд, хотя голос у нее еще сонный.
– Эмма, – говорит она, – что случилось?
Я объясняю, что вчера ночью у Джейкоба случился приступ, а сегодня утром он впал в ступор.
– И вы не знаете, что вызвало приступ? – спрашивает она.
– Нет. Он вчера встречался со своей наставницей. – Я смотрю на Джейкоба. Из уголка рта у него течет слюна. – Я звонила ей, но она до сих пор мне не перезвонила.
– По‑вашему, он испытывает физическую боль?
«Нет, – думаю я. – Ее испытываю я».
– Не знаю… Непохоже.
– Он дышит?
– Да.
– Он понимает, кто вы?
– Нет, – признаюсь я.
Это меня страшно пугает. Если он не помнит, кто я, как я могу помочь ему вспомнить, кто он такой?
– Измерьте ему пульс.
Я кладу трубку, смотрю на часы и считаю.
– Пульс девяносто, дыхание двадцать.
– Послушайте, Эмма, – говорит врач. – Я в часе езды от вас. Думаю, нужно отвезти его в больницу.
Я понимаю, что тогда произойдет. Если Джейкоб не сможет выйти из ступора, он станет кандидатом на принудительное лечение в психиатрической клинике.
Я кладу трубку и опускаюсь на колени перед Джейкобом.
– Малыш, дай мне знак. Покажи, что ты меня видишь, слышишь…
Джейкоб даже не мигает.
Вытерев глаза, я иду в комнату к Тео. Он забаррикадировался изнутри. Приходится изо всех сил барабанить в дверь, чтобы он услышал: слишком громко играет музыка. Когда он наконец открывает, у него заплаканные глаза и сжатые губы.
– Помоги мне его передвинуть, – решительно говорю я, и впервые Тео не артачится.
Мы вдвоем пытаемся вытащить большое тело Джейкоба из постели, спустить вниз и отнести к машине. Я берусь за руки, Тео за ноги. Мы тянем, толкаем, дергаем. Когда достигаем прихожей, я обливаюсь потом, а ноги Тео все в синяках, потому что под весом Джейкоба он дважды споткнулся.
– Я открою в машине дверь, – говорит Тео и выбегает на подъездную аллею. Его носки едва слышно хрустят по старому снегу.
Джейкоб не издает ни звука, когда его голые ноги касаются ледяной земли. Вместе нам удается погрузить его в машину. Мы засовываем его на заднее сиденье головой вперед, но потом мне все же удается придать ему сидячее положение – для этого я фактически забираюсь к нему на колени, – и я пристегиваю Джейкоба ремнем. Прижав голову к его груди, я слышу металлический щелчок.
– «А во‑о‑о‑т и Джонни!»
Это не его слова. Так говорил Джек Николсон в «Сиянии». Но это голос Джейкоба – его родной, надтреснутый, шершавый, словно наждачная бумага, голос.
– Джейкоб! – Я обхватываю его голову руками.
Он не поднимает взгляд, но опять‑таки он никогда не смотрит мне в глаза.
– Мама, – говорит Джейкоб, – у меня ноги уже замерзли.
Я заливаюсь слезами и крепко его обнимаю.
– Милый мой, – отвечаю я, – давай мама согреет!
ДЖЕЙКОБ
Вот где я, когда ухожу в себя:
В этой комнате нет ни окон, ни дверей, и стены тут очень тонкие, чтобы видеть и слышать сквозь них, но слишком толстые, чтобы сквозь них пробиться.
Я там, и меня там нет.
Я стучу: «Выпустите меня», – но меня никто не слышит.
Вот где я, когда ухожу:
В краю, где лица окружающих не похожи на мое, и язык не помогает понимать друг друга, и шумом наполнен воздух, которым мы дышим. В чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому я пытаюсь общаться, но никто не потрудился мне сказать, что эти люди не слышат.
Вот где я, когда ухожу:
В чем‑то таком оранжевом, что не описать словами.
Вот где я, когда ухожу:
Здесь мое тело становится роялем, на котором только черные клавиши, диезы и бемоли, а ведь каждому известно: чтобы сыграть мелодию, что трогает людей, нужны и белые клавиши.
Поэтому я возвращаюсь:
Найти эти белые клавиши.
Я не преувеличиваю, когда говорю, что мама не сводила с меня глаз целых пятнадцать минут.
– Может, хватит на меня таращиться? – наконец спрашиваю я.
– Ладно. Вижу, с тобой все в порядке, – отвечает она встревоженно, но уходить не спешит.
– Мама, – со стоном говорю я. – Есть занятия поинтереснее, чем смотреть, как я ем.
Например, смотреть, как высыхают краски. Или как работает стиральная машина.
Я понимаю, что сегодня утром напугал ее своим поведением. Это очевидно, потому что: а) она не может оставить меня и на три секунды; 6) она с радостью приготовила мне на завтрак хрустящий картофель «Орелда». Она даже велела Тео ехать в школу на автобусе, а не отвезла его на машине, как обычно, потому что не хотела оставлять меня дома одного. Мама уже для себя решила, что я в школу сегодня не пойду.
Положа руку на сердце, я не понимаю, почему она так расстроилась, ведь в ступор впал я.
Положа руку на сердце… Интересно, на чье сердце нужно положить руку? Почему именно на сердце?
– Я пойду приму душ, – говорю я. – Ты тоже со мной?
Наконец‑то она встает и уходит.
– Ты уверен, что с тобой все в порядке?
– Да.
– Приду через несколько минут, проверю.
Как только она уходит, я ставлю тарелку с картофелем на ночной столик. Я собираюсь принять душ, но сперва нужно закончить одно дело.
У меня есть собственный вытяжной шкаф. Раньше это был аквариум, где жила моя рыбка Арло, потом она умерла. Сейчас пустой аквариум стоит, перевернутый вверх дном, на моем комоде. Внутри нагреватель для кружки. Раньше я пользовался горючим «Стерно», но мама была против открытого огня (даже едва горящего) в моей спальне – отсюда и электрический нагреватель. Наверху я делаю небольшое корытце из алюминиевой фольги, а потом выдавливаю суперклей размером с пятицентовую монету. Беру кружку с какао (без молока, разумеется), которое принесла мама, и тоже ставлю в вытяжной шкаф – какао создаст необходимую влажность воздуха, хотя после я не стану его пить из‑за белой пенки, которая плавает на поверхности. Наконец я помещаю внутрь стакан с исходным образцом – моими отпечатками пальцев – чтобы удостовериться, что все работает.
Осталось последнее, но у меня все внутри сжимается.
Я должен заставить себя порыться в вещах, которые были на мне вчера, и найти предмет, который я хочу обработать дымом. Тот, который я взял из ее дома. И я тут же вспоминаю обо всем, а это означает, что задворки моего сознания темнеют.
Приходится отчаянно сопротивляться, чтобы меня вновь не засосало в эту черную дыру.
Несмотря на перчатки из латекса на руках, я ощущаю, насколько холоден металл. Насколько холодным было все вчера.
В душе я усердно тру тело, пока кожа не становится красной, а глаза не начинают болеть из‑за бьющей прямо в них струи воды. Я помню все.
Даже то, чего не хочу.
Однажды, когда я учился в третьем классе, один мальчик стал передразнивать мою манеру разговаривать. Я не понимал, почему его кривляние и плоские шутки могут кому‑то показаться смешными. Я не понимал, почему он продолжал говорить: «Отведи меня к главному».[11] Я понимал лишь одно: он следовал за мной по пятам по площадке, и куда бы он ни шел, везде надо мной смеялись. «У тебя какие‑то проблемы?» – наконец спросил я, поворачиваясь, и он оказался прямо у меня за спиной.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 123; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!