From Southampton – Cherbourg – Queenstown 24 страница
ТТ невозможно представить внутри дома, любого дома. Снаружи – пожалуйста, меланхолично заглядывающей в чужие светящиеся окна – сколько угодно, но переступающей порог – никогда. Надолго остановиться где‑нибудь означало бы остановиться вообще. А ТТ нельзя останавливаться, самый оптимальный вариант для нее – номер в гостинице на одну ночь; безликий номер в безликой гостинице. В номере можно привести себя в порядок, помыться и все такое прочее.
Среди «прочего» значится секс, но Елизавета предпочитает не думать о сексуальных похождениях ТТ ; забрасывает эту мысль, как в детстве забрасывала за диван огрызки от съеденных яблок. И раз в месяц, во время генеральной уборки, когда Карлуша отодвигал диван, дабы пропылесосить труднодоступные места, огрызки представали во всем своем усохшем великолепии. Целая куча чего‑то сморщенного, пыльного, коричневато‑серого.
Елизавета нисколько бы не удивилась, если бы узнала, что ТТ поступает со своими любовниками так же, как она поступала когда‑то с яблочными огрызками. Любой рядом с ней будет смотреться банально, и Венсан Перес в роли Александра тоже. ТТ не удивишь дешевыми представлениями, разыгранными в декорациях старой Вены, в гостиной чужого дома без хозяев; ее не удивишь лошадиной дозой снотворного с последующим романтическим пробуждением на берегу моря. Все это Александр проделывал с Фанфан, а с ТТ такие трюки не пройдут.
|
|
|
– …Честно говоря, я представить себе не мог, что тебе нравится Дженис Джоплин, – говорит Илья.
– Что, она слишком сложная для меня?
– Слишком другая.
Самое время рассказать Илье о заживо погребенной в блюзе. И поведать другую историю про Джен, юмористическую, где она, обдолбавшись героином, попыталась записать свои мысли на листках бумаги. Ничего, выносящего мозг и раздвигающего горизонты не получилось, а получилось «В соседней комнате что‑то воняет». Это забавно, три ха‑ха ! , это обязательно бы понравилось Илье. А Елизавете представился бы случай отделаться от ярлыка «югославский наив» – тем более что Югославии давно не существует. Но вся прелесть отношений с Ильей состоит в их безусловной и неутешительной честности. Будучи абсолютно честной, Елизавета пытается принять себя такой, какая она есть на самом деле. Не Кэтрин‑Зэтой Джонс, временно оказавшейся накрытой лавиной жиров и углеводов и терпеливо ожидающей спасателей; не подружкой мини‑олигарха; не гурманкой, роющейся в тарелке с мраморным окунем; не водилой суперкара, въезжающего в Кортину‑дʼАмпеццо со стороны Больцано. И даже не осевшей в центре Кельна аккордеонисткой, как мечтал Карлуша.
|
|
|
На самом деле Елизавета Гейнзе – не очень красивая и не очень стройная молодая девушка. Праздная мечтательница, выходящая на подмостки собственной судьбы лишь со словами «Кушать подано!» А других реплик никто для нее не написал.
Что еще?
У нее нет и никогда не было парня; ее не одолевали записками и звонками, не приставали на улицах и в метро с домашней заготовкой: «Девушка, у вас красивые глаза». Сам выход в мир и посещение общественных мест чреваты стрессом: Елизавета постоянно чувствует себя пехотинцем, попавшим под перекрестный огонь. Пули свистят рядом, канонада грохочет поблизости, и нет никаких гарантий, что шальной снаряд (с надписью «по толстой жабе !» на промасленном боку) не попадет в нее и не оторвет одну из конечностей, а то и половину туловища. Быстрее в укрытие, скорее в блиндаж!.. В блиндаже Елизавету ожидают пирожные эклер, печенье курабье и восточная сладость под интригующим названием «ойла союзная». Елизавета – безвольное существо и не в силах отказаться от сладкого! Тренажеры вызывают в ней уныние, скакалки и эспандеры – скуку, а одна лишь мысль о беге трусцой способна вогнать в длительный коматоз. С работой тоже не все просто. Обычно прозорливая Праматерь ошибается насчет Елизаветы, считая, что помогать по мере сил больным и немощным, – ее призвание. А ведь Елизавета внедрилась в жизнь стариков в надежде на снисхождение и лояльность с их стороны, никаких других причин не было.
|
|
|
Снисхождения и лояльности к ее несовершенствам – вот чего она жаждет, да‑аа…
Абсолютная честность до добра не доведет.
– Я терпеть не могу Дженис Джоплин. У меня от нее голова пухнет и в ушах свербит. И хочется, чтобы она заткнулась побыстрее. Но она очень нравится одному человеку, который очень нравится мне. Выходит, я должна полюбить Дженис, чтобы понять этого человека?
– Так ты влюблена? – осеняет Илью.
Ну вот, и Илья туда же!..
Дожив до весьма преклонных восемнадцати, она умудрилась ни разу не влюбиться. Мечты о гипотетических возлюбленных, конечно же, не в счет – они не требуют особенных усилий, как не требуют мужества и отваги. Все те, кто в разное время поражал воображение Елизаветы, имеют одну сходную черту: приблизиться к ним невозможно. Ни на суперкаре, которого нет; ни по беговой дорожке, от которой ее с души воротит; ни под покровом ночи (ночью Елизавета спит сладким сном). Они похожи на персонажи театра теней или на мишени на стрельбище. Самые дальние, выскакивающие прямо из‑под земли. Попробуй, попади в яблочко! Ни за что не попадешь.
|
|
|
Правда, Елизавета – отличный стрелок.
Однажды, во время посещения зимнего парка аттракционов, она показала класс в местном тире… Стоп‑стоп, не было никакого парка, и тира не было, все это – придумка Карлуши, грандиозная мистификация.
Такая же, как Елизаветины фантазии о почти что состоявшейся любви – в Гонконге, Марокко и закрытой частной клинике санаторного типа.
– Я не влюблена. И этот человек – женщина.
– Тебе очень нравится женщина? Да‑а… Не ожидал от тебя такой прыти, Онокуни.
– Это не то, что ты думаешь.
– Да ладно тебе оправдываться… Я‑то все понимаю.
Хорошо еще, что Илья не добавил – «как старый, заслуженный гей», иначе получилось бы совсем двусмысленно.
– Не тупи, пожалуйста. Она просто певица.
– Просто певица?
– Просто потрясная певица. От того, что она делает в музыке, у меня крышу сносит.
Праматерь в подобных случаях использует выражение «рвет колпак».
– Так она потрясная певица и ей нравится Дженис Джоплин? Хочешь, угадаю, кто? С трех попыток.
– Валяй.
– Но сначала вопрос. Этот продукт масскульта – местного разлива?
Каждое слово, заключенное в вопросе, оскорбительно само по себе и отстоит от ТТ на расстояние в тысячу световых лет.
– Она не масскульт. И она здесь, в России.
– Это существенно сужает круг поиска! Поехали! М‑м‑м… Пугачиха.
– Смешно.
– Тогда – дочка Пугачихи, забыл, как ее зовут.
– И я не помню, но оборжаться. У тебя осталась последняя попытка.
– Ну, не знаю… Все сложнее, чем я думал. И Дженис Джоплин сильно меня смущает. Хотя с другой стороны, и помогает тоже. Это ведь не ТТ ?..
Произнесенное вслух имя «просто потрясной певицы», ласкает Елизаветино ухо. Тем более что Илья произнес его совсем не так, как произносят Пирог с Шалимаром; те обычно подпускают истерические нотки и обличительно повышают голос в конце любой фразы, связанной с ТТ . Там же, в конце, стоит воткнутый в землю щит с надписью: «Poison! For external use only!» .[16] В случае с Ильей предупреждающая табличка выглядит не столь криминально, что‑то вроде «WET РАINТ!» .[17]
Безусловно, Илья относится к ТТ намного лучше, чем недалекие и косные Пирог с Шалимаром; и этому есть свое объяснение. Жизнь Ильи (прошлая, настоящая и будущая) исполнена страдания, он страшно одинок. И то, что Елизавета довольно часто и беспорядочно мельтешит у него перед глазами, ничего не меняет. ТТ же знает об одиночестве все, она умеет объяснять его, умеет классифицировать. Она знает о множестве других вещей (а если не знает, то догадывается) – так как после этого не относиться к ней превосходно? Vortrefflich, ausgezeichnet.
– …Бинго! А как ты догадался, что это она?
– Чего же тут догадываться… И так все ясно.
– А про Пугачиху и ее дочку ты сказал просто так?
– Конечно.
– И ты с самого начала знал, что это ТТ ?
– Конечно.
– Из‑за Дженис? Из‑за того, что она ей очень нравится?
– Из‑за Дженис. Но когда‑то она говорила о Дженис то же, что и ты. Про распухшую голову и про звон в ушах.
– Когда это она говорила?
– Не помню. Наверное, до того, как стала известной. Она много чего наговорила до того, как стала известной. И наделала тоже. Так что тебе совершенно необязательно любить Дженис, чтобы понять ТТ . И вообще не нужно никого любить, чтобы ее понять.
Опять Илья подсовывает ей ложную систему координат. Воспользовался ночью и туманом и быстренько сменил «WET РAINT!» на «DO NОТ FEED THE ANIMALS!» ,[18] – а зверь, конечно же, ТТ , странное, диковинное животное на манер броненосца. Ничего особенного Илья вроде не сказал, а неприятный осадок остался. Он как будто хочет упрекнуть ТТ в чем‑то недостойном и мутном. Как если бы она выдавала себя за новое воплощение трагической героини фильма «Без крыши, вне закона». Как же, как же – несчастная бродяжка идет по дороге, в кармане – ни сантима, пальцы скрючило от холода, под куртку задувает, и ни одна сволочь в радиусе двадцати лье не пустит ее на порог. А следом за ней, стараясь не попасть в кадр, ползет трейлер с личным поваром, личным массажистом, личным инструктором по йоге, двумя психоаналитиками, тремя парикмахершами, пятью адвокатами, контрактом со студией «Парамаунт» и сейфом с кучей бабла.
Она не та, за кого себя выдает, написано на боку трейлера.
Не та.
А не пошел бы ты подальше, Илья? Поезжайте на лыжах в п…ду, как выражается Праматерь.
– Меня прет от ее музыки. Это объективно хорошая музыка. Скажешь, нет?
– Объективно – да, – вынужден признать Илья.
– И слова. Она находит самые нужные. Те, что необходимы тебе здесь и сейчас. Скажешь, нет?
– Объективно – да.
– И вообще она – просто супер!
– Возможно.
– А на то, какой она там была когда‑то, мне насрать. Ты и сам когда‑то был другим. И тоже много чего наговорил и наделал. Разве не так?
– Так. Все так. Ты права.
Все же и в абсолютной честности есть свои преимущества.
…Больше они не говорили о ТТ .
Никогда, вплоть до смерти Ильи. Сначала Елизавета надеялась, что это произойдет в отдаленном будущем, потом – что этого не произойдет вообще. Ведь приспособился же он к своему нынешнему существованию, к своей худобе, к закупоренным окнам, к отсутствию медикаментов, способных хоть как‑то поддержать его разрушенную иммунную систему.
То, что особенно напрягает Елизавету: у Ильи часто идет носом кровь. Самая обычная, ярко‑красная, а не странная и вонючая, как она, идиотка, предполагала.
Стоит только Елизавете увидеть тонкий ручеек под носом у Ильи, как руки у нее начинают трястись, а лоб покрывается испариной. Пользы от соцработника Гейнзе в эти секунды немного, но Илья справляется сам: слегка запрокидывает голову и один за другим подносит к лицу бумажные платки. Минут пять Елизавета проводит в тягостном ожидании, закусив губы и малодушно зажмурив глаза. Она открывает их только после того, как Илья говорит:
– Кажется, все нормально.
Кажется, я сука. Ничтожная, трусливая тварь, отдается эхом в Елизаветиной голове. И, вздохнув, она идет выбрасывать испачканные платки в мусорное ведро.
По прошествии нескольких месяцев общения она знает об Илье не больше, чем узнала когда‑то давно от Праматери. Как бы ни пыталась Елизавета приблизиться к двери, ведущей в его прошлое, – она всегда оказывается закрытой. И не просто на допотопный и хлипкий английский замок – на несколько засовов и щеколд. А чтобы ни у кого не возникало соблазна подергать за ручку, она еще и опечатана, обклеена желтыми полицейскими лентами и обложена тонной взрывчатки, провода от которой тянутся к детонатору.
У адской машинки дежурит сам Илья, не ослабляя бдительность ни на секунду.
Будущего для Ильи по понятным причинам не существует, а в настоящем имеется лишь Елизавета с ее ничтожными страхами, бредовыми фантазиями, детской боязнью крови и вполне взрослым осознанием собственной никчемности.
Впрочем, Елизавета предпочитает другое слово – неприкаянность.
Это она, никто другой, бредет по пространству фильма «Без крыши, вне закона» – с карманами, в которых гуляет ветер, со скрюченными от холода пальцами. И ни одна сволочь не распахнет перед ней дверь своего жилища. А те прекрасные люди, что сделали бы это с готовностью, с радостью, и сами лишены крова… О‑о! Это ли не пример самой что ни на есть бредовой фантазии?
Scher dich zum Teufel,[19] Элизабэтиха!
С того самого дня, как Илья взял ее руки в свои, он ни разу не сказал ей «Пошла ты к черту!», хотя поводов было предостаточно. Самые невинные из них – Елизаветины благоглупости относительно мужчин.
– Мужчины – они какие?
– Разные.
– А им нравится целоваться?
– Если за этим следует сама знаешь что.
– А если не следует?
– Они сильно расстраиваются.
– А бриться им не надоедает?
– Надоедает, но бриться все равно приходится.
– А если не бриться?
– Тогда отрастает борода.
– А подмышки они бреют?
– Экстремалы бреют.
– А почему мужчины иногда спят со шлюхами?
– Мужчины спят со шлюхами всегда, как только появляется возможность.
– А ты спал со шлюхами?
– Без комментариев.
– А чем отличается шлюха‑мужчина от шлюхи‑женщины?
– Шлюха‑мужчина всегда дороже.
– А из меня получилась бы шлюха?
– Нет.
– Почему? Потому что я страшилище?
– Нет.
– Тогда почему?
– Потому что ты припрешься к клиенту не одна, а с Венсаном Пересом в роли Александра. И еще с десятком персонажей из своей глупой головы. А такая групповуха никому не понравится, уж поверь.
– По‑моему, ты очень пошлый человек.
Тут самое время сказать «Пошла ты к черту!», но Илья не делает этого. Илья – такой же мудрый, как Праматерь Всего Сущего. И такой же бессистемный и не слишком образованный. Получить из его рук внятный эскиз картины мира невозможно. А если он все‑таки расщедрится и подбросит тебе что‑то вроде наброска, то на расшифровку бледных линий уйдут недели и даже месяцы. Такого количества времени у Елизаветы нет. Но есть масса догадок по поводу Ильи. Наверное, он много где успел побывать до того, как его скрутила болезнь, но озвучено лишь одно название, и то случайно – Кортина‑дʼАмпеццо. Наверное, он много с кем успел пообщаться, но ни одного имени так и не было произнесено. Илья не рассказывает никаких историй – ни придуманных, ни имевших место на самом деле. Странствия, в которых эти истории могли произойти, закончены для него навсегда. Елизавета старается не думать об этом, но когда все же думает, то на глаза наворачиваются слезы. Илья – очень хороший и очень несчастный, и, конечно, он заслуживает совсем другого человека рядом с собой.
– Я скучная, да?
– Ты, конечно, не Луи де Фюнес, но я видел и поскучнее.
– Мне бы хотелось тебя развеселить…
– Тогда раздевайся.
– Как это – «раздевайся»?
– Обыкновенно. До трусов. И я сразу развеселюсь.
– Нет, ты все‑таки пошлый!..
Иногда Елизавету посещает печальная мысль: ему совершенно все равно, останется ли хоть какая‑то память о нем после смерти. Но и вспоминать особенно некому, нельзя же относиться всерьез к сидящей на полу у кресла толстой жабе . А других живых существ поблизости нет. Вот бы найти кого‑то из прошлой жизни Ильи – того, кому он был дорог и кто был дорог ему!.. Однажды она даже завела разговор об этом, но не с Ильей, а с Праматерью. Был первый по настоящему теплый весенний день, и они сидели в сквере с ласковым названием Матвеевский садик. Праматерь щурилась от солнца, курила по обыкновению одну сигарету за другой и перебирала кучу счетов, рецептов и справок.
– Куда ж она запропастилась, сволота… – последнее, очевидно, относилось к какой‑то неуловимой бумажке, затерявшейся среди других бумажек.
– Это неправильно, что он один, – сказала Елизавета, глядя на играющих в отдалении детей, на молодую мамашу с коляской и на собаку редкой породы акита‑ину с пластиковой бутылкой в зубах.
– А у нас все по одному… Ты кого конкретно в виду имеешь?
– Илью.
– Уже снизошел до тебя? Разговаривает?
– Дело не в этом, а в том, что он не должен быть один.
– Ну так дай объявление в службу знакомств от его имени. Так мол и так, пидорас без жэпэ и вэпэ ищет спутника жизни. Согласен на переезд.
– Ну почему ты такая, почему?
– Какая?
– Ты ведь так не думаешь… Ты ведь тоже переживаешь за него…
– Нет. Отпереживалась уже. Теперь ты за него переживай.
– Я бы хотела найти кого‑нибудь из его прошлого. Того, кто его любил…
– Мартышкин труд, нах, – неожиданно резко сказала Праматерь. – И время тратить не стоит.
– Я готова потратить.
– Тогда потрать это херово время на него самого. А тех, кто его любил… типа… Их и искать не надо. Все здесь. Только он им не нужен. И они ему не нужны.
– Но кто‑то же ему нужен?
– Методом исключения выходит, что ты.
– Это неправильно…
– Это жизнь.
Праматерь уже говорила ей это – на Карлушиных похоронах. Тогда Елизавета подумала: даже самые жестокие банальности в ее устах звучат успокаивающе. Но теперь Праматерь не ограничилась одной банальностью и тут же выдала другую.
– Просто будь рядом с ним, когда он совсем соберется уйти. Он этого не забудет. И ты не забудешь. Вот и вырастет бобовое дерево до небес. И ему не будет одиноко там. А тебе – здесь… Да где же эта гребаная бумажка?..
Бобовое дерево.
Оно совсем не похоже на то генеалогическое древо семейства Гейнзе, что когда‑то рисовалось беспокойному воображению Елизаветы. Теперь уже окончательно ясно – генеалогического древа с развешанными на нем муляжами сладкой жизни и восковыми фигурками венценосных родственников никогда не существовало. Возможно, не существует и наскоро сочиненного Праматерью бобового. Но все же оно очень симпатичное. Упругий ствол и упругие зеленые побеги на нем. И как только слабый Илья сможет забраться наверх по гладкой, отполированной коре?
А ему и не надо никуда забираться.
Дерево предназначено совсем не для этого.
Оно – самое высокое дерево на Земле и упирается прямо в небо. Елизавета сможет увидеть его отовсюду, где бы ни была. И подбежит к нему, и запрокинет голову. И (если день будет ясным), она обязательно разглядит Илью – там, наверху. Илья помашет ей рукой, что будет означать: «я ничего не забыл и потому мне не одиноко здесь». Елизавета тоже помашет Илье: «и я ничего не забыла, и потому мне не одиноко здесь»…
нет – она пошлет Илье воздушный поцелуй…
нет – она сдунет поцелуй с ладони, как сдувают пылинку…
нет – она прижмет руки к груди, а потом широко их распахнет…
О‑о! .. Это ли не пример самой что ни на есть бредовой фантазии?
Илья первый над ней посмеялся, если бы заново научился смеяться. Но вряд ли такое вообще возможно. И жаль, что она никогда не увидит его улыбки.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 126; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!