Время и место сочинения песен «Старшей Эдды»

⇐ ПредыдущаяСтр 17 из 20Следующая ⇒

Нетрудно датировать рукопись. Так, бесспорно, что рукопись «Старшей Эдды» относится ко второй половине XIII в. В некоторых случаях можно датировать сказание: если в нем прощупывается историческая основа, то эта основа – верхний предел возникновения дано сказания. Так, для возникновения сказания о Ёрмунрекке (см. «Речи Хамдира») верхний предел – смерть остготского короля Эрманариха (375 г.) Гораздо труднее датировать песнь, которая до записи бытовала в устной традиции.

История попыток датировать песни «Старшей Эдды» – это целая эпопея. Все ученые, занимавшиеся песнями «Старшей Эдды», – а ими занимались в течение последнего века сотни ученых, – пытались их датировать. Огромное количество изобретательности и труда было затрачено многочисленными исследователями. Вся история филологической науки за последние сто лет, с ее успехами и разочарованиями, отразилась в их противоречивых доказательствах. Неудивительно поэтому, что в работах, посвященных «Старшей Эдде», всегда есть раздел, в котором рассказывается история этих попыток. Но характерно, что в последнее время рассмотрение песен «Старшей Эдды» предпочитают не начинать таким разделом, а заканчивать: слишком уж мало определенного оказывается там, и слишком уж много приходится говорить об иллюзиях, предрассудках и напрасно затраченном труде.

До 70‑х годов XIX века было принято считать, что, поскольку песни «Старшей Эдды» – это безличное творчество, отражающее язычество, они должны быть древнее поэзии личной, т. е. поэзии скальдов (а древнейшие сохранившиеся скальдические стихи датируются первой половиной IX в.), и относиться к глубочайшей языческой древности. Песни «Старшей Эдды» датировали поэтому примерно V–VIII вв. – периодом, предшествовавшим заселению Исландии и выделению отдельных скандинавских народностей. Датский филолог Эдвин Ессен первым высказал сомнение в правильности такой датировки песен. В 70‑х годах XIX в., главным образом, благодаря работам Суфюса Бюгге, романтическое представление о древности песен «Старшей Эдды» было подорвано. Наступила реакция против представления об их древности, безличности и безыскусности. Господствующим стало мнение, что они не древнее начала эпохи викингов (ок. 800 г.), а значит, и поэзии скальдов. Это мнение господствует и до сих пор, хотя в последние десятилетия некоторые ученые допускали возможность большей древности отдельных песен (до VI в.) Вопрос, где именно в промежутке между IX и XIII вв. возникли те или иные песни «Старшей Эдды», остается спорным (хотя некоторым ученым казалось, что им удалось установить древность тех или иных песен с точностью до одного десятилетия!) В отношении древности отдельных песен колебания достигают трех‑четырех веков. Так, «Речи Хамдира» Поске датировал VIII в., Йонссон – X в., Могк – XI в., Хойслер – XII в., Неккель – XIII в., и т. д. и т. п. Никакого абсолютного и общепризнанного критерия древности песен так и не было найдено, и сама возможность их датировки остается недоказанной.

Раз не известно, когда песни возникли, то не известно, и где они возникли. Если они появились до конца IX в., когда началось заселение Исландии, то, следовательно, они созданы не в Исландии. Но они могли быть занесены в Исландию и после ее заселения: язык в Исландии и Норвегии был еще в XIII в. почти одинаков, а до IX в. он был почти одинаков по всей Скандинавии. Датчанин Ессен считал, что все песни «Старшей Эдды» возникли в Исландии, но исландец Йонссон доказывал, что большинство их возникло в Норвегии, некоторые – в норвежской колонии в Гренландии и только две – в Исландии. а норвежец С.Бюгге (и до него исландец Г.Вигфуссон) считал, что они возникли в норвежских колониях на Британских островах, и т. д. По‑разному определяли и место возникновения различных песен. Где возникли «Гренландские Речи Атли»? В Гренландии, Норвегии или Исландии? Где появилась «Песнь о Риге»? В Исландии, Дании, Норвегии или на Британских островах? Аналогичные вопросы вставали и по поводу многих других песен, как об этом рассказывается в наших комментариях к ним. Все предположения о месте возникновения песен «Старшей Эдды» спорны. Но ясно, что они бытовали в Исландии и были записаны там.

В последней четверти XIX в., когда процветало изучение звуковых изменений в языке и господствовала вера в непогрешимость законов этих изменений, считалось, что эти законы могут дать абсолютный критерий древности песен «Старшей Эдды». В частности, сложилось представление, что ни одна из этих песен не может быть древнее отпадения безударных гласных в скандинавских языках, т. е. начала IX в., как тогда датировалось это звуковое изменение. Считалось, что в строках песен «Эдды» оказалось бы слишком много слогов, если бы в них были подставлены формы, существовавшие в языке до отпадения безударных гласных. Другими словами, метрическая форма песен, как полагали, свидетельствует о том, что они возникли после отпадения безударных гласных. Однако в ХХ в. были найдены рунические надписи, которые поколебали датировку отпадения безударных гласных в скандинавских языках. Выяснилось, что оно могло произойти задолго до IX в. С другой стороны, изменилось представление о метрической форме песен, и некоторые ученые (Э.Нурен, Эккель, Поске) стали сомневаться в том, что форма исключает возможность их возникновения до отпадения безударных гласных.

Многие считали, что стиль песни, особенности фразеологии могут быть критерием ее древности. Так, Ессен утверждал, что древности песен «Старшей Эдды» противоречит их стилистическая «непримитивность», наличие кеннингов – фигур, характерных для такой вычурной поэзии, как поэзия скальдов. Однако стилистическая традиция поэзии скальдов известна с IX в., и, по‑видимому, уже тогда она давно сложилась. Естественно, что раз поэзия скальдов и эддическая поэзия бытовали одновременно в одном обществе, они не могли не взаимодействовать друг с другом. Ессен считается великим разрушителем предрассудков в скандинавской филологии, но он сам был под властью того предрассудка, что стиль поэзии тем проще, чем она древнее. Это опровергается существованием поэзии скальдов, которая, несмотря на свою архаичность, более вычурна, чем любая позднейшая поэзия.

Многие считали возможным датировать песни «Старшей Эдды» на основании словесных совпадений между данной песнью и скальдическим произведением, время сочинения которого точно известно (а надо сказать, что время возникновения подавляющего большинства произведений скальдов точно известно). Например, в произведении скальда Арнора Тордарссона, сочиненном им около 1065 г., есть словесное совпадение с «Прорицанием вёльвы». Не значит ли это, что Арнор испытал влияние названной песни, которая, следовательно, возникла непосредственно перед 1065 г.? В произведении скальда Гисля Иллюгассона, сочиненном им в начале XII в., есть словесные совпадения с «Первой Песнью о Хельги». Не значит ли это, что последняя возникла не позднее 1100 г.? Такого рода совпадения можно толковать по меньшей мере трояко: 1) скальд заимствовал из песни «Старшей Эдды» – и, следовательно, данная песня возникла до того, как было сочинено произведение скальда; 2) автор песни «Старшей Эдды» заимствовал из произведения скальда – и, следовательно, данная песня была сочинена после произведения скальда; 3) совпадающее место имеет общий не сохранившийся источник – и, следовательно, никакого вывода сделать нельзя. Кроме того, – и это особенно существенно, – нет никакой гарантии в том, что данное место исконно в песни «Старшей Эдды».

Один из самых живучих предрассудков, распространенных среди исследователей «Старшей Эдды», заключается в том, что сочинение и хранение песни в устной традиции представляется протекающим в условиях авторского самосознания и авторского права, характерных для нашего времени. Представление это – реакция против романтического понимания древней поэзии как непосредственного выражения «народной души». Но трудно сказать, какое понимание древней поэзии ошибочнее: романтическое или позитивистски‑модернизаторское. Из того факта, что песни «Старшей Эдды» не похожи на фольклор позднейших эпох и что в отдельных песнях есть своеобразие манеры, делается вывод о невозможности подновления и новотворчества. Неоспоримым, однако, остается то, что песни «Старшей Эдды» – в противоположность стихам скальдов – никогда не приписывались определенным авторам. Песни эти, конечно, не были «фольклором» в современном смысле, поскольку в обществе, в котором они возникли, само противопоставление «фольклора» «литературе» было другим, менее отчетливым и резким, чем в позднейшие эпохи. Но могло ли в произведениях, бытующих в устной традиции в условиях неосознанного авторства, не происходить подновления старого, отбрасывания изжитого и добавления нового?

бесспорно, что народная баллада – более поздний вид поэтического творчества, чем героические песни. Но отдельные совпадения со стилем баллад в эддической традиции тоже не являются доказательством позднего происхождения той или иной песни в целом. По‑видимому, влияние народных баллад дало себя знать в Исландии, еще когда песни «Старшей Эдды» бытовали в устной традиции. поэтому естественно, что эти песни могли подвергнуться известной модернизации в соответствии с новыми поэтическими веяниями. Однако стилистическое сходство с балладами, обнаруживаемое в некоторых героических песнях «Старшей Эдды», едва ли следует объяснять, (как это сделал немецкий ученый Вольфганг Мор) тем, что эти песни представляют собой перевод с датских и нижненемецких баллад. Существование датских и нижненемецких баллад, послуживших прообразами для песен «Старшей Эдды», гипотетично. Между тем наличие специфически исландского в этих песнях, (прежде всего – аллитерационный стих, давно изжитый на континенте), противоречит возможности их «перевода».

Согласно исследованиям другого немецкого ученого, Ханса Куна, есть известные ритмические сходства между героическими песнями «Старшей Эдды» на сюжеты южногерманских сказаний и немецкой аллитерационной поэзией (от которой, однако, почти ничего не сохранилось). Кун объясняет эти сходства тем, что соответствующие песни «Старшей Эдды» были якобы переведены с гипотетических немецких оригиналов, проникших в Скандинавию, как он предполагает, двумя волнами – во второй половине IX в. и в начале XII в. – вместе с самими южногерманскими сказаниями. Кун находит известные ритмические сходства между остальными песнями «Старшей Эдды» и английским аллитерационным эпосом. Но в этом случае он не предполагает «перевода» (с гипотетических английских оригиналов на исландский или наоборот).

Тенденция к тому, чтобы тем или иным способом урезать долю Исландии в создании «Старшей Эдды» в пользу южногерманского (немецкого) творчества всегда была сильна в германской науке. Впрочем, и скандинавские исследователи бывали подчас не свободны от националистического предрассудка. Еще Ессен в своей знаменитой статье иронизировал по поводу того, что не только немцы стремятся преувеличить общегерманское в «Старшей Эдде» и таким образом перетянуть ее к себе в Германию, но и датчане и шведы стремятся преувеличить общескандинавское в ней, перетягивая ее к себе на юг или восток Скандинавии, а норвежцы пытаются преувеличить в ней западно‑скандинавское или специфически норвежское. Правда, аллитерационная поэзия, существовавшая в Скандинавии вне Исландии и совсем не сохранившаяся, должна быть гораздо ближе по языку к «Старшей Эдде», чем немецкая аллитерационная поэзия, но все же и она не была исландской.

К датировке песен «Старшей Эдды» применялись и данные археологии – науки, получившей большое развитие в Швеции. Шведский археолог Биргер Нерман датирует песни «Старшей Эдды» по предметам, упоминаемым в этих песнях и известным по археологическим находкам: стеклянным кубкам, мечам с кольцом в рукояти, щитам с золотым ободом и т. д. Поскольку эти предметы не встречаются позднее эпохи «переселения народов», Нерман соответственно датирует песни, в которых эти предметы упоминаются. При такой датировке (V–VII вв.) песни, естественно, оказываются уже не исландскими, а общескандинавскими и, может быть, даже шведскими. Но филологов не убеждают такие датировки: упоминаемые в песни предметы могут быть поэтической традицией, не менее древней, чем сами сказания. Древние предметы могут упоминаться в песнях, которые в той форме, в какой они сохранились, совсем не являются древними.

К датировке песен «Старшей Эдды» применялся и культурно‑исторический критерий. делались попытки найти в песни отражение «мировоззрения эпохи» и таким образом определить, была ли данная песнь сочинена до введения христианства в Исландии (1000 г.) или после. Однако к каким‑либо бесспорным результатам в этой области не удалось прийти. Трактовка языческих богов и мифов в мифологических песнях обычно может быть различно истолкована. В частности, комическая трактовка языческих богов может считаться и фамильярностью верующего язычника, и пренебрежением новообращенного христианина, и отсутствием какой‑либо религиозной тенденции (см. комментарии к «Песни о Харбарде» и «Перебранке Локи»). Наличие или отсутствие следов влияния христианства тоже не доказательно. Христианство могло иметь известное влияние в Исландии и до 1000 г. Несмотря на то, что в «Прорицании вёльвы» есть бесспорные следы влияния христианства, подавляющее большинство исследователей относит эту песнь к языческой эпохе. Напротив, хотя в «Песни о Трюме» нет никаких следов влияния христианства, в последнее время принято считать, что эта песнь возникла лет через двести после введения новой религии в Исландии. «Мировоззрение эпохи» вообще трудно уловить в песнях «Старшей Эдды».

Применялся к датировке песен «Старшей Эдды» и сравнительно‑типологический критерий. Наибольшей известностью пользовалась разработанная Хойслером сравнительно‑типологическая классификация песен (см. выше). О недостатках этой классификации в отношении героических песен уже было сказано ранее. Остается только сказать о том, как Хойслер датировал мифологические песни. Большую их часть он считал «ученой поэзией», т. е. произведениями собирателей древностей и эстетов‑архаизаторов, которые в XI–XIII вв. подражали древним языческим формам в порядке своего рода филологической игры. Таким образом, Хойслер, с одной стороны, приписывал людям средневековья современный эстетизм и современное архаизаторство. С другой стороны, он находился под властью предрассудка, который всегда был очень распространен среди исследователей древней поэзии: чем «лучше» произведение, чем оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, тем оно должно быть древнее, и наоборот – чем меньше оно больше удовлетворяет эстетическим требованиям исследователя, в частности, чем больше в нем мифологических и генеалогических сведений и вообще «учености», тем оно должно быть более эпигонским, более поздним. Между тем в действительности дело может обстоять как раз наоборот: чем древнее произведение, тем оно может оказаться дальше от эстетических требований исследователя, «хуже» с его точки зрения. Предрассудок «чем лучше, тем древнее» (или «чем хуже, тем позднее») разоблачается историей датировки «Песни о Трюме». Эта песнь долго считалась древнейшей в «Эдде» потому, что казалась «лучше» остальных. Но теперь очевидно, что она казалась «лучше» благодаря ее близости к балладе, т. е. преобладанию признаков, характерных для поздних песен!

По мере того как критерии датировки песен «Старшей Эдды» оказывались несостоятельными, рушились один за другим и различные предрассудки, связанные с этими песнями. Основное значение попыток датировать эти песни в том и заключалось, что благодаря им наука постепенно освобождалась от ложных представлений. Предрассудком оказывается и вера в то, что можно датировать песни, бытовавшие в устной традиции в условиях неосознанного авторства и, следовательно, текучести текста.

Хотя не подлежит сомнению, что песни «Старшей Эдды» содержат в себе много элементов (и в языке, и в стиле, и в сюжетах, и в идеологии) гораздо более древних, чем время их записи, единственной твердой датой в отношении этих песен остается все же время их записи, т. е. XIII в. Это был век во многом знаменательный для Исландии: век необычайного, единственного в своем роде расцвета письменности, век, в течение которого были записаны или написаны все те произведения, которые составляют славу и гордость исландского народа. но это время жестоких междоусобиц, крушения народовластия и подчинения иноземному владычеству.

Впрочем, недавно было поставлено под сомнение и то, что песни «Старшей Эдды» были записаны в Исландии. Видный норвежский лингвист и палеограф Д. А. Сейп в ряде работ утверждает, что рукописи «Старшей Эдды» восходят к норвежским оригиналам XII в. Если бы это оказалось верным, историю древнескандинавской литературы пришлось бы создавать заново. Но другие исследователи (не норвежцы) считают, что норвегизмы в рукописях «Старшей Эдды» могут быть объяснены общим влиянием норвежской письменности на исландскую, а может быть, являются исландизмами в такой же мере, как норвегизмами. Поскольку исландские рукописи исследованы меньше, чем норвежские, пока нельзя окончательно решить, прав ли Сейп или нет. Таким образом, новые трудности осложняют решение вопроса о времени и месте возникновения песен «Старшей Эдды».

Комментарии

Перевод большей части песен сделан нами по изданию: Eddadigte udgivet af Jon Helgason, 1–3, Kobenhavn, 1952–1954 (= Nordisk filologi, Tekster og laereboger til universitetsburg, Serie A: Tekster, 4, 7–8). Героические песни, начиная с «Отрывка Песни о Сигурде», переведены по изданию: Edda, Die Lieder der Codex Regius nebst verwandten Denkmalern herausgegeben von Gustav Neckel, 1, Text, Heidelberg, 1914. «Песнь валькирий» и «Песнь о Хлёде» переведены по изданию: Anglo‑Saxon and Norse poems edited and translated by N.Kershaw, Cambridge, 1922.

Ниже приводятся краткие сведения по отдельным песням, а также примечания к отдельным именам и выражениям в этих песнях. Примечания не даются к таким широко известным именам и названиям, как Один, Тор, конунг, ярл и т. д., а также к именам, о значении которых ничего или почти ничего не известно (таких имен в «Старшей Эдде» очень много).

Прорицание вёльвы

«Прорицание вёльвы» – самая знаменитая из песен «Старшей Эдды». По общему мнению, эта песнь – одно из величайших произведений средневековья. Она содержит грандиозную и проникнутую напряженным драматизмом картину истории мира от сотворения и золотого века (т. е. того, что вёльва «помнит» или «видела») до его трагического конца – так называемой «гибели богов» – и второго рождения, которое должно быть торжеством мира и справедливости (т. е. того, что вёльва «видит»). Песнь отличается исключительным лаконизмом и большой ритмической и стилистической выразительностью и стройностью композиции. Она внутренне связана тремя рефренами («тогда сели боги…», «довольно ль вам этого?» и «Гарм лает громко…»), которые повторяются через неравные промежутки, чередуясь друг с другом. Песнь не только представляет собой богатейшую и единственную в своем роде сокровищницу мифологических сведений, но содержит и собственную морально‑философскую концепцию: в мифологических образах трактуются проблемы возникновения зла в мире, борьбы добра и зла и искупления зла. В этом отношении «Прорицание вёльвы» стоит особняком среди мифологических песен «Старшей Эдды», которым чужды морально‑философские проблемы, и перекликается с ее героическими песнями, для большинства которых характерна трагическая концепция судьбы героя.

Песнь сохранилась не только в основной рукописи (Codex Regius 2365), но также в одной рукописи середины XIV в. (Hauksbok, AM 544) и частично в «Младшей Эдде», которая в свою очередь сохранилась в четырех рукописях (Codex Regius 2367, начала XIV в.; Codex Wormianus, середины XIV в., Codex Trajectinus, конца XVI в., Codex Upsaliensis, ок. 1300 г.) Тексты песни в этих рукописях значительно расходятся. По‑видимому, уже в устной традиции существовали разные варианты. Строф 34, 54 и 65 в основной рукописи нет. В ней много неясностей, намеков, противоречий и скачков в повествовании. Исследователи неоднократно пытались восстановить первоначальную форму песни путем сокращений и перестановок. Последняя из таких попыток (H.Schneider. Eine Uredda. Halle, 1948) не убедительнее, чем более ранние попытки Мюлленхоффа, Неккеля и других. «Прорицание вёльвы» – вообще самая трудная и спорная из песен «Старшей Эдды»…

Всего больше споров вызывало отношение «Прорицания вёльвы» к христианству, а также место и время ее возникновения. Большинство исследователей склоняются сейчас к тому, что песнь эта возникла в Исландии в эпоху, переломную между язычеством и христианством, а именно во второй половине или конце Х в., и что она в основном языческая, хотя возможно, что некоторые ее элементы – такие, как идея вины и наказания, осуждение жажды золота, признание женщины виновницей всех бед, – неосознанно заимствованы из христианской религии. Так, по Нордалю, песня проникнута идеей наказания за нарушение клятв, вызванное жаждой золота, и в песне отразилась вера в то, что конец мира наступит в 1000 г. (такая вера была тогда распространена в католической Европе). В свое время сенсацией была работа Банга, который доказывал, что источником «Прорицания вёльвы» послужили античные «Сивиллины книги». Еще дальше в отрицании оригинальности песни пошел Бюгге в своей знаменитой работе о происхождении скандинавских мифов и героических сказаний (1881–1889). Теорию Бюгге опроверг Мюлленхофф (1883), который датировал «Прорицание вёльвы» IX в. Противником Бюгге был также Йонссон, который считал, что песнь возникла около 935 г. в Норвегии и была своего рода мобилизацией языческой мифологии для борьбы с вторгающимся христианством. Между тем, по Хойслеру, песнь возникла в середине XI в. в Исландии и ее автор был представителем христианского духовенства, которого интересовало язычество только как поэта и любителя древности. Место возникновения песни относили и в скандинавские колонии на Британских островах (Банг, Бюгге), и в Швецию, и даже в Южную Европу. С чисто археологической точки зрения песнь была недавно датирована VII в.

Обращение в начале песни («Внимайте мне…») похоже на начало многих скальдических хвалебных песен, с которыми «Прорицание вёльвы» сближает рефрен, или «стев». Но стиль «Прорицания» несравненно проще, чем стиль поэзии скальдов. Нордаль высказывал предположение, что автором песни мог быть скальд Вёлю‑Стейн.

Заглавие песни есть только в рукописях «Младшей Эдды». Непоследовательность в нумерации строф отражает перестановку в издании С.Бюгге.

Речи Высокого

Эта самая длинная из песен «Старшей Эдды» явно представляет собой конгломерат из элементов разного характера и разного происхождения. Единственное, что объединяет «Речи Высокого», – это «гномический» размер. Но даже и в этом отношении в «Речах Высокого» нет полного единства: строфы 73, 81–83, 85–87 и 89–90 – в эпическом размере. По общему мнению, «Речи Высокого» состоят по меньшей мере из шести частей.

1. Строфы 1‑95 и 103. Эта часть представляет собой собрание строф, содержание которых – правила житейской мудрости. В силу своего содержания строфы эти, естественно, не образуют стройного целого. Возможно, что в устной традиции они бытовали изолированно или небольшими группами. Впрочем, строфы эти кое‑где связаны содержанием (например, в самом начале, где сказано о госте, или там, где говорится о жизненных ценностях, строфы 68–77), а кое‑где – словесной формой (например, там, где повторяется строчка «муж неразумный», – строфы 24–27). Стиль всей этой части – это стиль пословиц и поговорок. Он прост, точен и лапидарен. Некоторые строфы в этой части представляют собой развернутые пословицы, а иные – цепочку пословиц, объединенных каким‑то «общим знаменателем» (строфы 81–90). Многие строчки из этой части и сейчас живут в Исландии как пословицы или поговорки. Едва ли название «Речи Высокого» (т. е. речи Одина) относится к этой части: «я», которое кое‑где появляется здесь, не проявляет ничего характерного для Одина.

Мораль, представленная в этих строфах, прозаична и утилитарна, а подчас даже эгоистична и цинична. Особенно рекомендуются в них осторожность и недоверие, настойчиво осуждаются глупость, доверчивость, болтливость. По мнению одних исследователей, это мораль простого земледельца, интересы которого ограничены его повседневными потребностями. По мнению других – это мораль викинга, много видавшего, свободного от предрассудков и полагающегося только на себя. Во всяком случае, по общему мнению, в этой части нет никаких следов влияния христианства. Впрочем, нет в ней также и упоминаний языческих богов или мифов, веры в магию или силу судьбы. В некоторых из строф проглядывают черты природы (норвежской, а не исландской). Обычно считается, что эта часть – древнейший слой в «Старшей Эдде».

2. Строфы 96‑102. Строфы 84 и 91–95 образуют как бы переход к рассказу Одина о том, как его обманула одна женщина – дочь (или жена?) некоего Биллинга. История эта приводится в песни как пример неверности и коварности женщины и обычно считается подражанием европейским фабльо, или шванкам на такие же темы. Никакой мифологической основы здесь, по‑видимому, нет. возник этот рассказ, вероятно, уже в христианскую эпоху.

3. Строфы 104–110. В этой части Один рассказывает о том, как он соблазнил Гуннлёд, дочь великана Суттунга, благодаря чему добыл мед поэзии. Хотя эта часть по тону похожа на предыдущую, она имеет несомненную мифологическую основу. Миф о том, как Один добыл мед поэзии, подробно рассказывается в «Младшей Эдде».

4. Строфы 112–137. Эта часть представляет собой ряд жизненных советов, которые «я» (но едва ли Один) дает некоему Лоддфафниру. Повторяющееся в начале каждой строфы обращение («Советы мои, Лоддфафнир, слушай» и т. д.) придает будничным по содержанию мыслям торжественность. Советы эти более дидактичны, чем правила житейской мудрости в первой части «Речей Высокого». Предполагают, что они представляют собой переработку каких‑то более древних гномических строф.

5. Строфа 138–145. Эта часть состоит из рассказа Одина о том, как он принес самого себя в жертву, повесившись на мировом древе, чтобы обрести знание рун, и нескольких строф о рунах и жертвоприношениях. По‑видимому, это фрагменты культовой языческой поэзии. Возможно, что эти строфы произносил жрец. Торжественный и темный язык этих фрагментов отличает их от остальных строф в «Речах Высокого».

6. Строфы 111 и 146–164. Эта часть представляет собой перечень восемнадцати различных заклинаний, произносимых Одином. Хотя здесь приводятся не сами заклинания, а только их нумерованный перечень, – вероятно, и эта часть восходит к языческой эпохе.

Попытки восстановить первоначальную форму «Речей Высокого» путем перестановок и сокращений не дали убедительных результатов.

Речи Вафтруднира

Сюжет этой песни – состязание в мудрости, в котором побежденный расплачивается жизнью. Участники состязания – Один и великан Вафтруднир. Вся песнь (за исключением одной строфы) состоит из вопросов и ответов и содержит большое количество разнообразных мифологических сведений о возникновении мира, его устройстве и его будущей гибели. Таким образом, «Речи Вафтруднира» как бы дополняют «Прорицание вёльвы». Состязание кончается поражением Вафтруднира. Однако в песни нет никакого драматизма. Основное в ней – это сообщаемые в ответах мифологические имена и сведения, а не судьба великана. Песнь стройна и симметрична по композиции. Вопросы и ответы в правильных шестистрочных строфах объединяются в группы в повторяющихся числовых соотношениях.

Споры вызвало отношение песни к язычеству. В последнее время господствует мнение, что она возникла в языческую эпоху (в Х в.) Сюжет песни имеет много фольклорных параллелей, а сама ее форма, по‑видимому, отражает обучение учеников жрецом и восходит к ритуальному диалогу, в котором симметричность вопросов и ответов и их нумерация («дай первый ответ», «второй дай ответ» и т. п.) являются мнемотехническими приемами. Совершенно иначе воспринимал эту песнь Хойслер (а до него Ессен): он считал, что она возникла в христианскую эпоху и была созданием какого‑то собирателя древностей, предшественника Снорри Стурлусона. Христианская вера якобы потому и терпела подобные песни, что в них не было никакого «практического» язычества. Однако каких‑либо явных следов влияния христианства в песне тоже нет.

Фрагмент песни сохранился также в рукописи АМ 748, а несколько строк – в «Младшей Эдде».

Речи Гримнира

Эта песнь имеет то общее с предшествующей, что ее основное содержание – различные мифологические сведения, сообщение которых мотивируется в обрамляющем рассказе. Но только здесь обрамление – в прозе, а основная часть состоит не из вопросов и ответов, а из монолога Одина (Гримнира). Обрамляющий рассказ о двух братьях известен также из «Истории лангобардов» Павла Диакона (VIII в.) и имеет параллели в «Илиаде» и в сказках разных народов. Мифологические сведения, сообщаемые в основной части, очень разнообразны: здесь и перечень жилищ богов, и описание Вальхаллы и ее обитателей, и перечень рек, и перечень коней асов, и описание ясеня Иггдрасиль и его обитателей, и сведения о сотворении мира, и перечень имен Одина. Очевидной внутренней связи, да и связи с обрамляющим рассказом, во всем этом материале как будто нет, и это доставило много хлопот толкователям. Песнь и в метрическом отношении не единообразна. Делались попытки восстановить песнь в ее «первоначальной цельности» и с этой целью устранялись как интерполяции все строфы, не имеющие отношения к основной фабуле (до сорока строф из сохранившихся пятидесяти четырех!) М.Ульсен был первым, кто истолковал «Речи Гримнира» как единое целое в том виде, в каком песнь сохранилась. Мифологические сведения, сообщаемые Одином, он посчитал галлюцинациями, вызванными пыткой, а перечни имен – заклинаниями. Таким образом, ситуация оказывается близкой к камланию шаманов (см. прим. 115 к «Речам Высокого»). Фрис признает, что в «Речах Гримнира» строфы с мифологическими сведениями и перечнями имен играли важную (магическую) роль, но он устанавливает в песне переплетение двух первоначально самостоятельных фабул. Крапп связывал рассказ, обрамляющий песнь, с обычаем сжигать колдунов и ведьм и соответствующим бродячим сюжетом.

Песнь обычно относят к концу языческой эпохи. Впрочем, Хойслер истолковал ее как и «Речи Вафтруднира» (см. комментарий к этой песни), т. е. в качестве создания христианской эпохи.

Песнь сохранилась также в рукописи АМ 748, а треть ее – в «Младшей Эдде». Непоследовательность в нумерации строф 23–24 отражает перестановку в издании С. Бюгге.

Поездка Скирнира

Сюжет песни – история любви бога Фрейра к Герд, дочери великана Гюмира. Песнь отличается лиризмом и законченностью формы. В ней много действия, хотя повествовательных стихов нет совсем: она вся состоит из речей персонажей, а именно речей Скади (матери Фрейра), Скирнира (его слуги), Фрейра, пастуха, Герд и ее служанки. М.Ульсен доказывал, что «Поездка Скирнира» – это культовая языческая песнь, которая исполнялась во время весеннего праздника соединения бога солнца с богиней земли. Имя Герд он истолковывал, как огороженное поле. Берта Филлпоттс шла еще дальше: она утверждала, что «Поездка Скирнира» – это текст культовой драмы. Но другие находят, что игривый тон песни не вяжется с этим, указывают на следы влияния ирландских сказок и относят ее к христианской эпохе.

Вершину действия образует в песни заклятье, которое произносит Скирнир, чтобы заставить Герд полюбить Фрейра (строфы 26–36 и особенно 32–36). По общему мнению, это заклинание повторяет (не только по содержанию, но и по строю стиха и синтаксическим особенностям) те заклятья, которые бытовали в устной традиции в языческие времена.

Песнь сохранилась также в рукописи АМ 748.

Скирнир значит «сияющий».

Песнь о Харбарде

«Песнь о Харбарде» принадлежит к так называемым песням‑перебранкам. Перебраниваются в данной песни два персонажа: Тор в виде странника с корзиной на плечах и перевозчик, в котором нетрудно узнать Одина, хотя он называет себя Харбард (что значит «седая борода»). Ни в одной из песен «Старшей Эдды» очеловечивание богов не зашло так далеко, как в «Песни о Харбарде». Странник и перевозчик – это живые человеческие типы, изображенные с большим реализмом и юмором. Если песнь и не была текстом комедии, она – несомненное приближение к комедии. Можно предполагать, что прообразом такой перебранки был обычай «сравнения мужей». Обычай этот состоял в том, что два участника пира похвалялись своими подвигами, стараясь посрамить друг друга. Следы этого обычая есть, по‑видимому, и в русских былинах.

Реалистическому содержанию песни соответствует ее небрежная форма: таких свободных строф, таких неправильных строчек, подчас переходящих в прозу, нет ни в одной другой песни «Старшей Эдды». В частности, ни в одной другой песни не имеется суффигированного артикля при существительных (он появился, по‑видимому, сначала в разговорной речи и только потом стал общей языковой нормой).

Большинство исследователей относило «Песнь о Харбарде» к языческой эпохе. Однако комическую трактовку языческих богов, характерную для этой песни, объясняли по‑разному – одни как насмешку, другие как шутку. С одной стороны, утверждали, что такая трактовка была возможна потому, что язычество уже отживало свой век и вследствие этого обострилось понимание его слабостей (Могк, Фрис). С другой стороны, указывали, что фамильярное отношение к богам более характерно для эпохи, когда старой религии еще ничто не угрожало, и проводили параллели из средневековой католической литературы и ведических гимнов (Поске). Настаивали и на третьей возможности: песнь возникла в эпоху, когда язычество уже давно умерло как религия и стало материалом для поэзии, – в частности, для шутливой поэзии (Хойслер).

Песнь плохо сохранилась. Фрагмент ее есть в рукописи АМ 748.

Песнь о Хюмире

В этой чисто повествовательной песни использованы первоначально не связанные между собой мифы (о том, как Тор добыл котел для варки пива, о том, как он ловил мирового змея, о том, как охромел его козел) и сказочные мотивы (красавица, помогающая герою, кубок, который можно разбить только о лоб его владельца). В песни обнаруживают остатки и более древних индоевропейских мифов. По форме песнь во многих отношениях приближается к поэзии скальдов: в ней много кеннингов, замысловатых сложных слов, косвенной речи, синтаксических переносов из стиха в стих и даже из строфы в строфу. Райхардт отнес песнь к XIII в. Раньше песнь относили обычно к Х в., т. е. к языческой эпохе. Теперь она обычно считается поздней. Так, Фрис находит в ней комическую трактовку мифологического и сказочного материала и относит к концу XII в.

Песнь сохранилась также в рукописи АМ 748.

Перебранка Локи

Основное содержание этой песни заключается в том, что Локи беспощадно и не стесняясь в выражениях (в частности, в строфе 32 вместо «визжать» в подлиннике стоит более сильное выражение) разоблачает семь богинь и семь богов, собравшихся на пир у морского великана Эгира и по очереди вступающих в перебранку с ним. Он похваляется своими злодеяниями и победами над женщинами. Богов Локи обвиняет прежде всего в трусости и «женовидности» (половом извращении), а богинь – в нецеломудрии. Часть обвинений подтверждается другими древнеисландскими источниками, т. е. основана на мифах. К концу перебранки появляется разгневанный Тор со своим молотом. Но последнее слово остается все же за Локи.

Из всех песен «Старшей Эдды» эта песнь представляет собой наибольшее приближение к драматическому произведению. Б.Филлпоттс высказывала предположение, что эта песнь была текстом к обрядовым играм. От другой песни‑перебранки – «Песни о Харбарде» – она отличается большей законченностью композиции и строгостью метрической и строфической формы (ср. комментарии к «Песни о Харбарде»). Вся песнь состоит из искусно сцепленных реплик семнадцати персонажей.

Песнь эту большинство исследователей относило к языческой эпохе, но очень различно толковало. Одни считали, что она представляет собой сатиру на богохульство, разоблачение богохульника (т. е. Локи) и прославление Тора (Могк, Йонссон). Другие полагали, что цель ее – просто позабавить слушателей (Ессен, Нурен). Третьи считали, что она представляет собой сатиру на языческих богов, сочиненную то ли новообращенным христианином, то ли разочаровавшимся язычником (Фрис и др.) Так, Нордаль заявил, что автор «Перебранки Локи» верил в языческих богов, хотя и видел их недостатки. Наконец, некоторые относили песнь к христианской эпохе, но отрицали в ней наличие какой‑либо религиозной тенденции (Хойслер). Указывалось также, что поэмы, содержание которых сводилось к беседе на пиру, были в моде в Европе в XII в. Так или иначе, но боги в этой песни – это, конечно, люди, и притом очень реалистически изображенные.

Одна строфа песни сохранилась также в «Младшей Эдде».

Песнь о Трюме

В песни рассказывается о том, как Тор вернул себе молот, который великан Трюм (что значит «грохот») похитил у него. Неясно, что в этом сюжете восходит к мифу. Ни в каких других древних памятниках этот сюжет не представлен. Но он широко представлен в памятниках более поздней эпохи: в исландских римах (около 1400 г.), в норвежских, шведских и датских народных балладах (записанных не раньше XVI в.) Все эти памятники, как предполагают, восходят к «Песни о Трюме». Близкая параллель сюжета есть в одной эстонской сказке.

Песнь отличается цельностью и стройностью композиции, стилистической ясностью и простотой, меткостью характеристик и веселым юмором. Все эти качества всегда заставляли считать песнь своего рода шедевром, и до недавнего времени они обычно истолковывались, как признак ее большой древности. Могк, Йонссон, Поске и другие утверждали, что она – древнейшая в «Старшей Эдде», и относили ее к IX в. Фрис показал, что по стилю и трактовке сюжета песнь эта очень близка к средневековым балладам, и датировал ее концом XII – началом XIII вв. Особенно характерны для песни параллелизмы и напевные повторы балладного типа. Была сделана попытка доказать, что автор песни – Снорри Стурлусон.

Речи Альвиса

Обрамлением песни является рассказ о том, как карлик Альвис (что значит «всемудрый»), посватавшись к дочери Тора в его отсутствие, встретился с вернувшимся домой Тором. тот различными вопросами задерживает Альвиса до восхода солнца и превращает его в камень (согласно поверью, при свете солнца подземные существа превращаются в камень). Основное содержание песни – ответы Альвиса, в которых он сообщает, как называются земля, небо, луна, солнце, тучи, ветер, затишье, море, огонь, лес, ночь, посевы и пиво в различных мирах, а именно у людей, асов, ванов, альвов, великанов (турсов, ётунов) и карликов. Но в этом распределении синонимов между различными мирами есть ряд непоследовательностей: в некоторых ответах Альвиса появляется еще и язык обитателей Хель (вместо языка альвов, ванов или карликов) и язык богов вообще. Многие из приводимых обозначений – кеннинги (например, небо – «ткач ветра», луна – «счет лет»), другие – просто поэтические синонимы.

Неясно, что представляют собой перечисленные в песни обозначения. Предполагали, что они из языка рыбаков или охотников, у которых данные понятия были табуированы. Другие считали, что песнь – своего рода версифицированная глава поэтики скальдов (Геринг, Фрис). Третьи думали, что песнь – просто поэтическая игра словами (Майсснер, Хойслер, Хельгасон). Некоторые относили песнь к языческой эпохе (Йонссон, Поске, Э.Нурен). Большинство, однако, считало, что она не древнее середины XII в. (Могк, Сейманс, Хойслер, Фрис и др.) и представляет собой подражание «Речам Вафтруднира».

Несколько строф песни сохранились также в «Младшей Эдде».

Песнь о Вёлюнде

Песнь эту обычно относят к героическим, хотя в рукописи «Старшей Эдды» она стоит среди мифологических (перед «Речами Альвиса»). В сущности это нечто среднее между мифологическими и героическими песнями. С одной стороны, ее герой – волшебный кузнец Вёлюнд, «властитель альвов». сказание о нем не имеет никакой исторической основы. С другой стороны, действие песни локализовано в реальном мире. Вёлюнд – сын «конунга финнов», а его противник Нидуд – «конунг в Свитьоде» (Швеции) и «владыка ньярлов» (что это за племя, впрочем, совершенно не известно). В песни упоминается также Хлёдвир (= Хлодвиг?), Кьяр (= кесарь, т. е. римский император?), Валлянд (Италия?) Название Ульвдалир, где происходит действие, встречается в Скандинавии. Есть в песни и скандинавский (норвежский) местный колорит: лыжи, дремучий лес, костер из сухой сосны, медвежатина. Скандинавского происхождения и некоторые личные имена в песни (Хервёр, Эльрун, Хлядгуд). Однако остальные личные имена в песни – скорее южногерманской этимологии.

В песни явно две фабулы: основная – сказание о мести волшебного кузнеца Вёлюнда и побочная (начало песни), более поздняя по стилю. это сказка о девушках‑лебедях, которые улетают от тех, кто их поймал. Сказание о Вёлюнде известно также по «Саге о Тидреке», основанной на несохранившихся нижненемецких песнях, и по древнеанглийской поэме «Сетования Деора». Есть и другие указания на то, что сказание о Вёлюнде было распространено не только в Скандинавии, но и у западных германцев (изображение сцен из сказания, топонимика и т. д.)

Песнь обычно считается одной из древнейших в «Старшей Эдде». Попытки восстановить ее первоначальную форму путем сокращений и перестановок не дали убедительных результатов. В последнее время исследователи склоняются к тому, что песнь имела нижненемецкий прообраз, что само сказание – готского происхождения и что сходство этого сказания с греческим мифом о Дедале не случайно. Сходство было замечено очень давно. Еще в одном древненорвежском памятнике лабиринт Дедала назван «Домом Вёлюнда».

В рукописи заглавия нет, оно из поздних списков.

Песнь сохранилась также в рукописи АМ 748.

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 219; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 161718 19 20 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!