От перевоспитания к кровавой резне 12 страница

* См. ниже. (Прим. ред)

Китай: великий поход в ночь 497

правы, шла охота на инакомыслящих. Милиция, в рядах которой давно орудовали бандиты и хулиганы, насаждала террор. Оружие поступало из соседних провинций. В мае столкновения между группами бунтарей приняли размах гражданской войны. 27 мая из арсеналов армии было похищено 80 тысяч единиц оружия (своеобразный рекорд для одного дня). Страна превращалась в подпольный рынок торговли боеприпасами. Заводы принимали военные заказы от политических группировок, собирали танки и делали бомбы. В середине июня крадеными пулями были убиты 57 человек. Магазины и банки были разграблены. Жители бежали из города. Пекинский deus ex machina " приказал приступить к ликвидации «бунтарей», и 22 июля китайская армия легко расправилась с противником. В сентябре отряды и организации хунвэйбинов самораспустились²⁶⁵. В ряде провинций, например, в Фуцзяни, где мало промышленных предприятий, борьба шла не столько между «консерваторами» и «бунтарями», сколько между отрядами горожан и сельских жителей. Когда хунвзйбины из Сямыня хлынули в столицу провинции, местные жители восстали против них с криками: «Фучжоу — для жителей Фучжоу! <...> Жители, помните, это город ваших предков! Мы всегда будем заклятыми врагами людей из Сямыня!»²⁶⁶. В Шанхае более ограниченные стычки на улицах были вызваны противостоянием выходцев с севера и юга провинции Цзянсу²⁶⁷. Даже в маленькой деревушке Длинный Овраг, уже упоминавшейся нами выше, под видом старой ссоры между кланом Лу, контролировавшим северную часть деревни, и Шэн, более популярным на южной окраине, шла «революционная борьба». Это был хороший повод для сведения старых счетов, которые тянулись со времен японской оккупации или кровавого начала аграрной реформы двадцатилетней давности²⁶⁸. В сельскохозяйственном Гуанси-Чжуанском автономном районе, где не было ни заводов, ни фабрик, изгнанные из Гуйлиня «консерваторы» оцепили город отрядами народной милиции и в конце концов заняли его²⁶⁹. В Кантоне в июле-августе 1967 года в вооруженных боях между отрядами организации «Красное знамя», с одной стороны, и «Ветер коммунизма», с другой, погибли 900 человек²⁷⁰, причем в перестрелках участвовала артиллерия.

Приведем свидетельство об этом трудном периоде бывшего хунвэйбина (в то время четырнадцатилетнего подростка): «Мы были молоды. Мы были фанатиками. Верили, что председатель Мао — великий человек, что он говорил правду и был сама правда. И я верил культурной революции. Мы верили, что мы революционеры, последователи председателя Мао, а раз так, сможем побороть все трудности и решить все задачи, стоящие перед обществом»²⁷¹. Жестокость стала более массовой, но и более привычной, чем год назад. То, что происходило в городе Ланьчжу провинции Ганьсу, было для страны явлением характерным: «Там подогнали около пятидесяти машин, и к радиатору каждой приставили по человеку, а к некоторым — по двое. Людей положили по диагонали, привязали к машинам проводами или прикрутили проволокой... Толпа окружала по очереди каждого привязанного и колола его ножами до тех пор, пока он не превращался в кровавое месиво»²⁷².

* Букв.: «бог из машины» (лат.) — непредвиденное обстоятельство, спасающее положение, казавшееся безнадежным (в античной трагедии развязка неожиданно наступала благодаря вмеша тельству какого-либо бога, появлявшегося на сцене при помощи механического приспособления). (Прим. ред.)

498 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Во второй половине 1968 года армия взяла ситуацию в стране под контроль и разогнала хунвэйбинов. Осенью миллион молодых людей (а в 1970 году 5,4 миллиона²⁷³) были сосланы в отдаленные районы, откуда они вернулись нескоро. Многие пробыли там более десяти лет. До смерти Мао в деревню были сосланы от 12 до 20 миллионов человек²⁷⁴, из них миллион шанхайцев (18% от общего числа горожан²⁷⁵). Три миллиона отстраненных от работы чиновников были определены в центры перевоспитания, подобные исправительным лагерям и полутюрьмы, такие, как «школы 7 мая»²⁷⁶. 1968 год был годом самых больших кровопролитий, так как в борьбу вступили отряды рабочих — партийцев и солдат. Многие города на юге страны были взяты штурмом. Город Учжоу Гуаньси-Чжуанского автономного района обстреливали из артиллерии и бомбили напалмом. 19 августа в город Гуйлинь после долгой позиционной войны вошли 30 тысяч солдат и бойцов народной крестьянской милиции. Равнодушие сельских жителей к «культурной революции» сменилось враждебностью к ней, которую партийный аппарат и армия поощряли, используя настроения крестьян в своих интересах. В течение шести дней в городе истребили почти всех «бунтарей». После того как военные действия закончились, в окружающих селах и деревнях продолжался беспощадный террор. Здесь истреблялись «черные» и бывшие гоминьдановцы, вечные козлы отпущения. Разгул террора был такой, что некоторые села могли с гордостью заявить, что у них «полностью ликвидированы все «пять черных элементов»»²⁷⁷. Будущий председатель КПК, а в 1968 году представитель Министерства госбезопасности в своей провинции Хуа Гофэн именно тогда получил от населения прозвище «юньнаньский мясник». Больше всего от войны пострадал юг страны. В Гуанси-Чжуанском автономном районе погибло 100 тысяч человек, в Гуандуне 40 тысяч, 30 тысяч в Юньнани²⁷⁸. Хунвэйбины были жестоки. Но на данном этапе революции больше всего жертв лежит на совести их палачей — военных и милиции, выполнявших приказ партии.

Армия против хунвэйбинов в Гуйлине

Как только рассвело, милиция взялась прочесывать дома и начались аресты. Военные с рупорами холили по улицам и отдавали приказы населению. У них были списки леся-ти преступлений, таких как «участие в захвате тюрьмы», «налет на банк», «на-падение на военных», «проникновение силой в штаб-квартиру госбезопасности», «ограбление поезда», «участие в вооруженной стычке» и другие. Достаточно, чтобы тебя уличили в одном из них — и ты арестован «именем диктатуры пролетариата». Я раскинул мозгами и понял, что имею в активе пунктов шесть из этих главных обвинений. Но какие из них не были совершены с «необходимостью для дела революции»? Если бы я не хотел «делать революцию», я не совершил бы ни одного из этих преступных деяний. Теперь на меня хотели взвалить всю ответственность. Это казалось мне несправедливым, и мне было страшно. <...>

Я понял, что милиционеры уже расправились с некоторыми «боевыми героями». В больнице они отключили капельницы и сорвали кислородные маски с тех, кому делали переливания, и появились новые жертвы. Тех, кто мог самостоятельно идти, лишили медикаментов и отправили во временные тюрьмы.

Один раненый по дороге сбежал; милиция оцепила целый квартал и стала опять обшаривать дома горожан. Тех, кто не был зарегистрирован в домовых книгах, арестовывали. Меня тоже схватили и повели. <...>

На том этаже, куда меня отвели [школа № 7 Гуйлиня была переоборудована под тюрь-

Kumaй: великий поход в ночь 499

му], я встретил приятеля из механического училища, и тот рассказал мне, что милиционеры расстреляли одного «боевого героя» из его школы. Тот когда-то отстреливался в этой школе от милиции три дня и три ночи, и тогда главный цзао-фань отметил его храбрость и назвал «героем-одиночкой». Милиция потом захватила школу и приступила к аресту. Ему приказали выйти из строя. Они посадили его в полотняный мешок и подвесили к дереву. Он, в самом деле, был похож на «желчный пузырь»²⁷⁹. Затем в присутствии всех остальных милиционеры били его прикладами по очереди, пока он не умер. <...>

В тюрьме рассказывали жуткие истории. Я больше не мог выносить эти ужасы. За два дня, что я пробыл здесь, в городе участились расстрелы, все о них только и говорили. А потом в какой-то момент я понял, что кровавые ужасы уже не трогают меня, я стал глух к этим рассказам. И сами рассказчики были равнодушны и бесчувственны, как и я. Будто все это происходило в другой жизни, не в нашей.

Страшнее всего было тогда, когда в комнату приходил один из наших парней, который согласился работать на тюремное начальство. Его приводили делать опознание. Надзиратели приказывали нам: «Поднять собачьи морды!» И другие люди — в масках — тоже приходили и подолгу разглядывали нас. Увидев знакомое лицо, они винтовкой указывали на него. Милиционеры тогда хватали жертву и под прицелом тащили к выходу. Иногда цзэофаней убивали на месте²⁸⁰.

В 1968 году работа государственного механизма наладилась. Государство взяло в свои руки монополию законного насилия и не ограничивало себя в ее использовании. Начались публичные наказания. Милиция получила большие полномочия, возродились прежние карательные методы, применявшиеся до «культурной революции». В Шанхае бывший рабочий, а теперь заместитель председателя партии Ван Хунвэнь, креатура Цзян Цин, будущий заместитель председателя партии, провозгласил «победу над анархией»; 27 апреля нескольких руководителей «бунтарей» приговорили к смерти и расстреляли на месте перед огромной толпой²⁸¹. В июле Чжан Чуньцяо, еще один член «четверки», заявил: «Если кто-то осужден по ошибке <...>, это еще не так страшно. Страшнее, когда истинным врагам удается скрыться от нас»²⁸². Началась охота за призраками, которая закончилась массовыми арестами; общество снова стало безмолвным. Только смерть Линь Бяо в 1971 году немного смягчила, но не остановила кампанию террора, самую жестокую с 50-х годов.

Первым шумным делом стал процесс так называемой Народной партии Внутренней Монголии. В 1947 году она была распущена, и ее члены автоматически влились в КПК. Но тогда же она была тайно возрождена. С февраля по май 1968 года по обвинению в тайной деятельности были схвачены 346 тысяч человек, из них две трети — монголы. Последовали расстрелы, пытки, самоубийства. Жертвы составили 1б тысяч убитых и 87 тысяч увечных²⁸³. В провинции Юньнань вспыхнули волнения национальных меньшинств, после чего были казнены 14 тысяч человек²⁸⁴. Особенно мрачное впечатление произвело раскрытие заговора в Полку имени 16 мая, ультралевой крошечной организации пекинских хунвэйбинов, оставившей о себе память несколькими враждебными надписями о Чжоу Эньлае в июле 1967 года. Десятки тысяч таких организаций были разбросаны по всей стране, но в 1970—1971 годах по малопонятным причинам именно на нее указала карающая рука маоистского Центра, и организацию обвинили во враждебных высказываниях. Закрутилась шумная кампания, завершившаяся лишь в 1976 году без суда и каких бы то ни было результа-

500 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

тов. По всей стране прокатилась волна арестов, последовали допросы, пытки, «исповеди», «самокритика». Из двух тысяч сотрудников Министерства иностранных дел Китая по этому процессу проходили 600 человек Дело войсковой части № 8341, занимавшейся обеспечением личной безопасности председателя Мао, публично разбиралось в Пекинском университете. Было выявлено 178 «врагов», из них десять человек погибли. Выяснилось, что на одном из заводов провинции Шаньси в конце 1968 года «действовала группа из 547 шпионов», которым помогали 1 200 сообщников. Оперная певица Янь Фэньин, обвиненная по тринадцати пунктам, предпочла издевательствам самоубийство в апреле 1968 года. Во время вскрытия медицинская бригада тщательно искала в ее теле якобы спрятанный там миниатюрный радиопередатчик. Трое спортсменов, известных чемпионов по настольному теннису, тоже нашли свою смерть в те страшные дни²⁸⁵.

В недрах мрачной действительности зарождалось новое будущее, и многие события указывают но это. Китай 1969 года и последующих лет — это оплот жестокости, арена бесконечных кампаний под разными лозунгами. Обвал «культурной революции» оттолкнул городскую молодежь от маоистского режима, обманувшего и предавшего ее. Прогрессировали цинизм, жестокость, преступность. В 1971 году ничем не оправданная опала Линь Бяо, ранее самим Мао назначенного своим преемником, стала наводить людей на мысль, что и сам «Великий Кормчий» может ошибаться²⁸⁶. Китайцы были ошарашены событиями и новостями, которые сваливались на них. Многие жили в страхе за свою жизнь, люди исчезали каждый день. Лаогай был переполнен, там находилось не менее двух миллионов заключенных, даже после амнистий 1966 и 1976 годов²⁸⁷. Жители Китая по-прежнему продолжали изображать верность вождю, но постепенно в них пробуждалось и зрело гражданское самосознание. В 1976— 1979 годах оно вылилось в протест, отвечавший надеждам людей больше, чем «культурная революция», во время которой люди действовали по указке Мао Цзэдуна. Характерны слова одного «образцового» студента, произнесенные им в августе 1966 года: «Я восстал, потому что послушался»²⁸⁸.

Сцена «схватки» в театре террора

1969 год. Присутствующие о зале люди выкрикивают лозунги, потрясая красными цитатниками: «Да здравствует наш великий руководитель, председатель Мао! До-

брого здоровья Линь Бяо, главнокомандующему и помощнику председателя Мао!»

Всe приветствуют Линь Бяо не только потому, что его авторитет заметно вырос после IX съезда КПК. Постарались и его трубадуры, организовавшие этот митинг. Не они ли ведут следствие по моему делу?

Я стою, низко опустив голову. В поле моего зрения появляются две ноги, над головой раздается мужской голос, усиленный микрофоном, и сообщает всем о моем происхождении. Я уже давно заметила, что, когда революционеры зачитывают мою биографию, с каждым разом я становлюсь все зажиточнее, а моя жизнь — роскошнее и беспечнее. Первый раз я перенесла подобное судилище в 1966 году и с тех пор набралась опыта. На этот раз фарс достиг фантастического размаха. Я твердо решила молчать, поэтому чувствовала себя спокойнее и не так напряженно, как раньше. Все в зале вдруг вскочили с мест, несколько человек окружили меня плотным кольцом, возбужденно выкрикивая оскорбления мне в лицо. Они негодовали особенно сильно, когда оратор назвал меня «агентом империализма».

Издевательства были так невыносимы, что я инстинктивно подняла голову, чтобы on-

Kumaй: великий поход в ночь 501

равдаться. Женщины перешли на визг, и кто-то с такой бешеной силой дернул вверх мои руки в наручниках, заломленные за спину, что я согнулась пополам, пытаясь хоть немного убавить боль. Они так и держали меня в этом положении, пока оратор-обличитель не закончил речь. Все опять начали скандировать лозунги, потом отпустили мне руки, и я смогла разогнуться. Много позже я узнала, что это «поза ныряльщика» — излюбленная революционная пытка. <...>

Участники собрания вошли в экстаз. Их вопли заглушали голос оратора. Кто-то вдруг ударил меня сзади, и я неловко пошатнулась, сбив на пол микрофон. Одна из женщин наклонилась, чтобы его поднять и установить на место, запуталась в проводах и упала, увлекая за собой и меня. Из-за наручников я не могла опереться на руки, вставала и опять падала лицом на пол. Поднялся переполох, кто-то упал на меня сзади, потом еще кто-то и еще... Стоял сплошной крик. Потом меня подняли и поставили на ноги.

Силы покидали меня, и я молила небо, чтобы все побыстрее закончилось, но ораторы выходили к микрофону один за другим, речи не прекращались, словно каждый должен был обязательно внести свою лепту. Они больше не нападали на меня, сменили тему выступлений. Теперь все пели дифирамбы Линь Бяо, выбирал самые льстивые эпитеты нашего богатого китайского языка.

Вдруг я услышала, как сзади открылась дверь и какой-то мужчина крикнул, что товарищ такой-то уехал. Эффект был мгновенным. Очередной оратор даже не закончил речь, замер на полуслове. Я поняла, что в боковой комнате сидел важный чиновник и слушал, что здесь говорилось. Оказывается, все предыдущие речи были предназначены для его ушей. И некоторые присутствующие потянулись к выходу, а другие собирали сумки и куртки. Оратор наспех выкрикнул в зал несколько лозунгов, но их не поддержали, как прежде. В ответ раздалось лишь несколько выкриков, да и зал был уже почти пуст. Никто больше не смотрел на меня с негодованием. Они скользили по мне равнодушными взглядами: я была для них одной из бесчисленных жертв, которыми «оживляли» митинги. Теперь зрители были свободны до следующей «схватки». Сделав все, что от них требовалось, они заспешили по домам. Меня толкнули, я пошатнулась, и какой-то мужчина даже поддержал меня, чтобы я не упала. Люди уходили с собрания, как с киносеанса, беспечно болтая о том и о сем, какая на улице погода, не жарко ли, не пошел ли дождь <...>.²⁸⁹

Эра Дэн Сяопина: ограничение террора

В сентябре 1976 года скончался Мао Цзэдун, но его политическая смерть наступила раньше. Об этом свидетельствует сдержанная реакция народа на его смерть, равно как и его неспособность обеспечить преемственность. «Четверо», к которым он был идеологически близок, были брошены в тюрьму менее чем через месяц после смерти своего «крестного отца». Хуа Гофэну, надежному гаранту неизменности курса, намеченного Мао, пришлось в декабре 1978 года передать остатки своих полномочий «непотопляемому» Дэн Сяопину, объекту ненависти маоистов. Резкий поворот в развитии событий скорее всего произо-шел 5 апреля 1976 года, в день поминовения усопших, когда жители Пекина устроили массовую манифестацию в память умершего в январе премьер-мини-стра Чжоу Эньлая. Власти пребывали в растерянности и страхе перед этой го-товностью масс объединиться и противостоять им: она не вписывалась в обыч-ную фракционную борьбу, не поддавалась контролю партии; некоторые речи, сопровождающие возложение венков на могилы умерших, содержали намеки

502 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

на несостоятельность немощного председателя. Толпу теснили. На площади Тя-ньанмынь пока не стреляли (стрелять здесь будут в 1989 году), но на совести властей было восемь смертей самых непокорных, двести раненых, тысячи заключенных по всей стране, так как и провинция откликнулась на поминальные церемонии в Пекине. Было казнено около пятисот человек, из них около ста — арестованные демонстранты, велись дознания и следствия. К октябрю 1976 года следственными мероприятиями уже были охвачены десятки тысяч человек²⁹⁰. Но наступила эпоха постмаоизма, и Центр больше не в состоянии был сдерживать народные волнения. «Если в 1966 году мы видели на площади Тянь-аньмынь доверчивых, потерявших свободу людей с блаженными лицами и слезами на глазах, то в 1976 году на том же месте стояла непробиваемая стена сопротивления, противостоящая тому же самому человеку»²⁹¹.

Начиная с января 1978 года новую ситуацию символизирует Стена демократии (просуществовала до весны 1979 года), одновременно показывая ее пределы. С согласия Дэн Сяопина плеяда бывших хунвэйбинов демонстрирует у Стены свои реформаторские настроения, созревшие при маоизме. Самый красноречивый «бунтарь», Вэй Цзиншэн, держит дацзыбао «Демократия — пятая модернизация»²⁹² и говорит о том, что правящая верхушка «феодал-социалистов» эксплуатирует народ, что демократия — это единственное условие стабильного процветания страны на долгие времена и, следовательно, успеха предложенных Дэном «четырех модернизаций» — экономических и технических. Вэй считает, что марксизм есть источник тоталитаризма, что следует взять на вооружение теории социалистической демократии. В марте 1979 года уверенный в своей власти Дэн отдает приказ арестовать Вэя и его соратников. Бывшего хунвэйбина приговорили к пятнадцати годам тюрьмы за «передачу информации иностранцу», что являлось «контрреволюционным преступлением». Освобожденный в 1993 году, так ни в чем и не сознавшийся Вэй, выйдя на свободу, опять резко выступает против режима и в 1995 году получает новый срок — четырнадцать лет тюрьмы — за «действия, направленные на свержение государственной власти»²⁹³. Власть все так же не выносит критику...

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 160; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 57 58 59 60 616263 64 65 66 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!