От перевоспитания к кровавой резне 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 53 из 79Следующая ⇒

Наиболее известная «чистка», предшествовавшая 1949 году, началась в июне 1942 года с удара коммунистов по самой блестящей интеллигенции Янь-аня. Через пятнадцать лет «чистка» повторилась уже в масштабе всей страны. В 1942 году Мао начал с объявления двухмесячной кампании свободы критики. Затем активные участники кампании были «приглашены открыто побороться» на многочисленных митингах с Дин Лин, заявившей, что объявленное коммунистами равноправие мужчин и женщин — это демагогия, и с Ван Шивэем, осмелившимся требовать свободы творчества и предостерегавшим творческих работников от искушений власти. Дин признала критику правильной, покаялась и напала на строптивого Вана. Последний был исключен из партии и расстрелян в суматохе временной эвакуации из Яньани в 1947 году. Догма о том, что интеллигент должен подчинить творческие интересы политическим, изложенная председателем партии в феврале 1942 года в Беседах о литературе и искусстве, возымела силу закона. Повсеместно велось шэн фен («обучение новому стилю работы») вплоть до полного подчинения интеллигенции. В начале июля 1943 года кампания вспыхивает с новой силой, борьба идет не на жизнь, а на смерть. Дьявольской душой этой «спасительной кампании», призванной защитить борцов революции от слабостей и тайных сомнений, становится член Политбюро КПК Кан Шэн, поставленный Мао Цзэдуном в июне 1942 года во главе нового комитета по воспитанию, призванного руководить «исправлением». Кан Шэн — «затянутая в черную кожу черная тень» на черном коне, всегда в сопровождении дикого черного пса» — был креатурой советского НКВД, организатором в коммунистическом Китае первой подлинно «массовой кампании» повальной критики и самокритики. Он проводил выборочные аресты, а затем, выбивая признания, расширял круг обвиняемых и соответственно — арестованных. Никто не мог так искусно организовать публичное шельмование жертвы и ее экзекуцию. Он продвигал вперед "светлые и безупречно правильные идеи Мао — вершины теоретической мысли". Обращаясь на митинге к присутствующим, он заявлял: «Вы все агенты Гоминьдана... мы еще долго будем перевоспитывать вас»⁴². Аресты, пытки, смерти (более шестидесяти только в ЦК, в их числе и самоубийства) настолько распространились, что вызывали беспокойство руководства партии, хотя Мао предупреждал: «Шпионов столько,

444 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

сколько волосков на меховой шубе»⁴³. Однако, с 15 августа были отменены «беззаконные методы» репрессий, а 9 октября Мао Цзэдун, полностью изменив курс (проверенная тактика!), заявил: «Мы не имеем права разбрасываться людьми, даже аресты, возможно, были ошибкой»⁴⁴, и прежняя кампания была тотчас закрыта. Критикуя в декабре свои недавние действия, Кан Шэн был вынужден признать, ЧТО «ТОЛЬКО» 10% арестованных были виновны и жертвы следует реабилитировать. Сам же Мао принес публичные извинения перед собранием высших партийных работников в апреле 1944 года и трижды поклонился памяти невинных жертв, сорвав аплодисменты присутствующих, показавших тем самым решительное неодобрение политики крайних мер. Однако вряд ли можно было стереть воспоминания о терроре 1943 года у тех, кто его пережил. Падение популярности Мао компенсировалось страхом, надолго вбитым в души людей⁴⁵.

Репрессии становились еще изощреннее, а политические убийства долго готовились даже в тех случаях, когда терроризм можно было списать на счет войны с Японией или Гоминьданом (3 600 жертв за три месяца 1940 года только на небольшой территории провинции Хэбэй, взятой под контроль коммунистами)⁴⁶. Под особым прицелом находились отступники, что было характерно и для тайных обществ. Как признавался один отставной партизанский командир, «мы убили много предателей, чтобы остальным некуда было свернуть с революционного пути»⁴⁷. Расширялась тюремная система, и смертные приговоры выносились гораздо реже, чем прежде. С 1932 года Советы провинции Цзянси расширили сеть исправительно-трудовых лагерей, цинично ссылаясь на закон, принятый еще при Гоминьдане. В 1939 году осужденные на долгие сроки были переведены в производственно-трудовые центры, в то время как повсюду заседали трибуналы, обеспечивающие непрерывность потока новых заключенных. Преследовалась тройная цель: не провоцировать недовольство населения слишком жестокими наказаниями, использовать бесплатную рабочую силу и пополнить отряд верноподданных на основе теперь уже правильного «перевоспитания». Даже военнопленные японцы получают шанс — «перевоспитавшись» — вступить в ряды Народно-освободительной армии, преемницы Красной армии Китая, и бороться против Чан Кайши!⁴⁸

Методы маоистов в Яньани глазами советского деятеля сталинской эпохи*

Партийная дисциплина держится на бессмысленно жестоких формах критики и самокритики. За что и кого критиковать на каждом собрании, указывает председатель ячейки. «Избивают», как правило, одного коммуниста на каждом собрании. D «избиении» участвует каждый. Должен участвовать. За «избиваемым» единственное право: каяться в «ошибках». Если же он не признает их и полагает себя невиновным или не в достаточной мере «покаялся» <...>, «избиение» возобновляется. <...> Настоящая психологическая муштра. <...> Я понял одно трагическое обстоятельство: этот безжалостный метод психологического принуждения, который Мао называет «нравственным очищением», создает удушливую атмосферу в партийной системе Яньани. Некоторые коммунисты — а таких немало — покончили с собой, бежали или сошли с ума...

* Этот деятель — Игорь Владимирович Южин, корреспондент группы ТАСС в Особом районе. (Прим. ред.)

Китай: великий поход в ночь 445

Метод чжэнфынэ отвечает принципу: «Все должны знать все о каждом». Это глумливая и низменная программа любого собрания. Интимное, сугубо сокровенное и личное — все предается унизительному суду. Под маркой критики и самокритики устанавливается контроль за мыслями, желаниями, поступками⁴⁹.

Аграрная реформа и городские «чистки» (1946-1957)

Китай в 1949 году, когда коммунисты пришли к власти, не был страной спокойствия и гармонии. Выливавшееся в резню насилие давно стало привычным средством управления страной, ее защиты и сведения счетов с соседями. Методы захвата власти соответствовали принципу: насилие против насилия (одна из жертв Пэн Бая, судья местного масштаба, сам организовывал расправы над членами местного крестьянского союза), и большинство сельских жителей принимали насилие как нормальный порядок вещей и как метод борьбы за власть. Именно поэтому данный период истории Китая выглядит благообразно и в официальной постмаоистской исторической науке (до начала «антиправого движения» 1957 года «Великого Кормчего» почти «не в чем упрекнуть»), и в глазах многочисленных очевидцев, которые извлекли из событий прямую пользу (или считали, что это польза) и спокойно устроились за счет несчастий своих соотечественников. «Чистки» не слишком коснулись коммунистов (включая интеллигенцию). Тем не менее речь идет об одной из самых кровавых волн репрессий, инициированных компартией; при том, что, как было сказано выше, это был относительно спокойный период в истории Китая. Судя по размаху кампании, численности ее жертв и ее продолжительности (после коротких передышек почти ежегодно запускалась очередная «массовая кампания»), а также по тому, как искусно она была спланирована и виртуозно управлялась Центром, это был новый качественный скачок жестокости. Яньаньская «чистка» 1943 года стала лишь прологом, генеральной репетицией в масштабе одного уезда (Особого района), отделенного от главной территории страны. Кровавые расправы с некоторыми слоями общества приняли размах неведомого Китаю геноцида против всей нации (даже монголы в XIII веке не пошли дальше северных провинций империи). Некоторые жестокости списывались на гражданскую войну (длившуюся уже три года), как, например, убийство пятисот жителей, большей частью католиков, во время захвата маньчжурской деревни Шиванцзы. Когда в 1948 году коммунисты перешли в решительное наступление, они не торопились освобождать военнопленных, как делали раньше в пропагандистских целях. Не поместившиеся в тюрьмах сотни тысяч пленных стали первыми поселенцами новых исправительно-трудовых лагерей (лаодон гайцзао, или, сокращенно лаогай), совмещавших перевоспитание заключенных и военные действия⁵⁰. Но самые худшие эксцессы военного времени имели место в тылу, вне всякой военной необходимости.

Деревни: усмирение и социальная инженерия

В отличие от революции 1917 года в России, китайская революция 1949 года шла из деревень в города. И поэтому вполне логично, что городским «чисткам» предшествовала аграрная реформа. У коммунистов был давний опыт в этой области, но в 1937 году им пришлось отложить это фундаментальное ме-

446 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

роприятие своей программы, так как первоочередной задачей стало создание и сохранение антияпонского «единого фронта» с центральным правительством Гоминьдана. После поражения Японии они вернулись к этой идее в обстановке развернувшейся в 1946 году гражданской войны, которая должна была привести их к власти, В сельские районы — чаще всего территории, только что «очищенные» от врага Народно-освободительной армией, — направлялись тысячи бригад, составленных таким образом, чтобы входившие в них агитаторы-профессионалы были непременно выходцами из других районов и не могли, следовательно, симпатизировать местным жителям, отдавать предпочтение одному из семейных кланов или сочувствовать тайным обществам. С продвижением армии реформа распространилась до южных и западных границ страны, не коснувшись пока еще Тибета.

Было бы ошибкой видеть в этой аграрной революции, которая перетасовала одну за другой сотни тысяч китайских деревень, лишь управляемый сверху переворот; столь же наивно считать, что коммунистическая партия пошла навстречу «чаяниям масс»⁵¹, которые имели основания быть недовольными своим положением и требовать перемен.

Вопиющей несправедливостью тех лет было имущественное неравенство крестьян. В деревне Длинный Овраг (провинция Шаньси), где наблюдал революционные события Уильям Хинтон⁵², 7% крестьян владели 31% плодородных земель и 33% всего рабочего скота. По статистическим данным 1945 года, 3% сельских богачей принадлежало, в среднем по Китаю, 26% земель⁵³. Имущественное неравенство усугублялось ростовщичеством (ссудный процент был 3—5% в месяц и доходил до 100% в год⁵⁴), которым злоупотребляли богатые жители.

Богатые или просто менее бедные? В южных приморских районах Китая встречались помещики, которым принадлежало несколько сот гектаров земли. Более скромные владели двумя-тремя гектарами. В Длинном Овраге из тысячи двухсот жителей села самые богатые землевладельцы едва ли имели по десять гектаров. Границы между крестьянскими имущественными группами были очень размытыми, и большинство сельских жителей занимали среднее положение между безземельной беднотой и собственниками, жившими в основном за счет наемного труда. По сравнению с резкими социальными контрастами послевоенной Восточной Европы и тем, что сейчас наблюдается в Латинской Америке, в китайской деревне было относительное равенство. Конфликты между богатыми и бедными не были причиной беспорядков. Как в 1927 году в советском районе Хайлуфын, так потом и во всем Китае, появились социальные «инженеры» — коммунисты, самым главным из которых был Мао. Они-то и начали искусственное стравливание сельских групп, их произвольное разделение и разграничение (партийный аппарат установил твердые «квоты» на социальные группы сельского населения — с обязательными 10%—20% «привилегированных»). Цифра из этого интервала в конкретной деревне зависела от прихотей и уловок диктуемой Центром политики, и всегда можно было сослаться на то, что неравноправие — главная причина крестьянских бед.

Вышеупомянутые агитаторы начали с того, что разбили всех крестьян на четыре группы: самые бедные, бедняки, середняки и богачи. Из классификации были исключены те, кого называли «землевладельцами», в данных условиях — будущие жертвы репрессий. Иногда — из-за несовершенства дискриминационного критерия или потому, что бедняки вошли во вкус, — некоторых несправедливо причисляли, идя дальше распоряжений партии, к «богачам». Сельским авторитетам поневоле пришлось вступить в продуманную игру. Завершение

Kumaй: великий поход в ночь 447

кампании было для них мучительным, а для политиков — эффективным. Следовало заставить участвовать в реформе «широкие массы» таким образом, чтобы они сами оказались «замаранными» и боялись ответственности в случае поражения коммунистов, а также, если возможно, создать у них иллюзию, что они действуют по собственной воле, лишь поддерживаемые новой властью. По всей стране и путь, и цель стали едиными. От деревни к деревне, от района к району лишь немного менялись конкретные условия. Сегодня все знают, каких усилий стоила показуха «крестьянской революции» самим активистам, которым приходилось кулаком вбивать в людей нужные идеи. Не потому ли во время войны многие предпочитали убегать в зону японской оккупации, только бы их не забрали в Народно-освободительную армию? Крестьяне, всегда инертные, зависимые от землевладельцев и даже готовые тайком платить тем прежнюю арендную плату, хотя государство, приступая к реформе, снизило ее, были весьма далеки от понимания идеалов партии и от того, чтобы самим стать частью новой общественной системы. Агитаторы делили крестьян по принципу их политической активности на активистов, индифферентных, отсталых и приспешников землевладельцев. Затем с грехом пополам они подверстывали эти категории к существующим социальным группам, получая некие социальные суррогаты, складывающиеся в общность, где не последнее место занимали сведение счетов или корыстный интерес, а иногда даже желание избавиться от ненавистного супруга⁵⁵. Классификацию можно было произвольно изменить: например, чтобы не затягивать с переделом земельных угодий, власти Длинного Оврага (240 дворов) произвольно уменьшили число бедняцких хозяйств с девяноста пяти до двадцати восьми!⁵⁶ Кадровые коммунисты из гражданского населения становились «пролетариями», а коммунисты-военные — «бедными» или «средними крестьянами», тогда как и те и другие в действительности вышли из привилегированных слоев...⁵⁷.

Ключевым мероприятием аграрной реформы стали так называемые собрания горечи. Перед односельчанами представал предварительно названный «предателем» зажиточный крестьянин, иногда несколько крестьян, часто их объединяли с действительными пособниками японских оккупантов, «забывая» при этом (но не в 1946 году—самом начале кампании), что бедные крестьяне тоже, бывало, грешили сотрудничеством с японцами. То ли из страха перед недавно могущественным столпом деревни, то ли понимая несправедливость происходящего, присутствующие не сразу входили в раж, и организаторам этого судилища приходилось на первых порах самим подавать пример, пиная и унижая несчастных. Затем нерешительные присоединялись к злобствующим активистам, и фонтан разоблачений бил ключом. Атмосфера накалялась, и уже нетрудно было, возродив в памяти пытки из арсенала крестьянских войн, спровоцировать людей на вынесение «хозяевам» смертного приговора (приняв сначала решение о конфискации их имущества). Нередко приговор приводился в исполнение на месте при более или менее активном участии крестьян. Но чаще всего партийное руководство требовало, чтобы обвиняемого отправили под конвоем в главный город уезда или провинции для подтверждения приговора, вынесенного жертве односельчанами. За период, завершившийся в 1976 году смертью главного режиссера этого театра, где большие куклы в совершенстве затвердили свои роли и где разыгрывались драмы классовой борьбы и трагедии самобичевания, в зрителях и актерах побывал весь Китай. Здесь демонстрировалось традиционно китайское изысканное искусство ритуала и конформизма и все то, что циничная власть использует в своих интересах.

448 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Нет точных данных о числе жертв аграрной революции, но если бы «по разнарядке» убивали минимум одного крестьянина в каждой деревне⁵⁸, то это число приблизилось бы к миллиону человек, а большинство авторов сходятся на двух-пяти миллионах⁵⁹. От четырех до шести миллионов китайских «кулаков» были отправлены в девять лаогаев; вдвое большее число жертв на совести местных властей, обычными методами которых были слежки, трудовые повинности, преследования во время «массовых кампаний»⁶⁰. В деревне Длинный Овраг по крайней мере пятнадцать человек были расстреляны, и если экстраполировать эту цифру на всю страну, то число жертв достигнет ужасающей величины, тем более что в этой деревне реформа началась раньше, чем в других местах. После 1948 года превышать полномочия уже не разрешалось, хотя до этого репрессии регулярно потрясали деревню. Характерны были такие акции, как уничтожение всех членов семьи председателя местной католической общины (церковь после этого закрыли), избиение и конфискация имущества ставших на сторону богачей бедных крестьян, выявление «феодального происхождения» в трех предшествующих поколениях (после чего почти все жители подверглись угрожающему пересмотру «сословной принадлежности»), жестокие истязания (часто приводившие к смертельному исходу) с целью выбить признание о местонахождении некоего мифического «клада», постоянные допросы, сопровождавшиеся пытками каленым железом, преследование членов семей, подвергшихся расправе, разрушение и разорение их семейных захоронений. Некий ответственный работник, в прошлом бандит, принудительно выдал четырнадцатилетнюю девочку замуж за своего сына и объявил всем: «Мое слово — закон, и всякий, приговоренный мною к смерти, умрет»⁶¹. Именно по этой причине, т.е. по произволу властей, на другом краю Китая, в провинции Юньнань, Хэ Лю, полицейский при прежнем режиме, внесен в списки «землевладельцев». Но к принудительным работам его приговорили уже как «чиновника». В 1951 году в самый разгар местной аграрной реформы его водили от деревни к деревне как «классового врага», приговорили к смерти и казнили, не предъявив никакого конкретного обвинения. Его старший сын, военный, поднявший в свое время восстание в одной из армейских частей Гоминьдана и уговоривший однополчан перейти на сторону НОАК (Народно-освободительной армии), получил официальную благодарность от властей, а позднее его назвали «реакционером» и поставили «под надзор»⁶². Все эти действия, как представляется, одобрялись основной массой односельчан, которым впоследствие разрешали делить экспроприированные земли. Некоторые крестьяне, часто из-за того, что были обижены их семьи, объявляли себя незаконно пострадавшими. Их стремление отомстить обидчикам реализовалось в годы «культурной революции» в проявлениях ультрарадикализма в отношении нового истеблишмен та⁶³, то есть избиение козлов отпущения не закончилось и после того, как крестьяне единодушно пошли за партией-«защитницей».

Реальные цели, которые преследовало это мощное движение, были прежде всего политическими, затем экономическими и, в последнюю очередь, социальными. Несмотря на то что 40% земель было перераспределено и передано новым владельцам, сосредоточение больших земельных площадей в руках малочисленной группы крупных феодалов, а также непомерная скученность поселений в Китае помешали беднейшим крестьянам получить достаточную свободу землепользования. На долю каждого в среднем приходился надел площадью не более 0,8 га⁶⁴. В других государствах этой части азиатского региона

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 232; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 48 49 50 51 525354 55 56 57 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!