Между дьяволом и глубоким синим морем 15 страница
– Ладно. – Он отпустил ее воротник. – Пойдем в дом. Но при одном условии: к ребенку не прикасаться! Иначе я сразу звоню в полицию.
Даша кивнула. Выбора особо не было.
Нужно было видеть обалдевшее лицо Антона, когда они оба ввалились в коридор, но Дашу больше волновала не его реакция, а то, что Никита до сих пор плакал. Она сжалась вся, но сдержалась, ничего не сказала и не прикоснулась к нему.
– Знакомься, это… как там тебя?
– Даша…
– Это Даша, – представил ее Эрик. – Куртку повесь сюда, – это уже ей.
Жар камина распространялся по всей комнате (а может, это было центральное отопление), и только тут Даша поняла, как продрогла у окна: май в этом году выдался очень холодным.
– Принести чаю? – спросил Антон, ничего не понимая.
– Не сейчас. Сначала мы послушаем вот эту девицу. Боюсь, нам будет не до чая.
Эрик задернул портьеру, и они расселись вокруг журнального столика. Никита все плакал. Даша не выдержала:
– Он не любит, когда его так трясут. Если его прижать к груди и гладить по голове, то он скоро успокоится.
Антон недоуменно посмотрел на Эрика, тот пожал плечами. Совет действительно помог, и ребенок вскоре утих.
– Итак, ты его мать. Что дальше?
Темно-синий костюм, белоснежная рубашка, манжеты, выступающие из-под рукавов пиджака на пару сантиметров, как и положено, серебряные запонки… Образ старшего Бакмета был идеален. И разговаривал он с ней как с назойливой мухой, от которой другим способом сложно избавиться. А Даша не знала, что дальше. Не придумала. Ей и в голову не приходило, что можно вот так по-дурацки попасться. В планах было просто посмотреть на сыночка и уехать, а опасалась она лишь Демконтроля, но никак не вернувшегося с работы главу семьи.
|
|
|
– Я просто хотела посмотреть на него.
– Прекрасно, ты посмотрела. Теперь уезжай.
Тут Дашу прорвало. Захлебываясь словами, боясь, что ей не дадут договорить, она заголосила:
– Вы не понимаете! Это мой сын! Мой! Я его выносила, рожала целые сутки, а это, между прочим, очень больно! И у него мои глаза, и такой смешной носик, а губы от… неважно. Я люблю его и не могу жить без него. Он когда улыбается – будто весь мир улыбается для меня, а если плачет, то я сделаю что угодно, только бы ему опять стало хорошо. Это мой ребенок, вы это слышите!
– Слышим, слышим. Это все? – На Эрика речь не произвела никакого эффекта.
– Отдайте его мне, – вдруг прошептала она.
– Что-о-о-о? – тут уже возмутился Антон. – С какой стати? Да мы пять лет ждали ребенка! Это наш сын!
– Неправда! Это мой Никита!
– Стоп! – рявкнул Эрик. – Во-первых, его зовут Максим. Во-вторых, по всем человеческим и божеским законам, это наш сын, а в-третьих, я звоню в Демконтроль.
|
|
|
«Максим? Только не Максим! Это ужасное, ужасное имя! Это же Никита, неужели они не понимают!» – обожгло Дашу, но вместо этого она выпалила:
– Родила его я, значит, я его родитель, а не вы.
– Да, ты его биологическая мать, и что? Разве это дает тебе какое-то право на ребенка? Давай-ка почитаем закон «О правах родителей и детей». Статья третья – «Об усыновлении». Пункт первый: ребенка мужского пола может усыновить только мужская семейная пара, ребенка женского пола – только женская. Ты уже не подходишь. Пункт второй: для усыновления необходима семейная пара, прожившая минимум пять лет в браке, не имеющая разводов. Ты вообще жената? Пункт третий: один из родителей должен быть не младше тридцати лет и не старше пятидесяти. Девочка, ты когда перестала играть в куклы? Пункт четвертый: совокупный доход семьи не может быть ниже удвоенной средней зарплаты в регионе проживания. У нас сейчас это около восьмидесяти тысяч. Ты столько зарабатываешь? И пятый пункт: детей не могут усыновлять семейные пары нетрадиционной ориентации, типа гетеросексуалов, бисексуалов, транссексуалов и тому подобное. Ну, тут даже спрашивать ничего не буду. Можешь не сомневаться, закон я процитировал дословно. За столько лет обивания порогов центра планирования семьи выучил его наизусть. Итак, где говорится хоть слово о биологическом родстве?
|
|
|
Даша молчала. Собственно, сказать было нечего.
– Ты вообще соображаешь, что творишь? Тебя за это Демконтроль засадит лет на семь. Подумай о своих родителях!
– Можно я хотя бы буду иногда приходить смотреть на Никиту? – Она старалась держать себя в руках, но слезы капали, и ничего с этим поделать Даша не могла.
– Ты, кажется, меня не слышишь или не понимаешь. На каком языке тебе объяснить? Забудь сюда дорогу и про ребенка. Нет у тебя никакого ребенка и никогда не было! Вот этот вот мальчик, который уснул на руках Антона, – это наш сын, и только наш.
Эрик наконец заметил слезы, замолчал. Потом кивнул Бакмету-младшему:
– Тош, уложи Максимку и принеси нам чаю.
Молодой папаша кивнул и осторожно, чтобы не разбудить ребенка, вышел.
– А с тобой давай поступим так: я сейчас позвоню другу, попрошу, чтобы он тебя отвез домой, и мы забываем весь этот разговор и то, что ты вообще тут была. Ты никому никогда об этом не рассказываешь, а я не обращаюсь в Демконтроль и не задаю вопрос, откуда ты узнала адрес усыновителей. Но если я еще раз увижу тебя тут или узнаю, что ты каким-то образом добиваешься возврата ребенка, – тут же набираю их номер и рассказываю все. После этого тебя, конечно, посадят, а нам придется переехать, зато Максим будет в безопасности. Я не позволю, чтобы какая-то истеричка портила ему жизнь.
|
|
|
Даше вспомнилось, как она первый раз пришла в «корду». Наверное, имя Максим ей это напомнило. Как и тогда, сейчас она чувствовала себя изнасилованной тряпичной куклой, которой все равно, что с ней делают. Поэтому она просто кивнула.
Дома ее ждал сюрприз.
– Даш, ты где пропадаешь? Тут такая беда, такая беда…
Она напряглась: тетя Саша всякую ерунду бедой не называла.
– Помнишь, девочка с тобой в палате лежала? Тихонькая такая? Тебя еще при выписке провожала?
– Оксана? – Даша похолодела.
– Наверное. Сегодня узнала, что она убилась. Прыгнула с моста на рельсы!
Даша испугалась не на шутку. Самоубийство? Или инсценировка? Неужто Демконтроль прознал про ту записку…
– Теть, почему?
– Говорят, не смогла пережить, что у нее «кордового» ребенка забрали. Я знаю, такое бывает. Бедная, бедная девочка.
Тетя Саша затушила окурок в пепельнице и потянулась за следующей сигаретой, а Даша вдруг очень ясно поняла, что ей делать дальше.
Для того чтобы собрать необходимые ингредиенты, потребовалось не так много времени. Уротропин скупила в ближайших аптеках, за азотной кислотой пришлось ехать на юго-восток, в «Химмаркет» и потом тащить через весь город 28-литровую бутыль – меньшей расфасовки в магазине просто не было. С дистиллированной водой и остальной мелочовкой проблем не возникло. Мензурки и прочее оборудование дома валялись и так: есть свои плюсы в том, что один из родителей – химик-технолог.
Самое сложное и страшное было потом, когда образовалась горка белого порошка. Всего несколько десятков граммов могли взорваться от малейшего колебания с такой силой, что от квартиры бы ничего не осталось, а Даше нужны были килограммы этого вещества!
Конечно, произведенная таким кустарным образом взрывчатка была опасна прежде всего для нее самой, и далеко не с первого раза удалось добиться, чтобы она именно взрывалась, а не просто горела. Испытания Даша бегала производить на пустырь за пару кварталов. К тому времени, как все получилось, нервы у нее сдали окончательно. По сути, Даша каждую минуту ходила по грани жизни и смерти (а вдруг порошок сдетонирует?). Зато это прекрасно отвлекало от мыслей о Никитке.
Чтобы хоть как-то обезопасить себя и окружающих, она накупила детских наборов пластилина и лепила цветные взрывоопасные кубики. Воск, а пластилин – это тот же воск, немного снижал чувствительность взрывчатки, так что у Даши появлялся шанс добраться со всем этим добром до места, не подорвав по дороге окружающих.
Все готово было к концу мая, ей оставалось лишь купить широкий длинный плащ. Еще вечером Даша поцеловала обоих родителей, сестренку, увиделась с Мариной. Почему-то грустней всего было осознавать, что она спит в своей кровати последний раз в жизни. И никогда больше не увидит дурацкую картину с подпрыгнувшей пятнистой длинноухой собакой, которую купила как-то после школы у бродячего художника. Никогда не посидит на широченном подоконнике, разглядывая кленовые ветки, норовящие залезть в окно.
Утром родители ушли на работу, сестра – в школу, и Даше тоже было пора. Пластилин, обмотанный ватой, был аккуратно сложен в два чемодана. В плаще было еще прохладно, но это не имело значения.
Говорят, раньше в этом здании размещалась служба государственной безопасности. Толкая тяжелую дверь, Даша в этом не усомнилась. И хотя название «Демографический контроль» не из военного лексикона, да и работали там сейчас гражданские, методы у них были те же.
Перед тем как войти, она на соседней улице вынула все пластилиновые кубики и набила ими широкий кусок ткани, обвязавшись им, как поясом, а пустые чемоданы просто выкинула. Шесть килограммов ощутимо тянули к земле, стало почти нестер-пимо жарко. Предательски задрожали руки, и Даша сунула их в карманы.
На входе стояла арка металлодетектора – об этом юная террористка узнала заранее, когда приезжала сюда на разведку. Пластилин не звенел, так что охранник молча пропустил ее в большой круглый зал. Справа располагалась стойка регистрации, за которой три девушки, мило улыбаясь, общались с посетителями. Даша заняла очередь за старичком в темно-сером плаще. Все было продумано до мелочей. Возможные варианты ответов она отрепетировала еще неделю назад. Сейчас главное – не показать, как ей страшно. Улыбаться, вести себя естественно и непринужденно. Это оказалось очень сложно с дрожащими руками и шестью килограммами взрывчатки на талии.
– Здравствуйте, чем могу помочь? – улыбнулась секретарша через стекло, отгораживающее стойку от посетителей.
– Мне нужно переговорить с начальником отдела защиты информации. – Даша попыталась улыбнуться в ответ, но не смогла.
– Вам назначено?
– Нет, но я по важному вопросу.
– Что за вопрос?
– Мне бы не хотелось говорить о нем здесь… – Даша постаралась сделать загадочное лицо.
– Извините, но я не могу просто так вас записать к нему на прием.
«Записать?! Мне надо сейчас!» – хотела воскликнуть террористка, но сдержалась.
– У меня есть сведения, что из вашей базы данных воруют информацию. Понимаете, я не могу вам сообщить подробности, но дело срочное. – Даша надеялась, что секретарша не слышит набат, который било ее сердце.
– Минутку.
Девушка с кем-то поговорила по телефону, но до Даши не доносилось через стекло ни слова.
– Вас ждут в кабинете 1112, – это уже Даше. – Одиннадцатый этаж. Возьмите вот этот магнитный пропуск.
Пришлось вынуть руку из кармана, чтобы взять карточку на веревочке и повесить ее на шею. Вроде бы пальцы не слишком сильно дрожали.
Одиннадцатый этаж – это прекрасно. По той информации, которую ей удалось раздобыть, где-то в районе двенадцатого этажа находились базы данных на всех рожавших. Уничтожить их – программа-максимум. Ведь тогда никто не будет искать мать, сбежавшую с ребенком, – она просто нигде не будет фигурировать.
Сквозь стеклянную кабину лифта Даша разглядывала огромное величественное здание Демконтроля. Одиннадцать этажей вниз, и еще столько же вверх, в центре – пустота, по окружности которой – камень и стекло. Все это напоминало ей сводчатые подземные дворцы гномов из сказок.
Табличка под номером 1112 гласила: Корнелюк Сергей Сергеевич. Робко постучала и, не дожидаясь ответа, вошла. Корнелюк оказался сорокалетним бородатым усталым человеком. Он поднял на нее взгляд, пробормотал: «Присаживайтесь» и забарабанил по клавиатуре. Даша осталась стоять.
– Присаживайтесь, – уже громче сказал Сергей Сергеевич, отрываясь от компьютера.
– Я постою…
– Да вы не бойтесь.
– Я… верните моего сына, – вымолвила она наконец. Язык вдруг стал большим и неуклюжим и с трудом ворочался во рту.
– Я? При чем тут я?
– Вы начальник отдела защиты информации. Можете убрать информацию обо мне из базы, я заберу сына и исчезну с ним.
Ей очень не хотелось делать то, ради чего она сюда пришла. И этот бородатый мужчина с большими карими глазами… наверное, его ждут дома родные и друзья. Он ни в чем не виноват. Не он создавал эту систему. «Но он ее поддерживает, – сказал внутренний голос. – А значит, пусть отвечает».
Сергей Сергеевич покачал головой:
– Девочка, ты не понимаешь…
– Нет, это ты не понимаешь!
Даша сбросила плащ, и службист увидел, что она обвешана цветными бомбочками.
– На мне шесть кило октогена, и сдетонировать он может в любой момент. Убьете меня – я взорвусь, не выполните мои требования – я взорвусь, напугаете меня – я взорвусь!
– Тихо! Успокойся! Я сейчас посмотрю, что можно сделать. Только не дергайся, очень тебя прошу! Мне нужно позвонить.
Даша кивнула. Пусть звонит. Ей уже все равно. Она уже перешла границу жизни и смерти после того, как сбросила плащ. Понятно, что Никитку ей не отдадут. А тогда зачем жить? Может быть, хоть своей смертью она поможет таким отщепенцам, как Лосевы, выжить.
Ей вдруг стало нестерпимо жалко этого сгорбленного над телефоном человека в голубой рубашке с мокрыми пятнами под мышками.
– У вас есть сын? – вдруг спросила она.
Он медленно опустил трубку, из которой еще доносился голос.
– Да.
– Никитой зовут?
– Да… – удивился Корнелюк.
Даша вдруг почувствовала себя спокойно и расслабленно. Губы сами собой расползлись в улыбке.
– Теперь еще и внук будет. Навестите как-нибудь семейство Бакметов, поцелуйте за меня ребенка. А теперь – идите отсюда! Быстро!
Он, кажется, понял, что сейчас произойдет. Стараясь не поворачиваться спиной, дошел до двери, открыл. Даша увидела, что коридор заполонили люди в черных шлемах и бронежилетах. Автоматы были наведены на дверь кабинета 1112.
– Уходи! Подальше! – крикнула она и закрыла глаза.
Ломались перекрытия, полы и потолки обрушились на два этажа, заваливая балками военных, дымом заволокло все здание, которое содрогнулось, но выстояло. Но Даша ничего этого уже не слышала.
Тим Скоренко
Теория невербальной евгеники
Данный рассказ не имеет ни малейшего отношения к личной позиции автора и является не более чем художественной фантазией на заданную тему.
С детства меня учили, что homo europaeus произошел от homo sapiens, но я не мог в это поверить. Гораздо проще было представить, что начало нашему роду положила какая-нибудь обезьяна в каменном веке. Наши позорные предки роднили нас с семитами, что казалось чудовищной хулой, идущей вразрез со всеми принципами, заложенными фюрером. Тем не менее идти против официальной науки можно было, разве что игнорируя домашние задания и получая по антропологии пятерки. После каждой пятерки маму вызывали в лицей и выговаривали ей за мое непослушание и упрямство. Нашу классную руководительницу, фрау Герлиг, очень раздражала моя странная позиция: единицы по всем предметам, кроме антропологии и истории.
Антропологию вел старый профессор Шульц. Он родился еще до Великой войны и рассказывал, что в его времена семитов было много, они свободно ходили по улицам и разговаривали с арийцами на равных. «Конечно, не на равных, – откашливаясь, поправлялся он. – Мямлили, просили милостыню на исковерканном немецком…» Почему-то мне казалось, что он лжет, но поймать за руку я его, конечно, не мог. Тайной оставалась и сама суть лжи. То ли на самом деле семиты вообще не умели говорить, то ли не ходили по улицам – одно из двух. Но поверить в свободно гуляющих и беседующих между собой в полный голос семитов – ни за что, никогда.
Собственно, семита впервые в жизни я увидел лет в десять. Мы с мамой шли по улице, и вдруг из какой-то арки вышли двое мужчин. У одного в руках был поводок, конец которого терялся в темноте подворотни. Я машинально повернул голову, чтобы посмотреть, какой породы у мужчины собака. Но из темноты появился силуэт, ни в коей мере не похожий на собачий. Это было человекоподобное существо, сгорбленное и худое, обряженное в свободные панталоны. На спине оно несло деревянный ящик с черными пиктограммами «не кантовать» и «не бросать».
«Мама, что это?» – спросил я.
«Это семит, – ответила мама. – Он носит грузы».
«Как слон, да?»
«Да, как слон».
Мама никогда не отвечала на вопросы «не знаю» или «отстань», как часто делают другие матери. Ее ответы казались мне исчерпывающими, их с гаком хватало для ребенка. Это – семит, он носит грузы, все понятно.
Семитов в Берлине было мало, впрочем, как и в любом другом крупном городе. В основном они работали на заводах и никогда не выходили за пределы находящихся под напряжением сетчатых заборов. Позже мы с мамой побывали в Париже, и количество тамошних семитов меня поразило. Их было существенно больше, чем в Германии. Впрочем, они точно так же изъяснялись нечленораздельными звуками и отрывочными словами, а работу выполняли исключительно черную и простую.
Когда я учился в школе, между мальчишками ходили различные байки. Рассказывали, что некоторые знатные арийцы содержат семитов в качестве домашних животных – для развлечения, а не для работы. Мне казалось, что это очень противно. Если бы мне пришлось выбирать между семитом и собакой, я бы остановился на последней. Так я думал в те годы.
Углубленная антропология, изучаемая в восьмом классе, серьезно перевернула мое понятие о семитах. Оказалось, что они – одно из многих ответвлений homo sapiens, не сумевших развиться в полноценного человека. В частности, серьезное внимание старик Шульц уделял славянам, как наиболее опасной и разумной группе унтерменшей. Отдельные группировки славян оказывали ожесточенное сопротивление Великой армии еще в течение пятнадцати лет после войны, а последних партизан выкурили из Сибирских лесов в 1970-х. «Лес, – говорил профессор, – естественная среда обитания славянина. Он хорошо чувствует себя среди деревьев и мхов. Цивилизация слишком сложна для его недоразвитого мозга…» Этим Шульц объяснял сложности, возникшие при очеловечивании территорий Московии и других восточных рейхскомиссариатов.
Примерно в то же время я узнал о существовании унтерменшей с кожей черного цвета. Мне было ужасно интересно увидеть хотя бы одного, но до Африки было достаточно далеко, плюс к тому африканские рейхскомиссариаты в большинстве своем были закрыты для свободного посещения обычными гражданами. Впрочем, партийные функционеры свободно передвигались по миру в любом направлении. Именно моя жажда путешествий заставила меня после окончания школы пойти по правительственной линии. Великолепная родословная и идеальная арийская внешность открыли передо мной, безотцовщиной, двери Берлинского дипломатического университета.
К слову, об отце. Конечно, он у меня был. Но через три года после моего рождения он пропал без вести где-то в Южной Америке. Его направили туда по делам Центральноамериканского рейхскомиссариата, который постоянно испытывал проблемы с кадрами. Расселение арийцев в исторически нехарактерных для них местах шло медленно, а местное население, несмотря на расовую неполноценность, оказывало вялое, но действенное сопротивление. В частности, оно отказывалось работать. Первое время от отца приходили письма, рассказывающие об успехах и достижениях его рейхскомиссариата, но потом письма прекратились. Мать запрашивала информацию об отце, и после третьего или четвертого запроса нам объявили, что он пропал без вести.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 91; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!