Как избавление от всех тормозов

В Германии после войны произошла вовсе не рево­люция, а контрреволюция. То, что обычно именуют революцией,— это всего лишь тот факт, что 9 нояб­ря 1918 года все монархи сбежали от страха перед революцией. Когда они разобрались в ситуации, было уже слишком поздно создавать иллюзию, будто они по-прежнему являются монархами. В возникший прорыв вошла, как носитель официального насилия, армия, представленная советами солдатских депута­тов. Они делегировали свою власть Национальному собранию и таким образом покончили с собой. Мо­нархисты после 9 ноября, так сказать, прикинулись мертвыми и стали утверждать, что они намерены выступать только за спокойствие и порядок. Поэто­му они поддержали социал-демократическое прави­тельство в борьбе против левых, которая была край­не желательна им. Таким образом «бесцветные» и решительные противники республики снова пришли к власти. Тотчас же необходимым средством ока­залась диктатура.  Правительство 1919 года уже не смогло избавиться от тех духов, которых оно само вызвало. Военные устранили советы солдатских де­путатов, они устранили вождей республики, отдав приказ убить их.

Эмиль Юлиус Гумбель.  Заговорщики*

Эмиль Юлиус Гумбель, приват-доцент статистики из Гейдельбергс-кого университета, пацифист, радикальный демократ и документа-тор вошедших в повседневную практику преступлений своего вре­мени, уверенной рукой намечает в самых общих чертах картину не­мецкой революции 1918—1919 годов. Ход ее определялся той игрой, которую вели социал-демократия и реакционеры, «бесцветные» и «кроваво-красные». Новый политический строй в Германии сложился в ходе сомнительного и опасного взаимодействия официальных пар­ламентских сил с антидемократическими и тайными организациями. В рядах последних собралось все, что намеревалось проводить по­литику неприятия и противодействия. Официальные круги снизош­ли до того, чтобы попробовать на вкус горькую пилюлю данностей: капитуляция, Веймарское Национальное собрание, вынужденное подписание Версальского договора.

Социал-демократия позволила своим политическим противни­кам сделать из себя шута-дурака или сама предложила себя на эту роль, выступив в роли затычки к каждой бочке. Она вступила во владение наследством, не убедившись, действительно ли мертв тот,

кто его оставил. В то время как люди, несущие ответственность за развязывание войны и поражение, бежали за границу или затеря­лись в рядах произносящей высокопарные речи национальной оппо­зиции, социал-демократы во главе с Фридрихом Эбертом и Густавом Носке взяли на себя риск выступать в роли силы, представляющей порядок в крайне неоднозначной революционно-контрреволюцион­ной ситуации. Они позволили взвалить на себя ту роль, которую обычно исполняет реакция. Создается впечатление, что здесь снова проявился старый социал-демократический комплекс «привержен­ности принципам». Уже в 1914 году социал-демократия доказала, что она готова свернуть на патриотическую колею, что было равно­значно выбору прямой дороги к развязыванию мировой войны. Точ­но так же она хотела доказать в 1919 году, насколько она способна ответственно управлять страной, что было равнозначно управлению катастрофой, устроенной другими. Дважды на протяжении четырех лет она скрипя зубами сказала «да», принимая на себя чужую ответ­ственность. Оба раза она показала себя партией трагического иллю­зорного реализма в Германии. Чтобы произвести впечатление по-настоящему ответственной и сознающей реальное положение вещей силы, она взяла на себя ответственность за ошибки и преступления других, пошла на сотрудничество с кайзеровским режимом, затем, после войны, стала деловым партнером военной, буржуазной и «на­родной» реакции. Своим образом действий она довела до абсурда описанную Максом Вебером противоположность между этикой при­верженности принципам («чистая линия») и этикой ответственнос­ти («действия сообразно данной ситуации»). Она абсурдным обра­зом соединила и то и другое, проявив готовность нести ответствен­ность в сложившейся ситуации и выдавая это за приверженность своим принципам, проявив формальный реализм как эрзац конст­руктивной деятельности в заданной ситуации. Она не захотела по­нять, что даже простая реформа, вызванная к жизни реальным по­ложением вещей, должна иметь революционную суть, и поэтому кроваво расправилась с теми демократическими силами, которые хотели изменить положение в Германии после 1918 года. Она хотела реформ, но не хотела реально вмешиваться в ход вещей, и тем са­мым достигла вершины консерватизма, даже пришла к реставрации прежних порядков.

В этом отразилась основная черта веймарских менталитетов: иллюзорного реализма, ложной трезвости, самообмана под видом великой прозорливости, позитивной приверженности принципам при глубокой внутренней дезориентации, безответственной готовности принять ответственность. Наивные выдавали себя за серьезных и лишенных иллюзий. Разочарованные и жаждущие мести разыгры­вали из себя невинных и простодушных.

После взятого перерыва для размышлений, продлившегося до мая 1919 года,— когда потерпели неудачу и немецкие эксперименты

по установлению советских республик,— реакционеры более четко определили для себя цель своих действий: с декорацией республики должно быть покончено. В головах представителей националисти­ческого и солдатского лагеря еще до первого серьезного контррево­люционного выступления — капповского путча (март 1920) броди­ла мечта о нанесении крупного удара.

Из меморандума генерала фон Лоссова:

Он состоит из чисто военной и гражданской политико-экономической частей. Задачей обеих частей является подготовка всего народа к нанесению удара  и формирование у всего народа установки  на труд и верную духовную ориентацию после проведенного удара.

I. Военная часть

... Улучшение отношений может опираться исключительно на силу ору­жия. Вооруженные силы наносят первый удар, очищают атмосферу, быстро и непреклонно устраняют все то слабое и преступное, что мешает нормально дышать народу. После проведенного удара часть народа, держащая в руках оружие, представляет собой главную силу, на которую будет опираться граж­данский и экономический диктатор...

<...>

3.  Подготовка

a) мобилизация рейхсвера и студенчества (!)...

b) мобилизация граждан...

<...>

d) составление черных списков.

П. Гражданская часть

<...>

Пресса

Определенного рода указания и намеки, часто совершенно безобидные и невинные,  постоянно мелькая (!) на страницах прессы, будут в значительной мере способствовать решению задачи воспитания народа... (цит. по: Gumbel Е.  /. Verschworer. S. 28-30).

Скрытая завесой секретности, правая военщина переходит на свой истинный язык. Тайна заговора избавляет ее от необходимости притворяться. Вовне — «безобидные и невинные намеки». Внут­ри — цинизм как нормальный тон. Некий лейтенант Майерль пи­сал Бертольду, вождю «Железного дивизиона», добровольческой военизированной организации, вынашивавшей в 1919—1920 годах планы крупного «удара»:

Хочется надеяться, что будущий диктатор не забудет объявить вне зако­на евреев. Достаточно одной ночи, чтобы поголовно истребить этих собак.  Я уже составил черный список, чтобы убить именно тех, кого нужно...

Ведь этого заслуживают и некоторые неевреи... (Op. cit. S. 23).

Немецкие заговорщики с самого начала позаботились о надле­жащем маскараде. Только тот, кто может выглядеть безобидным, окажется способным нанести удар в благоприятный момент. Добро­порядочно-обывательский цинизм, который проглядывает в мемо­рандуме Лоссова, предполагает условием для установления дикта­туры пропаганду чистых и непоколебимых принципов; поэтому граж-

данская подготовка «удара» с необходимостью должна быть серьез­ной, открытой, публичной, апеллирующей к идеалам, безобидно и ненавязчиво намекающей. «Работа велась открыто под вывеской „Антибольшевистской лиги"»* (Op. cit. S. 30). Чем более высоки­ми являются публично провозглашаемые цели, тем в большей тайне держатся цинические средства.

Насколько сильно действия и мышление немецких правых про­никнуты духом солдатского цинизма, свидетельствуют документы, связанные с самой нашумевшей акцией «народных» «идеалистов» — с убийством министра иностранных дел Германии Вальтера Ратенау в Берлине 24 июня 1922 года.

Когда Ратенау направлялся... со своей виллы в Грюневальде в министер­ство иностранных дел, с его автомобилем поравнялся другой, которым управ­лял студент Эрнст Вернер Техов. В нем сидели старший лейтенант в отставке Эрвин Керн и Герман Фишер. Керн и Фишер расстреляли Ратенау из автома­тов и бросили в его машину ручную гранату. Ратенау был убит сразу...

После покушения Техов заявил: «Дело выгорело. Мы уложили Ратенау. Мы сделали это, чтобы спровоцировать красных на выступление. У нас кон­чились деньги»  (Op. cit. S. 48).

Преступники рекрутировались из бывшей бригады Эрхардта, позднее превратившейся в «Организацию Ц», а также из других «народных», заговорщических и антиреспубликанских, организаций. Фишер покончил с собой; Керн, главный исполнитель террористи­ческого акта^, погиб в перестрелке, возникшей при задержании. Понтера, «в отношении которого было больше всего опасений, что он может разболтать все секреты», попытались отравить шоколад­ными конфетами, начиненными мышьяком, но попытка не удалась.

Наиболее интересной личностью был Вилли Понтер (который участвовал в разработке плана покушения.— 77. С.). Во время войны он был дезертиром и подделывал документы, выдавал себя за лейтенанта турецкой армии, был разоблачен, отбывал наказание за дезертирство...* Он принимал участие в капповском путче и благодаря этому вступил в контакт с полковником Бауэ­ром и Людендорфом. Он был членом Союза несгибаемых, Немецкого союза, Немецкого союза офицеров, Союза верности, «Шуцбунда» (Союз защиты и отпора врагу — Schutz- und Trutzbund) и Немецкого национального союза молодежи. На одном из «вечерних собраний» этого союза его чествовали как убийцу Ратенау. У него были найдены письма от Хельфериха, Людендорфа... Одно из десяти писем Людендорфа начиналось «Дорогой Понтер!» и заканчи­валось словами «С сердечным приветом» (Op. cit. S. 49).

В свое оправдание Техов, которого изображали «народным иде­алистом», заявил на суде, что ему сказали, будто выезд 24 июня, во время которого произошло убийство, планируется как пробный.  Керн «склонил его к сотрудничеству» посредством угроз.  Он согласился принять участие в операции, потому что сильно нуждался.  Эрнст фон Саломон, молодой человек, который был замешан в подготовке к убийству, тоже показал, что полагал, будто готовится «освобожде­ние заключенных». Представитель защиты заявил: хотя политическое

убийство было осуществлено из достаточно «благородных принци­пов», в деталях «все замышлялось вовсе не так». Техов вызвал силь­ные симпатии в обществе; в Технической высшей школе Берлина было публично проведено собрание в его поддержку.

Искусство политического притворства было органически при­суще правым заговорщикам. Так как они считали себя обманутыми, или, если выразиться иначе, имели возможность оправдать свои дей­ствия лживой ссылкой на то, что были обмануты, они требовали для себя права объявить реальности тайную войну. Поскольку они хоте­ли спасти «народные» иллюзии, традиционные привилегии и патри­отические фантазии о величии, они объявили хитрость подлинной моралью. С деланным гиперреализмом они принялись защищать свои иллюзии. Результатом оказались некоторые примечательные стра­тегические планы. Гумбель отмечает, что «Организация Ц» окружа­ла себя и «политическими фантазиями» типа следующей:

Организация Ц, впрочем, развила целую систему политических фанта­зий. Наилучшим примером была вышедшая уже в 1920 году книга Зольфа, в прошлом майора, под названием «1934. Возрождение Германии». Объявлен­ный в полицейский розыск полковник Бауэр написал к ней предисловие. Здесь средством для возрождения Германии объявлялось все то, что противники се­годняшней Германии ставили ей в вину как доказательство ее стремления раз­вязать войну.

Прежде всего, там был «Клуб чистосердечных». Он располагал сетью доверенных  людей по всей стране, и целью его была война против Франции, чтобы отомстить ей. Глава его не назывался по имени, он был генерал. (Точно так же, как в Национальном объединении Людендорф обозначался как дикта­тор Л, а Эрхардт — как «консул».) У клуба были и вполне простодушные и безобидные члены, которые до последней минуты не имели никакого пред­ставления о происходящем. (Точно так же, как и в организации Эшериха или в «Гражданской самообороне».) Бывшие денщики были внедрены как доверен­ные лица в рабочую среду. Для офицеров были составлены мобилизационные списки. Известный физик изобрел новое оружие — особые лучи,  которые позволяли взрывать любые боеприпасы на определенном расстоянии. Детали этого оружия изготавливались на фабриках под видом  деталей киноаппаратов (точно так же, как сейчас оружие перевозится контрабандой под видом ма­шин) ... В решающий день генерал произносит речь: «Мы без угрызений сове­сти устраним нежелательные элементы»... Восстание начинается. Рейхстаг, националистический до мозга костей, устраивает генералу торжественную встре­чу. Рейхспрезидент уходит в отставку, генерал получает всю полноту власти (закон о чрезвычайных полномочиях и чрезвычайном положении). Оккупаци­онные войска врага повсеместно разбиты. Уже в 1921 году было продано де­сять тысяч экземпляров этой книги (Op. cit. S. 80—81).

Фантасты 1920 года оказались реалистами 1933 года. Сцена­рий майора Зольфа схватывает самую суть политики деланного про­стодушия и показной безобидности убийц. Лицемерные, склонные к притворству и усердные в отстаивании «принципов» члены различ­ных «клубов чистосердечных» проецировали дух притворства и си­муляции на все, что их окружало,— в особенности на политических противников, даже если те уже сидели в тюрьме. Из знаменитой

баварской крепости Нидершененфельд, где содержались «полити­ческие» (Толлер, Мюзам и др.), сообщалось:

Несказанные страдания пришлось вынести депутату ландтага Хагемай-стеру. У него было тяжелое сердечное заболевание. Тюремный врач, однако, смотрел на него как на симулянта, который добивается перевода в больницу, чтобы бежать оттуда. В середине января 1922 года у Хагемайстера поднялась температура. Тюремный врач заявил: «Господин Хагемайстер, вы настолько здоровы, что если бы вы были моим частным пациентом, я бы порекомендовал вам прекратить визиты ко мне, чтобы сэкономить ваши деньги». На следую­щий день Хагемайстер был обнаружен в своей камере мертвым (Op. cit. S. 123).

Экскурс  3.   Разумная кровавая собака. Социал-демократическая элегия

Кто-то должен быть кровавой собакой *, я не боюсь ответственности.

Густав Носке^

9 ноября 1918 года глава правительства императора Вильгельма II принц Макс Баденский понял, что ситуация для Гогенцоллернов безнадежна. «Мы уже не можем разгромить революцию, мы можем только задушить ее». «Задушить революцию» означало: подсунуть ей иллюзорную победу, сдать ей передовые позиции и отступить на заранее подготовленные запасные, чтобы перехватить и остановить ее там. Выражаясь конкретно: кайзер должен отречься от престо­ла, наполовину,социал-демократическое правительство должно стать полнос­тью социал-демократическим, а рейхсканцлером должен стать Фридрих Эберт. При Эберте же иллюзорно победоносную, испуганную своей чересчур легкой победой и озадаченную революцию можно будет распустить по домам и вос­становить порядок; выражаясь словами принца Макса: сделать в крупном масш­табе то, что Носке уже проделал в малом масштабе в Киле.

Эберт был тоже вполне готов пойти на это, о чем принц Макс знал; гене­рал Грёнер, по меньшей мере, догадывался. Все трое принялись действовать заодно самое позднее с утра 9 ноября (!) *.

Роковые дни немецкой революции продолжались с 9 по 12 ян­варя 1919 года. По приказу Эберта в эти дни и ночи была расстреля­на Берлинская революция, указывавшая направление развития Гер­мании. После «кровавого рождества Эберта» (уже на рождественс­кий сочельник 1918 года произошли тяжелые бои между реакционными офицерами рейхсвера и революционными военными моряками, которые закончились победой последних) настало время принять главное решение. Что же дальше: установление нового строя в Германии теми силами, которые хотели перемен, или всего лишь наведение временного «порядка», который сведется в конечном итоге к консервации прежнего неудовлетворительного состояния? Эберт решил поставить лозунг «спокойствие и порядок» выше открываю­щего широкие перспективы революционного преобразования обще­ственных отношений в Германии.

Легенда говорит о том, что бои с 9 по 12 января 1919 года были «восстанием коммунистов». В историю оно вошло как «восстание

Союза Спартака». Однако всерьез нельзя говорить ни о том, ни о другом. Дело отнюдь не обстояло так, что Эберт и Носке стянули реакционные формирования добровольческих корпусов, чтобы рас­стрелять «коммунистов». Те, по кому вели огонь именем социал-демократической имперской канцелярии эти объединения правых, вовсе не были группами ультралевых заговорщиков. Это были, по большей части, массы социал-демократически настроенных рабочих, для которых само собой разумелось, что после банкротства феодально-буржуазного государства Гогенцоллернов должен возникнуть новый демократический общественный строй, служащий интересам наро­да. Они не имели ни малейшего понятия о полуконсервативном лави­ровании правительства Эберта. Эберт, Шейдеман, Носке — в глазах масс это были уже не настоящие социал-демократы. Ведь подлин­ные социал-демократы, если говорить не об их официальных пред­ставителях, а о народной основе этой партии, выступали за ясность отношений и за революционный разрыв с прежними властями.

Добровольческий корпус стрелков Майеркер («наконец-то снова настоящие солдаты») 11 января демонстративно продефилировал по западным буржуазным районам Берлина. Во главе его шел высокий человек в гражданской одежде и очках: Густав Носке, «социал-демократ». Так он представлял себе то, что называл «нести ответ­ственность»: встать во главе безответственных, неспособных к по­литическому мышлению, эмоционально-реактивных и реакционных войск. Несколько дней спустя убийцы, которым покровительство­вали социал-демократы, расправились с двумя лучшими умами ре­волюции — Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом.

Имя Носке с этих пор стало символом социал-демократическо­го иллюзорного реализма. «Времена Носке» — это выражение, ко­торое напоминает об убийствах тысяч людей ради спокойствия и порядка. Оно относится к тем кровавым месяцам с января по май 1919 года, в которые социал-демократическое правительство «заду­шило» преимущественно социал-демократическое движение масс, однозначно выступавших за реформы,— именно так, как предска­зывал принц Макс.

Судя по его роли, Носке может быть квалифицирован как ци­ник самого грубого пошиба. Его понятие об «ответственности» име­ет оттенок цинического освобождения от тормозов, которое обрета­ет силу благодаря тому, что открыто признает свою собственную, «к сожалению, необходимую» жестокость. «Кто-то должен быть кро­вавой собакой...» Этот трагический по сути своей лозунг социал-демократической контрреволюции уже отдает духом фашизма; по­следний отождествляет ответственность со страстью к принятию ре­шительных мер; эта страсть освобождает несущего ответственность от тормозов и становится оправданием его жестокости, а жестокость, опять-таки, отражается в себе самой, заставляя говорить, что она не только такова, какова она есть, но и намеренно желает быть такой, и

ей «приходится» быть такой. Цинический тон теперь опре­деляет социал-демократичес­кую музыку. После того как Носке получил в свое распо­ряжение войска, то есть ис­полнительный орган крупно­го калибра, который с пре­великой охотой обрушился на местные революционные со­веты и комитеты, он начал выступать в роли триумфато­ра. Высказывание Носке от 21 января 1919 года:

Правительство вынуждено создавать авторитет посредством формирования фактора власти. В течение недели были сформиро­ваны войска в количестве двадца­ти двух тысяч человек. Тон обще­ния с солдатскими советами по­этому несколько изменился.  Раньше фактором власти были солдатские советы; теперь этим фактором власти стали мы *.

Под «мы» здесь следу­ет разуметь вступивших в союз со своими смертельны­ми врагами социал-демокра­тов, «бесцветных», которые дали повод кровавым собакам привыкнуть к убийствам в рамках закона. Просто неве­роятно, с какой беспечностью

Эберт и Носке допустили существование добровольческих корпу­сов, 68 из которых были официально признанными (и, по оценкам, насчитывали до полумиллиона человек). В головах вождей добро­вольческих корпусов так и блуждали, подобно призракам, «полити­ческие фантазии» (Гумбель) типа той, которую мы процитировали выше, и один из них, гауптман Генглер, записал тогда же, 21 января 1919 года, в свой дневник: «Наступит день, когда я рассчитаюсь с этим правительством и сорву маски  со всего этого жалкого сбро­да»^f. Здесь предфашист выражается, словно просветитель, кото­рый намерен сорвать маску с социал-демократов, считая их лицеме­рами. Даже представители «народных» сил видели насквозь добропорядочно-обывательский псевдореализм Эберта, который, будучи ограниченным и в то же время лишенным всяких тормозов

сознанием ответственности, собирался «спасти» Германию, оказав­шуюся в беде. Комплекс Эберта, который изо всех сил заставлял его казаться «человеком чести и долга», привел его к ложному пред­ставлению о том, что разумом может называться лишь нечто такое, что не допускает крайностей и располагается между ними. Он не понял, что середина между правым и левым может существовать только тогда, когда левый принцип является достаточно развитым и сильным, чтобы поддерживать состояние равновесия. Эберт же стре­мился проводить «срединный» курс заранее, не дожидаясь, пока такое равновесие будет достигнуто. Поэтому вышло, что за неимением левого крыла середина оказалась достаточно сильно сдвинутой впра­во. И «сторонник разума» в час цинического просветления нашел повод объявить себя самого кровавым псом. Это — трагический узел, в который завязалась немецкая история XX века. Социал-демократия с ее ложной разумностью воспрепятствовала тому, что назревало в Германии с каждым месяцем,— социал-демократичес­кой революции.

---

Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!