Предания первоначальных общин
Что можно сказать о преданиях специфически христианских, которые существовали у первых верующих? Служили ли они основой единства в первохристианских общинах? В данном разделе мы поговорим о Павловом корпусе, поскольку эти послания дают нам самые полные свидетельства о предании ранней общины (за пределами Евангелий) и поскольку сам Павел сознательно рассматривает вопрос о роли предания в жизни христианской общины. Считал ли Павел предание объединяющей нитью в многообразии первоначального христианства? Предания, о которых идет речь, легко классифицировать по трем категориям: предание керигматическое, предание церковное, предание этическое (хотя, конечно, границы между ними местами размываются).
17.1. Керигматическое предание. Мы уже отмечали различные керигматические и вероисповедные формулы, которые Павел унаследовал и использовал в своей проповеди (см. выше § 5.1). В 1 Кор 15:1–3 он прямо утверждает, что передал коринфянам то, что сам получил (pare abon). Как это согласуется с Гал 1:11сл.?
Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое. Ибо и я принял (parelabon) его и научился не от человека, но получил через откровение Иисуса Христа
(Гал 1:11–12; ср. 1:1,16сл.).
С одной стороны, он явно выражает свое благовестие языком традиции, переданной ему предшественниками в вере. С другой стороны, он настаивает, что его благовестие — непосредственно от Бога и не представляет собой унаследованное предание. Как объяснить это противоречие?
|
|
|
Лучшее объяснение таково: Павел считал керигматическое предание подтверждением собственных убеждений об Иисусе, которые он вынес из своего обращения и поручения на дамасской дороге, а также бесценным способом выражения того, что в любом случае составляло его благовестие (ибо это предание — широко признанная, а не его частная и эксцентрическая формулировка). Проще говоря, Павел и его оппоненты в Послании к Галатам спорили не о традиционной формулировке благовестия, а о Павловой интерпретации его. Павел был убежден: воскресший Иисус назначил его апостолом к язычникам, причем благовестие язычникам свободно от иудейского закона, письменного и устного. Именно это толкование его апостольства и керигматического предания вызывало протест у многих иудеохристиан. Таким образом, для Павла керигматическое предание было преданием интерпретированным, — интерпретированным в свете его литой встречи с воскресшим Иисусом. Это также видно из того, как он описывает собственную проповедь. Его благовестие действенно не потому, что в своих словах он опирается на верную традицию, а потому, что эти слова даны ему Духом (ср., напр., 1 Кор 2:4сл.; 1 Фес 1:5; 2:13). Иначе говоря, даже когда Павел использовал в своей проповеди язык традиционной керигмы, это было предание духовное, заново сформулированное под вдохновением и действием Духа[177]. Отсюда можно заключить: керигматическое предание было одним из объединяющих звеньев в первохристианских общинах, но могло интерпретироваться по–разному. Многие иудеохристиане толковали его в свете "предания старцев", а Павел — в свете "откровения Иисуса Христа" (полученного им на дороге в Дамаск).
|
|
|
17.2. Церковное предание. Павел использует язык предания в одном из отрывков, где говорит о вечере Господней:
Ибо я от Господа принял (parelabon) то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб…
(1 Кор 11:23–25)
Это — предание о словах Иисуса, которым, по мнению Павла, коринфяне должны руководствоваться на общих трапезах. В то же время он без малейших угрызений добавляет фразу, которая, видимо, является его собственной интерпретацией полученной формулы: "Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе он придет" (11:26)[178]. Более того, он специально указывает источник предания о Тайной вечере — "Господь". Очевидно, это означает не столько то, что земной Иисус был первоначальным источником данного предания, сколько то, что Павел считал нынешнего, прославленного Иисуса источником данной исторической формулы, — иными словами, формула авторитетна не потому, что она относится к преданию, а потому, что она получена и принята непосредственно по воле Прославленного (ср. настоящее время в 1 Кор 7:10)[179]. По–видимому, здесь перед нами опять идея "духовного предания" (оно авторитетно, ибо непосредственно основано на вдохновении и актуально).
|
|
|
В 1–м послании к Коринфянам Павел также несколько раз апеллирует к обычаю других церквей языческой миссии (1 Кор 4:17; 7:17; 11:16; 14:33). Здесь, очевидно, возникала некая форма церковной традиции, на которую можно было ссылаться как на своего рода объединяющее звено. Впрочем, если судить по 1 Кор 7,11 и 14, то были просто обычаи, призванные помочь новым христианским группам хорошо зарекомендовать перед обществом, в котором они жили. И Павел, как творец этого предания, явно не наделял его независимым авторитетом. Оно просто подтверждало, что во всех церквах он давал одинаковые наставления.
|
|
|
17.3. Этическое предание. Чаще всего Павел использует язык предания, когда говорит о поведении и нравственной ответственности новообращенных (1 Кор 7:10; 9:14; 11:2; Флп 4:9; Кол 2:6; 1 Фес 4:1; 2 Фес 2:15; 3:6). Одна из наиболее интересных особенностей этого этического предания состоит в то, что оно, по–видимому, во многом (или даже полностью) [180] черпает свою силу в жизни Иисуса (то есть в предании об Иисусе): его словах (1 Кор 7:10 — Мф 5:32; 1 Кор 9:14 — Лк 10:7) и его делах (Рим 6:17; 1 Кор 11:1; 2 Кор 10:1; Флп 2:5; Кол 2:6; Еф 4:20)[181]. Даже там, где мы находим призыв следовать примеру лично Павла (1 Кор 4:16сл.; 11:1сл.; Флп 3:17; 4:8сл.; 2 Фес 3:6–9), этот призыв имеет силу только потому, что сам Павел брал за образец поведение Христа (1 Кор 11:1; ср. 1 Фес 1:6).
Поэтому создается впечатление, что в этих случаях Павел опирался на вполне обширное предание об Иисусе и что его новообращенные также были знакомы с этим преданием. Такой вывод вроде бы подтверждается количеством Иисусовых учений, на которые Павел, по–видимому, дает (сознательные) аллюзии, особенно в разделах своих посланий, посвященных этике (напр., Рим 12:14; 13:9; 16:19; 1 Кор 9:4; 13:2; Гал 5:14; Флп 4:6; 1 Фес 5:2,13,15). Это в свою очередь наводит на мысль: предания, которые Павел передавал, основывая новые церкви (1 Кор 11:2; 2 Фес 2:15; 3:6), включали изрядное число преданий об Иисусе (трудно сказать, во фрагментарной форме или уже собранными в тематические сборники)[182].
Это общее наследие предания об Иисусе, несомненно, служило достаточно важным объединяющим фактором в первоначальных общинах. Павел даже называет его "законом Христовым" (Гал 6:2; ср. 1 Кор 9:21)[183]. Однако отсюда не следует вывод, что Павел считал данное предание обязательным правилом для новообращенных. Для этого Павлова этика была слишком харизматической, слишком опирающейся на непосредственное вдохновение Духа (Рим 8:4,14; Гал 5:16,18, 25), слишком чуждой ментальности устава (Рим 6:14; 7:6; 8:2; 2 Кор 3:3, 6,17; Гал 5:16), слишком взыскующей наставления Духа в спорных и сомнительных вопросах (Рим 12:2; Флп 1:9сл.; Кол 1:9сл.; Еф 5:10)[184]. На это указывает и то, как Павел пренебрегает одним из эксплицитных речений Иисуса, сохранившихся в предании об Иисусе (1 Фес 2:6, 9; 2 Фес 3:7–9; ср. 1 Кор 9:14). Создается впечатление, что Павел считал этическое предание, взятое из преданий об Иисусе, не сводом законов, которым надо повиноваться при любых обстоятельствах, а серией принципов, которые надо применять в свете обстоятельств. Иными словами, перед нами опять духовное предание, — предание, которое не есть нечто независимое от Духа или имеющее независимый авторитет, но предание, которое следует интерпретировать под водительством Духа и исполнять лишь постольку, поскольку в нем признается руководство Духа.
17.4. Предание в Пасторских посланиях. Совсем иное отношение к преданию мы наблюдаем в последних посланиях Павлова корпуса. Видимо, ко времени написания посланий к Тимофею и Титу (конец I в.?), уже упрочился некий когерентный свод традиции, который служил критерием ортодоксии. Он именуется "учением" (1 Тим 4:16; 6:1; 2 Тим 3:10; Тит 2:7,10) или, более конкретно, — "здравым учением" (1 Тим 1:10; 2 Тим 4:3; Тит 1:9; 2:1), "добрым учением" (1 Тим 4:6), "учением, согласным с благочестием" (1 Тим 6:3). Другие названия — "вера" (11 раз), "здравые слова" (1 Тим 6:3; 2 Тим 1:13), "переданное тебе" (1 Тим 6:20; 2 Тим 1:12,14). Содержание этой традиции не вполне ясно, но, судя по "верным словам", оно включало все три вышерассмотренные категории: керигматическое предание (1 Тим 1:15; 2 Тим 2:11; Тит 3:5–8), церковное предание (1 Тим 3:1; ср. Тит 1:9), этическое предание (1 Тим 4:8сл.; 2 Тим 2:11–13), — и, видимо, предания об Иисусе (?). Отношение к традиции глубоко консервативно: ее надлежит блюсти (1 Тим 6:14; 2 Тим 4:7), держаться (Тит 1:9), хранить (1 Тим 6:20; 2 Тим 1:12,14), защищать (1 Тим 6:1) и передавать неповрежденной от одного поколения другому (2 Тим 2:2). Очень типичен отрывок 2 Тим 1:12–14:
…Я уверен, что он силен сохранить вверенное мне до того дня. Держись образца здравого учения, которое ты слышал от меня… Храни истину, вверенную тебе Духом Святым, живущим в нас[185].
Отметим, в частности, что даже сам Павел изображается больше как хранитель предания, нежели как автор предания; а Дух — не как интерпретатор или воссоздатель предания, но просто как сила беречь наследие прошлого[186]. С Пасторскими посланиями мы возвращаемся почти к тому, с чего начали: здесь мы, по–видимому, ближе к фарисейскому подходу куст–ному закону, чем к отношению Иисуса и Павла к традиции своего времени.
Предания об Иисусе
Итак, керигматические предания и предания об Иисусе были своего рода объединяющей нитью, которая связывала различные раннехристианские церкви. Эти предания могли иметь довольно разные функции и разный авторитет (ср. Павел и его более консервативный ученик в Пасторских посланиях). Что касается содержания преданий, мы уже достаточно показали многообразие форм, которые могли принимать керигматические и вероисповедные предания (см. главы II и III). Теперь необходимо подробнее остановиться на содержании и форме преданий об Иисусе. В какой мере существовал общепринятый корпус такого рода традиций, передаваемых от христианина к христианину, и обеспечивал ли он своего рода общий апелляционный суд? Существовала ли некая фиксированная традиция, которую с самого начала тщательно оберегали и с помощью которой впоследствии устанавливали учение и улаживали споры (как можно подумать из Пастырских посланий)?
18.1. Насколько можно судить, собирание преданий об Иисусе могло осуществляться по–разному. Рассказ о Страстях — очевидно, единственный крупный блок материала, оформившийся в связное повествование в ранний период. В нем первоначальной общине оказалось важно осмыслить Иисуса как страдающего Мессию (см. выше § 10.2). Существование синоптического источника Q, содержавшего только речения Иисуса, иногда оспаривается. Однако сильные указания в самих синоптиках получили еще большее подкрепление с открытием Евангелия от Фомы, которое представляет собой именно такой документ. Важно, что в Q, несомненно, отсутствует рассказ о Страстях. Таким образом, у нас есть свидетельства раннехристианской заинтересованности высказываниями Иисуса как таковыми, а не только его делами или его смертью и воскресением (см. далее § 62). Естественно предположить, что традиции Q во многом совпадали с этическим преданием, на которое ссылается Павел (см. выше § 17.3).
В последнее время все больше ученых считают, что Марк и Иоанн опирались на некий "источник чудес", — цикл рассказов о чудесах, использовавшийся некоторыми раннехристианскими проповедниками для создания образа Иисуса как великого чудотворца, засвидетельствовавшего себя перед Богом и людьми могучими деяниями. Павел, надо думать, выступает именно против такого образа Иисуса во 2–м Послании к Коринфянам, — если исходить из корреляции между проповедью лже–апостолов о "другом Иисусе" (2 Кор 11:4) и их переоценкой чудес, видений и необычной речи (10:10; 11:16–20; 12:1,12 — см. ниже § 44.2). Отсюда Павлов упор на то, что сила Божья полностью проявляется лишь в немощи (2 Кор 4:7–12; 12:9; 13:3сл.), сообщающий большую глубину предыдущему акценту на "Христа распятого" (1 Кор 1:23; 2:2). Аналогичным образом, по–видимому, отвечал и Марк на похожий образ Иисуса как великого чудотворца: неслучайно он подчеркивает, что Сын Человеческий пришел пострадать и умереть (Мк 8:29–33; 9:31 и т. д.), — корректируя осмысление Иисуса исключительно в категориях рассказов о чудесах, использованных Марком в первой половине своего Евангелия (например, 4:35–5:43; 6:31–56)[187]. Наиболее сильные свидетельства в пользу существования источника чудес мы находим в четвертом Евангелии, где есть указания и на "Источник знамений" (особенно Ин 2:11; 4:54) и на исправление евангелистом его акцентов даже там, где он заимствовал его материал (4:48)[188]. Все это указывает еще на одно использование преданий об Иисусе в первохристианстве, опять без всякой прямой связи со смертью и воскресением Иисуса: для некоторых ранних верующих Иисус был особенно важен как чудотворец.
Одна из самых удивительных черт древнейших новозаветных текстов — отсутствие у Павла видимого интереса к преданиям об Иисусе. Как мы уже видели, он, очевидно, знаком с таким материалом и часто на него намекает (см. выше § 17.3). Однако прямо он указывает только на один эпизод из служения Иисуса (1 Кор 11:23–25 — предательство и Тайная вечеря); кроме этого он прямо цитирует только два речения, полученных им из предания (1 Кор 7:10; 9:14). Не вполне ясно, какие выводы надо из этого делать, но с учетом вышесказанного, можно констатировать многообразие в использовании и неиспользовании преданий об Иисусе среди первохристиан.
18.2. Что происходило с конкретными преданиями в процессе передачи и использования? Есть ли свидетельства, что предания об Иисусе с самого раннего периода получили фиксированную форму и передавались без существенных изменений от одной общины к другой? Подобно многим другим рассматриваемым здесь вопросам, этот вопрос требует гораздо большего внимания, чем то, которое мы можем себе позволить. Мы поговорим в основном о той стадии Traditionsgeschichte, которую анализировать легче всего, — от Q и Марка до Матфея и Луки[189].
Возьмем для начала повествовательные предания.
1. Некоторые повествования, очевидно, передавались практически без изменений, за исключением стилистических и сделанных для удобства (напр., Мк 1:16–28; 2:1–12; 5:21–43; 8:1–9).
2. В других случаях мы видим некоторое развитие или многообразие традиции, которое не представляет особого значения: например, опыт Иисуса при Иордане ("Ты сын мой…" — Мк 1:11; "Это сын мой…" — Мф 3:17; но также расширение в Мф 3:14сл.); исцеление слуги центуриона (пришел ли центурион к Иисусу лично — Мф 8:5сл.? или послал друзей — Лк 7:6сл.?); исцеление Вартимея (или двух слепых?) при выходе из Иерихона (или входе в Иерихон?) (Мк 10:46–52пар.).
3. На большую свободу в обращении с преданием об Иисусе указывают хронологические нестыковки между контекстами некоторых повествований: Марк помещает проклятие смоковницы перед "очищением Храма", а Матфей — днем позже (Мк 11:12–25; Мф 21:12–22); согласно Иоанну, очищение Храма произошло в начале служения Иисуса, а согласно синоптикам — в конце (Ин 2:13–22). Хорошо известно, сколь трудно согласовать хронологию Иоанна с синоптическим рассказом о Тайной вечере и распятии.
4. По мнению многих ученых, двойной марковский рассказ о чуде насыщения (Мк 6:30–44; 8:1–9) и упоминание Луки о двух миссиях, посланных Иисусом (Лк 9:1–6; 10:1–12), вызваны двумя разнящимися преданиями об одних и тех же эпизодах, полученных Марком и Лукой из отдельных источников (ср. эти две версии и их синоптические параллели).
5. В ряде случаев мы видим более богословски обусловленное развитие предания, когда евангелист явно исправлял или поправлял источник. Например, Марк сообщает: "И не мог совершить там никакого чуда" (Мк 6:5). Матфей исправляет: "И не совершил там многих чудес" (Мф 13:58). Или, скажем, марковская концовка в эпизоде с хождением по воде: "И они чрезвычайно удивлялись, ибо не вразумились чудом над хлебами, потому что сердце их было окаменено" (Мк 6:51–52). Как мы уже говорили (§ 11.3), Матфей сделал из этого следующее: "Бывшие в лодке поклонились ему и сказали: «Истинно ты Сын Божий»" (Мф 14:33).
6. В одном случае различные версии эпизода столь отличаются друг от друга, что выявить первоначальную форму практически невозможно. Я имею в виду два рассказа о смерти Иуды (Мф 27:3–10; Деян 1:18сл.). О вариантных перечнях "Двенадцати" см. ниже (§ 28.2, прим. 7). Ни в одном из этих случаев я не отрицаю, что в основе разных преданий лежало некое "реальное событие", — совсем наоборот. Следует, однако, отметить: различные рассказы о "реальном событии", по–видимому, во многих случаях постепенно расходились в процессе передачи (случайно или из богословского замысла), причем в некоторых случаях степень различия слишком велика, чтобы ее игнорировать.
18.3. Теперь рассмотрим предания о высказываниях Иисуса. Здесь мы видим степень многообразия в передаче, сходную с описанной выше (§ 18.2).
1. Многие высказывания Иисуса сохранены с очень высокой степенью вербального совпадения между разными евангелистами (напр., Мк 2:19сл.; Мф 8:9сл.; 12:41сл.; 24:43–51). Попутно отметим, сколь многие логии Евангелия от Фомы имеют близкие параллели в синоптической традиции (см. ниже § 62.1, прим. 40).
2. Некоторые высказывания дошли до нас в разных контекстах. Например, речение об обретении и потере жизни помещается в два или три разных контекста (Мф 10:39; Мф 16:25/Мк 8:35/Лк 9:24; Лк 17:33; Ин 12:25); Лука дважды воспроизводит речение о светильнике (Лк 8:16; 11:33); высказывание "по плодам вашим" было либо сжато в одно Лукой (6:43–45), либо разделено на два Матфеем (7:16–18; 12:33–35). Пожалуй, еще более существенные вариантные дублеты — предупреждения в Мк 8:38, Мф 10:32сл., Лк 9:26,12:8сл. (см. также ниже § 51.1).
3. Следует также отметить Иисусовы логии, которые вполне могут претендовать на аутентичность, но находятся за пределами Евангелий. Они выдают существование конкретных преданий, не учтенных или опущенных евангелистами. Среди хороших примеров — Деян 20:35; версия Лк 6:5 по кодексу D (слова Иисуса работающему в субботу — "Человек, если ты знаешь, что делаешь, ты благословен; но если не знаешь, ты проклят как преступивший Закон"[190]); логия 82 из Евангелия от Фомы ("Кто близ меня, тот близ огня, а кто далек от меня, далек от Царства")[191].
4. Некоторые высказывания получили другую интерпретацию в ходе передачи. В частности, разные переводы на греческий язык арамейского оригинала, видимо, объясняют существенно разные версии: Мк 3:28сл. ("сыны человеческие"), но Мф 12:32/Лк 12:10 ("Сын Человеческий") (см. выше § 9.2, прим. 16); Мк 4:12 ("чтобы"), но Мф 13:13 ("потому что")[192]. Весьма правдоподобна гипотеза Ч. Г. Додда и И. Иеремиаса, что ряд притч обрел в ходе передачи иной смысл, чем тот, который вкладывал в них Иисус. Особенно примечательна трансформация "притч кризиса" в притчи о втором пришествии (Мк 13:34–36 и различные параллели; Мф 24:43сл./Лк 12:39сл.; Мф 25:1–13)[193]. Сопоставим также разные описания проповеди Крестителя: проповедник огненного Суда в Q (Мф 3:7–10/Лк 3:7–9), но всего лишь проповедник покаяния у Марка (Мк 1:4–8 — нет огня и суда) и всего лишь свидетель Иисуса у Иоанна (1:19–34; 3:27–30 — нет ни огня, ни суда, ни призыва к покаянию). Пожалуй, особенно интересна здесь история предания о высказывании Иисуса по поводу разрушения и эсхатологического восстановления Храма. Оно представлено лишь как лжесвидетельство в Мк 14:58/Мф 26:61, но Иоанн приписывает его самому Иисусу (Ин 2:19; см. выше § 10.1). Не вполне ясно, как понимали его первые иерусалимское верующие (как лжесвидетельство или как обетование, что Храм будет средоточием эсхатологического обновления в Израиле? — см. ниже § 67.3). Как бы то ни было, судя по Деян 6:14, Стефан усматривал здесь слово осуждения на Храм (см. ниже §§ 24.5, 60).
5. Отметим, что некоторые высказывания Иисуса сознательно изменялись в процессе передачи (с целью придать им иной смысл). Возьмем, например, начало разговора между богатым юношей и Иисусом. В Мк 10:17сл. оно выглядит так: "Учитель благой ! Что мне делать, чтобы иметь жизнь вечную?" — "Что ты называешь меня благим? Никто не благ, как только один Бог". Но вот версия Мф 19:16сл.: "…что сделать мне благого, чтобы иметь жизнь вечную?" — "Что ты спрашиваешь меня о благом? Только один благ". Отметим также, как однозначный запрет на развод в Мк 10:11 смягчен оговоркой насчет прелюбодеяния в Мф 19:9 и более снисходительным установлением о смешанных браках в 1 Кор 7:15 (см. далее § 55.1). Или рассмотрим, как ловко Лука избегает необходимости рассказывать о явлениях Воскресшего в Галилее, опуская Мк 14:28 и превращая обещание галилейских явлений (Мк 16:6сл.) в воспоминание о словах, сказанных Иисусом, "когда был еще в Галилее" (Лк 24:6–7; см. далее ниже § 72.2).
6. В некоторых, хотя и не очень многочисленных, случаях, мы видим ясные указания на то, что речение возникло в ранних церквах, но в ходе передачи было добавлено к преданиям об Иисусе. Например, Мф 18:20 — почти наверняка обетование, высказанное от имени прославленного Иисуса каким‑то раннехристианским пророком и принятое церквами как речение Иисуса. Аналогичный, хотя менее ясный, пример мы находим в Лк 11:49–51. Мф 11:28–30 — видимо, пророческая интерпретация высказывания из Q (Мф 11:25–27), в котором прославленный Иисус, который на земле говорил как посланник Премудрости, отныне высказывался как сама Премудрость (см. ниже §§ 57.1, 62.1). Один из ярких примеров интерпретирующей вставки, вызванной изменением ракурса после миссии к язычникам, представляет собой Мк 13:10 (особый материал Мк, нарушающий ход мысли; использование слова "благовестие" — типично марковское). Да и Мк 13 в целом содержит массу материала для изучения истории предания (см. ниже § 67.3, прим. 27).
Можно сделать вывод: первоначальные церкви не считали предание об Иисусе чем‑то фиксированным, неким корпусом традиции, содержание и структура которого были твердо заданы с самого начала [194]. Тот факт, что сохранилось такое количество преданий о словах и делах Иисуса, означает, что первоначальные общины берегли эти предания как сокровища и относились к ним как к авторитету в вопросах учения и обычаев (см. выше § 9.1, прим. 8). Однако сами предания не считались обретшими окончательную или окончательно авторитетную форму. Их авторитет подвергался адаптации и интерпретации под руководством пророческого Духа в изменяющихся обстоятельствах (ср. Мф 13:52).
18.4. Самая яркая иллюстрация последнего тезиса — предания об Иисусе, отраженные в четвертом Евангелии (конец I в.). Достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть глубокое отличие Иоаннова образа Иисуса от синоптического: предания об Иисусе прошли серьезную разработку. Это, однако, не означает, что Иоанн здесь утратил связь с исторической реальностью: в отрывках, параллельных синоптическим, мы видим достаточные указания на то, что он опирается на хорошую традицию (напр., Ин 1:19–34; 2:13–22; 6:1–15)[195]. Следовательно, можно с некоторой долей уверенности ожидать, что даже там, где параллелей нет, есть солидный традиционный фундамент, укореняющий Иоаннову надстройку в истории. (Ср., например, Лк 13:34 и Мк 14:13сл, которые подтверждают Иоанна, намекая, что Иисус имел более обширный контакт с Иерусалимом, чем можно, казалось бы, подумать по синоптикам.)
Отметим, однако, в какой мере этот материал предания был переработан Иоанном. Я уже обращал внимание на различные черты Иоанновой христологии, иллюстрирующие этот факт (см. выше §§ 6.2, 9.2,10.4, 11.3). Можно указать еще на две особенности Иоаннова подхода, более актуальные для темы данной главы, которые демонстрируют степень переработки Иоанном предания об Иисусе, — переработки, призванной ответить на требования его ситуации.
1. Иоанн организует материал в соответствии с драматической композицией: все его Евангелие устремлено к кульминации "часа" — того часа, когда Иисус будет "прославлен", "поднят", когда он "взойдет" туда, откуда сошел[196]. Движение к этой кульминации характеризуется нарастающим "судом"/"отделением" (krisis), вызванным самим присутствием Иисуса (см., напр., 3:17–19; 5:22–24; 7:43; 9:16; 10:19; 12:31; 16:11)[197]. Чтобы поставить и объяснить эту развивающуюся драму, Иоанн перекраивает дела и слова Иисуса таким образом, что их Иоаннову специфику отрицать невозможно (см., напр., развернутые разделы 4:1–42; 9; И).
2. Отметим особый характер речей Иисуса в четвертом Евангелии. Если сопоставить эти речи, мы увидим четкую модель, где мысль как бы развивается по концентрическим кругам: обычно Иисус сначала делает утверждение, которое слушатели не понимают; оно становится у Иисуса отправной точкой для более подробной формулировки и т. д.[198] Поскольку эта модель сохраняется независимо от аудитории, — к примеру, умный иудей (Ин 3), самарянская проститутка (Ин 4), галилейская толпа (Ин 6), враждебные иудейские власти (Ин 8), ученики (Ин 14), — и поскольку она не имеет реальных параллелей у синоптиков, трудно избежать вывода, что перед нами литературный прием, Иоаннов способ подачи своего углубленного понимания первоначального предания об Иисусе. Иными словами, в Иоанновых речах правильнее всего видеть серию развернутых медитаций (или проповедей) над первоначальными высказываниями Иисуса или первоначальными особенностями его служения.
Таким образом, опять отсутствует представление о предании об Иисусе как о чем‑то окончательно установленном и фиксированном, что нужно только охранять и передавать. Напротив, предание об Иисусе, очевидно, сохранялось в Иоанновой общине и Иоанновой общиной только в интерпретированной и разработанной форме. Оно было частью общинной жизни, живя и взрослея вместе с членами общины, вместе с ними отвечая на вызовы каждой новой ситуации, — и это куда ближе духовной традиции Павла, чем "здравое учение" Пастырских посланий.
Выводы
19.1. Предание — одна из важных объединяющих нитей в многообразии первохристианства. Не предания, характерные для иудаизма, ибо Павел со своими языческими новообращенными отвергали или игнорировали бо́льшую их часть, а Иерусалимская церковь считала их значимыми и в основном хранила им верность. Но керигматическое предание и предания об Иисусе, — те керигматические и вероисповедные формулы, те различные собрания повествований об Иисусе и высказываний Иисуса, которые были общими в разных церквах. Здесь возникает новая и немаловажная нить единства. Ибо мы уже знакомы с провозвестием и исповеданием смерти и Воскресения Иисуса как одной из составляющих единства. С ними было связано и общее принятие преданий об Иисусе (то есть преданий о земном служении и учении Иисуса).
19.2. В этой объединяющей нити есть несколько ярких черт многообразия. Мы уже достаточно сказали о многообразии в использовании и форме керигматических и вероисповедных преданий (главы II и III). Сейчас выяснилось, что и предания об Иисусе использовались по–разному. Q, по–видимому, стремится сохранять подлинные слова Иисуса, — причем делает это таким образом и в такой степени, которые чужды Павлу. Марк использует повествования о служении Иисуса, создавая противовес сторонникам образа Иисуса как чудотворца по преимуществу. Есть фундаментальные различия в отношении роли традиции между Павлом и Пасторскими посланиями. Форма и содержание преданий об Иисусе также очень различны. Стадия перехода от Q к Марку (и далее — к Матфею и Луке) обнаруживает не только уважение к преданию, но и определенную свободу. И четвертое Евангелие показывает, сколь широкой ощущалась эта свобода: оно демонстрирует такую свободу в толковании и разработке традиции, доставшейся от прежнего поколения, которая кажется расположенной просто на другом полюсе по сравнению с Пасторскими посланиями (а ведь эти авторы, видимо, принадлежали к одному поколению христианства). Без сомнения, до Пастырских посланий у нас нет свидетельств традиции как чего‑то фиксированного, стоящего над учителем (роль которого ограничивалась бы сохранением и передачей). Павел и все евангелисты (особенно четвертый) свидетельствуют об обратном: каждая община и каждое новое поколение принимало возложенную на них (имплицитно или эксплицитно — Духом) ответственность интерпретировать полученное предание заново, соотнося его со своей ситуацией и своими нуждами.
19.3. Несколько слов следует добавить о специфически Павловой и Иоанновой (хотя отчасти и синоптической) концепции предания как предания интерпретированного и духовного, а также о ее значении для авторитета, приписываемого преданию. С точки зрения Павла и Иоанна, керигматическое предание и предание об Иисусе обладают авторитетом, но не независимым и не сами по себе. Они авторитетны лишь в динамическом соединении с вдохновением Духа в настоящем. Традиция, утратившая актуальность, либо отбрасывается (иудейское предание), либо интерпретируется и адаптируется (керигматическое предание и предание об Иисусе). Это может быть сделано потому, что для Павла и Иоанна средоточие откровения не только прошлое (земной Иисус), но и настоящее (Дух Иисуса). Следовательно, авторитет строится не вокруг одного, а вокруг двух центров — предание и Дух, — причем авторитетное выражение проповеди или учения в каждом конкретном случае принимает форму интерпретированного предания[199].
У Иоанна в двух текстах о Параклите (Ин 14–16) мы находим своего рода апологию такого подхода. Ибо в 14:26 и 16:12–15 Параклит имеет двойную функцию: напоминает первоначальную весть Иисуса и открывает новую истину (в результате чего истина возвещается заново). Иными словами, подвергая предание об Иисусе обстоятельной переработке, Иоанн все же ориентируется на первоначальную традицию. 1–е Послание Иоанна постулирует аналогичное равновесие между нынешней/продолжающейся ролью Духа как учителя (2:27; 5:7сл.) и учением, дарованным "от начала" (2:7, 24; 3:11). Впоследствии нам придется вернуться к этой теме и рассмотреть ее под другим углом (см. ниже §§ 46.3, 47.3). А пока подведем такой итог: Павел и Иоанн считали предание из прошлого авторитетом, когда оно было преданием интерпретированным, — интерпретированным Духом в настоящем и для настоящей ситуации.
19.4. На протяжении части I мы собираем материал, касающийся взаимосвязи провозвестия Иисуса с благовестием/благовестиями первоначальных церквей. В данной главе мы обнаружили в этой связи два важных момента.
1. Судя по отношению ранних церквей к преданиям об Иисусе как к авторитету, весть земного Иисуса сохраняла для них актуальность. Однако, поскольку она была авторитетна для них лишь как предание интерпретируемое, ее авторитет состоял не столько в историческом происхождении, сколько в изреченности Тем, кто ныне был Господом общины, и в возможности рассматривать ее как выражение его воли в настоящем. Иными словами, даже в вопросе об унаследованном предании ключевым объединяющим фактором было преемство между земным Иисусом (историческим источником предания об Иисусе) и прославленным Господом (нынешним источником интерпретируемого предания). Этот вывод усиливает выводы, сделанные в главах II и III.
2. Из продолжающейся актуальности предания об Иисусе не следует делать вывод, что керигма Иисуса и керигма первохристиан во многом совпадали. Если Павел использует язык предания для предания об Иисусе и керигматического предания, то предание об Иисусе он цитирует только в этических вопросах и в связи с вечерей Господней, — а керигматическая традиция как таковая использует лишь предание о смерти и воскресении Иисуса [200]. Это подтверждает, что Павел не считал керигму просто новым выражением вести и учения Иисуса. Керигма возвещала Распятого и Воскресшего, а не прошлое учение земного Иисуса. Вопрос о взаимосвязи Иисусовой вести с вестью первохристиан, таким образом, получает частичный ответ, — но в основном остается пока нерешенным.
19.5. Те, кто ценит предание вообще или предание христиан I в. в частности, могут сделать из проделанного анализа несколько актуальных выводов.
1. Нас не должны тревожить серьезные разногласия по поводу предания в современном христианстве, ибо, как мы видели, уже в первохристианстве на сей счет существовало большое многообразие мнений. Тем, кому ближе консервативное отношение ранней Иерусалимской церкви к ранней иудейской традиции и Пасторских посланий — к раннехристианской традиции, следует помнить: Павел и Иоанн (не говоря уже о самом Иисусе) относились к традиции прошлого куда либеральнее. Либералам же не стоит забывать, что Новый Завет включает и Пастырские послания. Одинаково консерваторам и либералам стоит последовать совету, который Павел адресовал равно "слабым" и "сильным" (в вопросах традиции; см. Рим 14:1–15:6; 1 Кор 8–10): не абсолютизировать роль предания, глубоко уважать чужое мнение и чужие обычаи, — пусть ни консерватор не "осуждает" либерала за его свободу, ни либерал не "презирает" консерватора за его угрызения (см. особенно Рим 14:3; см. далее ниже § 76.2)[201]. Неинтерпретированных преданий не бывает (даже вначале). Подлинный вопрос состоит в том, как быть с многообразием толкований.
2. Если в каждой конкретной ситуации авторитет обретает интерпретированное предание, как насчет того множества интерпретированных преданий, которыми полна многовековая церковная история? Сохраняют ли они авторитет, когда процесс интерпретации позади, или эти толкования были авторитетны лишь для своего времени, ибо они были актуальны лишь в свое время? Или они становятся частью предания, которое надо интерпретировать заново? Если так, нужно ли нынешним интерпретаторам учитывать прежнее интерпретированное предание и служит ли какой‑то элемент в нем нормой для остального? Или в процессе интерпретации лучше миновать прежние толкования, сбросить их со счета, — и работать непосредственно с изначальным преданием? Если так, то что считать "изначальным преданием"? Включает ли оно Евангелие от Иоанна и Пасторские послания (и даже послания Климента, Игнатия и т. д.)? Или же это традиция, которая стоит за Павлом и Евангелиями (как синоптическими, так и Иоанна)? На такие вопросы важно ответить, чтобы решить, как христианству XXI в. смотреть на авторитет, и каким быть этому авторитету. Есть здесь и более широкие проблемы (в частности, о новозаветном каноне), о которых у нас нет возможности поговорить здесь: мы займемся ими в последней главе[202].
А пока повторимся: изучение раннехристианского предания обнаруживает примерно такой же образ единства и многообразия, какой мы нашли в главах II и III. Единство в преданиях о смерти и Воскресении Иисуса, единство в преданиях об Иисусе, — но многообразие в попытках заново интерпретировать предание и в спектре интерпретаций.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 191; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!