Глава 14. Семейные дела. Смерти
В начале девяностых пошла ещё череда важных семейных событий. Началось всё с женитьбы Жени. Я не помню того, знакомил ли Женя нас со своей будущей женой. Скорее всего, знакомил, но я чего-то такого официального сейчас не припомню. Так что хорошо запомнил эту смуглую черноволосую девушку уже на самом бракосочетании. Но, видимо, молодая Алла и её подружка Марина Голод всё-таки знакомились с нами, потому что я вскоре, в 91-м году (а свадьба была летом 90-го, так что, возможно, знакомство моё с невесткой и её подругой произошло всё же после Жениной свадьбы), устроил эту Марину к Косте Иванову в сиделки, в бэбиситтеры к их с Ингой детям (у Кости было четверо детей от первой жены, после чего Инга стала ему рожать чуть не каждые полгода новых детей). И вышло неловко. Я-то представил тогда Костю как учёного человека, большого философа, а получилось, что они с женой проявили себя настоящими хамами. Детей у моего тогда ещё товарища было по-православному много, к женщинам он тоже был склонен по-православному всерьёз, однако с Мариной общего языка не нашёл. В общем, Женина свадьба была первым из событий, менявшим ситуацию в нашей семье.
Правда, больших изменений женитьба Жени не вызвала. Если не считать того, что сын переехал, а также стал постепенно забирать наши книги, впрочем, прежде всего, те, которые он сам покупал. В конце же 1991 года Аллочка, моя жена, была вынуждена поехать к своим родителям: ей сказали, что совсем плохо с отцом. Мочекаменная болезнь требовала оперативного вмешательства, от которого, однако, Тихон Иосифович, боясь его и считая, что всё равно этого не переживёт, отказался. Это значило, что осталось ему жить, как сказали врачи, не больше недели. Алла успела ещё его застать в живых. Мы же с Женей, Настей и его Аллой выехали, когда он уже умер, на похороны. Там же я ещё раз убедился в том (и это меня всё-таки поразило), что смерть не является для людей какой-то катастрофой, просто хлопотное и неприятное бытовое явление. Так это воспринимали все деревенские: и сама моя тёща, и вместе с ней младшая дочь Люда, и даже моя жена. В общем, всё было как всегда, только на кухне не было того шума, который обычно исходил от моего тестя, не было водки и игры в шахматы, не было политических яростных споров, к которым я привык.
|
|
|
О чём я тогда на похоронах не подумал, так это о том, что передо мной не только несчастный случай, произошедший с одним из старших родственников, а целое начало череды смертей в нашей семье. Дом в Павловке, такой надёжный, постоянный, спокойный, стал вообще просто безжалостно скашиваться. Спустя три года после смерти тестя неожиданно от какого-то глупого непонимания своего молодого человека (а прежде всего для того, чтобы произвести на него впечатление) наглоталась таблеток Оля, младшая моя племянница. То, что она натворила, девочка быстро сообразила, побежала к матери, та стала вызывать скорую помощь (Оля уже теряла сознание), но оказалось поздно. Снова (это был 94-й, кажется, год, июнь, когда племянница только-только заканчивала школу) мы снялись в деревню на похороны. Поехали без младшей Аллы, сидевшей с моим родившимся уже внуком Феликсом, и без Жени (он прибыл через сорок дней на поминки).
|
|
|
Я, правда, тоже, не поехал. Тогда ещё не было вполне ясно, что случилось: жива она или нет. Люда, позвонив с утра, кричала в трубку моей жене что-то очень неясное. В общем, Алла и Настя тогда поехали одни, и уже перед самым отправлением поняли, что случилось самое страшное. То, что там происходило, по их рассказам, теперь уже походило на трагедию. Люда совершенно сходила с ума, вопила, истерила, кричала. Положила потом зачем-то Олины письма к молодому человеку в гроб.
А ещё через четыре года умер такой внешне, казалось, совершенно здоровый её отец Миша. От рака. Надо думать, не вынес гибели дочери. Его похороны более всего запомнились поминками на работе, где говорили дурацкие речи, всё было очень торжественно и глупо. Все знали, что смерть дело почтенное, но бедой, катастрофой не ощущали. В общем, и эти похороны, третьи уже тогда в нашей семье в деревне (если не считать ещё в 89 году умершей бабы Даши, безграмотной мачехи Тихона Иосифовича, которую я, впрочем, мало знал, только по рассказам Аллы-жены и Жени, который с ней в своё время пас коз и, вообще, по-своему подружился), произвели на меня впечатление дурного театра.
|
|
|
Может, впрочем, это я такой бесчувственный. Бывали уже случаи. Когда, например, умер в середине 80-х Слава Петров, мой старый знакомый по диссидентскому движению, я пошёл перед похоронами к его матери и не испытал, вообще, никаких чувств, никакого сожаления, что было для меня странно. Ещё раньше некий Володя, одноклассник и друг Хигера, купался и утонул, вероятно, выпив перед этим слегка, как обычно. Ещё до похорон Юз был очень взволнован, хотел кого-то наказать, найти виновников, возможно, он сам испытывал какое-то чувство вины. Впрочем, спустя годы мой друг признался, что в этих его душевных движениях было много наигранного. Я же вовсе тогда оставался спокоен. Когда же куда позже, в 1987 году, погиб пасынок самого Юза, сын его второй жены Жанны, в 20-летнем возрасте, наглотавшись таблеток, сам Хигер уже переживал страшно. Но я и сейчас скорее изображал скорбный вид. Во всём этом было много театра, а там, где был всё же не театр… Не знаю, может, со мной здесь что-то в самом деле не так.
|
|
|
В 92-м же году случилась самая уже для меня серьёзная трагедия. Мой отец к тому времени очень серьёзно болел, ноги его еле передвигались, сосудистое заболевание тромбоз не давало ему возможности без одышки ходить, уже на Жениной свадьбе он выглядел весьма тяжело. После же неё он несколько раз ложился в больницу по сердечным показаниям. Были, кажется, инфаркты, был ли инсульт, не знаю. В общем, когда в ноябре 92-го года он в очередной раз попал в больницу, в очередной раз выписался из неё, я всё-таки не думал, что может случиться то, что уже произошло с моим тестем. Тем более, что когда он выписался, то снова стал активно жить. Ходил как всегда по книжным магазинам и не особенно жаловался (мой отец вообще не склонен был жаловаться).
Однако в этот раз после выписки он снова стал чувствовать себя как-то нехорошо, наверное, надо было снова ложиться в палату, но ему этого совершенно не хотелось. Вместо этого он заказал ещё одни ключи от своей квартиры для меня и для Вити, и мы стали почти каждый день заходить к нему. Раз в неделю бывал тогда и Женя. Если же не были у него, то во всяком случае звонили. По магазинам он, однако, ходил сам. При этом, надо сказать, о своей маме (еще до того, в начале восьмидесятых) он более заботился, чем теперь о себе (хотя они и были в ссоре), и просил меня навещать её вместо себя, когда он нехорошо себя чувствовал для дальних поездок-переходов. Начиная с конца семидесятых, он рано начал болеть, ложился в больницы, а до этого летом часто уезжал в санатории. Так что, будучи гордым и замкнутым в себе человеком, отец не был склонен делиться переживаниями о своём здоровье. И у меня не было постоянной мысли, что скоро может быть его конец, тем более что и я не старался, признаться, побольше узнать о его самочувствии.
Но вот однажды в начале декабря (по-моему, 5 декабря, хотя сейчас уже не помню точно) мне позвонил днём Витя с сообщением, что не может до отца дозвониться. Ключи были у меня, и я сразу сорвался на проспект Смирнова, где он жил (вскоре его переименуют в Ланское шоссе). Когда приехал, долго не мог открыть дверь. Это было трудно, потому что отец был левша и совсем иначе открывал свой замок, другими движениями, я же движениями правши всё скособочил. Тем более, что у него в доме и без того всё висело на страшных соплях, еле держалось и кособочилось. Да и Витю тоже, хоть и был он природным в отца левшой, переучивали с детства от неправильных движений. Ел суп он и держал ручку правой, значит, отцову дверь открывал тоже не так, как сам хозяин.
Брат, кстати, пришёл сразу после меня, мы, наконец, справились с дверью (никто на звонки, разумеется, не отвечал) и вбежали в однокомнатную квартиру отца. Его не было. Не было в комнате. Не было и на балконе, на кухне. И только когда мы открыли дверь туалета, там оказался он. Сидел на унитазе. Штаны приспущены. Мёртвый. Мы отнесли его на диван и вызвали скорую. Она приехала очень быстро, и четыре доктора констатировали смерть. Вызвали труповозку. А я позвонил Жене и сообщил ему. Он вскоре приехал и застал ещё труп деда в собственной квартире.
Для сына это был тяжелейший удар, он рассказывал, что плакал весь этот и следующий день, Витя рыдал прямо там, на квартире, а у меня, помню, ни слезинки не пролилось. Дальше же пошли самые обычные ритуальные хлопоты, которыми больше занимался Витя, чем я. Я, правда, больше оплачивал, чем он (у Вити тогда, как у всех в стране, были проблемы с зарплатой, я же получал её регулярно, причём в долларах). Похоронили отца на Ковалёвском кладбище. Собрались все родственники, ибо у нас тогда ещё семейных потерь не было. Даже моя мама пришла и была, по-моему, очень довольна своей неожиданной ролью вдовы, как раз превращая всё действо в совершенный театр, что было не очень хорошо.
А после этого мы неожиданно поссорились из-за наследства. Этого я совершенно не ждал, полагая, что мы в целом придерживаемся одинаковых представлений. Но Алла-жена настаивала на том, что квартиру надо отдать Жене, которому было совершенно негде жить. Витя не разделял эти взгляды и считал, что квартиру надо сдать, поделив деньги. В поисках компромисса я предложил, чтобы квартира формально принадлежала Вите, но жил в ней Женя с женой. Однако ни Женя, ни его родственники на этот вариант не согласились. Женя никак не объяснил, почему его не устраивает, что он станет жить в квартире, которая будет принадлежать дяде, а вот его тесть с тёщей (кажется, тёща) прямо заявили, что и Витя, и я сам ещё нестарые люди, нам может понадобиться квартира для молодых жён. Женя, впрочем, этих слов не помнит, полагая, что речь могла идти не о фантастических жёнах, а о вполне реальных детях Вити - Сергее (на год младше Жени) и Андрюшке.
В итоге вариант, который и был исполнен после долгих споров и ссор (с Наташей, Витиной женой, мы тогда совершенно рассорились) заключался в том, что квартиру всё же получает Женя. Тут ещё и мама моя активнейшим образом встала на его сторону, давя страшным образом на старшего сына: она была убеждена, что иначе Женя с красивой женой в итоге разведётся, несмотря на ребёнка. Зато дача, стоившая заметно меньше, чем квартира, но тогда это всё было довольно неясно и неопределённо, ушла целиком к семье Вити. А также и все его не очень дорогие вещи, книги, на которые он истратил половину своих ресурсов, не очень-то разбираясь в их реальной ценности, и которые тогда уже во многом начинали обесцениваться, и вовсе потерявшие всякую цену сберкнижки, на которых были по советским понятиям очень немаленькие деньги (когда-то не на одну бы квартиру хватило). Ещё недавно папа предлагал нам с Витей купить на них по машине, а мы, дураки, ничего не поняв в ситуации, отказались. Сам дед, видимо, не хотел говорить о своей смерти, поэтому хоть с Женей несколько раз упомянул, что после кончины его квартира достанется внуку, однако никаких мер перевести это в реальность не предпринял, ну и Женя, само собой, не настаивал.
В те же годы случилось ещё одно несчастье. Погиб младший сын Ромы Гордеева Андрюша. Он был на год младше Насти и уже поступил в университет на матмех. Это было в 92-м году, а как раз в этом году Рома развёлся со своей женой Мариной. Рома тогда очень много говорил о необходимости своего развода, ещё продолжая жить с Мариной, задыхался, нервничал, и Андрюшка, на которого всё происходящее произвело самое большое впечатление, больше, чем на Марину даже и на его сестру Аню, куда-то убегал. Вероятно, развод отца сильно ударил по сыну.
А в июне Андрей уже сдал сессию на матмехе и поехал работать от университета в математический лагерь на какое-то озеро в Ленинградской области вместе с другими студентами и, в том числе с дочкой нашей однокурсницы Виты Крепс Аней (эта Аня потом вышла замуж за математика Громова, одного из крупнейших в своей области). С её слов известно, что поздно вечером, часов в 11-12, он отправился купаться на озеро. И не вернулся. Ребята, побежавшие за ним, увидели лишь тщательно сложенную на берегу его одежду. Марина, которую вызвали срочно туда и показали место несчастья, сказала, что никогда бы сам Андрей так не сложил свои вещи. Она, значит, подозревала, что это было убийство. Потом её брат, служивший то ли подводником, то ли кем-то таким, снарядил целую экспедицию с батискафами и водолазами, чтобы найти тело, но так ничего и не нашли. Это был, конечно, страшный удар и для Ромы, и для Марины. Да и для Ани, которая так никогда и не зажила какой-то спокойной жизнью, мыкалась по разным местам учёбы, то работала, то не работала, замуж не вышла и более всего увлеклась нашим «Зенитом».
Теперь о Насте. Куда она будет поступать, я долгое время не знал, хотя она давно уже интересовалась медициной и даже убедила меня в первый раз бросить курить. Решила она поступить в педиатрический во многом под влиянием своей подружки Ани Сухотской, девушки с очень твёрдым характером (да, впрочем, ещё, кажется, она училась в 405-й школе, где имелся договор с Педиатрическим институтом). Поступила она с первого раза (у них с Аней и Катей Ивановой был общий репетитор, который помог), училась хорошо, с химией и прочими естественными науками проблем у неё не было. Жить же продолжала с нами.
Правда, Аня же познакомила её со своим бывшим одноклассником Васей, который позже уехал в Америку, где, видимо, стал членом секты Сахаджа Йога. Он был здесь не однажды и произвёл тогда на меня отвратительное впечатление. Тогда как раз к нам приехал Володя Градусов из Краснодара. Между ними произошёл забавный диалог. Вася как сектант узрел, что у Володи болит голова. Володя сказал: «Да». Вася на это: «И именно в левой части болит.» Володя согласился и с этим. Но когда Вася зачем-то предложил ему перевести эту боль из левой части в правую, отказался начисто. В общем, все его стали убеждать, что его секта очень вредная, тоталитарная, занимается обычным мошенническим бизнесом, он же заявил в ответ, что все наши слова отскакивают от него, т.к. отбиваются имеющимся у него внутренним щитом. Короче, Вася оказался редким дураком, в чём мы пытались убедить Настю, но от моих слов она уже давно приучилась отмахиваться и не слушать их, к тому же вообще по характеру отличаясь редким упрямством.
Но всё же, конечно, глупости Васи и на неё тогда произвели гнетущее впечатление. Тем не менее однажды она сбежала с ним от нас из дома (впрочем, она как-то уже сбегала, в десятом классе, из-за того, что я не отпустил её вечером гулять, и я нашёл её на Московском вокзале, где она сидела в зале ожидания на скамейке и к ней уже подсел какой-то мужик лет пятидесяти и прегнусного вида) и жила в одной с ним комнате в коммунальной квартире несколько дней. Мы ездили к ним, посылали Женю, но без особой пользы. Женя постучал в дверь, сказал, что родители волнуются, и ушёл. Но после приехала Алла, просто открыла оказавшуюся незапертой дверь и стала убеждать Настю возвращаться домой. Настя же сказала, что скоро приедет. Была она тогда на первом курсе. Тем не менее история эта продолжалась года два ещё, Вася уехал в Америку, они переписывались, Настя жгла какие-то свечи перед зеркалами, Вася пару раз приезжал, но всё-таки они расстались.
Настя увлеклась тогда Сашей Суворовым, работавшим в Медтехнике, на заводе, а Настя на старших курсах стала работать в какой-то фирме, занимавшейся постановкой диагнозов на компьютере по каким-то особым точкам. Сашу этого мы несколько раз видели, Алла даже ездила разговаривать с его матерью, жаловалась на то, что он очень много пьёт (что, видимо, так и было). Настя даже собиралась выйти за него, но потом передумала и рассталась с этим Сашей месяца за два до своей свадьбы. Настя тогда вела довольно вольный образ жизни, поздно возвращалась домой, что меня очень волновало. Но после того первого её бегства из дома, когда я нашёл её на вокзале, я совершенно перестал с ней о чём-либо спорить. Наконец, вскоре после разрыва с Сашей Суворовым, это было на последнем её курсе, перед поступлением в интернатуру, она познакомилась с ещё одним молодым человеком, Сашей Зайцевым, вскоре ставшим её мужем.
В девяносто втором году у Жени с его Аллой в августе родился сын Феликс. К сожалению, с этим своим первым внуком я общался очень мало. Так что он, можно сказать, стал моим виртуальным внуком. В воспитании его я не принимал участие, с этим вполне справлялись Женька с Аллой, которые уже отделились от свекра и свекрови. Те же, наоборот, все свои душевные силы направили на внука, так что нам с Аллой не всегда и место было. Да и Женю их участие явно напрягало. Бизнеса у меня своего не было, чтобы Женька или Феликс могли его наследовать, своего крестьянского хозяйства, чтобы включать внука туда, тоже. Единственное, когда я увидел, как Феликс играет в домашнем театре у Жени (каждое лето ко дню рождения сына они устраивали представления), я стал звать его и на свои репетиции, что нравилось и ему, и Жене с Аллой. Феликс в это время ещё и репетировал в очень хорошей театральной студии на проспекте Просвещения, на спектаклях которой, весьма профессиональных, почти каждый раз была Алла, а пару раз был и я, так что у него тогда была весьма насыщенная театральная жизнь.
Один свой спектакль (по шекспировской пьесе "Два веронца") я вообще назвал, используя цитату из тоста Феликса: когда он, страшно в детстве любивший произносить длинные речи, произнёс короткий тост: «За самолюбие к еде!»,мне пришла мысль назвать спектакль "Самолюбие к любви" . При этом на всех репетициях Феликс чувствовал себя очень раскованно и свободно, был в нашем театре как дома. Я даже думал, когда он подрастёт, взять его в нашу Школу, но ситуация к этому времени в образовании и, вообще, в стране настолько изменилась, что выдёргивать его к нам при условии, что у нас не было многих предметов и само существование Школы подвисло, было слишком рискованно. Так что, когда наступило это время, я даже не заговаривал о том с Женей и его Аллой, хотя сам Женя в последние годы Школы работал у нас.
А из спектаклей наших особенно запомнилась его роль Астианакса, сына Гектора, в «Троянках» Сенеки, где он яростно размахивал игрушечным мечом при выходе, чем заслужил бурные аплодисменты публики (при этом мне по роли Одиссея надо было требовать его смерти, что вносило, конечно, особый драматизм в сцену, я даже довольно, крепко, помню, в заключительной сцене толкнул его в шею), и роль нищего мальчика в «Борисе Годунове», где он весьма убедительно просил подаяния. У Жени же в спектаклях он запомнился мне особенно по роли Ивана Никифировича у Гоголя, а также в спектаклях по Носову, где он играл мальчика, потерявшего в кино замазку, и по Хармсу, где он играл Вертунова. Одна моя бывшая ученица Катя Василенко, посмотрев какой-то мой спектакль и этого Ивана Никифоровича, записанный в самом конце кассеты, произнесла: «Да, Сергей Исаевич, спектакль про Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича очень хорош…» В общем, с моим внуком мы пересекались в основном кроме разных дней рождений, именно на театральной стезе.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 88; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!