Глава 12. Открытое Христианство
Где-то во второй половине восьмидесятых Рома Гордеев рассказал мне о Косте Иванове, а также дал почитать его некоторые работы. Тут же поведал об обществе «ОткрытоеХристианство», тогда как раз возникшем. В школе у Ромы преподавал физику такой Ванеев, познакомившийся в своё время в лагерях со Львом Карсавиным. Идеи Ванеева, бывшие некоторым образом переложением идей Карсавина, увлекли Рому. Костя же Иванов тоже, ещё будучи студентом философского факультета, был учеником и даже любимым учеником Ванеева. Костя очень хорошо знал русскую религиозную философию и вообще был интересным, знающим собеседником.
Я сначала достаточно равнодушно отнёсся к религиозным этим взглядам, но потом увлёкся и даже сам стал писать для «Открытого Христианства». Костя тоже работал в котельной, и иногда я заходил к нему, иногда он ко мне, и мы много общались, часто записывая наши беседы на диктофон (иногда это было не в бане, а у меня дома, что очень, конечно, изумляло Женю – раньше такого не было). Записи наших разговоров остались у меня, но ни во что определённое, ни в статью, ни в переложение для какой-нибудь радиопередачи, не вылились. Потом же вообще Настя забрала у меня диктофон, и вместе с ним исчезли не только эти записи, но и чтение моих стихов, а также «Гамлет» в исполнении моего любимого актёра Гилгуда.
Это вообще характерно для моих отношений с детьми: как только они выросли, они стали вытеснять меня, забирая себе мои вещи и вовсе не спрашивая меня. У нас было после поездки в ФРГ два магнитофона, но тем не менее Насте зачем-то понадобился ещё и диктофон, чтобы, кажется, что-то записывать в школе, которую тогда заканчивала. Заодно использовала и мои кассеты, на которые всё своё и записала. Другой же магнитофон после женитьбы в августе 90-го года на своей однокурснице Алле (разорвав до того, видимо, по своей инициативе, отношения с дочкой Гирдуте Сауле, за которой ухаживал всё своё детство) увёл к себе Женя. Кроме того, возникли проблемы с книгами. Дети стали по-своему раскладывать их на полках, создавая там хаос, что было для меня большим неудобством.
|
|
|
Общество «Открытое Христианство» в самом замысле предполагало равноправное общение христиан и неверующих, причём предполагалось, что ни те, ни другие не будут друг друга критиковать. По своей структуре наша группа должна была делиться на две равноправные части, однако среди назвавших себя атеистами был только я и Володя Шаронов. Он учился тогда в институте культуры, а потом в середине 90-х уехал на Север искать могилу Карсавина, нашёл и снял даже об этом телефильм. Потом он получил какую-то должность в Москве, затем был направлен в Калининград, где стал начальником Калининградского телевидения (это уже было в нулевые, когда возникла замечательная связка чекистов с православными). Несмотря на то, что мы с ним были в обществе единственными атеистами, он вызывал у меня резкую антипатию, производил впечатление жулика. Кстати, он же связал потом Костю с какими-то афганцами, которые, по сути, уже тогда были настоящими бандитами. «Афганцам» нужно было для их деятельности что-то умное, и Костя для этой роли замечательно подходил. Меня эта связь настолько покоробила, что я пусть не сказал об этом, но по сути дела вышел из руководящих органов общества. Впрочем, это уже было в середине 90-х.
|
|
|
Из назвавших себя верующими, кроме самого Кости Иванова, был в обществе Рома Гордеев, Боря Гусаков, только что вернувшийся тогда из заключения Володя Пореш, о котором я уже знал (он в семидесятые годы создал христианскую общину, ее члены купили в Подмосковье дом и там жили, их окормлял диссидентский священник Дмитрий Дудко), Николай Владимирович Пясковский, очень хороший человек, который в конце восьмидесятых стал депутатом Ленсовета. Мы ему тогда помогли, агитируя за него. Ходили по квартирам, поставили столик у метро и общались там с людьми.
|
|
|
Выборы тогда были достаточно простыми: был депутат от коммунистов и был кто-то в наибольшей степени противостоящий прежней власти. Партий ещё никаких, кроме коммунистической, не было. Естественно, мало кто представлял, что он будет делать в Ленсовете. Так что за исключением редких действительно идейных людей большинство даже антикоммунистов были просто карьеристами, легко затем продававшимися, так что по сути дела саму демократию потом представлять было некому. Правда, формально власть перешла от начальника горкома Гидаспова к Чубайсу, ставшему то ли начальником Горисполкома, то ли его заместителем, и активно занимавшемуся перераспределением имущества. Пясковский же продолжал участвовать в заседаниях «Открытого Христианства», даже став депутатом.
В 92-м году у Общества, благодаря, кстати, Чубайсу появилось большое, но предельно разрушенное здание на Чернорецком переулке, у метро «Площадь Александра Невского-2». А ещё раньше, в декабре 1990 года я ушёл из котельной. Это было время, когда начальство само решало, платить ему зарплату сотрудникам или нет. Мне как раз, а также тем людям, которые были липово оформлены в котельной, но за которых работал я, платить не стали. Я в этот же день забрал документы, уйдя прямо со смены в какой-то предновогодний день.
|
|
|
В этот же вечер мне позвонили друг за другом два человека, которые знали о моих сложностях: Юз и Костя Иванов. Обе вакансии были крайне неопределённые. Костя Иванов уже до этого договорился с директором 138-й шкоды Сафоновым об открытии школы при Открытом Христианстве. Называлась она тогда «Экспериментальные классы». Они либо сняли, либо просто договорились с заведующей Подросткового клуба на Загородном проспекте о том, чтобы в этом помещении и организовать школу. Об открытии этой школы даже торжественно объявили в сентябре 1990 года в «Пятом колесе». Потом Костя стал спрашивать Рому, не могу ли я в ней что-то преподавать. Рома ответил: «Конечно. Сергей может преподавать что угодно!»
И вот Костя мне предложил работу на выбор. Я решил взять предмет, называвшийся «Эстетика», а затем, на следующий год – «Этику». И, хотя я и набросал некую программу, всё-таки я предполагал там говорить о том, что меня самого увлекает, а также готовиться от урока к уроку. Первоначально при этом я хотел опираться на эстетику Лосева и этику Мура, в итоге же я всё-таки нёс полную отсебятину. При этом мне предложили быть в школе каждый день, то есть быть там чем-то средним между директором школы, завучем и швейцаром, а потом ещё и бухгалтером, потому что все денежные расчёты, связанные со школой, тоже неожиданно оказались на мне.
Но о школе - позже, теперь же - о выборе. Хигер предложил мне ещё более неопределённую работу. У Юза тогда было несколько ларьков в городе, а также его фирма производила приборы, которые подогревали воду, что должно было быть удобным для дачи. В общем, было непонятно, что я бы делал у Хигера. Сам Юз сказал мне нечто неопределённое, мол, сам подумай, как ты можешь использовать для бизнеса свои связи. Это, естественно, меня не устроило, и я выбрал школу, тем более что мне положили зарплату, которую я сам определил (я взял те же 500 рублей, которые до того получал в котельной). В школе тогда царил полный хаос, и, по сути, от меня требовалось прежде всего быть своеобразным Цербером, рычать на детей и иногда на их родителей, принуждая к повиновению. Самое интересное, что это у меня получалось, быть Цербером. То есть я сразу занял в школе те позиции, которые до этого жёстко критиковал и против которых бунтовал, будучи школьником. Видимо, то воспитание моё оказалось сильнее, а может, любой школе просто нужен Цербер, а я уж очень хорошо справлялся.
Тем не менее здесь собрался совершенно замечательный коллектив учителей. Меня он привёл просто в восторг. Английский уже преподавала Ирина Анатольевна Шин, будущая жена Володи Пореша, она тогда ещё преподавала в пединституте. Французский вела Татьяна Николаевна, которая когда-то учила Пореша в Смоленском пединституте, а потом посоветовала ему ехать в Ленинград и поступать в ЛГУ, на филфак, на французское отделение, что он и сделал. Она имела учёную степень, которой лишилась, когда её посадили за избиение милиционера, хотя она была очень маленькая. Гебисты пришли разгонять христианскую общину, образованную Порешем с другим сооснователем, имени которого сейчас не помню. Оба они были хиппи. Существовала легенда, будто бы Володя стоял в джинсах на Невском ,а к нему подошел будущий его напарник, приехавший из Москвы, и спросил:
-Ты хиппи?
-Да, я хиппи.
-Антисоветчик?
-Да, антисоветчик.
-Можно у тебя переночевать? -якобы так они познакомились.
В школе преподавался ещё немецкий язык (на выбор, немецкий или французский, английский же был обязателен), его преподавал Евгений Петрович Шелудько, тоже преподававший в пединституте. Я быстро подружился с Ириной Анатольевной и Татьяной Николаевной. В связи с тем, что у нас было много уроков иностранного, они часто заходили в учительскую, где часто пили чай (эта традиция домашнего чаепития сохранилась до конца школы).
Ирина Анатольевна, кстати, «своровала» для нас одну школьную доску из пединститута (у нас была напряжёнка с ними), попросила одного своего студента вынести её, и я вдвоём с одним школьником её унёс. Эта была отличная короткая железная доска, тяжеленная к тому же, куда лучше, имевшихся у нас длинных. Ещё раз мы воровали доску уже у «Открытого Христианства», когда разъединились с ним. Её я воровал на сей раз то ли с Алексеем Струве (племянником Н. Струве и организатором финансовой помощи; упереть доску тоже, конечно, было небольшой такой финансовой помощью), то ли с Сашей Ельчаниным (его дед – знаменитый священник, организатор в 30-е годы РСХД, Российского Христианско-Демократического Движения за рубежом), в общем с представителем РСХД, выбравшем нуждающихся в помощи Пореша и Татьяну Николаевну, с которыми, собственно, только и было связано это движение. Впоследствии было даже создано общество «Сена-Нева», которое и осуществляло помощь и контроль, начиная где-то с нулевых годов.
Константин Иванов преподавал историю философии и введение в христианство. Мне тогда очень нравилось, как он преподавал: не догматически и стараясь вести беседу с учениками, вместе с тем не превращая занятие в тусовку. Пётр Александрович Сапронов, преподававший тогда в Институте Профсоюзов, вёл у нас культурологию. С Петром Александровичем я тоже тогда много беседовал. Мы говорили на разные темы, прежде всего на книжные, хотя во взглядах не сходились. При советской власти он был парторгом в институте и теперь, кажется, был готов к той же роли при новых порядках, став одним из недавно обращённых православных. Либералом он вовсе не был, но по отношению к Советской власти мы с ним сходились, тогда, впрочем, многие в этом сходились, тут ничего не было удивительного.
Преподавал он тоже хорошо, заставляя детей много читать, включая Старшую и Младшую Эдду. К тому же они много писали, в том числе курсовые работы. Последнее, впрочем, было уже глупостью: ничего самостоятельного дети написать не могли, на самом деле сам Сапронов подсказывал им и тему, и содержание их работ. Пока я этого не понял, я с большим почтением относился к этой затее Петра Александровича, потом же пересмотрел свои взгляды. Во всяком же случае было хорошо то, что он постоянно водил детей в музеи, вообще вёл активную с ними работу, хотя, на самом деле, он пришёл к нам не преподавать в школе, а потому, что Костя обещал ему организовать у нас институт Религиозной Философии, в котором он и сможет работать. Впоследствии он и возглавил образованный Институт Богословия и Философии.
Социологию преподавал Виктор Михайлович (?) Воронков, тоже где-то ещё преподававший, а в своё время как-то причастный к диссидентству. Он работал у нас меньше года. Главное, что он у нас делал, это активизировал школьников, проводил с ними разные опросы, в том числе придумал ставить оценки преподавателям. Самую высокую оценку. сколько помню, получил преподаватель физкультуры некий Школьников, бывший вообще-то самодовольным дураком, простым и понятным, даже не обращавшимся к ним на «Вы», что, кстати, детей только стесняло, самую низкую же получил сначала Сапронов, а потом его заменил я. Сапронов сумел потеснить Школьникова, когда стал водить детей в музеи. Я же в самом начале получил «4», а потом едва взял «3 с минусом».
Прекрасным преподавателем был учитель биологии Сергей Яковлевич Резник, который задался вопросом, как же изучать биологию в гуманитарной школе, да ещё и с религиозно-философским уклоном. Он предложил два варианта: первый – такая практическая биология, то есть рассказывать, например, о грибах или моллюсках, какие они бывают, как их собирать и с чем кушать; второй – брать всё же школьную программу, при этом подробно освещать один какой-то раздел, например, генетику. Мы предложили выбирать ему самому, и он, по-моему, стал комбинировать то и это.
Математику преподавала Вита Крепс, подруга Ленки Матис и наша однокурсница, работавшая в НИИ им. Стеклова при Академии Наук, кандидат физико-математических наук. Причём, наши школьники были в основном гуманитариями, во всяком случае считали себя таковыми, но Вита, не будучи снобом, помогала им, как могла, разобраться в математике, хотя гуманитарий в России – это как раз «двоечник» по математике (не называть же их идиотами, родители будут обижаться, лучше уж гуманитариями). Впоследствии новый наш математик Людмила Фридовна Беленькая просто сначала проводила опрос по математике, выясняла нулевой уровень знаний у большинства, и потом спокойно ставила двойки. На вопросы детей, как им исправлять эти двойки, предлагала искать себе репетиторов. Вита же так не поступала.
Теперь о том, что в школе раздражало, то есть об учениках. У нас тогда было только три класса: 10-й, 5-й и 1-й. Педагогическая концепция такого построения школы заключалась в следующем: в 10-м классе учились Костя и Гриша Ивановы, мальчики, которые в любой другой школе не вылезали бы из двоек, в 5-м – Маша Иванова, нормальная девочка, в 1-м же – Илья Иванов. Всё это дети Кости Иванова и либо его законной жены Татьяны Ивановны, хорошей православной женщины и сестры Нины Ивановны, жены брата Кости - Михаила (братья тогда женились на сестрах), вскоре пришедшего к нам обучать художественному искусству, либо (последние двое) Инги Валерьевны, женщины с медицинским, кажется образованием, закончившей медучилище и считавшей себя директором школы.
Каждый день с этой Ингой Валерьевной мы скандалили, и я после такой ругани собирался уходить, однако, поскольку кроме Ивановых были другие дети, а школа во многом мне нравилась, оставался. Вторая ученическая часть, кроме Ивановых и их знакомых, были те, кто пришёл прежде всего ради иностранных языков, либо же потому, что уже тогда в обычной школе чувствовали себя слишком неуютно. Тогда в моду входило прежнее гимназическое обучение. Вскоре половина питерских школ неизвестно почему стали гимназиями, у нас же, хотя мы и не могли так себя назвать, тоже появилась латынь, а вскоре и древнегреческий (один из двух был обязательным). Только этих предметов нашим "идиотам" и не хватало!
Впрочем, те дети, которые были приняты по собеседованию, то есть на общих основаниях, были не такими уж дураками, а вот среди «своих» болванов хватало. Многие считали нашу школу не школой, а, скорее, модной тусовкой, с чем я сразу и столкнулся. Многие учиться совершенно не желали, поэтому-то мне пришлось стать там чем-то вроде огородного пугала, что мне не очень-то нравилось. Часть детей я вынужден был в борьбе за дисциплину вовсе исключить, с другими –разговаривал на повышенных тонах, затем вызывал родителей. Страх остаться вовсе без аттестатов в итоге всё же действовал.
Помимо работы швейцара и завуча я выполнял ещё и функции бухгалтера, в каковой должности быстро обнаружил, что денег на счете очень мало, но не е имел понятия, как и когда они туда должны поступать и чем вскоре придётся платить зарплату учителям. Тогда-то я встретился с Юзом, наговорил ему всяких легенд о нашей школе, какая она редкая и замечательная, особенно оттого, что я ей руковожу, и в итоге попросил у него денег. У него деньги были, он и дал. Получив эти деньги, я обрёл смелость спросить, на какие же деньги собирается школа существовать. Раньше мне было как-то неловко таких же, как я, людей из андеграунда, спрашивать о деньгах. Теперь же, когда я сам достал деньги, мне показалось это возможным. Я спросил Костю Иванова, с которым у меня тогда портились отношения из-за того, что я то и дело называл дурой и сволочью его жену, и Володю Пореша, с которым мы, наоборот, становились всё более дружны. Они ответили, что у школы имеются деньги в валюте: франки, доллары, марки. Я и так догадывался о том, но узнал только тогда. В основном это были деньги РСХД. Потом только стали появляться другие меценаты. Для РСХД же существовал только Володя Пореш, Костя же был для них никто и звать его было никак.
Тогда же я узнал, что кроме реальной школы и виртуального пока института, «Открытое Христианство» активно занималось получением дома на Чернорецком переулке. К этой теме я не собирался притягиваться, хотя тогда уже по предложению Володи стал не только бухгалтером школы, но казначеем всего Общества. Что касается дома, то была создана специальная команда, в основном Ивановы –Костя, Миша, Инга –а также некий Козичев, член Совета «Открытого Христианства», которая чуть ли не ежедневно ходила к Чубайсу для решения вопроса.
О Козичеве есть одна интересная история. В 90-е годы он собирался открыть книжный магазин. Для этого взял в долг у Ромы Гордеева, который тогда занимался довольно успешными спекуляциями на бирже, где-то, скажем, 2 или 3 тысячи долларов. Потом, однако, когда пора было долг возвращать, да к тому же Рома собирался уезжать в Германию, Козичев заявил ему: извини, дескать, дело не пошло, нет денег. И отказался выплачивать. Так тогда поступали многие граждане, прежде считавшиеся порядочными людьми, включая и моих знакомых.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 240; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!