Глава 0. Несколько замечаний предварительно
Михаил Михеев
Дневник в России XIX -ХХ века
– эго -текст, или пред-текст
Москва
2006
Аннотация
В последнее время дневники стали объектом интереса и исследований лингвистов, литературоведов, историков, философов, культурологов и психологов. Дневник предлагается считать ядерным понятием внутри более общего – дневниковых текстов, включающих в себя и записные книжки (ежедневник, блокнот, альбом, черновик, записи для памяти, календарь), и мемуары, письма, путевые журналы, автобиографии, исповеди, маргиналии, рабочие тетради, и так называемые блоги в интернете... – Обобщающим для всех можно признать понятие эго-текст или пред-текст (перво-текст). В книге на материале более трехсот текстов дневникового характера (в основном XIX-XX века и написанных в России) обсуждены различные подходы к определению «дневниковости», рассмотрены параметры, существенные при описании текстов подобного рода, рубрики и темы, часто в них встречающиеся. Большой обзорный материал, много иллюстраций и цитат. Для широкого круга специалистов и интересующихся. Электронный текст книги с начала 2007 года доступен на сайте Universitas personarum: дневники, записные книжки, воспоминания… (http://uni-persona.srcc.msu.su/research.htm).
Предуведомление. Условные обозначения при цитировании
Везде в книге, в том числе и на обложке, знак # (решетка)обозначает опущенный абзацный отступ: начала новых абзацев убраны, цитаты даются как правило сплошным куском. По возможности сохранены особенности орфографии и пунктуации подлинника, но старая российская орфография (яти, еры, ери, i) не восстанавливаются. Исходные выделения в тексте цитаты передаю жирным шрифтом, мои собственные – подчеркиванием. Опущенное предложение (или группу предложений) обозначаю многоточием в простых скобках (...). Четырьмя точками .... (вместо трех ...) в конце или в начале предложения помечены места, где цитата прервана или сокращена. Исходные авторские или издательские ссылки в составе цитаты даются под звездочкой (*), а мои – под номерами. Двойная решетка ## обозначает окончание данной дневниковой записи. В квадратные скобки[...] взяты мои замечания или комментарии к цитатам. В <угловые скобки> заключены конъектуры, предположения вопросы, толкующие чужую мысль в цитируемом фрагменте. Подробнее о статусе таких предположений в книге «В мир А.Платонова через его язык. Предположения, факты, истолкования, догадки» М. 2003 (в библиотеке Максима Мошкова http://www.lib.ru/PLATONOW/miheev_platonov.txt).
|
|
|
Благодарности
Моя искренняя благодарность за внимание и высказанные замечания – всем, кто знакомился с разными частями книги, в их рукописном виде, то есть Ирине Будановой, В.П. Григорьеву, Сергею Жожикашвили, Анне Зализняк, Е.А. Земской, Людмиле Колодяжной, Марии Котовой, Александру Кравецкому, Ольге Макаровой, Ольге Меерсон, Савве Михееву, О.Г. Ревзиной, О.А. Смирницкой, М.А. Турчинович, а также светлой памяти М.Л. Гаспарову. Помогли улучшить текст книги и ее обсуждения на устных докладах – в группе «Логический анализ языка» на семинаре Н.Д. Арутюновой (ин-т языкознания им. В.В. Виноградова РАН), на семинаре отдела общего языкознания в Киевском ин-теязыковедения им. А.А. Потебни (с любезного приглашения Т.В. Радзиевской), на семинаре по поэтике Н.А. Фатеевой (ин-т русского языка им. А.С. Пушкина РАН), на семинаре по компьютерной лексикографии В.З. Демьянкова (НИВЦ МГУ им. М.В. Ломоносова). Благодарю также за живое обсуждение вопросов дневника своих бывших студентов на историко-филологическом ф-те РГГУ и филологическом ф-те МГУ.
|
|
|
Еще я признателен Российскому Государственному Научному Фонду: работа над книгой в 2004-2006 гг. поддерживалась его грантом (04-04-00097а).
Оглавление беглое
Глава 0. Несколько замечаний предварительно...............................................4 (17)[1]
Раздел I . Немного теории, много примеров, обзор, выборочная библиография............................................................................................31
|
|
|
Глава 1. Разновидности дневника – по профессиям людей, его ведущих…...31 (20)
Глава 2. Интер-текст на основе пред-текста. Вопрос об адресате …….……51 (12)
Глава 3. Перечень малых жанров дневникового текста с оглядкой на историю вопроса……………………………………………………………….......................63 (22)
Глава 4. Мысль на пути между устным рассказом и текстом. Особенности памяти. Парадоксы дневниковой прозы……..............................................................85 (19)
Глава 5. Чем живучи дневники? Отдельные их параметры. Мнемонические техники……………………………………………………………………............104 (25)
· Приложение к Разделу I. Экскурс в корнеслов: дневниковод или дневниковед? (измерение «законности» неологизмов)…………........................................126
Раздел II . Конкретные дневники и их темы...........................................130
Глава 6. Попытка сопоставления дневников: император Николай II – российский «обыватель» Никита Окунев…………………………………………………..130 (19)
Глава 7. Старый дневник Пришвина: контекст 1930 года. ……….................149 (14)
Глава 8. "Осадная запись" А.Н. Болдырева – пронзительный документ свидетеля ленинградской блокады...............................................................................163 (20)
|
|
|
· Приложение к Разделу II. Драма Льва Тостого и Софьи Андреевны, по их дневникам............................................................................................................201 (3)
· Послесловие……………………………………………………………………….204 (1)
· Список дневниковых текстов……………………............................................205 (8)
· Именной указатель………………………………………………………..………215 (6)
Оглавление подробное (с Содержанием подглавок)...............……….………..221 (2)
Глава 0. Несколько замечаний предварительно
Смысл: ради чего пишутся дневники. – К определению дневника, через датировку. – Каковы функции дневника. – Внутренние подрубрики, регулярные темы дневника. – Как дневнику назвать себя?
· Смысл: ради чего пишутся дневники
Для чего пишется большинство дневников? – под дневником я имею в виду не литературный дневник (то, что будет впоследствии почти обязательно опубликовано – как дневник писателя), и не то, что называют этим словом в начальной и средней школе (в практике взаимной отчетности учителя, ученика и его родителей), а прежде всего то, что в большинстве безымянных случаев пишется без расчета на аудиторию и не для потомков, но лишь для себя самого, чтобы потом эти записи – аккуратно уничтожить, небрежно выкинуть за ненадобностью (в кучу мусора – как находимые при современных раскопках берестяные грамоты), а в лучшем случае забыть, забросив куда-нибудь на чердак, чтобы они потом достались какому-нибудь отдаленному потомку и он бы уже для себя решал, стоит ли предавать гласности писания пращура.
Для чего писать текст, если он адресован действительно только самому себе? – чтобы потом прочитать и посмеяться над собой (1 реакция): вот глупая какая девчонка была! (или, вариант: баба). По отзывам конкретных дневниководов, чаще всего именно такая, прежде всего юмористическая, реакция на прочитанное в собственном дневнике и рождается. (Но таким образом всё, что кажется в момент написания первостепенно важным, потом, по прошествии времени, оказывается безделицей?) Или возможно (2 реакция), вполне отстранившись от своего старого дневника, воспринять его как беллетристику, как роман: вот это да, чего только со мной не происходило, как человека колбасило!... [По подсчетам французов наибольшее число дневников ведутся именно женщинами, хотя публикуют дневники в основном мужчины (довольно старая статистика, может быть, в последнее время что-то в этом отношении меняется). В России, насколько известно, таких подсчетов никто не делал.] – Во всяком случае, в дневнике человек отводит эмоции, чтобы те его не душили. Частенько полностью заменять дневник могут письма или даже телефонный разговор, встреча на улице, в вагоне поезда, с каким-нибудь случайным собеседником или даже молчаливым попутчиком. Известно, к примеру, что Пастернак вообще не вел дневника: вполне хватало писем. Человеку временами необходимо бывает выговориться и рамки для этого возможны самые разные, например, как у героя чеховского рассказа «Тоска» извозчика, изливающего свое горе – лошади. Иногда просто жалко: как было хорошо (или: так интересно, такая редкая встреча, такая необычная ситуация, в какую я попал) – и человеку надо обязательно поймать, “застолбить” этот момент, ведь потом забудешь детали. – Или еще в одном варианте: дневнику я поверяю то, что постеснялся написать в письме и не могу выговорить адресату при устной встрече. Такой дневник выступает как бы отстойником впечатлений, со временем он может быть как забыт, так и предан гласности, в том числе хладнокровно передан своему бывшему тайному адресату, когда страсть уже отгорела, от сердца отлегло.
В каком-то смысле дневник – действительно нечто вроде просто оставшейся у тебя от пережитого кучи фотографий. Если ты сам когда-то их снимал и/или видишь себя на этих карточках, то поневоле вспоминаешь метонимически связанные с ними обстоятельства: этот снимок значит для меня то-то и то то, заключает в себе конкретные тексты, но если передо мной только куча чужих фотоснимков, то по большей части она нема и ничего не способна выразить, это просто куски чьей-то жизни или – может говорить, но уже чужими словами (наша бабушка рассказывала, что когда ее снимали, на этой фотографии она была в таком-то платье и только что...).
В целом дневник можно подвести под более широкое понятие – пред-текста, или даже перво-текста, куда вместе с собственно дневниками попадут и записные книжки, и разного рода альбомы, блокноты, рабочие тетради, конспекты, черновики, телефонные и расчетные книжки, а также многие другие микрожанры письменности для себя, а иначе эго-текста (еще одно родовое понятие по отношению к дневнику, только выделенное по другому основанию).
Пред-текст – в моем понимании это текст в его неокончательном, черновом, незаконченном виде, к которому автор еще предполагает вернуться, чтобы его переписать или дополнить. В отличие от того, как употребляется этот термин в теории интертекстуальности, тут важна принципиальная незавершенность такого рода текста. В следующем толкующем понятии – эго-текст – существенны оба признака: (1) это текст о себе самом, то есть имеющий своим объектом обстоятельства жизни самого автора, и (2) – текст, написанный с субъективной авторской точки зрения, то есть человеком из эгоцентрической позиции, но также конечно и оба условия 1 и 2 одновременно (тогда как фрейдистские ассоциации не имеются в виду).
Под определение эго-текста подпадает не только дневниковый, но также конечно и мемуарный текст, где ощутим временной отступ от описываемых событий. Сюда же примыкают письма – с отступлением уже от автокоммуникации, то есть адресованности самому себе и выходящей на передний план диалогической направленностью высказывания. Добавим также к этому перечню автобиографию (например, составленную для отдела кадров[2]) – всё это тексты в какой-то степени литературные, разного рода автобиографическая проза, рассчитанная на какой-то, пусть не до конца определенный, но – круг адресатов, кроме собственно авторского «я». Тогда как в исходном понятии дневник – еще не литература, разве что зачаточная ее форма.
Само ядро в понятии дневника можно представить себе как испускающее в разные стороны сродные, но не тождественные ему понятия, связанные с центром по образцу родственной связи с прародителем. Оно подразумевает следующие условия: это пульсирующий текст, в котором порции, или фрагменты отделены друг от друга временными (а иногда еще и пространственными) датами (а), содержание которого ориентировано нареальные события в жизни человека, а не его фантазию (б); при этом ведет дневник сам человек (в), то есть текст обращен к нему самому (г) и помечен тем же днем (вечером, ночью), когда делается запись, на следующее утро или, в крайнем случае, спустя несколько дней (д). Одним из важных оснований выделения этого понятия служит еще до-литературная спонтанность дневника, его неокончательная отделанность (е). – Пожалуй, мы перечислили главные из требований. Вот, если в обратном порядке, пройдусь по ним снова: 1) текст неокончательно обработанный (всегда предполагающий возможность возвращения к нему, внесения правки); 2) описание событий делается с небольшого временного удаления (в идеале, не более одного дня, собственно, отсюда и достаточно прозрачная внутренняя форма слова – дневник); 3) человек пишет его сам, 4) для «внутреннего употребления», обращаясь как бы к самому себе; 5) описываемые события соответствуют реальным фактам, которым сам автор являлся близким свидетелем (в идеале фрагменты соотносимы с циклами дневной жизни человека); 6) текст нарезан датированными отрывками. Кроме перечисленных шести, вообще говоря, возможны и другие, менее существенные критерии «дневниковости». Однако уже эти, перечисленные – причем все (впрочем, конечно не все вместе) – могут нарушаться:
во-первых, дневник может обходиться вовсе без дат (в таком случае по-русски его принято называть записной книжкой, хотя оба названия в остальном почти синонимичны); во-вторых, анализируя факты собственной биографии, человек может предаваться фантазии, сколь угодно далеко удаляясь, “отлетая” с ее помощью не только от произошедшего с ним за прошедший день, но и вообще от реальных фактов, выстраивая смелые гипотезы (того что было “в реальности”) или делая рискованные предположения, о будущем; в-третьих, к дневниковым текстам, кроме пред-текстов, как я уже сказал, нельзя не причислить и такие вполне традиционные, устоявшиеся литературные жанры, как – мемуары, афоризмы, исповеди (уже по такому важному основанию как ориентированности на реальный факт и событие, а не на художественный вымысел). Кроме того (в-четвертых, пятых, шестых итд.) дневниковый текст легко может быть переадресован – не только самому себе, но и сколь угодно широкому кругу аудитории... – грань между дневниковым и художественным делается уже размытой (как, впрочем, и грань между литературой и пред-литературой, между текстом и пред-текстом, и даже между текстом и не-текстом вообще: является ли текстом, скажем, изображение на картине или фотографии, или же это просто метафора, когда их так называют?). Но некоторые необходимые признаки понятия все же остаются: так попробуем их выявить.
Является ли дневником, например, отрывной календарик, в котором отдельные листы помечены записями вроде: в школу – цветы для учительницы, 3 рубля у соседки, учебник английского, кирпич на починку гаража...? – Здесь даты проставлены типографским способом и записи, вроде бы, касаются самой что ни на есть личной жизни автора – во всяком случае, это безусловно его эго-текст, но все-таки чего-то собственно дневникового им не достает, не хватает какой-то интимности, доверительности... Ну, или следует ли считать дневником сухой перечень, наподобие протокола произошедших событий, составленный по памяти задним числом, за период – в месяц или целый год, пока настоящий дневник был прерван? Подведение итогов, компендиум – вообще говоря, это довольно распространенная вещь в дневниках. Вероятнее всего здесь мы имеем дело не с собственно дневниковым жанром, а с его имитацией, дополнением до общей связности. А будет ли дневником так называемый камер-фурьерскийжурнал? – то есть ведущаяся уже не самим автором (не центральным героем повествования), а специально приставленным к нему хроникером, максимально самоустраняющимся из текста, как в записи событий придворной истории, скажем, у русских монархов в XVIII-XIX вв. (о чем подробнее ниже)? – Тоже нет, скорее надо считать это неким отступлением от нашего понятия, хотя и очень близким. Следует ли отнести к дневнику сохраненную программку концерта, на котором вы были когда-то со знакомым вам человеком (такого-то определенного числа), с воспоминанием об этом у вас связаны, быть может, самые яркие впечатления: там тоже проставлена дата (спектакля), и быть может, надписаны какие-то слова... Скорее, все-таки, это надо считать естественным вложением в дневник, а не им самим – таким же, кстати, как цветок или еще какие-нибудь другие вещдоки (вещественные доказательства), хранящие память прошедшего. Является ли дневником девичий альбом, ведшийся, как принято было в эпоху юности людей моего поколения, в советском пионерском лагере – туда заносились всеми подругами пожелания его автору (обычно девушке) и переписывались песни, стихи, вклеивались фотографии, обычно еще и картинки из журналов, с любимыми артистами эстрады? – тоже наверно все-таки это не дневник. Или солдатский альбом... А взять для сравнения альбом пушкинского времени, куда вписывались эпиграммы, посвящения, где делались признания, рисовались шаржи итп.? – тоже вполне принятая форма и дневниковый текст, но не сам дневник. Ну, или, наконец, считать ли дневником обычное письмо, содержащее в себе, как правило, дату (на внешнем конверте даже две даты: отправки и получения), или же целую их подборку, кому-то конкретно за определенный период? – Очевидно, тоже это не дневник в точном смысле слова: здесь явственно выходит вперед адресат и этим адресатом никак не является сам автор. Но надо признать, что бывают дневники, где авторы обращаются к вполне конкретному, или даже вымышленному адресату, а иногда и посылают письма, для совместного их чтения – и адресату и себе самому, на потом. Помимо этого: будет ли дневником текст, написанный спустя неделю, месяц или год со дня прошедшего события? – Наверное, тоже нет: его логичнее называть как-нибудь иначе: недельник (еженедельник), месячник или годовик (ежегодник) – хотя сами эти слова или звучат дико, или уже заняты другими значениями и использоваться в нужных нам смыслах явно не будут. Тем не менее, во всех перечисленных случаях мы имеем дело с чем-то близким к дневнику, дневникоподобным. Предлагаю для них термин – дневниковый текст.
Надо сказать, что я занимался преимущественно российской традицией ведения дневников, – потому что именно с этой стороны наиболее знаком с вопросом. Говорят, что в Европе обычай вести дневники привился только с эпохи Возрождения, и наиболее активно стала использовать дневники именно протестантская культура. Естественно, что существовали и существуют иные традиции – например, традиция ведения дневников квакерами в Америке XVIII века (Джон Вулман 1995[3]), – которые все, естественно, ни объять, ни рассмотреть невозможно. Но некоторые наиболее близкие из иностранных текстов или имеющие отношение, как-то влиявшие на отечественную традицию, я также предполагаю привлекать для сравнения, – к примеру, дневники Сартра, Свифта, Витгенштейна, Кафки... Есть и дневники, написанные русскими, но на других языках, как, например, знаменитый дневник, которым зачитывалась М.Цветаева – Марии Башкирцевой, написанный по-французски художницей, жившей во Франции, умершей не полных 24 лет, от чахотки. Вот, видимо, уже в предчувствии скорой кончины она пишет, в предисловии (дневник издала позже ее мать, предварительно подвергнув его цензуре):
“Когда я умру, прочтут мою жизнь, которую я нахожу очень замечательной. (...) # Если я умру вдруг, внезапно захваченная какой-нибудь болезнью!.. Быть может, я даже не буду знать, что нахожусь в опасности, – от меня скроют это. А после моей смерти перероют мои ящики, найдут этот дневник, семья моя прочтет и потом уничтожит его, и скоро от меня ничего больше не останется, ничего, ничего, ничего! Вот это всегда ужасало меня! Жить, обладать таким честолюбием, страдать, плакать, бороться и в конце концов – забвение... забвение, как будто бы никогда и не существовала... # Если я и не проживу достаточно, чтобы быть знаменитой, дневник этот все-таки заинтересует натуралистов: это всегда интересно – жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время со страстным желанием, чтобы оно было прочитано; потому что я вполне уверена, что меня найдут симпатичной, и я говорю всё, всё, всё. Не будь этого – зачем бы…” (Париж, 1 мая 1884).[4]
· К определению дневника, через датировку
Пишу всегда – вздорное рядом с серьезным.... (А.Блок. Дневник. 26.12.1911)
Что такое вообще – дневник? Основываясь на интуитивном представлении носителей русского языка, это любой текст, в котором записи отделены друг от друга – чаще всего временными датами (отступы и пробелы между фрагментами разного времени могут и отсутствовать, если человеку приходится экономить бумагу). Согласно определению – это периодически пополняемый текст, состоящий из фрагментов с указанной датой для каждой записи.[5] Причем, соответствие между самой записью и ее датой достаточно условно: дата и последовательность записей иногда несущественны (там же). Старое, заимствованное из французского название дневника (а в XIX веке в России и более употребительное) – журнал, исходя из определения французского слова, есть запись по-дневная. Кстати, если заглянуть в словарь Даля, то там мы находим:
журнал – [1] дневник, поденная записка; [2] журнал заседаний, деяник; [нумерация моя собственная – М.М.] протокол присутственного места; [3] путевой, дорожный [имеется в виду: журнал], путевник; [4] повременное издание, недельное, месячное (...); дневник – поденныя записки, журнал, во всех значениях [заметим: основным из значений и первого и второго слова у Даля указывается именно дневник (тетрадь с ежедневной записью чего-н. у слова «журнал»), а вторым – ежемесячное издание].
В словаре Пушкина слово дневник вообще отсутствует – есть только слово журнал, с довольно большой частотой (285), включающей и некоторые устаревшие употребления, например, с управлением чему (журнал осаде, веденный в губернаторской канцелярии...) [кстати, интересно узнать, есть ли это слово у него во фр. написании и как его частота соотносится с кириллическим написанием?][6].
В современном языке значения этих слов распределяются следующим образом: дневник – это записи личного, научного, общественного характера, ведущиеся день за днем;журнал (из фр. journal, первоначально ‘дневник’) – печатное периодическое издание.
Во французском языке слово «журнал» появилось как прилагательное (с вариантом journau) и существовало еще с XII века; в диалектах оно могло обозначать меру сельскохозяйственной выработки – то, что можно сделать за день. В современном смысле le journal – 1) газета (с 1631 г.: Gazette de France), образованное как эллипсис из papierjournal – то есть буквально ‘дневная бумага, бумага за этот день’; 2) дневник, журнал. (Само французское jour ‘день’ происходит от латинского diurnum ‘дневной’.) В латыни жеdiarium означало 1) дневная порция, рацион, паёк (преимущественно для римских солдат и рабов); 2) поденная плата, дневное жалование; 3) поденная запись, дневник.[7]
Если посмотреть на другую пару слов, связанных с интересующим понятием, то мемуары и воспоминания сейчас в русском языке выступают практически синонимами. Это записи (последнее – еще и рассказы) о прошлом тех людей, которые наблюдали события или сами в них участвовали (особенно для первого слова)[8], но вот раньше, в XVIII веке, эквивалентом французского memoires служили – записки, просто как калька[9]. Позднее Пушкин, по-видимому употребляя в своих текстах это слово всегда только во французском написании [его нет в Словаре языка Пушкина: но в кавычках, «memoires», есть в письмах к Вяземскому], имел в виду, разумеется, не теперешнее значение мемуаров (во всяком случае, не только его), но именно то, которое нас интересует, то есть записи в дневник, для памяти. Надо сказать, в пушкинском словаре вообще нет слова мемуары – вместо него предлагалась другая русификация, меморий, по образцу слов типа мораторий, профилакторий (его частота – 3, тогда как у воспоминаний – 124). Вот строки известного письма Пушкина к Вяземскому, 1825 года:
Писать свои «memoires» заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится как с разбега перед пропастью – на том, что посторонний прочел бы равнодушно[10].
Уже позднее В.Г. Белинский (во «Взгляде на русскую литературу 1846 года» сформулировал следующее положение – назовем его условно “более оптимистическим”, по сравнению с пушкинским: самые мемуары, совершенно чуждые всякого вымысла (...), если они мастерски написаны, составляют как бы последнюю грань в области романа, замыкая ее собою.
Стоит пожалуй указать и противостоящее этому оптимизму Белинского, тоже парадоксально-скептическое и нарочито пренебрежительное по отношению к мемуарам, к самим их составителям, мнение набоковского повествователя из рассказа «Быль и убыль» (Time and Ebb) – лежащее также в рамках пушкинской иронии. Мемуаристы представлены здесь как люди – у которых не довольно воображения, чтобы сочинять романы, и не достает памяти, чтобы писать правду[11].
Само место, где человек пишет дневник, не так существенно, хотя иногда в дневнике бывают важны не только временные, но также еще и – пространственные, или географические, даты, помечающие место и призванные фиксировать передвижение автора в пространстве[12], хотя таковое перемещение само по себе гораздо реже принято указывать, чем перемещение во времени. Дело в том, что за день перемещаться в пространстве человеку достаточно привычно – дом, работа, поездка в гости, театр, посещение больного... Во всяком случае, оно не так изменчиво, не так значимо, как перемещение во времени, у него, так сказать, более крупный “шаг”.
Вот, например, если проследить за перемещением Льва Толстого в соответствии с наиболее драматичными страницами последних месяцев жизни: 23 Июня. [1910.Ясная Поляна ] (...) 29 Авг. Кочеты [имение его дочери и зятя, куда Л.Н. едет погостить] (…) 25 Окт. Ясная Поляна [жена настояла на его возвращении]. 28 Окт. [Оптина Пустынь: он описывает, что было накануне его ухода из Ясной Поляны] Лег в половине 12. Спал до 3 часа. Проснулся и опять, как прежние ночи, услыхал отворяние дверей....Теперь 8 часов, мы в Оптиной[он уезжает из дома и едет вначале увидеться с сестрой, Марией Николаевной]. 29 Окт. [Оптина пустынь – Шамардино: тут он узнает о том, что произошло с женой после его ухода] ....привезенные известия ужасны.... С.А., прочтя письмо, закричала и побежала в пруд. Саша и Ваня побежали за ней и вытащили ее. (…) Поехал в Шамардино. Самое утешительное, радостное впечатление от Марьюшки, несмотря на ее рассказ о «враге»…. Дорогой ехал и все думал о выходе из моего и ее положения и не мог придумать никаког[о].... 30 Окт. [Шамардино] Жив, но не совсем. Оч. слаб, сонлив, а это дурной признак. (…) 31 Окт. [Астапово] ....в 5-м часу стало знобить, потом 40 град. температуры, остановились в Астапове (…) 3 Нояб. (…)[Астапово: последняя запись, за несколько дней до смерти.]
Внутри подневной записи могут возникать, конечно, еще и свои членения, например, с разбиением суток на часы и даже минуты[13], или, при переходе с одной темы на другую, – отбивки, отступы, пробелы, пропуски строки, наконец, пункты, параграфы, специальные знаки приступа к новой теме...
Даты, впрочем, могут не помечать границ фрагментов, да и самих фрагментов может не быть, как в «Дневнике партизанских действий» Дениса Давыдова (он идет почти сплошным текстом, даты встречаются внутри, но они специально не выделены)[14]. И вот что парадоксально: самих временных дат в тексте может не быть! Тогда значима просто ориентация на текст, в принципе разделимый, когда-то ранее членившийся именно так, датами, имеющий своим прототипом, черновиком, предшественником – именно дневник, перенимающий его название, исторически его наследующий, как бы по инерции.
Например, личный дневник известнейшего проповедника рубежа XIX-XX веков отца Иоанна Кронштадтского, который тот вел, начав почти сразу после окончания учения в Духовной Академии, с 1856 г. и до последних дней жизни. В изданном варианте – набор отрывков, отделяемых пропуском строки и лишенных какой бы то ни было временной или пространственной датировки, с заголовками «Священнику», «О молитве», «В поучение», «К сведению» итп. (Это названо потом издателями «Духовными опытами, наблюдениями, советами».[15]) Как указано в примечании, на внутренней стороне переплета тетради дневника за 1856 год стоит надпись: Не истреблять этой книги и по смерти моей...[16] В обращении «От издателей» сказано, что в записях хронология автором не соблюдалась, он мог делать их первоначально в дорожных блокнотах или вообще на отдельных листках, только потом перенося в дневниковую тетрадь. К тому же в последние годы жизни (1906-1908) отец Иоанн поручал ведение дневника специальному письмоводителю или секретарю.[17]
Учтем еще и такой немаловажный нюанс, что встречается двойная ориентация во времени – во-первых, пометки в дневнике тех дней (недель, месяцев, часов…), когда собственно происходило описываемое событие (время происшествия), а во-вторых, время, из которого оно теперь фиксируется автором (время записи) – иногда последняя дается в несколько приемов (об одном и том же событии), а иногда в одном времени записи объединяются несколько событий разного времени (в идеале же одна дневниковая запись посвящена одному событию). Вторичную разметку (время записи по сравнению со временем события) проследить уже гораздо труднее: читателю приходится, как правило, догадываться об их расхождении самому, когда это необходимо, из внешних обстоятельств: фиксируют его только наиболее пунктуальные дневниководы, “зануды”, а большинство не придает значения возникающему временному зазору. Однако таковой вообще говоря неизбежен.
Так, Александр Блок в своей записной книжке 2-5 марта 1914 г. помечает записи, которые сделал задним числом, 5 марта, – о том, как был в опере, в которой должна была петь Л.А. Андреева-Дельмас (он в это время в нее влюблен), как он выискивал ее в зале, не будучи уверен, что знает, как она выглядит, потом караулил возле ее дома, не решаясь войти. (То, что записи за эти четыре дня сделаны задним числом, установлено издателем, Блок же ставит перед ними те числа, которым соответствуют описываемые как бы из единой временной точки события.[18])
Корней Чуковский, наблюдая Блока в 1919 году, заносит в свой дневник такие наблюдения уже над ним: Блок аккуратен до болезненности. У него по карманам рассовано несколько записных книжек и он все, что ему нужно, аккуратненько записывает в свои книжечки... – Одновременно с записными книжками поэт ведет еще и дневник, называя так толстую тетрадь, заносить записи в которую удобнее всего дома, за письменным столом. Комментатор фиксирует такое различие: “записные книжки полнее отражают внешние события жизни Блока, дневник помогает углубиться в его внутренний мир”[19] (к этому мы вернемся ниже).
· Каковы функции дневника
Какое необходимое сцепление микроскопических нравственных и физиологических атомов произвело сложную цепь моей жизни – это достойный предмет для философских исследований. («Замогильные записки» Владимира Сергеева сына Печерина, 13 авг. н.с. 1871, Дублин)
Теперь перечислю функции, традиционно выполняемые дневником, которые уже были выделены исследователями[20]. Во-первых, функция культурной памяти, то есть дневник как механизм сохранения следов о событиях индивидуальной жизни; во-вторых, связанная с ней – функция завещания, с обращением к некому «понимающему» читателю: “пусть прочтут после моей смерти”; в-третьих, так называемая – релаксационно-терапевтическаяфункция (дневник нужен человеку для снятия эмоционального и нервного напряжения “в процессе вербальной рационализации переживаний”, поскольку это нечто вроде аутотренинга или даже ежедневной молитвы[21]); в-четвертых, аутокогнитивная, и/или социализационная функция: естественно, что записывая (и перечитывая) свои записи, мы часто сами лучше познаем мотивы собственных поступков: ведение дневника, как считается, концентрирует и ускоряет процесс извлечения опыта из “потока жизни”; в-пятых, культурно-игровая функция: ведь дневник это еще и своего рода излишество, прихоть, которой мы занимаемся от нечего делать, когда больше нечем заняться, у него есть квазидиалоговая функция: когда не с кем поговорить, то можно выговориться в дневнике – как теперь принято делать в интернете, в гораздо более интерактивном режиме общения, чем традиционный лист бумаги, в блоге, или сетевом дневнике[22]; в-шестых, связанная с последней гигиеническая, очистительная функция: нам периодически необходимо разгружать память от несущественных мелочей, подробностей и деталей; наконец, в-седьмых, литературно-творческаяфункция: так или иначе, всякий автор дневника неизбежно становится – хочет он этого или нет – своего рода сочинителем.
Можно ввести в этот список, уже вслед за Александром Эткиндом, в-восьмых, еще и такую функцию как документация своей идентичности, подтверждение непрерывности своего «я». (Названный исследователь относит дневники, вместе с мемуарами, – к первичным документам, а вот монографии, романы и памятники письменности, в отличие от них, – к вторичным[23].) Вспоминается здесь и откровенно утопический, амбициозный проект графа Льва Толстого в его раннем, так и не законченном произведении «История вчерашнего дня», к которому мы еще вернемся (он увлекательно описан в работе Ирины Паперно[24]):
“Рассказать половину того, что перечувствуешь в минуту, не достанет времени во всю жизнь. Ежели бы можно было рассказать их так, чтобы каждый понял их и чтобы сам бы читал себя и другие чтобы могли читать меня, как и я сам, вышла бы очень поучительная книга, и такая, что недостало бы чернил на свете написать ее и типографчиков напечатать”[25].
К признакам дневника, в-девятых, можно отнести и такой: поддержание исповедальности и охранение тайны: к примеру, ранние дневники В.Брюсова велись именно для себя (в самом дневнике автор несколько раз с возмущением писал о попытках посторонних его прочесть).[26]
В.Д. Дувакин, собиравший (с 1967 года и до своей смерти в 1982-м) аудиоархив воспоминаний в МГУ им. М.В. Ломоносова, называл копившуюся у него таким образом информацию – “первичной, естественноубывающей, додневниковой[27]” (к концу его жизни собрание насчитывало 835 единиц основного хранения: там были магнитофонные кассеты с устными воспоминаниями около трехсот разных людей). Подобную коллекцию следует отнести к просопографии[28] – то есть к тому же, к чему относятся и дневники с письмами и мемуарами, хотя сам жанр устного рассказа, с почти неизбежными в нем элементами интервью и вторжением чужого голоса, естественно предполагает несколько иной, более интерактивный режим, чем собственно дневниковая или даже эпистолярная форма. (В каком-то смысле эта форма и “додневникова” – устный текст получается более спонтанным.)
Обычно побуждает человека к занятию дневником, заставляет делать записи – некий специфический педантизм: не всякий имеет к этому склонность, для таких занятий должен быть некий рациональный (или, при другой точке зрения, просто занудный) склад ума, склонность кинтроспекции и самонаблюдению. Некоторые считают ведение дневника – типично женским занятием[29]. Впрочем, исследователи (Филипп Лежён) уточняют: согласно опросам, среди активного населения французов ведут дневники – около 3 миллионов человек (т.е. 8%), 2/3 из которых – женщины, тогда как среди публикуемых дневники женщин составляют всего лишь 15%. То есть, пишут дневники в основном женщины, а публикуют – мужчины[30].
Среди возможных причин, способствующих писанию в дневник, следует принять во внимание, помимо отсутствия собеседника, еще и отсутствие привычной деятельности – когда человек оказывается вырван из колеи или у него происходит какая-то резкая (может быть, только предполагаемая в будущем или предчувствуемая им) перемена в жизни. Причины обращения к дневнику, вообще говоря, – особая тема (к ней мы тоже вернемся).
Одним из исследователей дневника (К.С. Пигровым) главной функцией дневникового текста предлагается считать простое его перечитывание, а также – переписывание заново[31].
Вот, например, весьма характерные для дневника авторские вставки задним числом, у русского поэта XIX столетия Семена Надсона, сделанные автором уже через несколько месяцев после самых первых записей в дневнике: Боже, какая ерунда! или: Пробегая страницы моего дневника, я краснею за некоторые мои мысли[32]. Или типичная приписка в свой дневник примечания задним числом, в дневнике жены Толстого (22 июля 1910): – день, когда писал Л.Н. в лесу завещание, чего я не знала. С.А. Толстая.[33]
Официальные тексты цивилизации названы Пигровым “вертикальными”, то есть построенными в соответствии с направленностью общения “сверху вниз”. Их образец – это проповедь или циркуляр, спущенный подчиненному как бы по вертикали, а наоборот, снизу вверх, согласно его схеме, направлен текст покаяния, исповеди или объяснительной записки. В обычном доверительном разговоре людей на равных, или в болтовне, вертикальное общение сползает на горизонтальный уровень (хотя, как пишет автор, где-то за кадром все время подразумевается исходная вертикаль) [надо понимать, всплывают отношения чеховских «толстого и тонкого»]:
“В цивилизованных обществах такого рода горизонтальное общение тоже застывает как особого рода текст. Это прежде всего – письма, образец приватных текстов. Они всегда предполагают единичность, нетиражируемость. (...) # [В отличие от них и от текстов типа молитвы, проповеди, то есть «вертикальных» текстов, дневник][34] это текст не «вертикальный» и не «горизонтальный», он «точечный», это точка саморефлексии в «пространстве тотальной коммуникации», но точка, в которой заключается актуальная бесконечность, это некоторый предел и, в известном смысле, итог бытийствования текста (и человека) вообще. Здесь случается самосознание. Ф.М. Достоевский описывает такого рода феномен как состояние непосредственно перед эпилептическим припадком, А.С. Пушкин – как прозрение пророка. # Экспликацией, механизмом и источником всех такого рода состояний является дневник. Это изготовленное самим индивидом «зеркало души»”[35].
[Но таким образом вроде бы получается, что дневниковый текст следует вообще считать – основанием всей пирамиды текстов культуры? К примеру, всякий художественный текст должен быть неким гибридом “горизонтального” (встречи писателя с читателями, ответы на вопросы) и “вертикального” видов общения? – автор, с одной стороны, может мнить себя, а читатель, с другой, зачастую и почитает того – творцом, законодателем, демиургом.]
Еще один вопрос: не следует ли тогда называть своего рода дневником и «Круг чтения» Льва Толстого? – то есть собранные и расположенные писателем на каждый день мысли знаменитых людей (об истине, правильном, с точки зрения самого Толстого, поведении в жизни), которые, по свидетельству его биографа Н.Н. Гусева,[36] автор сам себе читал на каждый день. Если эти записи тоже близки к дневнику, то не окажется ли дневником – и ежедневная служба в церкви, которую слушают и в которой участвуют все прихожане? [Но это все-таки, наверно, неоправданное расширение понятия.] – Как аналогию толстовскому «Кругу чтения» можно указать на уже упоминавшийся дневник Иоанна Кронштадского или на следующее издание, содержащее канонические поучения (на каждый день с 1 января по 31 декабря, как в Минее): «Дневник священнослужителя» (Тула, 1906).
В целом, наверное, дневники можно условно поделить на два разряда – ориентированные, с одной стороны, на описание конкретного человека, его сознания, самой сокровенной сущности его Ego, а с другой стороны, на описание уникального события, или процесса, сделавшегося известным автору. Отсюда и третий, промежуточный между ними тип – описание быта великого человека неким биографом. – Именно по третьему типу построены дневники А.Б. Гольденвейзера, Софьи Андреевны Толстой, да и всего толстовского круга, а также «Разговоры с Гёте» Эккермана, как и многие другие. Ко второму типу, то есть описанию особо выделенного события или исключительных обстоятельств, относится дневник Анны Франк, блокадный дневник Александра Болдырева[37], описания путешествий и экспедиций (например, «Хожение Афанасия Никитина»), многочисленные путевые журналы. К первому же типу – то есть собственно описанию жизни автора – относятся записные книжки и дневники Цветаевой, Льва Толстого, Пришвина, Марии Башкирцевой и многих других, великих и не только великих, людей.
· Внутренние подрубрики, регулярные темы дневника
Каков набор тем в дневнике? Можно представить себе и различать такие – сугубо внутренние жанры или деления, как – дневник читателя, дневниксобирателя книг (книжного коллекционера), читателя газет, слушателя музыки, театрального, кино- и телезрителя, даже – игрока в карты (такой был у В.Ходасевича). Или опять-таки внутренние жанры дневника – это служебные (по той или иной специальности) записи, дневник путешествия, записи о погоде (дневник метеорологических наблюдений), о своем здоровье (и своих близких), дневник памятных дат, с поминанием государственных, церковных, семейных календарных праздников, дневник-конспект, дневник-черновик – например, художественных произведений, стихов...
Со всем этим разнообразием внутренних жанров связаны изменения в интенсивности и регулярности ведения дневника – у каждого из внутренних жанров может быть и собственный режим. Причем собственные надобности автора иногда приводят к разделению дневника, к появлению самостоятельных тетрадей. Внутренне осознанное разделение преобразуется во внешнее, назначением тетради: одна для записей по службе, другая для путешествия, третья для отчета о покупках или о прочитанных книгах, пятая для черновика... – а иногда, напротив, к их слиянию воедино. Это живой процесс в течение человеческой жизни, как река, порой разливающаяся рукавами, а потом вновь сливающаяся воедино.
Если продолжать возможный перечень многообразных жанровых форм внутри дневника, или внутренних подразделений, то рядом естественно окажутся такие подрубрики, как дневник работы (собственно, так назван дневник Бориса Эйхенбаума: по большей части, это записи о ходе работы автора над книгами о Льве Толстом), дневник погоды – у Пришвина с датами народных и церковных праздников, отмечаемых в деревнях, где он живет, или его же охотничий дневник (по сути дела, таков весь дневник 1927-го года[38]). Вообще говоря, дневник – хронологическая фиксация результатов какой-либо деятельности (в частности, у того же Пришвина – дневник натаскивания охотничьей собаки, или у Льва Толстого – наброски задуманной им азбуки для детей, с рисунками). А также сделанные каким-то чиновником министерства финансов (вероятно служащим Русско-Китайского банка) дневниковые записи об осаде русского посольства в Пекине во время боксерского восстания летом 1900 г.[39]
Чаще всего дневник выполняет сразу много функций и включает в себя множество подрубрик. Он может служить одновременно – адресной ителефонной книгой (что нарочито обыгрывается в воспоминаниях Евгения Шварца[40]), распространена также подрубрика встречи и беседы с разными людьми (кто был в гостях, с кем автор виделся за день: изысканный вариант, где почти ничего не понять внешнему читателю, – это “Камер-фурьерский журнал” Владислава Ходасевича: к нему мы еще вернемся); широко бытовал в XIX-XX вв. также дневник путешествия или поездки[41](если в нем описываются наблюдения о погоде, то это пришвинский “Календарь природы”); или просто пометки для памяти, своеобразный «бумажный будильник» (чтобы “не пропустить” какие-то события в будущем или не забыть впрошлом, pro memoria, memento), или, например, записи, состоящие из одних существительных и назывных предложений: что не обязательно выступает как дневник-шифр, но – просто сокращенная запись чего-то, ведущаяся для себя и понятная в течение какого-то времени автору[42]; дневник отмечаемых языковых особенностей, дневник этнографических наблюдений; наконец, книги счетов (бухгалтерские, расчетные, домовые), дневник рецептов; история болезни (скажем, отметки в записных книжках Достоевского о силе эпилептических припадков: дневник лечения в Эмсе[43]); разного рода психоаналитические дневники; дневникспиритических сеансов[44]; просто черновики писем или пробы пера (к примеру, так и не отправленное письмо Пришвина, с обращением в правительство, к В.Молотову: о людях, возвращающихся из тюрем и ссылки, в 1937-м году! – что их хорошо было бы обеспечивать бесплатным проездом), или как бы постоянно продолжающиеся в его же дневниках разговоры с Горьким (тут же заявление в электросеть по поводу неожиданных отключений электроэнергии – по всей видимости, все-таки отправленное по назначению). В дневнике регулярна и постановка перед самим собой наиболее важных вопросов, обсуждение планов, а также запись мимолетных мыслей, – например, пришедшего в голову афоризма или подхват с собственным продолжением чьего-то услышанного остроумного замечания. Есть дневники-отчеты об уже прочитанных книгах (и выписки из них, что составляет особый жанр), а также просто перечни книг, которые имеются в библиотеке, которые еще предстоит прочесть (или же только надо достать, купить, выписать); вырезки из газет (иногда они вклеиваются авторами прямо в дневник – в том числе, например, и переплетенная подборка собственных статей Пришвина, опубликованных в петербургских газетах и журналах 1917-1918 гг.)[45]. Наконец, дневник сновидца, как у А.М.Ремизова или у В.В. Шульгина (последний, сидя в советской тюрьме, уже после 2-й мировой войны, стариком, записывает свои сны).
К дневникам следует метонимически отнести также записи, сделанные в чужом дневнике, по просьбе или без ведома самого обладателя, – согласно принятой во времена Пушкина форме, это записи в альбом; или же сделанные без ведома обладателя записи в дневнике Б. Эйхенбаума, внесенные его женой или комментарий Софьи Андреевны Толстой в “Дневнике для одного себя” ее мужа (и о том, и о другом ниже).
Некими малыми жанрами дневниковой прозы, этих “обыденных” текстов, согласно П.А. Вяземскому , следует считать маргиналии, записи на полях, дарственные надписи на книгах и фотографиях, а также записи в альбом – как, например, сделанная А.П. Чеховым 5 ноября 1893 в Москве шуточная запись в альбоме В.М. Лаврова: Я ночевал у И.И. Иванюкова в квартире В.М. Соболевского и просидел до 12 ч. дня, что подписом удостоверяю. Или надпись, резко отступающая от традиционно благодарственного или шуточного характера инскрипта, сделанная А.Платоновым по настоянию писателя А.И. Вьюркова в специально предназначенном для этой цели альбоме, куда тот собирал высказывания знакомых-писателей: Скромные, достойные, трудящиеся люди уходят молча под зеленую траву, – нам же, как доказывает эта тетрадь, обязательно хочется наследить после себя на свете (4.5.1941)[46].
– Все это так называемая дневниковая проза, эго-текст, или пред-текст (перво-текст), который можно считать также неким черновиком сознания. Текучее разнообразие бытовых письменных жанров, быть может, следует соотнести с “речевыми жанрами” Бахтина. Они имеют выходы и смыкаются с такими традиционно принятыми в культуре литературными формами как мемуары, автобиографическая проза, исповедь, афоризм, письма, но также с жанрами художественной прозы – рассказом, очерком, повестью, романом, пьесой... То, что оседает как черновик в дневнике (если вообще что-то остается, а не уничтожается сразу после создания цельного произведения, переходя в следующую свою ипостась), составляет искомое пространство пред-текста, или пред-литературы. Смыслообразующим центром здесь выступает не предназначенный никому другому, нужный прежде всего только одному автору дневник – причем, как некое самодисциплинирующее, автодидактическое устройство. Вот Ж.-П. Сартр, читая в 1939 г. Андре Жида, называет дневник (1912 г.) последнего – инструментом взятия себя в руки[47]. Результаты ведения дневника уже потом, после того, как тот использован человеком для осознания самого себя, могут быть или уничтожены, или преданы огласке – с обнаружением литературных претензий автора (а также с вмешательством различных исторических, политических и прочих интересов, усматриваемых и предъявляемых наследниками или издателями).
Вот некоторые темы, взятые почти наугад, для иллюстрации, из уже упоминавшихся записных книжек Блока: там видим и его впечатления от храмов Христа Спасителя, Василия Блаженного и памятника Александру II, во время поездки в Москву (22-23.8.1902), и хозяйственные заботы его с молодой женой, Л.Д. Менделеевой в их имении Шахматове; и записи о том, как арендатор их земли ночью ворует солому, давая своим овцам топтать их, хозяйский, клевер (Блок в этот день случайно встал рано, в 4 часа утра, чтобы понаблюдать комету – 11-12.5.1910), и записи бытующих у шахматовских крестьян легенд (23.6.1908); и о своем быте: в частности, как он учится кататься на велосипеде (31.7.1908), и имеющие очевидно воспитательный характер записи о собственном “пьянстве” (18, 27 июля, 2, 6 авг. 1908, 27-28 янв. 1909, 11.3.1910, 9.9.1914), и отзывы о прочитанных книгах, в частности, об «Анне Карениной» (17.2.1909), и впечатления от прочитанных книг – о предсмертных письмах Чехова (25.3.1916), и афоризм, выведенный на основании собственного творчества: Всякое стихотворение – покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звезды. Из-за них существует стихотворение. Тем оно темнее, чем отдаленнее они от текста (дек. 1906). Блок отмечает в дневнике памятные даты: так, 12 лет со дня их свадьбы с женой (17.8.1915), или годовщину его знакомства с Л.А. Андреевой-Дельмас (28.3.1915). Используется им дневник и как черновик для собственного стихотворения (11.10.1904), и для выписок из словаря Даля (сен.-окт. 1906), и для наброска поздравительного адреса (Вере Комиссаржевской – (11.10.1908), для текста письма к министру временного правительства М.И. Терещенко с просьбой освобождения от службы в армии (30.4.1917). В записную книжку Блок вписывает неприязненные впечатления от критики его стихов Мережковским, выражая свое неудовольствие по этому поводу и давая волю себе позлословить (24.3.1908), фиксирует свое раздражение от поведения близкого друга, Андрея Белого (23.6.1908 и 11.12.1908), пересказывает свои сны (9.4.1911 и 10.6.1914), подводит жестокий итог отношений с женой (18.2.1910), пишет о выработанной им системе обращения с проституткой (25.1.1909): Моя система – превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных – опять торжествует. (...) Ее совсем простая душа и мужицкая становится арфой, из которой можно извлекать все звуки; здесь он вспоминает о своей первой влюбленности, которая происходила на немецком курорте Бад-Наугейме в августе 1889: накануне предстоящей туда поездки, уже через 20 лет (20.6.1909): первой влюбленности, если не ошибаюсь, сопутствовало сладкое отвращение к половому акту (нельзя соединиться с очень красивой женщиной, надо избирать для этого только дурных собой); здесь он фиксирует свои интимные переживания перед свадьбой (11,19.7.1903) и через 5 лет после (26.5.1908); пишет о расставании с очередной возлюбленной, Н.Н. Волоховой (2.11.1907), набрасывает в записную книжку (или переписывает туда специально для памяти?) надпись на своем портрете, который дарит певице Л.А. Дельмас перед их расставанием, после двух месяцев знакомства (7.6.1914), отмечает хронику революционных, уже послеоктябрьских, событий: условия собственного быта (20.2.1918) свой арест (16.2.1918), угрозу выселения семьи из квартиры (23.7.1918), обыск (15.10.1919)...
Или вот пример иного, сугубо специального текста – так называемые дневники ролей – внутри уже более общего, вполне традиционного дневника, принадлежащего известному артисту советского театра и кино Н.Д. Мордвинову. Это дневники той или иной сыгранной им в театре роли, будь то Отелло, король Лир, Арбенин и др. В них находим замечания актера о собственной игре в том или ином спектакле (Играл очень плохо или – Играл с подъемом), а также анализ своих выступлений и зрительские мнения, высказанные ему кем-то из публики прямо после спектакля . Вот, например: (31.1.1943) Один из зрителей сказал мне, что он не хочет видеть брошенного карандаша (в досаде) у Огнева [герой пьесы Корнейчука «Фронт», роль которого в спектакле исполнял Мордвинов]. Огнев владеет собою. Если и есть у него нервность, то он ее скрывает. # Замечание дельное. Зритель не хочет видеть в Огневе ничего, что бы напоминало ему Горлова [антагонист Огнева на сцене]. # Не буду.[48] Или его замечание по поводу чужой игры – в сравнении опять же с собой (об исполнении Черкасовым роли Суворова в фильма Пудовкина): (30.1.1941) Чудная морда. Огорчен, что я сам не смог так сыграть своего полководца. Весь остальной дневник (начатый, кстати, вполне взрослым человеком, когда автору уже 37 лет), носит скорее бытовой характер. Во всяком случае, в нем соединяются профессиональный и непрофессиональный интересы. Есть, например, строки, описывающие случай, когда, будучи на гастролях в Ворошиловграде, в самом начале войны, Мордвинова с еще одним артистом из их труппы, приняли за немецких шпионов и привели в милицию: (30.6.1941) Позавчера мы с Кистовым [товарищ по гастролям] осрамились или осрамилась местная милиция: нас приняли за шпионов. Мы шли по главной улице и разговаривали. Я, правда, был в белой полотняной шапочке, не носят такие здесь. И вдруг нас останавливает милиционер и предлагает проследовать за ним в милицию. После непродолжительного ожидания у нас проверили документы, неловко извиняясь, отпустили: «Сами понимаете, такое время.»
Делится автор в дневнике и впечатлениями от устных выступлений по радио Ильи Эренбурга: (2.8.1941) “На днях слушал Эренбурга. Дельные статьи он пишет, и когда его читаешь, получаешь смысловую и эмоциональную зарядку. Но когда я послушал, что он говорит сам, мне стало даже неприятно, оскорбительно. О громадных событиях, о человеческом, страшном горе, неимоверных страданиях людей он говорит как поэт, или как писатель, получивший ряд стороннего наслаждения от того, как ловко у него это получилось. Я уверен, что, не желая этого, он получился холодным, сторонним, любующимся своим голосом и пафосом, автором, знающим, что он написал хорошую статью... Или это субъективное ощущение? # Обвинять легче, чем сделать путное самому. Но раз я замечаю разрыв между смыслом и формой, не могу пройти мимо”. [Здесь интересно мнение артиста и слушателя. Было ли известно самому Эренбургу или кому-нибудь из его окружения то, как воспринимают его на слух?]
В дневнике автор касается также обстоятельств личной трагедии, себя и своей жены: внезапной смерти, буквально за две недели, от туберкулезного менингита, их пятилетней дочери: (15.5.1942) Реву, но хочу записать все, что помню, хоть это оставить на память... – Жена Мордвинова, уже после смерти мужа, посвятив несколько лет расшифровке и систематизации этих записей, в результате опубликовала его дневник.
У дневника В.К. Кюхельбекера, в соответствии с основными занятиями автора, две части – «Дневник узника» и «Дневник поселенца». После восстания в 1825-м на Сенатской площади автору удалось бежать из Петербурга, однако в Варшаве он был задержан, а в январе 1826 отдан под следствие и осужден: первоначальную смертную казнь заменили на 20 лет каторги (позже срок был сокращен до 15 лет), а еще позднее каторгу сменило крепостное заключение. Автор начал вести дневник, еще будучи в Ревельской крепости, в апреле 1831-го. При этом Кюхельбеккер писал свой «Дневник узника» как литературный журнал – то есть вместе с критическими заметками, стихами и литературной полемикой, сам выступая автором всех без исключения разделов журнала. Как пишет издавший дневник позже Юрий Тынянов, декабристам на каторге выдавали столярные инструменты, Кюхельбекеру же, как профессиональному литератору, – письменные принадлежности. При этом, однако, журнал цензуровался тюремным начальством. В этом дневнике перед читателем предстают все черновые звенья писательской работы [то есть, надо понимать, для широкой публикации он все-таки не предназначался?]. В 1838-1839 годы автор сделал из Дневника выборки, в форме отдельных заметок, группируя их уже помесячно, дав всему этому заглавие «Заметки и мнения, выписки из дневника отшельника» – по расчетам автора, они в будущем должны были составить пять или шесть больших томов[49]. Но сам дневник был опубликован только в 1929-м, и конечно в незавершенном виде[50].
Вообще говоря, способ наиболее подходящей для человека исповедальности, с конкретным “выговариванием” себя – для каждого человека различен: тут и молитва, и зарисовка-наблюдение с натуры, и афоризм, и шутка, и ругательство, и мимолетный разговор, и личное откровение с интроспекцией (с “залезанием в душу” и даже с самораздеванием). Тут мы имеем дело с внутренним разнообразием малых жанров внутри дневникового текста – как внешнего, объединяющего их все внутри себя. Для кого-то из авторов вообще можно фиксировать нечто значимое только лишь в проговорках или в том, что он упрямо не договаривает до конца, укрывая от читателя, для восстановления чего нужны специальные техники. Оценка удачности того или иного способа выговаривания себя может значительно различаться – как самим автором дневника, так и нами, его читателями. Он мог придавать гораздо большее значение в тексте чему-то одному, а мы – уже совсем другому, как в случае сравнительной оценки (и Цветаевой, и Твардовским, и другими) – дневников и художественных текстов братьев Гонкур[51]. Хотя, конечно, во многих случаях сама марка дневника используется просто для коммерческих целей, с тем чтобы привлечь читателя – как в названии какого-нибудь современного романа («Дневник новой русской»[52] или в уже упоминавшемся «Дневнике наркоманки»).
Впрочем, дневником вполне искренне себя именует, очевидно по аналогии со школьным дневником, – и типографски отпечатанная брошюра-тетрадка, с указанным на обложке девизом: Заполните своевременно и аккуратно. В ней имеется страничка для анкетных данных и физических показателей человека (рост, вес, объем груди), результатов медицинских обследований (анализ мочи, крови, давление итд.), а также его показателями в различных видах спортивных состязаний (кросс 3 тыс. м., пульс до/после; прыжки, гребля, ныряние), которую человек должен был заполнять самостоятельно. Практически то же самое видим и – в каком-нибудь уже современном «Ежедневнике воспитателя детского сада»[53]. Некоторые издания построены по образцу старинного адрес-календаря, являясь при этом обыкновенными справочниками[54].
· Как дневнику назвать себя?
Простейшая, хотя и вспомогательная, задача – описать то, как могут называться дневниковые тексты, и какие они могут принимать формы. Уже было сказано, что я включаю сюда несколько близких дневникам автобиографических, или Ego-текстовых, жанров – таких как собственно дневники, подневные записи, записные книжки (они могут вестись от случая к случаю, без обязательной регулярности), а также воспоминания (их пишут с существенным временным отрывом от описываемых событий).
Кроме собственно наименования – Дневник такого-то [далее может следовать имя собственное, обозначение конкретного лица – в том случае если это что-то говорит читателю, или его профессиональной принадлежности, скажем: Записки коменданта Кремля[55], или какого-то уже временного признака, параметра: Дневник будущей мамы[56]] – возможны следующие способы наименования близких жанров:
Альбом (например, с вклейками фотографий или даже рисунков[57]), Блокнот, Ежедневник, Журнал («Журнал ежедневных занятий»[58], Камер-фурьерский журналВ.Ф. Ходасевича[59] или Девичий журнал – иногда с коллективным авторством, Дневник (такого-то) класса школы [переходящий от одного к другому из товарищей, по кругу],Журнал путешествия (тогда-то и туда-то); Записная книжка (такого-то); или на старинный лад: Своеручные записки (у Н.Б. Долгоруковой)[60] и даже Замогильные записки(название труда известного эмигранта – В.С. Печерина[61]); Подневные записи; или просто Из дневника...[62]; Календарные записи (просто Календарь, или Адрес-календарь),Мемуары или вовсе без метаобозначения, но вполне понятно, о чем речь: «Моя жизнь дома и в Ясной поляне» (так названы воспоминания свояченицы Льва Толстого – Т.А. Кузьминской); Памятная книжка (или Книга памяти) и даже Телефонная книжка (как у Е.Шварца); Путевой дневник (Дорожные записи и даже Путеводитель по...) илиПолевой журнал (который ведется в какой-нибудь экспедиции); Словарь (или: Лексикон); Тетрадь (Рабочие тетради или Осадная тетрадь, как у А.Н. Болдырева), Хроника(«Хроники русского» А.И. Тургенева)[63] – как, по-видимому, и множество других (тут перечислены названия самые типичные).
То есть, если задаться вопросом, что из переменных наиболее часто встречаем в библиотечных перечнях в качестве названий для дневника, записных книжек, мемуаров итп., то возможны самые различные варианты сочетаний, в зависимости, собственно от автора, то есть его имени, известного или безвестного, от его рода занятий («Записки об уженье рыбы» С.Т. Аксакова или его же: «Записки ружейного охотника Оренбургской области»), дневник чтения [это подрубрика-самоназвание внутри дневника М.Пришвина]; Дневник священника, фоторепортера, профгруппорга, партактивиста, записки (такого-то и там-то) судьи, врача, дневник летчика-космонавта [имеется в виду: во время какого-то определенного полета][64]... Но бывает – отвлеченно от времени, как бы с замахом на все времена, в виде справочника: Записная книжка тамады, или – ...молодой хозяйки, или – …руководителя сельскохозяйственного предприятия... Обязательно зависит текст, хотя это может не оговариваться специально, и от следующих переменных – времени и места(жизни/службы автора): Записки инженера морской службы (Мурманск, 1988) [о годах 1941-1945], Дневник старости. 1962-196... (В.Я. Проппа) или Дневник актрисы (Татьяны Дорониной)... – И как бы сам автор ни стремился к объективности, непредвзятости, естественно, что дневник зависим – от его авторского способа видения, взгляда пишущего на свой объект, на самого себя и своего читателя: дневник матери, «Записки вашего современника» (Я.Голованова), «Записки простодушного» (лингвиста В.З. Санникова)[65]. Безусловно зависит текст и от самого объекта описания – освобождаясь при этом отчасти от авторства (человек намеренно самоустраняется как конкретное лицо , подчеркивая, что в первую очередь важно занимаемое им в данный момент место – или время и место – исчерпывающе характеризующие объект описания. Например, в названии Испанский дневникМ.Е. Кольцова [1936-1937], дневнике испанской гражданской войны (или, скорее, все-таки – дневнике участия в ней советского журналиста). Бывает еще более обезличенно и отвлеченно от авторства: дневник царствования (такого-то монарха), дневник паломничества к Святой земле, дневник метеорологических наблюдений (там-то и тогда-то, неважно кем составленный, неким безымянным наблюдателем), дневник сборщика налогов, дневник инженера морской службы, Записки лазутчика во время усмирения мятежа в Польше(СПб., 1863)...
Среди распространенных типов названия дневникового текста в печати можно встретить также чисто «внешнюю» по отношению к автору, как бы издательскую или комментаторскую, позицию, что видно, к примеру, в таких названиях: «Записки палача» [вряд ли это могло бы стать самоназванием], «Памятная книжка шпиона[66]», «Дневник контрреволюционера» [так может быть названа книга самим автором, но при условии, что он не живет при режиме типа «социализма» в СССР], «Дневник белогвардейца (колчаковская эпопея)» барона А.Будберга[67]. Или же отстранение может быть обусловлено иной причиной: «Дневник пребывания Царя-Освободителя [Александр II] в Дунайской армии в 1877 г.», «Записная книжка любопытных замечаний царственной особы, странствовавшей под именем дворянина российского посольства в 1697 и 1698 году» [в последнем случае за туманным обозначением скрывался на самом деле Петр I], «Записки о пребывании Императрицы Екатерины II в Киеве и о свидании ея с Станиславом» [польским королем Станиславом-Августом] (СПб. 1843)[68]. Иногда эта внешняя позиция, взгляд извне текста еще и намеренно обыгрывается автором: посмертные записки, замогильные записки,записки покойника... Или даже Дневник вора (М. 1999 – так назывался автобиографический роман Жана Жене).
Вполне возможно представить себе также дневник секретного агента (сыщика, осведомителя), но подобный текст очевидно хранится в архиве соответствующего ведомства и вряд ли автор стремится сохранять у себя дубликат отданных им туда записей[69]. Наоборот, психологически легко представить себе дневник мученика, например, заключенного в тюрьме или концлагере (только вряд ли можно его вести в заключении: разве что такое было возможно во времена “царизма” – ср. дневник Тараса Шевченко, В.К. Кюхельбеккера – но вряд ли позже).
При этом, естественно, один и тот же автор охватывает в дневнике, как правило, сразу несколько доступных ему профессиональных областей. Вот, к примеру, рядовой рукописный дневник, из собрания Российской Государственной библиотеки – Я.С. Иоловича, по профессии врача, которого можно причислить к типичным разночинцам чеховского типа, рубежа XIX-ХХ века, выходца из еврейской среды, родом из Юзовки. Время ведения записей: 1914-1918 гг. Дневник включает в себя следующие внутренние жанры: собственные стихотворения автора, черновики его рассказов, случаи из врачебной практики, но тут же вписываются и рецепты по-латыни, идет описание болезней пациентов (это названо дневником эпидемического фельдшера – какое-то время он работает на эпидемии сыпного тифа). Есть описание бывших с автором происшествий, воспроизводятся по-видимому вполне реальные разговоры и зарисовки быта той среды, в которой он вращается (население шахтерских городков донецкой области, передаются слухи о возможных погромах), есть также дневник влюбленного, как он сам называет эту часть своего текста. Однако венчают дневник и собственно дают ему право так называться – размышления о жизни (в них заметно влияние прочитанных авторов – Чехова, Леонида Андреева, Горького, Бунина, Гоголя, может быть, Вересаева) (Отдел рукописей РГБ фонд №218 К1291 ед.хр. 4).
Чаще всего совмещение различных жанров и рубрик дневника происходит у «наивных» авторов, как, например, у отца А.П. Чехова, Павла Егоровича. Наиболее же распространенный психологически вариант – так называемый «дневник Глумова», то есть издевательски-ругательный, высмеивающий тех лиц, кто в нем описаны, прежде всего из окружения самого автора. Из этого, в значительной степени, состоит текст скандально известного владельца «Нового времени» конца XIX века А.С. Суворина [70] – как писал комментатор его дневника, это разговор с самим собой наедине, как бы каждодневное покаяние. После греховного дня официальной публицистики Суворин испытывает влечение к неофициальной публицистике, чувствует потребность писать правду.[71] Тут желание исповедоваться и говорить правду парадоксальным образом сочетаются с вниманием прежде всего к «жареным» фактам.
Раздел I .
Дата добавления: 2019-03-09; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!