ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕМА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 8 страница

Любая экстремальная ситуация ставит человека в крайне слож­ные условия и заставляет его проявить самые значительные и глу­бинные свойства характера; в борьбе доброго и злого начал души побеждает сильнейшее, а совершаемый человеком поступок стано­вится итогом и следствием этой борьбы. И нередко корыстные ин­тересы и страх берут верх над лучшим в человеке; такая ситуация, например, изображена в романе А. Фадеева «Разгром»: Мечик, по своему же легкомыслию и юношеской увлеченности попавший в отряд, оказывается абсолютно неприспособленным к тяжелым условиям войны, ведет себя низко и недостойно. У него нет элемен­тарного чувства дрлга, он не способен заботиться не только о дру­гих (Варе и даже своей лошади), но и о себе; это слабый, малодуш­ный, эгоистичный и потому ненужный на войне человек. Мечик — обуза для отряда; в финале же накопившиеся в его душе страх и трусливая ненависть к войне выплескиваются — Мечик предает от­ряд, бежит из него. Мотив бегства и предательства звучит и в дру­гом произведении, посвященном теме Гражданской войны, — пьесе М. Булгакова «Дни Турбиных». Здесь гетман и его приближенные

263

оставляют на произвол судьбы целый город, бегут, спасая лишь свои жизни. Бежит и Тальберг, причем его вина едва ли меньше: этот человек оставляет в опасности жену и ее братьев. Тальберг не­достоин сочувствия, а тем более уважения (Елена так и говорит об этом Шервинскому: «Не люблю я его и не уважаю»). Действитель­но, все то худшее, что может проявиться в человеке в трудное вре­мя — трусость, низость, себялюбие, — воплощено в этом явно не­любимом герое Булгакова. Другой герой, Шервинский, присутству­ет при бегстве гетмана, никак ему не препятствуя (вероятно, созна­вая бесполезность всех попыток), но после бегства сообщает Турби­ным об опасности, то есть ведет себя максимально честно и благо­родно в условиях бесчестной игры гетмана и его команды.

Сложность ситуации заключается, в частности, в том, что нрав­ственный выбор, совершаемый человеком, не всегда может быть од­нозначен, и благородный человек, приспособившись к внешним условиям, способен принести объективно больше добра окружаю­щим. Если бы не вести от Шервинского, Турбины не успели бы подготовиться к защите, а ни от кого другого эту информацию по­лучить было невозможно. Проблема еще и в том, что порядочному человеку порой приходится перешагивать через свои принципы, — война диктует новые правила и нормы. В рассказе И. Бабеля «Мой первый гусь» герой совершает вынужденное убийство (хотя и гуся), при этом, естественно, нарушает моральные законы; но на войне убийство морально оправданно, смерть — в порядке вещей, особен­но если есть реальная необходимость преступить закон «не убий» (в случае с Лютовым — герою просто невозможно было бы жить даль­ше с казаками). Человеку приходится идти на компромисс с собой, потому что война меняет понятие о нравственности и безнравствен­ности, о допустимом и о недопустимом; кругом смерть, которая уже не воспринимается как нечто особенное. В двух других расска­зах Бабеля, «Письмо» и «Берестечко» (оба входят в цикл «Конар­мия»), автор показывает сознание, искалеченное войной; в пер­вом — солдата Курдюкова, «в самых первых строках» своего пись­ма матери спрашивающего о любимом жеребце Степке, а лишь «во-вторых» извещающего ее о смерти брата и отца. И сама смерть опи­сывается с леденящим душу спокойствием, в подробностях. Сцена убийства старого еврея ужасает обыденностью, в восприятии героя ничего выдающегося в ней нет; видимо, герой видит такое не в пер­вый и не в последний раз, и тем более страшно звучит брошенная убийцей фраза: «Если кто интересуется, <-..> нехай приберет. Это свободно...» Сознание человека на войне деформируется, меняется; становятся неясными, расплывчатыми рамки дозволенности.

В теме смерти, пронизывающей практически все произведения о войне, звучит один, на мой взгляд, самый страшный мотив; тот факт, что аналогичные сцены встречаются в трех очень разных ра­ботах («Доктор Живаго», «Конармия», «Разгром»), говорит об ост­роте, актуальности и повсеместности проблемы в период войны. Эта проблема — убийство во спасение, то есть смерть, воспринима­емая в силу различных причин как необходимость, несущая облег­чение умирающему. У Бабеля Долгушев сам требует смерти, осоз­навая, что она неминуема; Фролова («Разгром») убивают, но перед

264

смертью он понимает, что в пробирке не лекарство, и фактически

соглашается на гибель. Такая ситуация мучительна и для убийц, и для жертвы; не всякий способен отнять жизнь у человека, даже об­реченного: Левинсону стоит немалых душевных усилий принять это решение, а герой «Смерти Долгущева» вообще оказывается не в силах выстрелить в уже умирающего. С другой стороны, молчали­вое согласие Фролова на смерть — тоже подвиг, который может со­вершить только очень сильный человек. Особенный случай — убийство Памфилом Палых семьи («Доктор Живаго*}: цель та же — предотвратить мучения, но здесь эта идея полностью завладе­вает героем и практически сводит его с ума.

В этих условиях крайне тяжело сохранить здравый ум, остаться самим собой, не дать худшему в себе одержать верх над лучшим. И все же такие люди есть; мотив героического поведения человека на войне звучит во многих произведениях, причем героизм проявляет­ся на разных уровнях, как у руководителей, от которых требуется решительность, самообладание и, пожалуй, самое трудное — спо­собность возложить на себя ответственность, так и у подчиненных, достоинства которых составляют храбрость и беззаветная предан­ность командиру и отряду. Мудрые и расчетливые руководители, Левинсон и Алексей Турбин, стремятся сохранить жизни своим подчиненным, делают для этого все возможное: Турбин приказыва­ет юнкерам: «По домам!», понимая, что это противоречит кодексу чести и достоинства воина, но иначе молодые, неопытные, «зеле­ные» солдаты погибнут, и погибнут ни за что, ничего не добив­шись, потому что серьезного сопротивления они все равно оказать не смогут. Должность руководителя стоила Турбину жизни: спасая других, не успел спастись сам. В финале романа «Разгром» Левин-сон не умирает, но предстает перед выжившими постаревшим; вне­запно окружающие видят в нем обыкновенного человека со слезя­щимися глазами, похудевшего и побледневшего. Но последняя фраза романа («...нужно было жить и исполнять свои обязанно­сти») возвращает оптимистичный настрой; сл'абость Левинсона вре­менна, потому что храбрый человек — это не тот, кто не испытыва­ет страха, ведь инстинкт самосохранения есть у всех; это тот, кто умеет подавить в себе страх, поставить общие интересы, идею выше страха и не дает ему перерасти в трусость.

Не меньше храбрости требуется от подчиненных — Морозки, Николки Турбина. Эти герои двух разных произведений принадле­жат различным сословиям, у них совершенно разные судьбы, и, по­жалуй, единственное, что их объединяет, — то лучшее, что есть в солдате: смелость, верность, преданность, в известной мере инициа­тива. И оба автора, Булгаков и Фадеев, явно симпатизируют геро­ям, хотя в силу реалистичности произведений приводят их к тра­гичному финалу: Морозку — к героической смерти, Николку — к тяжелому ранению.

Особенное место в произведениях о войне занимают образы жен­щин, казалось бы неуместные в суровых реалиях военного време­ни. В пьесе «Дни Турбиных» Елена, главная героиня, женщина сильная, незаурядная; она наравне с мужчинами встречает тревож­ные времена, находит в себе силы после отъезда мужа начать но-

265

вую жизнь. В романе «Разгром» образ Вари — также один из цент­ральных, но у Фадеева женщина воспринимается скорее не как идеал, объект поклонения (вспомним, что у Булгакова почти все мужчины в пьесе влюблены в Елену), а скорее как друг, верный то­варищ и спутник. В то же время показан ее внутренний мир и эво­люция: от романтической увлеченности Мечиком к спокойному по­ниманию истинных ценностей и возвращения к Морозке. Эпизоди­чен, но очень характерен образ хозяйки из рассказа «Мой первый гусь», обреченно повторяющей: «Товарищ, я желаю повеситься». Образы молодых женщин, традиционно в литературе обозначаю­щие все хрупкое, нежное, прекрасное, подчеркивают ужасы и жес­токости войны по принципу несовместимости и контраста.

«Доктор Живаго», «Конармия», «Разгром», «Дни Турбиных» — произведения, в которых отражены реалии войны с разных сторон, в жизни разных сословий, национальностей, в разных уголках страны, от Украины до Дальнего Востока. И на фоне бесконечных таежных лесов, горящих городов и разоренных деревень возникают образы людей, в судьбах которых авторы порой объединяют типи­ческие черты определенного сословия или нации; но общечеловече­ские ценности не подвластны ни времени, ни пространству; везде и всегда ценились и будут цениться честность, храбрость и благород­ство, и то лучшее, что любили в своих героях Бабель, Булгаков, Фадеев, Пастернак, — это вечно, поэтому их произведения любят и будут любить отечественные и зарубежные читатели.

ГЕРОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ: ПАЛАЧ ИЛИ ЖЕРТВА?

Двадцатые годы XX века стали губительными для традиций русской классической литературы. Новая власть принесла с собой новую идеологию и новую культуру. Если в XIX веке лучшие герои постоянно находились в состоянии смятения и нравственного поис­ка, пытались найти себя в лице сложных человеческих отношений, непонимания и духовного одиночества, то обновленное искусство, напротив, стремилось к упрощению и однозначности, делая его близким и доступным для народа. Именно народ наделяется вла­стью и идеализируется, крестьянско-пролетарское «мы» ведет борь­бу с буржуазией и помещиками, легко победив которых начинает преследование интеллигенции, наиболее опасного врага и умного, опытного соперника.

Олицетворение стихийной войны для «красных» — партизан­ские отряды, существовавшие в разных регионах России. Традици­онно партизаны воспринимались как бесстрашные герои, самоот­верженно сражающиеся за правду в лесах и полях. Именно так вос­принимались народные патриоты Мечиком, решившим влиться в их ряды и воевать за идеологию нового поколения, но жестокость и насилие поразили его сознание, вызвав разочарование и отвраще­ние, болезненную неприязнь к партизанам. Мировосприятие кре­стьян изменилось, и нужны были люди другого типа, чтобы управ­лять народной стихией. Отношение Мечика к предводителю отря­да, Левинсону, было резко отрицательным, но можно ли восприни-

266

мать однозначно эту личность, сформировавшуюся в двадцатые го­ды и жившую по законам нового времени?

Прежде чем характеризовать Левинсона, можно проанализиро­вать действия других героев войны, представленных менее слож­ными и глубокими, таких, как, например, начдив Савицкий, опи­санный в рассказе Бабеля «Мой первый гусь*. Савицкий, вою­ющий на стороне «красных», скоро становится душой отряда. При­влекателен он не только внешностью, хотя «серые глаза, в которых танцевало веселье», и добродушная улыбка, и вся «красота его ги­гантского тела» заставляла людей чувствовать к нему невольное расположение. Внутренне он также типичный представитель этой эпохи, с его приятием бессмысленной жестокости, доходившей до беспричинного убийства, и отношением к интеллигенту как к «пар­шивенькому», ничтожному человеку. Лютов недостоин уважения как более образованный и начитанный представитель отряда, не умеющий уничтожать и разрушать. Савицкий, в общем, не был деспотом и злодеем, но подчинялся закону времени, стал, по сути, рабом эпохи, но и не желал для себя другой судьбы. Принцип «но­вого гуманизма», допускавший недопустимое, одарил его властью и, «вложил меч войны» в руки Савицкого.

Так же складываются отношения интеллигента Юрия Живаго и командира отряда, пленившего его. Различия лишь в том, что док­тору не надо становиться частью отряда и проповедовать идеологию «красных». Командир этого отряда — слабый, безвольный человек, о чем свидетельствует возобновление поставки самогона в отряд и после расправы с главными виновниками. Микулицыным движет трусость (желание уничтожить соперника, сохранить власть и по­рядок среди партизан) и слабоволие (он «несчастный кокаинист» и любитель спиртного). Он старается прятать свои недостатки за жес­токостью, демонстрируя силу расправами и бесчинствами. В то же время он проповедует просвещение народа, ратует за образование и дисциплину, не видя истинного отчаяния и огрубения людей вслед­ствие беспощадной войны. Микулицын верит, что единственная причина тревоги Живаго, его «меланхолии» — боязнь за собствен­ную жизнь, опасение пострадать от руки «белых», в то время как интеллигент переживает вырождение культуры прошлой эпохи, уничтожение нравственных ценностей и богатства нации, бесчис­ленные смерти «героически гибнущих детей»и извращение челове­ческого сознания. Микулицын неспособен увидеть первопричину случающихся трагедий, он не чувствует даже ужаса происходящего и является только рукой судьбы, уничтожающей многовековую ис­торию и культуру Руси, что предчувствовал Блок еще в первые го­ды столетия.

Сложнее и неоднозначнее образ Левинсона в романе Фадеева «Разгром». Он — сформировавшаяся личность, умный, не лишен­ный мудрости и жизненного опыта человек. Левинсон отнимает свинью у голодной семьи корейца и отдает приказ об умерщвлении Фролова, но он делает это не из жажды крови, а по приказу пар­тии, потребовавшей сохранения отряда любыми средствами. Он не подчиняется своей воле, а глядит в будущее, ради которого готов взять на свою душу преступление. Левинсон не безнравственный

267

человек, и его совесть не спокойна, но он не дает себе права даже на малейшее проявление слабости. Идя вперед,.он ведет за собой боевых товарищей, призывая их к честности и напоминая о долге. Левинсону дана мудрость и сила, наполняющая смыслом каждое его действие и решение, но он сам часто не видит сложности осоз­нания идеи времени другими. Он не помогает Мечику почувство­вать себя исключительным и значимым для партии, думая о нем только как о слабохарактерном человеке, между тем как юноша не способен проникнуть в глубь проблемы, испугавшись внешней сто­роны дела. Мечик, таким образом, приносится в жертву так же, как семья корейца, Фролов и еще многие беззащитные жизни и су­дьбы.

Командиры, какими разными бы они ни были, приносят и себя в жертву делу революции, партии, общей идеи, уничтожают для себя возможность спокойной и счастливой жизни (многие вынуж­дены оставить семью, целиком посвятив себя делу войны), подавля­ют в себе личность для приближения к народу, соединения с ним. «Нужно жить и исполнять свои обязанности», — говорит Левин-сон, понимая под этим и необходимость крайних мер, расправ и жестокости. Все люди — жертвы времени, в котором они живут, но проблема эта обретает особенно сильное, трагическое звучание в литературе двадцатых годов.

БУДУЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА (I вариант)

Будущее испытало на себе вся­кое — и оптимизм, и безрассудную слепую надежду, и безысходное от­чаяние. Ему угрожали, его пыта­лись отравить и попросту уничто­жить, повернуть вспять, вернуть в пещеры. Оно выжило. Появилась возможность серьезного, вдумчи­вого изучения его. Сейчас, может быть как никогда еще в истории человечества, будущее зависит от настоящего и требует нового под­хода к себе.

Д. Гранин

Богом быть трудно. Практически невозможно. Как, впрочем,

немыслимо сложно заглянуть в будущее и узнать, что там происхо­дит на нашей Земле, такой маленькой и беззащитной перед Вселен­ной. Ничто так сильно не интересует человека, как будущее его се­мьи, детей, страны, цивилизации. Наверное, поэтому так увлекате­льна и многочисленна научно-фантастическая литература. Писате­ли-фантасты придумывают разное будущее, из многих вариантов которого нам только остается выбрать тот, который больше понра­вился. Я выбираю братьев Стругацких.

Один из них — астроном, другой — востоковед-японист. Навер­ное, поэтому их фантазии обращены к звездам и земной мудрости. Они с изрядной долей сарказма по отношению к настоящему (поч-

268

ти как Салтыков-Щедрин) придумали свое будущее. Интересно, что в шестидесятые—восьмидесятые годы в кругах интеллигентов их произведения считались едкой социальной сатирой на социалисти­ческий образ жизни. Для меня же их книги — фантастика, но фан­тастика предостерегающая: «Берегись, в будущем вырастает то, что ты посадил сегодня».

Земля новой эры Стругацких — высокоразвитая цивилизация. Усовершенствованы квартиры, люди работают в свое удовольствие, и вообще все счастливы. Главная проблема новой счастливой эры человечества — уважение суверенитета: нельзя вмешиваться в ес­тественный ход развития цивилизации.

Стругацкие показывают опасность чужеродных инъекций с двух сторон: вторжение землян в жизнь и историю других планет («Трудно быть Богом», «Обитаемый остров») и присутствие на Зем­ле иной цивилизации, то есть Странников («Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер»).

В первом случае благие начинания землян оборачиваются траге­дией и для них самих, и для тех, кому эта помощь была предназна­чена. Попытка цивилизации высокого уровня искусственным пу­тем поднять до себя цивилизацию неразвитую оборачивается бедой. Об этом идет разговор между двумя умными людьми в книге «Трудно быть Богом». Один из них, Румата, — прогрессивный че­ловек из будущего — говорит Будаху — мудрецу из рыцарских времен: «Но стоит ли лишать человечество его истории? Стоит ли подменять одно человечество другим?» На что Будах говорит: «Тог­да, господи, сотри нас с лица земли и создай заново, более совер­шенными... или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей доро­гой ». Румата, посланный спасать чужую цивилизацию от невеже­ства, отвечает: «Сердце мое полно жалости. Я не могу этого сде­лать».

Получается, умники из будущего не могли понять, что для того, чтобы цивилизация существовала, ей необходима история, состоя­щая из историй каждого отдельного поколения и индивидуума. Земля многое испытала на себе до сегодняшнего дня: природные катаклизмы, кровавые войны и революции, научно-технический прогресс, обернувшийся огромной озоновой дырой в атмосфере. Много пришлось испытать и человеку. Но мы живем, ощущаем се­бя землянами и гордимся этим перед Вселенной, о чем готовы ска­зать любому встречному инопланетянину.

Кстати, о пришельцах. Более умные, чем люди, Странники в своих целях используют Землю и ее население. Не из злых побуж­дений, а совершенно не задумываясь о реакции нормальных людей, они занимаются своими делами, но несколько необычным образом. Это сеет неразбериху и путаницу, люди теряют способность контро­лировать происходящее. Странники порядком навредили земля­нам, правда сообщив, что они всегда готовы прийти на помощь. Не­известно, была бы их помощь полезной.

«А муравьи-то перепуганы, а муравьи-то суетятся, переживают, жизнь готовы отдать за родимую кучу, и невдомек им, беднягам, что жук сползет в конце концов с муравейника и убредет своей до­рогчш, не причинив никому никакого вреда... <...> А если это не

269

«Жук в муравейнике»? А если это «Хорек в курятнике»?..» — го­ворит еще один умный человек по поводу вторжения Странников.

Если не брать масштабов Вселенной, то примеров вторжения инородцев в менее цивилизованную среду на Земле можно вспом­нить много. Открытие Америки, повлекшее за собой истребление коренного населения. Аборигены Миклухо-Маклая, не сумевшие справиться с плугом. Гуманитарная помощь отсталым странам, спровоцировавшая спекуляцию. Значит, люди были не готовы при­нять чужую цивилизацию. Их уровень развития, нравственные устои диктовали им собственный путь. Генетически в человека за­ложено усваивать то, что достигнуто своим трудом. Только в этом случае он растет и совершенствуется. Человек сам должен управ­лять своим настоящим, радоваться новому достигнутому уровню. Строить свою историю. Человек будущего появится не с помощью НТР. Как сказали Стругацкие: «Новый человек может быть сфор­мирован только новой педагогикой, а прорывы в нее пока удручаю­ще редки и неуверенны, и их без труда, почти автоматически ду­шит непроворотная толща педагогики старой». Самовоспитание — начало новой педагогики, А воспитать в себе нового человека мож­но и без постороннего вмешательства.

---

Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 161; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!