Архетип плута/обманщика как воплощение архетипа антигероя
Поскольку любому проявлению человеческого мышления свойствен дуализм, в том числе и этический, то наличие архетипа положительного культурного героя обуславливает формирование оппозиционного ему архетипа, но уже более персонифицированного, нежели стихия либо хтоническое чудовище. Такая оппозиция требует, чтобы ее элементы были в целом равнозначны; таким образом, функцию противостоящего герою лица взял на себя персонифицированный архетип антигероя, отрицательного персонажа, который, как правило, актуализируется в роли хитреца, плута, обманщика [10, c. 36]. Архетип антигероя чрезвычайно важен, поскольку он в тандеме с архетипом героя реализует основополагающую для мифопоэтической модели мира оппозицию «зло — добро», которая обуславливает все сферы культурного осмысления действительности. Соответственно, модель мира Пастернака также строится в соответствии с данной оппозицией, ведь тот мир, который создает/воссоздает автор в своем произведении, отражает всеобщую архетипическую схему представлений и, в свою очередь, встраивается в нее и еще раз ее подтверждает. Таким образом, рассмотренный нами архетип героя в романе должен иметь «оппонента» — антигероя.
Последний, в свою очередь, может быть и не противопоставленным герою лицом, а некой чертой, присущей самому герою (это сближает архетип антигероя с юнгианским архетипом тени). В качестве иллюстрации из «Доктора» можно привести Павла Антипова-Стрельникова. Данный персонаж — пример тому, как в одном лице могут сочетаться черты как положительного героя (Патуля Антипов), так и антигероя (Стрельников). Архетип плута (трикстера) амбивалентен, он вмещает самые разнообразные черты, как отрицательные, так и положительные, он играет роль «медиатора-парадоксалиста» [6, c. 228], он легко маневрирует между однозначностями и жесткими позициями. Это и обуславливает обаяние художественных воплощений данного архетипа.
|
|
|
В романе есть персонаж, воплощающий архетип плута в обеих его ипостасях — это вновь адвокат Комаровский. Безусловно, свою главную плутовскую роль герой сыграл по отношению к Ларе. Комаровский хитростью добился расположения семьи Лары и ее расположения, хитростью держал ее возле себя, а в конце романа он обманом увез ее от Юрия. Ложь — главное орудие героя, именно благодаря ей он добивается карьерных высот и реализации своих капризов. Обманом он вымогает деньги у отца Юрия и провоцирует его самоубийство. В отдельных эпизодах (к примеру, Комаровский в доме Юрия и Лары в Юрятине) герой изображается автором с ярко выраженным саркастическим оттенком: «От налипшего снега мокрые усы и борода, которые Комаровский раньше брил, а теперь отпустил, казались шутовскими, скоморошьими» [13, c. 413]. И далее: «Он смотрел не на них, а куда-то поверх их голов, уставив пьяные округлившиеся глаза в эту далекую точку, и сонным заплетающимся языком молол и молол что-то нескончаемо скучное все про одно и то же» [13, c. 417]. Как не похоже это на прежнюю стать, лоск, уверенность в себе и демоническое обаяние Виктора Ипполитовича, даже само имя которого говорит само за себя. Все ближе и ближе к концу романа происходит постепенная дегероизация этого персонажа, несмотря даже на то, что он все так же могуществен и властолюбив.
|
|
|
Тем не менее, нельзя сказать, что Комаровский воплощает в себе лишь отрицательные плутовские черты. Невозможно закрыть глаза на то, что он по-своему предан Ларе и восхищен ею. В каком-то смысле он является ее пленником, именно это обуславливает факт, что он дважды спасает ее: первый раз после совершенной ею попытки убийства, второй — в Варыкине. Безусловно, двигали им во многом те же самые демонические силы, однако, это не отменяет факта спасения. В первом из них он даже не претендует на какую-либо благодарность с ее стороны. Скорее всего, это вновь пересекается с деструктивной и созидательной ипостасями данного персонажа. Если его роковая роль в жизни Юрия и Лары — это деструкция, то его спасение Лары можно отнести к созиданию.
|
|
|
О плутовской природе Комаровского свидетельствует еще одна характеристика данного архетипа — так называемая «лиминальность»: «Лиминальные существа ни здесь ни там, ни то ни се; они — в промежутке между положениями, предписанными и распределенными законом, обычаем, условностями и церемониалом» [17, c. 169]. О данной характеристике воплощений архетипа трикстера в русской литературе советского периода писал М.Липовецкий: «…трикстер практически всегда изображается как человек дороги (курс. авт. — М.Л.), <…> его происхождение туманно, <…> а его социальная позиция неуловимо изменчива» [6, c. 229]. Плут существует как бы везде и нигде. И действительно, о происхождении Комаровского ничего не известно, его адвокатская деятельность мутна, а за его перемещениями сложно уследить. Это же относится и к Паше: хотя читателю известно, кто его отец, герой то появляется, то исчезает, играет то одну, то другую социальную роль.
Однако в романе есть и другие воплощения архетипа плута, еще более неоднозначные по ценностной окраске. В части одиннадцатой «Лесное воинство» имеется эпизод, в котором данный архетип выступает очень явственно, однако не в образе отдельно взятого персонажа, а как архетип целой группы лиц, действующих в данном эпизоде как один собирательный образ. Речь идет о нескольких партизанах из отряда «Лесных братьев» Ливерия Микулицына, совершивших попытку заговора против своего предводителя. Эпизод чрезвычайно важен, поскольку ему непосредственно предшествуют размышления Юрия о сущности притворства. Наблюдая за бабочкой, цвет крыльев которой полностью сливается с корой дерева, на которой она сидит, Юрий мысленно приходит к идее приспособления как наиболее естественного свойства живых организмов к выживанию и более того: именно в приспособлении он видит целесообразность существования, наиболее очевидный путь рождения сознания: «Привычный круг мыслей овладел Юрием Андреевичем. Он во многих работах по медицине косвенно затрагивал его. <…> О том, что, может быть, путь, откладываемый естественным отбором, и есть путь выработки и рождения сознания» [13, c. 342]. Юрий проводит параллель между бабочкой и самим собой.
|
|
|
Герой размышляет над собственной жизнью как цепочкой попыток хоть как-то приспособиться, встроиться в ход окружающей его жизни; постепенно это наводит его на мысль об оправданности и целесообразности приспособления как движущей силы жизненного процесса: «Он думал о творении, твари, творчестве, притворстве» [13, c. 342]. В конце своих рассуждений Юрий, таким образом, ставит в один ряд все самые существенные для него аспекты бытия. Выраженная Юрием идея приспособления напоминает ту, которую воплотили И. Ильф и Е. Петров в судьбе Остапа Бендера: это вынужденное приспособление яркой индивидуальности к правилам, диктуемым эпохой, «…попавший под пресс тоталитарности и конформизма яркий образец нормального, то есть «буржуазного», индивидуализма в лучшем смысле слова» [4, c. 41].
Однако совсем скоро, буквально через минуту, Юрию приходится жестоко разочароваться в этой облагороженной его высоконравственной натурой идее. Он становится невольным свидетелем заговора нескольких партизан против Ливерия, которому они служат. Юрию глубоко противно это предательство, как и причастные к нему люди, «мразь, подонки партизанщины», «мерзавцы». Если в его рассуждениях приспособление представало как высшая обусловленность, движущая сила жизни и непременное условие гармоничного сосуществования всего живого, то в реальности оно отвратительно герою настолько, что он чувствует сострадание к неприятному для него самого Ливерию.
Это резкое столкновение двух ипостасей притворства (обуславливающей все сущее и обесценивающей всякие отношения) тяжело и горько для Юрия, тем более что в числе заговорщиков он замечает особо приближенного к Ливерию партизана Сивоблюя. И более того, когда Юрий уже впоследствии узнает, что Сивоблюй вовсе не предавал начальника, а «играл тут двойственную роль сыщика и совратителя» [13, c. 344], он окончательно отбрасывает свою теорию приспособления. Происходит ценностное снижение образов, воплощающих архетип плута, и в нем почти исчезает созидательное начало. Таков был взгляд самого Пастернака на происходящие в России события. Раскол внешний, создавший непримиримых жестоких врагов внутри единого народа, рождает раскол внутренний, более глубинный и более трагический, ибо это раскол внутри самой личности: он полностью аннулирует основополагающие ценности и нравственно дезориентирует каждого, кто попадает в эту машину вражды.
Данный эпизод знаменателен. Он еще более ярко демонстрирует двоякую смысловую наполненность архетипа плута: если для глубоко интеллигентного Юрия даже плутовское начало созидательно, то для людей со слабой нравственной основой оно — деструкция, разрушение и физическое, и моральное.
В качестве иллюстрации к низменному проявлению данного архетипа, руководствующемуся в своих действиях лишь соображениями личной выгоды или же нездоровых амбиций, может служить образ глухонемого Максима Погоревших, который способствовал тому, что в деревне Зыбушино неким мукомолом Блажейко был поднят бунт и провозглашена «республика». Мукомол был направляем почти сказочным существом, глухонемым калекой, который в моменты вдохновения якобы обретал дар речи. Образ чудесного калики-провидца тесно связан с более архаичным мифологическим архетипом чудесного помощника. Он чрезвычайно важен для русской культуры и являет собой один из основополагающих русских этнокультурных архетипов; в связи с этим данный образ будет дополнительно рассмотрен в главе, посвященной архетипам русской культуры и, в частности, архетипу странника-скитальца. Обратим внимание на то, кем на самом деле является данный персонаж, то есть рассмотрим оборотную сторону образа калики.
Чудесный оракул, направляющий сознание доверившихся ему людей, — глухонемой мальчик, овладевший техническими навыками речи и, выдавая свое умение за божественный дар, приложивший его для воплощения в жизнь собственных анархических взглядов. Причем «его» идеи вовсе не его: «Философия Погоревших наполовину состояла из положений анархизма, а на половину из чистого охотничьего вранья» [13, c. 163]. Прекрасный образ народного проповедника, который, как казалось, воссоздает архетип чудесного помощника, оказывается воплощением архетипа плута в отрицательной, эгоцентрической его ипостаси. Помимо того, что сам персонаж лишен ценностных ориентиров, он дегероизирует и образ доверившегося ему Блажейко. О взаимоотношениях архетипов плута и жертвы его плутовства замечено, что архетипическая «коллизия часто сводится к тому, что хитрец обманывает простака (глупца) или шутовски потешается над ним. Фольклорный анекдот и его книжные дериваты строятся именно на оппозиции ума (хитрости) и глупости (наивной простоты), изредка соединяемых в одном лице» [10, c. 40].
Окончательная дегероизация данных персонажей происходит в эпизоде убийства комиссара Гинца. Возвышенный тон речи комиссара к дезертирам о святом долге перед Русью, о чести и национальном достоинстве, его нерусская фамилия распалили жажду мести в бунтовщиках, вдохновленных убогими и корыстными идеями авантюриста Погоревших. Образ калеки, якобы наделяющего осененного сверхъестественным вдохновением, однако ведомого собственной нравственной ущербностью, превращается в некую злую силу, уничтожающую в доверившихся ей людях всякое понятие о том, что названо онтологическими, высшими ценностями: «Солдаты встретили эту неловкость взрывом хохота, и первый выстрелом в шею убил наповал несчастного, а остальные бросились штыками докалывать мертвого» [13, c. 154].
Что же ждет данного героя в будущем, к чему его приводит его деструктивная роль? Он канет в неизвестность и навсегда исчезнет из романа. Можно сделать предположение, что в модели мира Пастернака это и есть наивысшее наказание для плута, ибо общая идея романа — нравственное преодоление смерти, торжество жизни вечной, духовной над материальным миром. Плут же, руководимый собственными низменными интересами и не имеющий никакой нравственной основы, так и остается принадлежностью преходящего материального мира, тонет в нем и не получает от автора шанс на обретение жизни вечной.
Таким образом, в романе мы находим не одного, а нескольких антигероев, подобно тому, как в нем несколько и героев. Это связано с тем, что в таком всеобъемлющем романе несколько сюжетных линий и бесконечное множество перипетий обуславливают наличие нескольких оппозиций герой — антигерой. Архетип плута как наиболее яркая ипостась антигероя актуализируется в романе максимально полно. Это еще раз говорит о его чрезвычайной важности для автора, и это неслучайно, поскольку, повторим, данный архетип является одним из «столпов», на котором зиждется основная для культуры в целом оппозиция «добро — зло», «высокое — низкое».Архетип плута — это целая галерея мифологических, сказочных, художественных воплощений: греческий Гермес, серокавказский Сырдон, христианский Змей-искуситель, персонажи «Декамерона» Боккаччо, гоголевские Чичиков и Хлестаков и т.д. Архетип антигероя — один из наиболее подвижных архетипов: по мере развития художественной культуры он бесконечно эволюционирует, обрастает новыми смыслами, даже ценностно обогащается, и в результате этого в мировой культуре появляются такие мощные образы, как Мефистофель Гете, Воланд М.Булгакова, лермонтовский и врубелевский Демоны.
Таким образом, мифологические архетипы, которые Б.Л. Пастернак воссоздает в романе «Доктор Живаго», образуют четкую структуру первообразов, построенную на фундаментальных оппозициях и взаимосвязях мифопоэтического пространства. Пастернак строит свою собственную, авторскую модель мира, но строит ее по общечеловеческим, архетипическим законам, что позволяет ему не только оживить глубоко коренящиеся в психике и обширном культурном наследии каждого из нас архетипы, но и встроить созданную им модель мира во всеобщую архетипическую панораму многовековых человеческих представлений. Благодаря художественному воплощению древних мифологических констант модель мира Б.Л. Пастернака усложняется и «укореняется» в модели исторического мира, каким он представлен в памяти культуры.
Примечания
1. Бахтин М.М. Эпос и роман (о методологии исследования романа) // М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. — М.: Худож. лит., 1986. — С.392 — 427.
2. Большакова А.Ю. Архетип — концепт — культура // Вопросы философии. — 2010. — №7. — С. 47 — 57.
3. Даль В.И. Словарь живого великорусского языка. Современная версия. — М.: Эксмо; Форум, 2007. — 228 с.
4. Жолковский А.К. Искусство приспособления // А.К. Жолковский. Блуждающие сны и другие работы. — М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1994. — С. 31 - 53.
5. Жолковский А.К. Экстатические мотивы Пастернака в свете его личной мифологии (Комплекс Иакова / Актеона/ Геракла) // А.К. Жолковский. Блуждающие сны и другие работы. — М.: Наука. Издательская фирма «Восточная литература», 1994. — С. 283- 295.
6. Липовецкий М. Трикстер и «закрытое общество» // Новое литературное обозрение. — 2009. - №100. — С. 224 — 245.
7. Малаховская Н.Л. Наследие Бабы-Яги: религиозные представления, отраженные в волшебной сказке, и их следы в русской литературе XIX — XX вв. — СПб.: Алетейя, 2007. — 344 с.
8. Мелетинский Е.М. Аналитическая психология и происхождение архетипических сюжетов // Бессознательное. Сборник. — Новочеркасск, 1994. — С. 159 — 167. [Электронный ресурс]. URL: http://ap.rsuh.ru/article.html?id=1941746 (дата обращения: 2.09.2012)
9. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. — М.: Изд-во Восточной литературы, 1958. — 263 с.
10. Мелетинский Е.М. О литературных архетипах. — М.: Изд-во Российского государственного гуманитарного университета, 1994. — 136 с.
11. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. — М.: Главн. редакция восточной литературы, 1976. — 408 с.
12. Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания // Центр современных НЛП технологий. [Электронный ресурс]. URL: http://www.center-nlp.ru/library/s55/nlp/noiman_soznanie.html (дата обращения: 1.09.2012)
13. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго // Б.Л. Пастернак. Собрание сочинений. В 5 т. — М.: Худож. лит., 1991. — Т. 3. — С. 7 — 540.
14. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1986. — 365 с.
15. Руткевич. А.М. Жизнь и воззрения К.Г. Юнга // Юнг К.Г. Архетип и символ. — М.: Ренессанс, 1991. // Сайт Института Психотерапии и Клинической Психологии. [Электронный ресурс]. URL: http://www.psyinst.ru/library.php?part=article&id=34 (дата обращения: 23.09.2012)
16. Телегин С.М. Термин «мифологема» в современном российском литературоведении // Архетипы, мифологемы, символы в художественной картине мира писателя: материалы Международной заочной научной конференции (г. Астрахань, 19 — 24 апреля 2010 г.) / под ред. Г.Г. Исаева. — Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2010. — С. 14 - 16.
17. Тэрнер В. Символ и ритуал. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — 277 с.
18. Фатеева Н.А. Интертекст в мире текстов: Контрапункт интертекстуальности. — 3-е изд., стереотипное. — М.: КомКнига, 2007. — 280 с.
19. Фрейд З. Психология бессознательного: Сб. произведений / под ред. М.Г. Ярошевского. — М.: Просвещение, 1990. — 448 с.
20. Хализев В.Е. Теория литературы: Учебник. — 4-е изд., испр. и доп. — М.: Высш. шк., 2004. — 405 с.
21. Элиаде М. Религии Австралии // Портал «Проза.ру». [Электронный ресурс]. URL: http://www.proza.ru/2012/06/28/624 (дата обращения 17.10.2010).
22. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени / пер.с нем. — М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1994. — 336 с.
23. Юнг К.Г. Психология бессознательного / пер.с нем. — М.: ООО «Издательство АСТ - ЛТД», «Канон +», 1998. — 400 с.
24. Юнг К.Г. фон Франц М.Л., Хендерсон Дж. Л., Якоби И., Яффре А. Человек и его символы / пер. с англ. — М.: Серебряные нити, 1997. — 368 с.
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 694; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!