Какое настроение у читателя и почему создает каждое стихотворение? Попробуйте ответ на этот вопрос письменно сформулировать в виде тезисной гипотезы, состоящих из нескольких фраз. 7 страница
печаль, так что Чиклин встал и уперся руками в стену барака,
лишь бы давить и двигаться во что-нибудь. Спать ему никак не
хотелось -- наоборот, он бы пошел сейчас в поле и поплясал с
разными девушками и людьми под веточками, как делал в старое
время, когда работал на кафельно-изразцовом заводе. Там дочь
хозяина его однажды моментально поцеловала: он шел в глиномялку
по лестнице в июне месяце, а она ему шла навстречу и,
приподнявшись на скрытых под платьем ногах, охватила его за
плечи и поцеловала своими опухшими, молчаливыми губами в шерсть
на щеке. Чиклин теперь уже не помнит ни лица ее, ни характера,
но тогда она ему не понравилась, точно была постыдным
существом,-- и так он прошел в то время мимо нее не
остановившись, а она, может быть, и плакала потом, благородное
существо.
Надев свой ватный, желто-тифозного цвета пиджак, который у
Чиклина был единственным со времен покорения буржуазии,
обосновавшись на ночь, как на зиму, он собрался пойти походить
по дороге и, совершив что-нибудь, уснуть затем в утренней росе.
Неизвестный вначале человек вошел в ночлежное помещение и
стал в темноте входа.
-- Вы еще не спите, товарищ Чиклин!-- сказал Прушевский.--
Я тоже хожу и никак не усну: все мне кажется, что я кого-то
утратил и никак не могу встретить...
Чиклин, уважавший ум инженера, не умел ему сочувственно
ответить и со стеснением молчал.
Прушевский сел на скамью и поник головой; решив исчезнуть
|
|
|
со света, он больше не стыдился людей и сам пришел к ним.
-- Вы меня извините, товарищ Чиклин, но я все время
беспокоюсь один на квартире. Можно, я просижу здесь до утра?
-- А отчего ж нельзя?-- сказал Чиклин.-- Среди нас ты
будешь отдыхать спокойно, ложись на мое место, а я где-нибудь
пристроюсь.
-- Нет, я лучше так посижу. Мне дома стало грустно и
страшно, я не знаю, что мне делать. Вы, пожалуйста, не думайте
только что-нибудь про меня неправильно.
Чиклин и не думал ничего.
-- Не уходи отсюда никуда,-- произнес он.-- Мы тебя никому
не дадим тронуть, ты теперь не бойся.
Прушевский сидел все в том же своем настроении; лампа
освещала его серьезное, чуждое счастливого самочувствия лицо,
но он уже жалел, что поступил несознательно, прибыв сюда; все
равно ему уже не так долго осталось терпеть до смерти и до
ликвидации всего.
Сафронов приоткрыл от разговорного шума один глаз и думал,
какую бы ему наиболее благополучную линию принять в отношении
сидящего представителя интеллигенции. Сообразив, он сказал:
-- Вы, товарищ Прушевский, насколько я имею сведения, свою
кровь портили, чтобы выдумать по всем условиям общепролетарскую
жилплощадь. А теперь, я наблюдаю, вы явились ночью в
|
|
|
пролетарскую массу, как будто сзади вас ярость какая находится!
Но раз курс на спецов есть, то ложитесь против меня, чтоб вы
постоянно видели мое лицо и смело спали...
Жачев тоже проснулся на тележке.
-- Может, он кушать хочет?-- спросил он для Прушевского.--
А то у меня есть буржуйская пища.
-- Какая такая буржуйская и сколько в ней питательности,
товарищ?-- поражаясь, произнес Сафронов.-- Где это вам
представился буржуазный персонал?
-- Стихни, темная мелочь!-- ответил Жачев.-- Твое дело --
целым остаться в этой жизни, а мое -- погибнуть, чтоб очистить
место!
-- Ты не бойся,-- говорил Чиклин Прушевскому,-- ложись и
закрывай глаза. Я буду недалеко, как испугаешься, так кричи
меня.
Прушевский пошел, пригнувшись, чтоб не шуметь, на место
Чиклина и там лег в одежде.
Чиклин снял с себя ватный пиджак и бросил ему на ноги
одеваться.
-- Я четыре месяца взносов в профсоюз не платил,-- тихо
сказал Прушевский, сразу озябнув внизу и укрываясь.-- Все
думал, что успею.
-- Теперь вы механически выбывший человек: факт!-- сообщил
со своего места Сафронов.
-- Спите молча!-- сказал Чиклин всем и вышел наружу, чтобы
пожить одному среди скучной ночи.
x x x
Утром Козлов долго стоял над спящим телом Прушевского; он
|
|
|
мучился, что это руководящее умное лицо спит, как ничтожный
гражданин, среди лежащих масс, и теперь потеряет свой
авторитет. Козлову пришлось глубоко соображать над таким
недоуменным обстоятельством, он не хотел и был не в силах
допустить вред для всего государства от несоответствующей линии
прораба, он даже заволновался и поспешно умылся, чтобы быть
наготове. В такие минуты жизни, минуты грозящей опасности,
Козлов чувствовал внутри себя горячую социальную радость, и эту
радость хотел применить на подвиг и умереть с энтузиазмом, дабы
весь класс его узнал и заплакал над ним. Здесь Козлов даже
продрог от восторга, забыв о летнем времени. Он с сознанием
подошел к Прушевскому и разбудил его ото сна.
-- Уходите на свою квартиру, товарищ прораб,-- хладнокровно
сказал он.-- Наши рабочие еще не подтянулись до всего понятия,
и вам будет некрасиво нести должность.
-- Не ваше дело,-- ответил Прушевский.
-- Нет, извините,-- возразил Козлов,-- каждый, как
говорится, гражданин обязан нести данную ему директиву, а вы
свою бросаете вниз и равняетесь на отсталость. Это никуда не
годится, я пойду в инстанцию, вы нашу линию портите, вы против
|
|
|
темпа и руководства -- вот что такое!
Жачев ел деснами и молчал, предпочитая ударить сегодня же,
но попозднее Козлова в живот, как рвущуюся вперед сволочь. А
Вощев слышал эти слова и возгласы, лежал без звука, по-прежнему
не постигая жизнь. "Лучше б я комаром родился: у него судьба
быстротечна",-- полагал он.
Прушевский, не говоря ничего Козлову, встал с ложа,
посмотрел на знакомого ему Вощева и сосредоточился далее
взглядом на спящих людях; он хотел произнести томящее его слово
или просьбу, но чувство грусти, как усталость, прошло по лицу
Прушевского, и он стал уходить. Шедший со стороны рассвета
Чиклин сказал Прушевскому:
-- Если вечером опять покажется страшно, то пусть приходит
снова ночевать, и если чего-нибудь хочет, пусть лучше говорит.
Но Прушевский не ответил, и они молча продолжали вдвоем
свою дорогу. Уныло и жарко начинался долгий день; солнце, как
слепота, находилось равнодушно над низовою бедностью земли; но
другого места для жизни не было дано.
-- Однажды, давно почти еще в детстве,-- сказал
Прушевский,-- я заметил, товарищ Чиклин, проходящую мимо меня
женщину, такую же молодую, как я тогда. Дело было, наверное, в
июне или июле, и с тех пор я почувствовал тоску и стал все
помнить и понимать, а ее не видел и хочу еще раз посмотреть на
нее. А больше уж ничего не хочу.
-- В какой местности ты ее заметил?-- спросил Чиклин.
-- В этом же городе.
-- Так она, должно быть, дочь кафельщика!-- догадался
Чиклин.
-- Почему?-- произнес Прушевский.-- Я не понимаю!
-- А я ее тоже встречал в июне месяце и тогда же отказался
смотреть на нее. А потом, спустя срок, у меня нагрелось к ней
что-то в груди, одинаково с тобой. У нас с тобой был один и тот
же человек.
Прушевский скромно улыбнулся:
-- Но почему же?
-- Потому что я к тебе ее приведу, и ты ее увидишь; лишь бы
она жила сейчас на свете!
Чиклин с точностью воображал себе горе Прушевского, потому
что и он сам, хотя и более забывчиво, грустил когда-то тем же
горем по худому, чужеродному, легкому человеку, молча
поцеловавшему его в левый бок лица. Значит, один и тот же
редкий, прелестный предмет действовал вблизи и вдали на них
обоих.
-- Небось уж она пожилой теперь стала,-- сказал вскоре
Чиклин.-- Наверно, измучилась вся, и кожа на ней стала бурая
или кухарочная.
-- Наверно,-- подтвердил Прушевский.-- Времени прошло
много, и если жива еще она, то вся обуглилась.
Они остановились на краю овражного котлована; надо бы
гораздо раньше начать рыть такую пропасть под общий дом, тогда
бы и то существо, которое понадобилось Прушевскому, пребывало
здесь в целости.
-- А скорей всего она теперь сознательница,-- произнес
Чиклин,-- и действует для нашего блага: у кого в молодых летах
было несчетное чувство, у того потом ум является.
Прушевский осмотрел пустой район ближайшей природы, и ему
жалко стало, что его потерянная подруга и многие нужные люди
обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еще
не устроено уюта, и он сказал Чиклину одно огорчающее
соображение:
-- Но ведь я не знаю ее лица! Как же нам быть, товарищ
Чиклин, когда она придет?
Чиклин ответил ему:
-- Ты ее почувствуешь и узнаешь -- мало ли забытых на
свете! Ты вспомнишь ее по одной своей печали!
Прушевский понял, что это правда, и, побоявшись не угодить
чем-нибудь Чиклину, вынул часы, чтобы показать свою заботу о
близком дневном труде.
Сафронов, делая интеллигентную походку и задумчивое лицо,
приблизился к Чиклину.
-- Я слышал, товарищи, вы свои тенденции здесь бросали, так
я вас попрошу стать попассивнее, а то время производству
настает! А тебе, товарищ Чиклин, надо бы установку на Козлова
взять -- он на саботаж линию берет.
Козлов в то время ел завтрак в тоскующем настроении: он
считал свои революционные заслуги недостаточными, а ежедневно
приносимую общественную пользу -- малой... Сегодня он проснулся
после полуночи и до утра внимательно томился о том, что главное
организационное строительство идет помимо его участия, а он
действует лишь в овраге, но не в гигантском руководящем
масштабе. К утру Козлов постановил для себя перейти на
инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей
общественной пользе,-- так в нем с мучением высказывалась
пролетарская совесть.
Сафронов, услышав от Козлова эту мысль, счел его паразитом
и произнес:
-- Ты, Козлов, свой принцип заимел и покидаешь рабочую
массу, а сам вылезаешь вдаль: значит, ты чужая вша, которая
свою линию всегда наружу держит.
-- Ты, как говорится, лучше молчи!-- сказал Козлов.-- А то
живо на заметку попадешь!.. Помнишь, как ты подговорил одного
бедняка во время самого курса на коллективизацию петуха
зарезать и съесть? Помнишь? Мы знаем, кто коллективизацию хотел
ослабить! Мы знаем, какой ты четкий!
Сафронов, в котором идея находилась в окружении житейских
страстей, оставил весь резон Козлова без ответа и отошел от
него прочь своей свободомыслящей походкой. Он не уважал, чтобы
на него подавались заявления.
Чиклин подошел к Козлову и спросил у него про все.
-- Я сегодня в соцстрах пойду становиться на пенсию,--
сообщил Козлов.-- Хочу за всем следить против социального вреда
и мелкобуржуазного бунта.
-- Рабочий класс -- не царь,-- сказал Чиклин,-- он бунтов
не боится.
-- Пускай не боится,-- согласился Козлов.-- Но все-таки
лучше будет, как говорится, его постеречь.
Жачев уже был вблизи на тележке, и, откатившись назад, он
разогнулся вперед и ударил со всей скорости Козлова молчаливой
головой в живот. Козлов упал назад от ужаса, потеряв на минуту
желание наибольшей общественной пользы. Чиклин, согнувшись,
поднял Жачева вместе с экипажем на воздух и зашвырнул прочь в
пространство. Жачев, уравновесив движение, успел сообщить с
линии полета свои слова: "За что, Никит? Я хотел, чтоб он
первый разряд пенсии получил!"-- и раздробил повозку между
телом и землей благодаря падению.
-- Ступай, Козлов!-- сказал Чиклин лежачему человеку.-- Мы
все, должно быть, по очереди туда уйдем. Тебе уж пора
отдышаться.
Козлов, опомнившись, заявил, что он видит в ночных снах
начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто
одетых людей, так что волнуется всю эту неделю.
Вскоре Козлов оделся в пиджак, и Чиклин совместно с другими
очистил его одежду от земли и приставшего сора. Сафронов
управился принести Жачева и, свалив его изнемогшее тело в угол
барака, сказал:
-- Пускай это пролетарское вещество здесь полежит -- из
него какой-нибудь принцип вырастет.
Козлов дал всем свою руку и пошел становиться на пенсию.
-- Прощай,-- сказал ему Сафронов,-- ты теперь как передовой
ангел от рабочего состава, ввиду вознесения его в служебные
учреждения...
Козлов и сам умел думать мысли, поэтому безмолвно отошел в
высшую общеполезную жизнь, взяв в руку свой имущественный
сундучок.
В ту минуту за оврагом, по полю, мчался один человек,
которого еще нельзя было разглядеть и остановить; его тело
отощало внутри одежды, и штаны колебались на нем, как порожние.
Человек добежал до людей и сел отдельно на земляную кучу, как
всем чужой. Один глаз он закрыл, а другим глядел на всех,
ожидая худого, но не собираясь жаловаться; глаз его был
хуторского, желтого цвета, оценивающий всю видимость со скорбью
экономии.
Вскоре человек вздохнул и лег дремать на животе. Ему никто
не возражал здесь находиться, потому что мало ли кто еще живет
без участия в строительстве,-- и уже настало время труда в
овраге.
... Разные сны представляются трудящемуся по ночам -- одни
выражают исполненную надежду, другие предчувствуют собственный
гроб в глинистой могиле; но дневное время проживается
одинаковым, сгорбленным способом -- терпеньем тела, роющего
землю, чтобы посадить в свежую пропасть вечный, каменный корень
неразрушимого зодчества.
Новые землекопы постепенно обжились и привыкли работать.
Каждый из них придумал себе идею будущего спасения отсюда --
один желал нарастить стаж и уйти учиться, второй ожидал момента
для переквалификации, третий же предпочитал пройти в партию и
скрыться в руководящем аппарате,-- и каждый с усердием рыл
землю, постоянно помня эту свою идею спасения.
Пашкин посещал котлован через день и по-прежнему находил
темп тихим. Обыкновенно он приезжал верхом на коне, так как
экипаж продал в эпоху режима экономии, и теперь наблюдал со
спины животного великое рытье. Однако Жачев присутствовал тут
же и сумел во время пеших отлучек Пашкина в глубь котлована
опоить лошадь так, что Пашкин стал беречься ездить всадником и
прибывал на автомобиле.
Вощев, как и раньше, не чувствовал истины жизни, но
смирился от истощения тяжелым грунтом и только собирал в
выходные дни всякую несчастную мелочь природы как документы
беспланового создания мира, как факты меланхолии любого
живущего дыхания.
И по вечерам, которые теперь были темнее и дольше, стало
скучно жить в бараке. Мужик с желтыми глазами, что прибежал
откуда-то из полевой страны, жил также среди артели; он
находился там безмолвно, но искупал свое существование женской
работой по общему хозяйству вплоть до прилежного ремонта
истертой одежды. Сафронов уже рассуждал про себя: не пора ли
проводить этого мужика в союз как обслуживающую силу, но не
знал, сколько скотины у него в деревне на дворе и отсутствуют
ли батраки, поэтому задерживал свое намерение.
По вечерам Вощев лежал с открытыми глазами и тосковал о
будущем, когда все станет общеизвестным и помещенным в скупое
чувство счастья. Жачев убеждал Вощева, что его желание
безумное, потому что вражья имущая сила вновь происходит и
загораживает свет жизни, надо лишь сберечь детей как нежность
революции и оставить им наказ.
-- А что, товарищи,-- сказал однажды Сафронов,-- не
поставить ли нам радио для заслушанья достижений и директив! У
нас есть здесь отсталые массы, которым полезна была бы
культурная революция и всякий музыкальный звук, чтоб они не
скопляли в себе темное настроение!
-- Лучше девочку-сиротку привести за ручку, чем твое
радио,-- возразил Жачев.
-- А какие, товарищ Жачев, заслуги или поученье в твоей
девочке? чем она мучается для возведения всего строительства?
-- Она сейчас сахару не ест для твоего строительства, вот
чем она служит, единогласная душа из тебя вон!-- ответил Жачев.
-- Ага,-- вынес мнение Сафронов,-- тогда, товарищ Жачев,
доставь нам на своем транспорте эту жалобную девочку, мы от ее
мелодичного вида начнем более согласованно жить.
И Сафронов остановился перед всеми в положении вождя
ликбеза и просвещения, а затем прошелся убежденной походкой и
сделал активно мыслящее лицо.
-- Нам, товарищи, необходимо здесь иметь в форме детства
лидера будущего пролетарского света: в этом товарищ Жачев
оправдал то положение, что у него голова цела, а ног нету.
Жачев хотел сказать Сафронову ответ, но предпочел притянуть
к себе за штанину ближнего хуторского мужика и дать ему
развитой рукой два удара в бок, как наличному виноватому
буржую. Желтые глаза мужика только зажмурились от муки, но сам
он не сделал себе никакой зашиты и молча стоял на земле.
-- Ишь ты, железный инвентарь какой,-- стоит и не боится,--
рассердился Жачев и снова ударил мужика с навеса длинной
рукой.-- Значит, ему, ехидному, где-то еще больней было, а у
нас прелесть: чуй, чья власть, коровий супруг!
Мужик сел вниз для отдышки. Он уже привык получать от
Жачева удары за свою собственность в деревне и неслышно
превозмогал боль.
-- Вот еще надлежало бы и товарищу Вощеву приобрести от
Жачева карающий удар,-- сказал Сафронов.-- А то он один среди
пролетариата не знает, для чего ему жить.
-- А для чего, товарищ Сафронов?-- прислушался Вощев из
дали сарая.-- Я хочу истину для производительности труда.
Сафронов изобразил рукой жест нравоучения, и на лице его
получилась морщинистая мысль жалости к отсталому человеку
-- Пролетариат живет для энтузиазма труда, товарищ Вощев!
Пора бы тебе получить эту тенденцию. У каждого члена союза от
этого лозунга должно тело гореть!
Чиклина не было, он ходил по местности вокруг кафельного
завода. Все находилось в прежнем виде, только приобрело
ветхость отживающего мира; уличные деревья рассыхались от
старости и стояли давно без листьев, но кто-то существовал еще,
притаившись за двойными рамами в маленьких домах, живя прочней
дерева. В молодости Чиклина здесь пахло пекарней, ездили
угольщики и громко пропагандировалось молоко с деревенских
телег. Солнце детства нагревало тогда пыль дорог, и своя жизнь
была вечностью среди синей, смутной земли, которой Чиклин лишь
начинал касаться босыми ногами. Теперь же воздух ветхости и
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 226; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!