Какое настроение у читателя и почему создает каждое стихотворение? Попробуйте ответ на этот вопрос письменно сформулировать в виде тезисной гипотезы, состоящих из нескольких фраз. 5 страница
-- Козлов!-- крикнул ему Сафронов.-- Тебе опять неможется?
-- Опять,-- ответил Козлов своим бледным голосом ребенка.
-- Наслаждаешься много,-- произнес Сафронов.-- Будем тебя
класть спать теперь на столе под лампой, чтоб ты лежал и
стыдился.
Козлов поглядел на Сафронова красными сырыми глазами и
промолчал от равнодушного утомления.
-- За что он тебя?-- спросил Вощев.
Козлов вынул соринку из своего костяного носа и посмотрел в
сторону, точно тоскуя о свободе, но на самом деле ни о чем не
тосковал.
-- Они говорят,-- ответил он,-- что у меня женщины нету,--
с трудом обиды сказал Козлов,-- что я ночью под одеялом сам
себя люблю, а днем от пустоты тела жить не гожусь. Они ведь,
как говорится, все знают!
Вощев снова стал рыть одинаковую глину и видел, что глины и
общей земли еще много остается -- еще долго надо иметь жизнь,
чтобы превозмочь забвеньем и трудом этот залегший мир,
спрятавший в своей темноте истину всего существования. Может
быть, легче выдумать смысл жизни в голове -- ведь можно
нечаянно догадаться о нем или коснуться его печально текущим
чувством.
-- Сафронов,-- сказал Вощев, ослабев терпеньем,-- лучше я
буду думать без работы, все равно весь свет не разроешь до дна.
-- Не выдумаешь,-- не отвлекаясь, сообщил Сафронов,-- у
тебя не будет памяти вещества, и ты станешь вроде Козлова
думать сам себя, как животное.
-- Чего ты стонешь, сирота!-- отозвался Чиклин спереди.--
|
|
|
Смотри на людей и живи, пока родился.
Вощев поглядел на людей и решил кое-как жить, раз они
терпят и живут: он вместе с ними произошел и умрет в свое время
неразлучно с людьми.
-- Козлов, ложись вниз лицом, отдышься!-- сказал Чиклин.--
Кашляет, вздыхает, молчит, горюет!-- так могилы роют, а не
дома.
Но Козлов не уважал чужой жалости к себе -- он сам
незаметно погладил за пазухой свою глухую ветхую грудь и
продолжал рыть связный грунт. Он еще верил в наступление жизни
после постройки больших домов и боялся, что в ту жизнь его не
примут, если он представится туда жалобным нетрудовым
элементом. Лишь одно чувство трогало Козлова по утрам -- его
сердце затруднялось биться, но все же он надеялся жить в
будущем хотя бы маленьким остатком сердца; однако по слабости
груди ему приходилось во время работы гладить себя изредка
поверх костей и уговаривать шепотом терпеть.
Уже прошел полдень, а биржа не прислала землекопов. Ночной
косарь травы выспался, сварил картошек, полил их яйцами, смочил
маслом, подбавил вчерашней каши, посыпал сверху для роскоши
укропом и принес в котле эту сборную пищу для развития павших
сил артели.
Ели в тишине, не глядя друг на друга и без жадности, не
признавая за пищей цены, точно сила человека происходит из
|
|
|
одного сознания.
Инженер обошел своим ежедневным обходом разные непременные
учреждения и явился на котлован. Он постоял в стороне, пока
люди съели все из котла, и тогда сказал:
-- В понедельник будут еще сорок человек. А сегодня
суббота: вам уже пора кончать.
-- Как так кончать?-- спросил Чиклин.-- Мы еще куб или
полтора выбросим, раньше кончать ни к чему
-- А надо кончать,-- возразил производитель работ.-- Вы уже
работаете больше шести часов, и есть закон.
-- Тот закон для одних усталых элементов,--
воспрепятствовал Чиклин,-- а у меня еще малость силы осталось
до сна. Кто как думает?-- спросил он у всех.
-- До вечера долго,-- сообщил Сафронов,-- чего жизни зря
пропадать, лучше сделаем вещь. Мы ведь не животные, мы можем
жить ради энтузиазма.
-- Может, природа нам что-нибудь покажет внизу,-- сказал
Вощев.
-- И то!-- произнес неизвестно кто из мастеровых.
Инженер наклонил голову, он боялся пустого домашнего
времени, он не знал, как ему жить одному.
-- Тогда и я пойду почерчу немного и свайные гнезда
посчитаю опять.
-- А то что ж: ступай почерти и посчитай!-- согласился
Чиклин.-- Все равно земля вскопана, кругом скучно --
отделаемся, тогда назначим жизнь и отдохнем.
|
|
|
Производитель работ медленно отошел. Он вспомнил свое
детство, когда под праздники прислуга мыла полы, мать убирала
горницы, а по улице текла неприютная вода, и он, мальчик, не
знал, куда ему деться, и ему было тоскливо и задумчиво. Сейчас
тоже погода пропала, над равниной пошли медленные сумрачные
облака, и во всей России теперь моют полы под праздник
социализма,-- наслаждаться как-то еще рано и ни к чему; лучше
сесть, задуматься и чертить части будущего дома.
Козлов от сытости почувствовал радость, и ум его
увеличился.
-- Всему свету, как говорится, хозяева, а жрать любят,--
сообщил Козлов.-- Хозяин бы себе враз дом построил, а вы
помрете на порожней земле.
-- Козлов, ты скот!-- определил Сафронов.-- На что тебе
пролетариат в доме, когда ты одним своим телом радуешься?
-- Пускай радуюсь!-- ответил Козлов.-- А кто меня любил
хоть раз? Терпи, говорят, пока старик капитализм помрет, теперь
он кончился, а я опять живу один под одеялом, и мне ведь
грустно!
Вощев заволновался от дружбы к Козлову.
-- Грусть -- это ничего, товарищ Козлов,-- сказал он,-- это
значит, наш класс весь мир чувствует, а счастье все равно
далекое дело... От счастья только стыд начнется!
|
|
|
В следующее время Вощев и другие с ним опять встали на
работу. Еще высоко было солнце, и жалобно пели птицы в
освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве;
ласточки низко мчались над склоненными роющими людьми, они
смолкали крыльями от усталости, и под их пухом и перьями был
пот нужды -- они летали с самой зари, не переставая мучить себя
для сытости птенцов и подруг. Вощев поднял однажды мгновенно
умершую в воздухе птицу и павшую вниз: она была вся в поту; а
когда ее Вощев ощипал, чтобы увидеть тело, то в его руках
осталось скудное печальное существо, погибшее от утомления
своего труда. И нынче Вощев не жалел себя на уничтожении
сросшегося грунта: здесь будет дом, в нем будут храниться люди
от невзгоды и бросать крошки из окон живущим снаружи птицам.
Чиклин, не видя ни птиц, ни неба, не чувствуя мысли, грузно
разрушал землю ломом, и его плоть истощалась в глинистой
выемке, но он не тосковал от усталости, зная, что в ночном сне
его тело наполнится вновь.
Истомленный Козлов сел на землю и рубил топором
обнажившийся известняк; он работал, не помня времени и места,
спуская остатки своей теплой силы в камень, который он
рассекал,-- камень нагревался, а Козлов постепенно холодел. Он
мог бы так весь незаметно скончаться, и разрушенный камень был
бы его бедным наследством будущим растущим людям. Штаны Козлова
от движения заголились, сквозь кожу обтягивались кривые острые
кости голеней, как ножи с зазубринами. Вощев почувствовал от
тех беззащитных костей тоскливую нервность, ожидая, что кости
прорвут непрочную кожу и выйдут наружу; он попробовал свои ноги
в тех же костных местах и сказал всем:
-- Пора пошабашить! А то вы уморитесь, умрете, и кто тогда
будет людьми?
Вощев не услышал себе слово в ответ. Уже наставал вечер:
вдалеке подымалась синяя ночь, обещая сон и прохладное дыхание,
и -- точно грусть -- стояла мертвая высота над землей. Козлов
по-прежнему уничтожал камень в земле, ни на что не отлучаясь
взглядом, и, наверно, скучно билось его ослабевшее сердце.
x x x
Производитель работ общепролетарского дома вышел из своей
чертежной конторы во время ночной тьмы. Яма котлована была
пуста, артель мастеровых заснула в бараке тесным рядом туловищ,
и лишь огонь ночной припотушенной лампы проникал оттуда сквозь
щели теса, держа свет на всякий несчастный случаи или для того,
кто внезапно захочет пить. Инженер Прушевский подошел к бараку
и поглядел внутрь через отверстие бывшего сучка; около стены
спал Чиклин, его опухшая от силы рука лежала на животе, и все
тело шумело в питающей работе сна; босой Козлов спал с открытым
ртом, горло его клокотало, будто воздух дыхания проходил сквозь
тяжелую темную кровь, а из полуоткрытых бледных глаз выходили
редкие слезы от сновидения или неизвестной тоски.
Прушевский отнял голову от досок и подумал. Вдалеке
светилась электричеством ночная постройка завода, но Прушевский
знал, что там нет ничего, кроме мертвого строительного
материала и усталых, недумающих людей. Вот он выдумал
единственный общепролетарский дом вместо старого города, где и
посейчас живут люди дворовым огороженным способом; через год
весь местный пролетариат выйдет из мелкоимущественного города и
займет для жизни монументальный новый дом. Через десять или
двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню,
куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей
земли. Прушевский мог бы уже теперь предвидеть, какое
произведение статической механики в смысле искусства и
целесообразности следует поместить в центре мира, но не мог
предчувствовать устройства души поселенцев общего дома среди
этой равнины и тем более вообразить жителей будущей башни
посреди всемирной земли. Какое тогда будет тело у юности и от
какой волнующей силы начнет биться сердце и думать ум?
Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно
строились стены его зодчества; дом должен быть населен людьми,
а люди наполнены той излишней теплотою жизни, которая названа
однажды душой. Он боялся воздвигать пустые здания -- те, в
каких люди живут лишь из-за непогоды.
Прушевский остыл от ночи и спустился в начатую яму
котлована, где было затишье. Некоторое время он посидел в
глубине; под ним находился камень, сбоку возвышалось сечение
грунта, и видно было, как на урезе глины, не происходя из нее,
лежала почва. Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое
ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом
душу в человека? А если производство улучшить до точной
экономии -- то будут ли происходить из него косвенные,
нежданные продукты?
Инженер Прушевский уже с двадцати пяти лет почувствовал
стеснение своего сознания и конец дальнейшему понятию жизни,
будто темная стена предстала в упор перед его ощущающим умом. И
с тех пор он мучился, шевелясь у своей стены, и успокаивался,
что, в сущности, самое срединное, истинное устройство вещества,
из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто,-- вся
насущная наука расположена еще до стены его сознания, а за
стеною находится лишь скучное место, куда можно и не
стремиться. Но все же интересно было -- не вылез ли кто-нибудь
за стену вперед. Прушевский еще раз подошел к стене барака,
согнувшись, поглядел по ту сторону на ближнего спящего, чтобы
заметить на нем что-нибудь неизвестное в жизни; но там мало
было видно, потому что в ночной лампе иссякал керосин, и
слышалось одно медленное, западающее дыхание. Прушевский
оставил барак и отправился бриться в парикмахерскую ночных
смен; он любил, чтобы во время тоски его касались чьи-нибудь
руки.
После полуночи Прушевский пришел на свою квартиру --
флигель во фруктовом саду, открыл окно в темноту и сел
посидеть. Слабый местный ветер начинал иногда шевелить листья,
но вскоре опять наступала тишина. Позади сада кто-то шел и пел
свою песню; то был, наверно, счетовод с вечерних занятий или
просто человек, которому скучно спать.
Вдалеке, на весу и без спасения, светила неясная звезда, и
ближе она никогда не станет. Прушевский глядел на нее сквозь
мутный воздух, время шло, и он сомневался:
-- Либо мне погибнуть?
Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб
непременно поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо
надежды ему осталось лишь терпение, и где-то за чередою ночей,
за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за
встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда
придется лечь на койку, повернуться лицом к стене и скончаться,
не сумев заплакать. На свете будет жить только его сестра, но
она родит ребенка, и жалость к нему станет сильнее грусти по
мертвому, разрушенному брату.
-- Лучше я умру,-- подумал Прушевский.-- Мною пользуются,
но мне никто не рад. Завтра я напишу последнее письмо сестре,
надо купить марку с утра.
И решив скончаться, он лег в кровать и заснул со счастьем
равнодушия к жизни. Не успев еще почувствовать всего счастья,
он от него проснулся в три часа пополуночи, и, осветив
квартиру, сидел среди света и тишины, окруженный близкими
яблонями, до самого рассвета, и тогда открыл окно, чтобы
слышать птиц и шаги пешеходов.
После общего пробуждения в ночлежный барак землекопов
пришел посторонний человек. Изо всех мастеровых его знал один
только Козлов благодаря своим прошлым конфликтам. Это был
товарищ Пашкин, председатель окрпрофсовета. Он имел уже пожилое
лицо и согбенный корпус тела -- не столько от числа годов,
сколько от социальной нагрузки; от этих данных он говорил
отечески и почти все знал или предвидел.
"Ну, что ж,-- говорил он обычно во время трудности,-- все
равно счастье наступит исторически". И с покорностью наклонял
унылую голову, которой уже нечего было думать.
Близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле, как
ко всякому производству.
-- Темп тих,-- произнес он мастеровым.-- Зачем вы жалеете
подымать производительность? Социализм обойдется и без вас, а
вы без него проживете зря и помрете.
-- Мы, товарищ Пашкин, как говорится, стараемся,-- сказал
Козлов.
-- Где ж стараетесь?! Одну кучу только выкопали!
Стесненные упреком Пашкина, мастеровые промолчали в ответ.
Они стояли и видели: верно говорит человек -- скорей надо рыть
землю и ставить дом, а то умрешь и не поспеешь. Пусть сейчас
жизнь уходит, как теченье дыханья, но зато посредством
устройства дома ее можно организовать впрок для будущего
неподвижного счастья и для детства.
Пашкин глянул вдаль -- в равнины и овраги; где-нибудь там
ветры начинаются, происходят холодные тучи, разводится разная
комариная мелочь и болезни, размышляют кулаки и спит сельская
отсталость, а пролетариат живет один, в этой скучной пустоте, и
обязан за всех все выдумать и сделать вручную вещество долгой
жизни. И жалко стало Пашкину все свои профсоюзы, и он познал в
себе дорогу к трудящимся.
-- Я вам, товарищи, определю по профсоюзной линии
какие-нибудь льготы,-- сказал Пашкин.
-- А откуда же ты льготы возьмешь?-- спросил Сафронов.-- Мы
их вперед должны сделать и тебе передать, а ты нам.
Пашкин посмотрел на Сафронова своими уныло-предвидящими
глазами и пошел внутрь города на службу. За ним вслед
отправился Козлов и сказал ему, отдалившись:
-- Товарищ Пашкин, вон у нас Вощев зачислился, а у него
путевки с биржи труда нет. Вы его, как говорится, должны
отчислить назад.
-- Не вижу здесь никакого конфликта -- в пролетариате
сейчас убыток,-- дал заключение Пашкин и оставил Козлова без
утешения. А Козлов тотчас же начал падать пролетарской верой и
захотел уйти внутрь города, чтобы писать там опорочивающие
заявления и налаживать различные конфликты с целью
организационных достижении.
До самого полудня время шло благополучно: никто не приходил
на котлован из организующего или технического персонала, но
земля все же углублялась под лопатами, считаясь лишь с силой и
терпением землекопов. Вощев иногда наклонялся и подымал
камешек, а также другой слипшийся прах и клал его на хранение в
свои штаны. Его радовало и беспокоило почти вечное пребывание
камешка в среде глины, в скоплении тьмы: значит, ему есть
расчет там находиться, тем более следует человеку жить.
После полудня Козлов уже не мог надышаться -- он старался
вздыхать серьезно и глубоко, но воздух не проникал, как прежде,
вплоть до живота, а действовал лишь поверхностно. Козлов сел в
обнаженный грунт и дотронулся руками к костяному своему лицу.
-- Расстроился?-- спросил его Сафронов.-- Тебе для
прочности надо бы в физкультуру записаться, а ты уважаешь
конфликт: ты мыслишь отстало.
Чиклин без спуску и промежутка громил ломом плиту
самородного камня, не останавливаясь для мысли или настроения,
он не знал, для чего ему жить иначе -- еще вором станешь или
тронешь революцию.
-- Козлов опять ослаб!-- сказал Чиклину Сафронов.-- Не
переживет он социализма: какой-то функции в нем не хватает!
Здесь Чиклин сразу начал думать, потому что его жизни
некуда было деваться, раз исход ее в землю прекратился; он
прислонился влажной спиной к отвесу выемки, глянул вдаль и
вообразил воспоминание -- больше он ничего думать не мог. В
ближнем к котловану овраге сейчас росли понемногу травы и
замертво лежал ничтожный песок; неотлучное солнце безрасчетно
расточало свое тело на каждую мелочь здешней, низкой жизни, и
оно же, посредством теплых ливней, вырыло в старину овраг, но
туда еще не помещено никакой пролетарской пользы. Проверяя свой
ум, Чиклин пошел в овраг и обмерил его привычным шагом,
равномерно дыша для счета. Овраг был полностью нужен для
котлована, следовало только спланировать откосы и врезать
глубину в водоупор.
-- Козлов пускай поболеет,-- сказал Чиклин, прибыв
обратно.-- Мы тут рыть далее не будем стараться, а погрузим дом
в овраг и оттуда наладим его вверх: Козлов успеет дожить.
Услышав Чиклина, многие прекратили копать грунт и сели
вздохнуть. Но Козлов уже отошел от своей усталости и хотел идти
к Прушевскому сказать, что землю больше не роют и надо
предпринимать существенную дисциплину. Собираясь совершить
такую организованную пользу, Козлов заранее радовался и
выздоравливал. Однако Сафронов оставил его на месте, лишь
только он тронулся.
-- Ты что, Козлов, курс на интеллигенцию взял? Вон она сама
спускается в нашу массу.
Прушевский тел на котлован впереди неизвестных людей.
Письмо сестре он отправил и хотел теперь упорно действовать,
беспокоиться о текущих предметах и строить любое здание в чужой
прок, лишь бы не тревожить своего сознания, в котором он
установил особое нежное равнодушие, согласованное со смертью и
с чувством сиротства к остающимся людям. С особой
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 193; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!