Легкий авианосец «Чапаев», СССР, 1941 г. 4 страница
– Работы, товарищ Сталин, я не боюсь, – начало фразы заставило вождя удивленно воззриться на набычившегося человека с маршальскими звездами. – Но, по моему мнению, создание столь большого количества частей ночных истребителей нецелесообразно.
– Почему? – тон Сталина внезапно стал спокоен, даже слишком.
– Готовить хороших ночных истребителей нужно в шесть раз дольше, чем обычных летчиков авиации ПВО. Ночные машины требуют специального оборудования, которое производится в ограниченных количествах и выпуск которого увеличить быстро не представляется возможным. Мы никогда не имели потребности в масштабной системе ночников, практически всегда делая упор на средства зенитного противодействия. Если вы помните серию налетов на Москву, ночные истребители большой роли в их отражении сыграть не могли…
– Мы все помним Москву, – тон Сталина стал более расслабленным, и у многих упал камень с сердца. – Тогда я, помнится, распределял ЯКи по частям поштучно, – он засмеялся, вспоминая.
– Так точно, товарищ Сталин. И ночникам после выполнения задания разрешалось выпрыгивать с парашютом, поскольку садиться ночью они не могли.
Сталин снова поморщился.
– Германия с огромным трудом и большими затратами сумела создать действующие части ночных истребителей, но и их эффективность никогда не была слишком высокой – вспомните хотя бы наши налеты сорок первого[39]. Нам будет легче, поскольку картография Восточной Европы находится в наших руках. Поэтому я предлагаю не распылять средства, не создавать новые части ночных истребителей, которые могут быть созданы сейчас только за счет остальных истребительных частей, а максимально усилить зенитную артиллерию, в первую очередь тяжелую, уплотнять сеть прожекторных постов, наблюдения, радиоразведки. Это принесет гораздо больший эффект, поверьте мне!
|
|
|
– А не случится ли так, товарищ Новиков, – Сталин оценивающе прищурился, – что вот мы вам сейчас поверим, а потом вы снова будете говорить, что были неправы. Тогда ведь неправыми окажемся и все мы, так?
– Я никогда не отказывался от ответственности, товарищ Сталин. И вы это знаете, – тон Новикова был твердым, хотя его мутило.
– Это хорошо… – задумчиво сказал Сталин. – Хорошо. Мы согласимся с вами. На этот раз. Работайте, – он посмотрел на часы. – Товарищ Кузнецов, что вы можете сказать товарищам?
В отличие от доклада главмаршала, Кузнецова Сталин ни разу не перебил, и тому удалось весьма быстро, четко и объемно обрисовать положение дел.
Состояние советского флота, считавшегося всеми технически слабым и крайне плохо организованным, должно было стать еще одним неожиданным фактором в возможной борьбе титанов за обладание Европой. В ходе масштабной контрразведывательной операции ряду лиц, имеющих отношение к Флоту его Величества, были проданы фотографии, изображающие линкоры типа «Советский Союз» на зачаточной стадии строительства, – выданные за последние данные по советскому кораблестроению. Информация о прекращении работ по линкору «Советская Белоруссия», добытая английской разведкой с очень большим трудом и оттого выглядевшая чрезвычайно ценной, в сочетании с десятками других «информационных проколов», в итоге создала на Западе абсолютно ложную картину положения дел. Англичанам, активно работавшим с Северным флотом, были хорошо известны советские потери в эсминцах и в других малых кораблях, факты повреждений тяжелых кораблей (хотя и искажаемые прессой) можно было проанализировать – и в итоге рождалась совершенно однозначная картина: к 1944 году советский надводный флот был сведен к номинальной структуре. Немногие активно действующие соединения кораблей использовались почти исключительно в тактических целях, будучи не в состоянии противодействовать даже резко ослабленным Кригсмарине. Смешные рассуждения о «сбалансированности» флота за счет перекладывания основной тяжести борьбы на море на флотскую авиацию, катера и подводные лодки вызывали улыбку союзников и вообще способствовали снисходительному отношению к советским ВМС.
|
|
|
|
|
|
Сведения о постройке легкого авианосца все‑таки сумели как‑то просочиться за рубеж и даже были приведены в последнем военном выпуске «Джейна»[40] – но никаких технических данных о нем известно не было, и, кроме общих слов о закладке русскими авианосца под названием «Красное Знамя», справочник ничего не давал. По «Советским Союзам» «Джейн» приводил данные о главном калибре и количестве предполагаемых к постройке единиц, все остальное являлось сосанием пальца и не представляло никакого интереса. Даже названия громадных линкоров до сих пор оставались секретом – чем объяснялось появление среди их списка корабля под именем «Советская Бессарабия». О «Кронштадте» и «Севастополе» никаких упоминаний не было вообще. В целом советская сторона могла быть вполне довольна той степенью секретности, какой удалось достичь в постройке и вводе в строй нескольких крупных единиц. Такого, насколько известно, не удавалось пока никому[41].
К августу Балтийский флот имел четыре современных легких крейсера, один тяжелый и мощную, невиданную со времен Империалистической войны корабельную группу – из уже отрабатывающих совместные действия «Советского Союза», «Кронштадта» и «Чапаева». Знало об этом очень немного людей. Болтунов хватает всегда и везде, но команды новых кораблей были собраны из сливок воюющих флотов, если зенитчик – то не отличник политической подготовки, а тот, что умудрился кого‑нибудь сбить. Если офицер – то не «из бедняков», а уже показавший в бою свои умение и находчивость.
|
|
|
Средства, выделяемые на подготовку кораблей, проходили отдельной закрытой ведомостью в делопроизводстве флота. Стрельбы они проводили не раз в месяц, а три в неделю, меняли лейнера и снова стреляли, а ходили в море столько, сколько позволяли планы обслуживания механизмов. Кузнецов считал, что «Кронштадт» готов к бою в любую минуту, «Чапаев» – также, но без авиагруппы. «Советский Союз», вступивший в строй позже всех, он предпочел бы доводить до максимальной готовности еще месяцев шесть – линейные корабли все‑таки являются становым хребтом флота. Тем не менее нарком гарантировал, что случись линкору выйти в море завтра, и он вполне способен будет за себя постоять.
– Еще такой факт, – сказал Кузнецов в заключение. – Три дня назад, 24 августа, в базу Северного флота пришла группа принятых в Англии кораблей в составе линкора «Архангельск», восьми эсминцев и одиннадцати больших охотников. Вышли они еще пятнадцатого числа…
– Успели, значит.
– Да, успели, – Кузнецов иронично посмотрел на остальных. – Миноносцы старье, но вполне еще могут бороться с подводными лодками, а линкор – это просто звезда Арктики. Теперь с наскока север не взять.
– Когда он будет готов? – Сталин прищурился на наркома, наставив на того черенок трубки.
– К фактическому применению главного калибра – через месяц. Англичане не верили, что мы матросов прислали его принимать, сказали, что это переодетые инженеры.
– Это замечательно, товарищ Кузнецов, – Сталин снова начал ходить вокруг стола. – У меня такое предчувствие, что он нам очень пригодится.
– У меня тоже, – не очень почтительно усмехнулся адмирал. – Месяц назад я считал, что лучше бы они нам дали еще эсминцев, по весу…
– А теперь?
– А теперь не считаю. В сентябре мы еще один эсминец должны были принять.
– Не дадут…
– Да, теперь не дадут, – как эхо отозвался Кузнецов.
В наступившей паузе было слышно, как Василевский, глубоко задумавшись, постукивает по блокноту тупым концом карандаша.
– Я не знаю, сколько точно у нас есть времени, – слова Сталина прозвучали очень тихо. – Скорее всего, сентябрь мы еще имеем. А может быть, и начало октября… – Он ненадолго замолчал, а затем повернулся к Василевскому:
– Товарищ Василевский, как бы вы отнеслись к возможности слегка притормозить продвижение наших войск на запад?
Маршал бровью не повел на столь неслыханное предложение, хотя явно не ожидал его – поскольку ответ обдумывал минуты две. Сталин не торопил.
– Ни один военный от лишнего времени никогда не отказывался, особенно в наступлении, – наконец ровно выговорил Василевский. – Тылы, конечно, растянуты, и даже система снабжения «на себя» не вечна и скоро может выдохнуться. Лишние две недели позволили бы нам сконцентрировать силы, пополнить бронечасти и пехоту в дивизиях второго эшелона, да и всем остальным, – маршал посмотрел на Новикова, – время тоже нужно, судя по сегодняшним докладам.
Размышляя вслух, он мерно кивал головой, словно подтверждая каждую фразу отдельным кивком.
– С другой стороны, немцам это также позволит наконец‑то произвести переформировку, перебросить дополнительные части с Западного фронта, попытаться создать новые рубежи обороны, прорывать которые придется потом со значительными усилиями…
Маршал снова помолчал.
– Я предлагаю несколько замедлить темп на южном направлении, все же не останавливаясь совсем. Просто перенести тяжесть действий на север. Немцы оставили Грецию, что позволит им несколько усилить свои позиции в Югославии. Поэтому замедление нашего продвижения здесь будет выглядеть вполне логично – выдохлись, мол…
– Так.
– Тем временем можно постепенно нарастить нашу ударную мощь и усилить давление по линии Восточная Пруссия – Киль.
Замолчав, Василевский посмотрел на Сталина.
– Все это, конечно, теория, – подытожил он после паузы. – Но если бы мне нужно было выгадать время за счет некоторой потери темпа, я бы предложил именно этот вариант.
– Согласен. Даю вам два дня, чтобы представить более подробные предложения. Доложите вместе с товарищем Штеменко. На сегодня предлагаю закончить. – Все посмотрели на часы, шел уже третий час ночи. – Товарищ Новиков, через неделю отчитаетесь, что сделано по частям ПВО.
– Так точно, товарищ Сталин.
Негромко переговариваясь, все вышли из огромного кабинета, оставив «хозяина» стоящим лицом к огромной, занимающей всю стену, карте европейской части СССР. Первое, что Новиков сделал, добравшись через час до своего кабинета, это приказал соединить себя с Федоровским. Того пришлось сначала искать по кронштадтским дежурным телефонам, потом будить, и за это время Новиков сам почти заснул. Наконец ему доложили, что Федоровский на проводе.
– Григорий, солнце мое, ты там спишь, соколик, а?
Голос Новикова не обещал ничего хорошего, и полковник не позволил себе ни единой сонной нотки в голосе – после подобного вступления она могла дорого ему стоить.
– Никак нет, товарищ главный маршал, уже не сплю! – бодро отрапортовал он, внутренне сжимаясь в предчувствии большой головомойки.
– Не спишь, сокол мой ясный, все трудишься, так?
Новиков явно растравлял себя, но помогать ему сорваться у Федоровского не было никакого желания, поэтому он предпочел не проявлять в разговоре инициативы.
– А вот нарком сказал намедни, что ты спишь там целыми днями, а? Спишь ведь?
– Не сплю, товарищ главный маршал!
– Ой, спишь! Ой, спишь, моряк береговой! Думаешь, «капусту» нацепил, так со мной можно и отдохнуть, полено сосновое! Мной сегодня чуть задницу не вытерли, одного слова бы хватило, и я поехал бы к тебе старшим помощником младшего пристяжного большой аэродромной лопаты! Почему группа не готова? Почему, я тебя спрашиваю!!!
– Товарищ главный маршал…
– Я знаю, что я главный маршал! Я тут такой главный маршал, что сдохну скоро от этого маршальства! Или возьму вот и с Савицким поменяюсь, милое дело! По‑че‑му не го‑то‑ва а‑ви‑а‑груп‑па?!!
– Да готова уже!
– Ни хрена!
– Готова! Практически все летчики сдали зачеты, палубная команда отработала большинство нормативов. Оставшееся – дело одной недели!
– Недели? Недели? Ух, ты моя умница! А кто сказал тебе, заяц, что эта неделя у тебя есть, а? Кто это там такой умный выискался вдруг? Может, его сюда к нам, чтобы жизни поучил?
– Товарищ Новиков, – Федоровский понял, что маршал в гневе может и срубить буйну голову и останавливать его теперь надо быстро.
– Я знаю, что мы выбились из графика, и моя вина в этом есть. Но это отставание минимально. «Чапаев» три дня простоял в сухом доке, полетов не было, поэтому график и сбился. И палубные команды тренировать тоже не могли, потому что корабль был забит рабочими, все как сумасшедший дом выглядело!
– Вот в это верю! Вот про сумасшедший дом верю на сто процентов! – главный маршал авиации пристукнул ладонью по столу. – Слушай меня, Григорий, и запоминай, что скажу, будто еврей молитву. Группа должна быть готова к действиям с палубы в любую минуту и в любой момент. На твои нормативы и зачеты я плевал, мне надо, чтобы когда над «Чапаевым» появится любая тварь с крыльями – «рама»[42], кто угодно – через пять минут она была бы сбита на хрен, понятно?!
– Я…
– Не слышу ответа!!!
– Так точно, товарищ главный маршал, понятно!
– Вот и молодец, – Новиков, выговорившись, начал успокаиваться. – Ты в двойном подчинении, так что если тебя Кузнецов жалеть будет, то я двойную стружку сниму, уж не взыщи… Давай, работай…
Он положил трубку, не дожидаясь ответа, и потер ладонями ноющие виски. Скоро должно было светать, начинался новый день, и спать большого смысла уже не было, в девять начинались доклады. Да и произошедший бурный разговор сон вроде согнал. Ладно, часа два урвать можно. Приказав дежурному разбудить себя в семь и скинув китель на спинку стула, Новиков, не разуваясь, лег на бугристый кожаный диван, стоящий для таких случаев в углу кабинета, подпер щеки сложенными ладонями и уснул даже раньше, чем успел закрыть глаза.
Узел 3.
Сентябрь‑октябрь 1944 г.
Третий день на Балтике шли маневры. Учились эсминцы, учились крейсера, над Финским заливом проносились эскадрильи самолетов. В отличие от масштабных учений предвоенных годов, когда в заключительных маневрах конца сезона упор больше делался на тактику – как хорошо сумеет командир флота «красных» условно перетопить «синий» флот с помощью имеющихся у него сил, – в данном случае было не до оперативных изысков. Открытая Балтика была нашпигована минами, там встречались германские субмарины, а то и торпедные катера, и лишний раз соваться сюда крупными кораблями было не слишком умно. В ограниченной акватории залива корабли эскадры отрабатывали совместные эволюции, проводили многочисленные стрельбы, нарабатывали ходовые часы и автономность. Такого не было давно – слишком уж много сил отнимала настоящая война, чтобы чему‑то еще учиться на маневрах. Война производила естественный отбор по своим законам, и уцелевшие воспринимали это как должное: я выжил, значит, я лучше.
За ходом маневров наблюдал сам нарком ВМФ, находившийся в Кронштадте, в штабе КБФ. С ним безотлучно находились Трибуц и Самохин, командующий флотской авиацией. Трибуц Кузнецову не нравился. Круглолицый, потный и злой, с торчащими короткими усами, он был похож на морского котика и орал своей луженой глоткой в микрофон рации, словно находился в море, а не помещении штаба. Тем не менее нарком признавал, что в условиях балтийского театра военных действий Трибуц вполне справлялся со своей задачей, заставляя ходящих в торпедные атаки моряков бояться огня противника меньше, чем встречи с грозным вице‑адмиралом по возвращении. Третий по важности человек в фактической иерархии Балтийского флота, «Старый Еврей Корман» (все с заглавных букв), старший артиллерист флота и выдающийся снайпер, находился в данное время на борту «Советского Союза», ведущего изо всех калибров огонь по щитам и выставленным на мертвый якорь ржавым бронированным остовам давно списанных кораблей. Кузнецов тоже предпочел бы сейчас находиться в море, ощущая на лице соленую влажность морского ветра, не долетающего до Москвы, а не слушать мелочные разносы адмирала каким‑то неизвестным офицерам, неправильно составившим крайне важные бумаги.
Море! Как часто люди, носящие морскую форму и с гордостью называющие себя моряками, не имеют понятия о том, какое оно есть на самом деле. Как часто кронштадтские комендантские патрули ловят желтолицых подводников, не отдавших честь важному своей должностью береговому каперангу да еще посмевших «пререкаться», – и доставляют их, бедняг, в соответствующую контору «до выяснения». И томятся там матросы и старшины, в каменном нутре, вместо того чтобы с чистым и искренним восторгом глазеть на гуляющих по улицам живых девушек. А потом такой же бледный офицер в невысоком чине кап‑лея сидит, вздыхая, в приемной и робким голосом упрашивает отпустить его матросиков, которые три недели не вылезали из железной коробки, отвыкли от устава, а в санаторий путевок не хватило всем, и нельзя ли их выпустить, а то через две недели опять поход… И суровый кавторанг строго выговаривает ему, что устав один для всех, и в этот раз он пожалеет и отпустит, если обиженный капитан первого ранга не станет лишнюю бучу поднимать, но вы должны понять, что… и так далее, и так далее, и так далее. А ведь многие и это считают морской службой.
Настоящие моряки в это время шли по заливу в кильватерной колонне, возглавляемой линейным крейсером, и сигнальщики на крыльях мостика, щурясь от долетающих даже сюда брызг, всматривались, в темнеющий восточный горизонт, из которого могли выскользнуть тени атакующих глиссеров или низкие силуэты расходящихся веером эсминцев. И штурмана, сталкиваясь лбами, чертили прокладки на ватманах: пропустишь один створ или береговой ориентир – спишут, спишут на берег без разговоров.
– Нас не остановить.
Слова командира линейного корабля, не обращенные ни к кому и прозвучавшие среди приглушенных голосов переговаривающихся офицеров, заставили Левченко обернуться.
– Что?
– Нас никому не остановить, – повторил командир «Союза», уставившись взглядом в надвигающуюся темноту. – Я не знаю, что они там думают – что русские салаги, что им путь в море закрыт… Вокруг посмотрите. Мы задавим всех.
Адмирал был несколько удивлен такими проявлениями чувств со стороны обычно строгого и прямого каперанга, но подобные слова не могли оставить его равнодушным. Только‑только приведя в Архангельск отряд принятых у британцев кораблей и сразу же вызванный в Москву для отчета перед наркомом ВМФ, он, после короткой беседы, был послан в Ленинград, чтобы принять «тяжелую бригаду» на время маневров. Причиной тому послужил его опыт общения с британским линкором, но статус этот был временным и заставлял с осторожностью относиться к мелочам. Иванова он лично встретил в первый раз и не был уверен, можно ли с ним разговаривать достаточно откровенно.
– Я бы не стал вам возражать, Алексей Игнатьевич, – осторожно ответил он. – Согласен, такого я еще не видел.
Линкор приближался к району стрельб, и вышедший вперед «Кронштадт» невидимо замигал фонарем инфракрасной связи, докладывая об обнаружении цели. Через секунды принимающий аппарат на мостике «Советского Союза» выдал зуммером серию звенящих точек и тире, ответно мигнул, подтверждая прием, и вбежавший на площадку мостика сигнальщик вложил в руки Иванова тонкую бумажную полоску.
– Боевая тревога, – объявил каперанг, даже не успев дочитать передачу до конца. – Корабль к артиллерийскому бою изготовить, прислугу зенитных орудий вниз, башни на правый борт тридцать градусов, стеньговые флаги до половины по‑о‑днять!
Вой ревунов и топот ног сотен бегущих людей, рокотом доносящийся из глубины гигантского стального корпуса, добавились к ставшему напряженным рокоту отдаваемых команд.
– Товарищ вице‑адмирал, «Чапаев» позади в девяти кабельтовых, – напомнил Иванов.
– Конечно, – Левченко, кивнув, обернулся к сигнальщику. – Теплограммой на «Чапаев»: в течение всего учебного артиллерийского боя находиться вне зоны маневрирования, постоянно поддерживать контакт, быть готовым к отражению торпедной атаки, провести учения по борьбе за живучесть.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 231; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!