Легкий авианосец «Чапаев», СССР, 1941 г. 2 страница
И слова «На коммуникациях русские танки и казаки!» не один раз становились последними, которые посеревший от усталости и безнадежности германский генерал писал в своем заключительном отчете генштабу, прежде чем приложить к виску ствол пистолета.
Группа армий «Центр» просто перестала существовать. Группа армий «Юг», развернув свой прогибающийся фронт почти с запада на восток, пятилась к Балканам, подстегиваемая лобовыми атаками Третьего и Четвертого Украинских фронтов. На севере части, почти два года простоявшие на одном и том же месте, спешно перебрасывались к югу. Возникла опасность, что советская армия сумеет отрезать Восточную Пруссию вместе со всей массой находящихся там войск и гражданского населения. Гитлер объявил Кенигсберг «неприступной твердыней» и приказал не сдавать его ни при каких обстоятельствах, но обстоятельства все же наступили, причем достаточно быстро. Фронт Черняховского, обложив «город трех королей» со всех сторон, не стал рвать себе жилы в лобовых атаках на опоясанную двумя десятками рубежей долговременной обороны и забитую не намеренными сдаваться частями вермахта крепость.
За пехоту работали Грабин[26] и Новиков. Освободившаяся на центральном направлении артиллерия, включая весь РГК[27], была в спешном темпе направлена под Кенигсберг, где начала методично, в лучших традициях крепостных войн XVII–XVIII веков долбить укрепления мощью лучших артсистем мира. Базирующаяся в осажденном городе истребительная авиация была выбита гвардейскими полками на ЯКах за несколько дней напряженнейших боев прямо над центром города, после чего авиация фронта сровняла его с землей. Впервые появившиеся над полем боя ТУ‑2, дополненные сотнями заслуженных «Петляковых», ходили над городом кругами, на малейшее попытку зениток огрызнуться выстраиваясь в «карусель» или «вертушку». Такую технику работы называли «полбинской» – в честь якобы изобретшего ее генерала, хотя впервые мы познакомились с ней еще в сорок первом, причем на собственной шкуре. Штурмовики фронта и флота добили все, что могло шевелиться в гавани, а успевшие покинуть ее транспорта и миноносцы были перехвачены в море катерами Балтфлота. Это заняло всего пять дней, потом в город вошли штурмовые группы. Прекрасный старый город прекратил свое существование, перепаханный вглубь всеми видами оружия, созданного человеком. Это был ответ за Минск, от которого осталось немного, и за Ленинград, не менее красивый и величественный до войны. Когда войска вошли в Кенигсберг и Пиллау[28], в них вместе вряд ли набралось домов на одну небольших размеров улицу. Остатки гарнизонов, пытающиеся уйти через косу Фрише‑Нерунг, были сброшены в море танками, а последние германские солдаты были выброшены в окна защищаемых ими домов на холмистом берегу Балтийского моря. Тысячи пехотинцев, сгрудившихся на узкой полосе берега, были расстреляны с песчаных дюн – за Керчь, когда так же была расстреляна наша морская пехота, сброшенная в море проклятым 81‑м пехотным полком вермахта.
|
|
|
|
|
|
Особенностью советского летнего наступления сорок четвертого года было то, что оно не остановилось, выдохнувшись само собой, как это всегда случалось с летними наступлениями обеих сторон. Каждый раз, когда немцам кое‑как удавалось затормозить рушащийся фронт, Василевский швырял на чашу весов еще несколько свежих армий, и фронт снова расползался на части, а выбирающиеся из «котлов» германские солдаты не поспевали за наступающими русскими. Откуда эти армии брались, было непонятно. Сталин, казалось, имел неограниченный запас обученной пехоты, танковых экипажей, самих танков и самоходок, проламывавших грудью пояса укреплений уже в самой Германии. И каждая такая армия имела собственную систему снабжения боеприпасами, топливом, продовольствием, останавливая свой бег только окончательно исчерпав в схватках боевые части.
|
|
|
Слово «катастрофа» появилось само собой. Division‑Abteilungen – части, примерно соответствующие дивизиям, собранные из обломков уже разбитых дивизий, дополненные фольксштурмом, «тотальниками» и тыловой швалью, вырезались советской пехотой. Их давили танками и расстреливали с неба. Ни разу за весь конец лета и начало осени немцам не удалось остановить движущийся на запад вал нашествия. Правда, Второй Украинский фронт в свою очередь попал под молот наиболее крупного контрудара германской армии, поставившей все на карту ради этой попытки. В боях за Эльбинг немцы бросили в бой последние элитные дивизии Восточного фронта – «Рейх», «Мертвая Голова», «Адольф Гитлер», почти все оставшиеся танки и сборные части Ваффен‑СС, включая прибалтов и европейский сброд. Рокоссовский выдержал удар и прошел Восточную Пруссию насквозь, оставив за собой поля, уставленные горящими «пантерами» и ИСа‑ми, и перепаханные окопы, вперемешку забитые трупами в черных и бело‑желтых после лета мундирах.
Волна восторга в Англии несколько поутихла после того, как в освобожденных землях формируемые волей народа правительства одно за другим демонстрировали решимость идти курсом Ленина‑Сталина к окончательной победе коммунизма – а то и войти в состав братской семьи советских народов. Впрочем, чего, собственно, ждали союзники? Что югославы, забрасывающие на улицах освобожденных городов гвоздиками советских десантников, вдруг потребуют ввода находящихся в тысяче километров от них британских и американских войск? Раньше надо было думать, извините. Зато теперь многие начали задумываться: а сколько же республик окажется в составе Советского Союза, когда вся эта бойня закончится?
|
|
|
В середине июля сорок четвертого года германское правительство через доверенных лиц в Швейцарии начало осторожно зондировать почву о возможности заключения обоюдовыгодного сепаратного мира с западными членами Коалиции. Сначала эти попытки презрительно игнорировались, но Риббентроп сделал достаточно умный шаг, тайно переправив через Стокгольм весьма полный пакет информации о действительном положении на Восточном фронте. Помимо общего заключения о том, что война на востоке окончательно и бесповоротно проиграна, а также размышлений о сроках выхода Конева к предместьям Берлина, здесь имелась также масса интереснейших фактов, собранных воедино хорошим аналитиком, не страдающим избытком патриотизма. Среди них присутствовал сравнительный анализ новейших образцов советской техники, ставший шоком для германских конструкторов. Тяжелые танки со скоростью втрое большей, чем у «Королевских тигров». Истребители, встречи с которыми всем самолетам Люфтваффе было приказано избегать любыми средствами. Новый пикировщик, почти равный по скорости истребителю. Наземные реактивные системы нового поколения. И так далее, и тому подобное – на много страниц. Все это аккуратно подводило читателя к мысли о том, что русские взяли слишком большой разбег и на унижении Германии они не остановятся, слишком уж их много.
Информация была принята с интересом – ни о чем подобном союзники как‑то не задумывались всерьез. Считалось, что русские воюют лишь числом, – в конце концов, они были единственной армией, практиковавшей штыковую подготовку для регулярной пехоты. Некто с большими звездами на погонах, приподняв брови, выдал вердикт о том, что данные Риббентропа – целенаправленное преувеличение, так сказать «аггравация». Тем не менее некоторое впечатление все‑таки было произведено. По личному указанию Черчилля была проведена предварительная проработка ситуации, вылившаяся в трехдневную военно‑штабную игру. Основой игры стала прокрутка варианта событий, в котором западные союзники и перешедшие под их контроль германские силы выступали единым блоком против большевизма на соответствующей данному моменту линии фронта. Через неделю в Женеву вылетели уже полномочные представители Британии, Соединенных Штатов и Франции для проведения предварительных переговоров с Риббентропом. Переговоры проводились в обстановке строжайшей секретности и привели к выработке теоретической договоренности об ограничении сферы влияния советской стороны после капитуляции Германии. Очень обтекаемая и приличная формулировка, не правда ли? Германия должна была капитулировать перед западными союзниками и перевести свои вооруженные силы под их юрисдикцию в обмен на сохранение территориальной целостности.
Все участники соглашения получали массу выгод. Американцы экономили год войны и могли полностью сконцентрироваться на предстоящем далеко впереди вторжении на острова японской Метрополии. Англичане, чья экономика уже несколько лет находилась на грани необратимого коллапса, получали наконец долгожданную передышку. Германское государство превращалось в экономический придаток победившей стороны и в течение полувека должно было находиться под перманентным военным и политическим контролем объединенного британо‑американского руководства – но, во всяком случае, не сметалось с карты Европы напором азиатских орд, готовых разбавить гордую некогда расу своей монголоидной и славянской кровью. В том, что русские будут остановлены самим фактом политического слияния, сомнений не было. С максимальным напряжением сил боровшиеся в течение трех лет с одной германской военной машиной, они должны были теперь быть поставлены перед тройной мощью – слитых воедино обоих германских фронтов, готовых до последней капли крови защищать Фатерлянд, и объединенной армией союзников, достигшей пика своего военного потенциала.
То, что все это выглядело, мягко говоря, некрасиво по отношению к русским союзникам, больших мук совести ни у кого, разумеется, не вызывало. Во‑первых, с ними никто не собирался воевать. Им просто укажут границу, за которую их варварской кровожадности хода не будет. Все‑таки они помогли американским и британским армиям сокрушить Германию и могут рассчитывать на официальные почести и некоторую долю победного пирога. Как бы ни морщились немцы, им придется пойти и на экономические, и на территориальные уступки. Почти вся Восточная Пруссия уже была захвачена, а отбирать обратно ту землю, на которую уже ступила лапа русского медведя, – извините, себе дороже. Но в большой политике славянам не место. Сталин поскрежещет зубами и утихнет, зная, что ему нечем крыть. В конце концов он все‑таки остается в плюсе. С другой стороны, его согласие со сложившейся ситуацией будет политическим решением, продиктованным объективными выгодами конкретного момента. Если уж хотите, чтобы вас считали цивилизованным народом, – извольте принимать правила игры.
На второй день после того, как эмиссары Британии, а затем и США, вернулись с отчетами, полный текст материалов всех совещаний, включая ставшие их итогом «протоколы о намерениях» – с подписями и грифами, был опубликован на первых полосах советских «Правды» и «Известий Советов Народных депутатов». Зная, что гранки газет за ночь самолетами доставлялись из Москвы по областным типографиям, из этого срока нужно было вычесть еще как минимум полдня. Плюс сколько‑то времени, несомненно, должно было уйти на набор, верстку да просто организационные процедуры по подаче материала в печать. Выходило, что текст был переправлен непосредственно из Женевы, а не скопирован, к примеру, по дороге или не выкраден уже в канцеляриях. Советская сторона пошла на риск, давая возможность вычислить каналы своей разведки (судя по всему, внедренной в самые высокие слои британской или американской специальных служб) – или, наоборот, жертвуя одним удачливым разведчиком.
Но публикация документов с одновременной подачей советской стороной нот протеста произвела эффект разорвавшейся бомбы. Язвительные комментарии «редакторов», выдержанные в рубленой сталинской манере, изобиловали эпитетами типа «закулисные интриганы, коварно отвергнувшие волю собственных народов» и прочими высказываниями в таком же высоком стиле. Мир, казалось, лопнул. Аресты, смещения, расстрелы лиц, причастных к катастрофической утечке информации, – все это осталось незамеченным за волной газетных истерик и молниеносных политических схваток.
Замолчать русские ноты не удалось – слишком большую независимость имели газеты западных стран, и слишком уж горячими были новости, чтобы их можно было упустить. Промышленные рабочие встали. Зачем шла война, за что гибли наши сыновья? Во фронтовые части новости дошли через неделю, к этому времени высшие штабы Британии и США уже получили по несколько пакетов с вложенными в них генеральскими погонами и полковничьими орлами. Женщина из Колумбии, потерявшая за год воздушной войны над Европой трех сыновей из четырех, покончила с собой перед оградой Капитолия. На ее похоронах муж, инженер заводов Груммана, плюнул в лицо пришедшему с соболезнованиями подполковнику. Конгрессмен от Северной Каролины был застрелен в своем кабинете пришедшим к нему на прием армейским летчиком, вернувшимся домой после полного тура на «Летающих крепостях».
Все это были, конечно, частности. Но их было много. Еще хуже пришлось Британии, которая, в отличие от Соединенных Штатов, провела несколько лет в борьбе действительно на грани выживания и где симпатии к русскому союзнику были неизмеримо выше – как и ненависть к самой Германии. Кабинет Черчилля шатался и трещал. Каждый лорд, имевший за пазухой хотя бы маленький камешек, не преминул швырнуть его в премьера. Ему припомнили все промахи и ошибки, как военные, так и политические. Казалось, что «Железному Борову» пришел конец, – и так казалось почти неделю, когда газеты на улицах рвали из рук, а старших офицеров разъяренные лондонцы вышвыривали из пабов. Черчилль устоял просто чудом. Его поддержал сам король, в который уже раз лично определивший курс государства.
Легче всего новости перенесла сама Германия. Истерика окончательно потерявшего связь с реальностью фюрера никого особо не испугала. Несколько не вовремя высунувшихся с объяснениями нужности случившегося генералов были под горячую руку быстро расстреляны, те же, кто был поумнее, сделали вид, что ничего особенного не произошло. Пресечь распространение радостных слухов не удалось, германский народ наконец‑то получил какую‑то надежду, и самых упертых в разглагольствовании о величии германского духа и сокрушительном чудо‑оружии насмешливо игнорировали. На фронтах к дошедшим с опозданием новостям отнеслись с почти истерическим благоговением. Офицеры державшихся из последних сил ошметков истрепанных дивизий Восточного фронта поили своих уцелевших солдат шнапсом и радостно обсуждали тонкости стратегии и тактики совместного с англичанами и американцами похода на восток, к доиюньским границам. На Западном фронте из окопов кричали: «Не стреляй! Мир!», на Восточном, радостно, – «Рус, иди домой!» и «Иван, сдавайся!». Правда, на землях Восточной Пруссии и главных немецких союзников – Венгрии и Румынии эти призывы звучали весьма иронично, что вполне осознавалось самими крикунами.
Воспрянувшая духом армия, ставшая последней надеждой уже осознавшего свою обреченность народа, делала все возможное – но та точка, за которой русское наступление еще можно было остановить, уже оказалось пройдена. Дивизии, одна за другой перебрасываемые с запада на восток по изношенным капиллярам железных дорог, не сумели дать ни малейшей передышки «дожимаемому» фронту. Рейнхард, принявший у Моделя бывшую группу армий «Центр», разбитую и существующую более на бумаге, нежели в действительности, перелетел в Словакию из невоюющей части курортной Франции – рая земного для оправляющихся от боев частей. Ад, каким стал Восточный фронт, произвел на желчного генерала страшное впечатление.
– Рейнхард потерял всякое чувство такта, – на следующий день отметил в своем дневнике Гальдер. – Его язык становится все более плебейским, присущим скорее унтеру, чем лицу, облеченному властью. Прогноз неблагоприятный. Форсировать переговоры насколько можно. Лимит времени – месяц?
Гальдер ошибся в очередной раз. Месяца у него не было. У него не было даже недель. Переговоры с западными членами Коалиции так и не успели начаться, безнадежно завязнув на стадии подготовки документов, обсуждении намерений, проработки возможных вариантов действий. Двадцатого фронты русских нанесли мощнейший удар опять на центральном направлении, за сутки проломив только что сформированную линию обороны. Локальные контратаки брошенных затыкать прорыв дивизий не окупили потерь, а навязать русским масштабные «Abnutzungskamfe» – бои на изнурение – не удалось, поскольку сил на это не было уже совсем. Внезапно выяснилось, что противник принял германскую тактику сорок первого за основу и под критическим взглядом Паулюса (якобы уже читающего лекции в советских академиях соответствующего профиля), раздвигая своими танковыми и механизированными клиньями ненадежные связи между отдельными «Suetzpunkt und Igelstellung»[29], неумолимо двигался вперед. По германским расчетам, русские еще в сорок третьем достигли уровня производства двух тысяч танков в месяц и к апрелю имели во фронтовых частях до одиннадцати тысяч танков. У страха глаза велики – на самом деле их было раза в три меньше. Но, даже несмотря на тяжелые летние потери, масса советской стали без особого напряжения продавливала одну разрекламированную и неприступную «Pantherstellung» за другой. В общем, это был конец.
Двадцать первого августа в Думбартон Оке, близ границ федерального округа Колумбия, была открыта конференция все еще официально союзных держав – включая Китай и Советский Союз. В первый же день молодой Андрей Громыко выразил протест по поводу направленных против советской стороны закулисных переговоров с нацистской Германией, находящейся в состоянии войны с Советским Союзом, и заявил, что советское правительство собирается отказаться от всякой помощи, предоставляемой его бывшими союзниками, и официально объявляет о своем намерении выйти из коалиции – не отказываясь при этом от обязательств, принятых перед угнетаемыми народами Европы.
Проникновенная речь Александра Кадогана, равно как и американского полномочного представителя, Стеттиниуса, призывавших забыть обиды и объединиться ради благородной цели, не имели никакого значения. И англичане, и американцы вполне понимали, что с точки зрения дипломатии они влипли слишком глубоко, чтобы еще что‑то пытаться доказать русским. Ситуация создалась интересная. С одной стороны, восточная часть Коалиции официально откалывалась, а с другой – оба фронта продолжали сдвигаться, причем западные союзники демонстративно усиливали давление на своих фронтах и только за последнюю неделю провели несколько достаточно крупных войсковых операций. Пятнадцатого августа в ходе операции «Драгун» американские и французские войска в составе десяти дивизий высадились в южной Франции, к востоку от Тулона («Бои местного значения», – усмехнувшись, изрек по этому поводу Сталин); а шестнадцатого было завершено формирование «Фалезского котла», куда попали около двухсот пятидесяти тысяч человек из состава 5‑й и 7‑й германских армий.
– Мы приносим свои глубочайшие, наиболее искренние извинения русскому союзнику, в отношении которого были совершены действия, которые, мы признаем это, могут быть расценены как вызывающие или даже оскорбительные.
Язык Эдварда Стеттиниуса, отточенный на дипломатическом поприще во имя американских интересов, был тонок, красив и поражал глубиной оттенков.
– Мы ни в коей мере тем не менее не считаем себя врагами Советского Союза и призываем вас еще раз обдумать свои действия, которые могут привести к непредсказуемым последствиям…
– Последствия вполне предсказуемы, – Громыко, несмотря на режущий слух восточноевропейский акцент, говорил по‑английски вполне доступно и правильно. – В течение двух месяцев Германия будет раздавлена. У вас слишком короткая память, мистер Стеттиниус. Равно как и у вас, сэр Александер. Вы забыли, как вы молились на русских эти годы? Как танцевали от радости, когда Гитлер на нас напал?
Кадоган попытался что‑то сказать со своего места, но Громыко остановил его уверенным жестом.
– То, что ваши правительства вели переговоры с недобитыми германскими политиками, нас не пугает. Как военная сила Рейх уже практически перестал существовать, и сдержать нас, как вы тут, в Вашингтоне, надеетесь, ему не удастся. Но то, что вы сделали, – это предательство. Предательство в отношении нас, три года подряд объясняющих фюреру, что он был глубоко неправ. Предательство тех, кто умер, сражаясь, и тех, кто все еще сражается. Вы хотите все это забыть?
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 216; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!