Чудный дед или подарок судьбы?
На следующий день, когда в доме все еще спали и солнце только‑только коснулось своими ласковыми лучами деревянной покрашенной в розовый цвет стены, Витя сбежал из дома. Мать не слышала, как он ушел. Она провела бессонную ночь. Чтобы не разбудить домашних, она тихонько плакала, вытирая слезы комочком батистового платочка. Лишь под утро она заснула.
Витя оделся и на цыпочках вышел из дома. Он не знал, куда он пойдет. Ему было все равно. Но ему не хотелось оставаться там, где для него было все кончено и нужно было заниматься только одним: готовить новый домик – «гробик».
Он шел по проселочной дороге. Невдалеке потянулись перелески, солнце уже припекало. Витя укрылся от зноя под тенистым пологом леса. На краю поляны он увидел пасеку. Кто‑то на ней работал в белой одежде. Витя хотел есть, его мучил кашель. Пасечник, еще крепкий старик, поднял голову и посмотрел на Витю. Витя подошел.
– Ну, что, малец, заплутал?
И тут совершенно неожиданно на глаза Вити навернулись слезы:
– Какой заплутал, умру я, дедушка!
– Что это ты, молодец красный, умирать собрался? Что за слезы?
– Врач сказал, что туберкулез не лечится.
– А ну постой, – дед скосил глаза куда‑то вдаль, словно заглянул в какую‑то ему одному ведомую книгу судеб, и, вернув взгляд обратно на Витино лицо, уверенно сказал:
– Дурак твой врач, до старости будешь жить!
У Вити мгновенно высохли слезы:
|
|
|
– Почем знаешь, дед?
– Знаю! Где живешь – то? Поди, матери скажи, что нашел травника, мол, он меня взялся полечить… А то мать‑то волнуется.
Дед сдержал слово. Витя ходил на пасеку, помогал как мог старику. Тот поил его травами, подробно рассказывая, какая травинка чего лечит. Ходил Витя вместе с дедом и в сосновый бор, живицу собирал. Делали они надрезы на стволе сосен; в отщеп ставили картонные стаканчики. Туда за несколько дней натекала смолистая живица. Из нее дед выпаривал самопальный живичный скипидар и заставлял Витю вдыхать пары подогретого скипидара.
После двухчасовой ингаляции оба шли снова в сосновый бор, где дед учил Витю петь – надо было легкие разрабатывать.
– Да не ори ты, чувствуй мелодию, – поучал он подростка.
– А разве от мелодии болезнь пройдет?
– Пройдет еще как!
Они на два голоса пели все: и «Боже царя храни», и «Дубинушку», и «Разбойничков».
– Главное, не выходи из мелодии, веди ее, – поучал дед…
Болезнь отступила. И это было чудо. Ибо кавернозный двусторонний туберкулез, именно такой, какой был у Караваева, не лечится даже современной медициной.
Жизнь манила…
Жизнь манила Караваева своей неизведанностью. Его интересовало буквально все. Он спешил жить. Вот он студент железнодорожного техникума – осуществилась его детская мечта стать машинистом, разобраться в хитросплетениях железнодорожных путей… Эти пути так похожи на судьбы людей.
|
|
|
Вот он посещает занятия в Рижском университете. Биология, медицина, философия – предмет его пристального внимания… Вот Караваев на занятиях йогой (она была чрезвычайно популярна в начале двадцатого веке в Риге, как и в других европейских столицах). Но более всего Караваева привлекает человек – тайна его бытия и происхождения. Зарождается человек в маленьком пузырьке, появляется на свет беспомощным, но растет, крепнет его тело – он становится взрослым… Потом тело стареет, и уходит человек за грань очерченного земного круга.
Откуда пришел человек: его душа? Куда он ушел? Для чего он посетил сей мир? Караваев пытается для себя отыскать ответ на эти вечные вопросы бытия.
«Караваев, да ты философ!» – запальчиво выговаривает ему веснушчатый паренек, его товарищ по университету.
Красивая девушка машет ему рукой среди песчаных дюн и изогнутых ветром сосен. «Витя!» – кричит она, но ветер уносит ее голос. Она смеется. Витя видит это. Вот они уже вместе. Ветер треплет ее мокрые волосы. Море шумит. Пена длинными волнистыми змеями извивается у их ног…
|
|
|
Караваев вовсе не был отшельником.
Однако причудливы и неисповедимы пути, уготованные Богом человеку в этом мире. Караваев поет в церковном хоре православного храма и чувствует, почти наверняка знает, что есть нечто большее, чем жизнь с ее привычными радостями. Есть то, что он впоследствии назовет Океаном Разума. И лишь совесть одна соединяет каждого человека с этим океаном.
Караваев чувствует свою миссию. Он ощущает, что он не такой, как все. Он верит, что был рожден второй раз не для того, чтобы срывать плоды наслаждений с древа времени. Это чувство ему привил его наставник – старый пасечник‑целитель.
Совесть‑интуиция, которая спасла Караваева
Караваев женился. У него растет маленькая дочь. Теперь он живет в старой Риге, в его личной библиотеке собрано множество книг по йоге, эзотерике, целительству. Однако Караваев чувствует настоятельную потребность объединить разрозненные знания о человеке, о методах исцеления в единую систему.
Система оздоровления явилась Караваеву во сне во всей своей цельности и единстве. Она явилась в сиянии и блеске озарения, как являлась, наверное, античная богиня своему преданному поклоннику, проводившему ночи у порога древнего храма…
|
|
|
Как говорил Караваев: «Совесть, именуемая в науке интуицией, никогда не оставит того, кто верит и ждет помощи свыше».
Осталось прояснить лишь некоторые детали оздоровительной системы. Однако на это ушло несколько лет.
И вот система создана. Караваев страстно желает испытать ее, но на ком – на страждущих и больных? Этого Караваеву мало, требуется нечто большее. Система включает в себя комплексные знания о человеке, его психике, реактивности организма. Для испытания требовался эффект присутствия целителя.
Пришли испытания… Началась война, которая была огромным общим испытанием
Было ясное утро, одно из тех, какое бывает в самом конце июня. Караваев стоял у окна и смотрел на летавший над городом немецкий самолет. Несмотря на сигнал воздушной тревоги, он не спешил укрыться в подвале дома, где на скорую руку было оборудовано бомбоубежище. В городе постреливали. Однако самолет летал над городом, не отвечая на разрозненные револьверные выстрелы отходивших красных частей, и было в этом что‑то завораживающе зловещее.
Караваев машинально провел рукой по щеке: «Надо бы побриться», – мелькнула в его голове странная для подобных обстоятельств мысль… Он отошел от окна и сделал два шага в сторону умывальника. В этот момент немецкий ас полоснул наугад по жилым рижским кварталам пулеметной очередью… Караваев услышал звон разбитого оконного стекла за своей спиной. Во все стороны разлетелись осколки. Пулеметные пули заскрежетали по стене дома. Караваев инстинктивно пригнулся. А в следующее мгновение пришло, как озарение, понимание того, что Совесть‑Интуиция спасет всякого, к кому только она благосклонна. Не следует проявлять слабость, надо только верить, верить ей одной…
Чужой среди своих
Странные замысловатые узоры рисует судьба во времени и пространстве, подобно зимним узорам на окнах, она никогда не повторяется, в ней есть своя логика, но предугадать очередной поворот жизненного сюжета отдельно взятого человека практически невозможно.
Караваева не тронули немцы. Более того, причислив его к рижской буржуазной публике, они ему выдали пропуск, и он мог свободно передвигаться по территории Риги и ее пригороду. У Караваева оказались развязаны руки. Он мог собирать травы, живицу, готовить целебные настои и лечить страждущих… Уже в то время у него было немало пациентов.
Когда в Ригу пришли советские войска, Караваева арестовали. Следователь НКВД, ухмыляясь, склонял Караваева к подписанию кипы ложных обвинений, где Караваев признавал себя агентом, саботажником, уклонистом и организатором подрывной ячейки. Под «ячейкой» понимались больные, которые посещали во время оккупации рижскую квартиру Караваева и его загородный дом. Следователь недоумевал: «Зачем нужно было кого‑то лечить, если есть врач, который живет по соседству и каждый день ходит на службу в больницу… Нет, подрывная ячейка – и все!»
Старая рижская тюрьма с толстенными стенами видала виды. В разное время здесь сидели революционеры, затем «враги» советской власти, потом немногочисленные «партизаны» и «пособники комиссаров», отловленные немцами в пригороде, евреи и опять «враги»…
«Врагом» совершенно неожиданно для себя и окружающих стал Караваев. В свое время, когда немцы только подходили к Риге, Караваева в общей неразберихе и при нехватке кадров назначили наркомом по эвакуации крупного завода. Однако неожиданное появление немецких моторизированных частей в окрестностях Риги 1 июля 1941 сделало эвакуацию невозможной. Следователь НКВД требовал от Караваева признательных показаний в том, что он саботировал приказ по эвакуации и сдал завод немцам. И это было самое серьезное обвинение.
Следователь, в выгоревшей гимнастерке, затянутый в портупею, ухмылялся: «Да все равно подпишешь, куда ты денешься! И не таких саботажников раскалывали!»
Кормили заключенных плохо – специально плохо, чтобы они были посговорчивей. Мотив был такой: «Когда страна голодает и напрягает все силы, чтобы разбить врага, могут ли пособники врага сладко спать и вкусно есть?» Караваев как мог компенсировал плохое питание. В камере он по нескольку часов занимался йогой.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!