Змий и его роль в судьбе каждого из нас
– Чего ты мучаешься? Напиши книгу о Караваеве и раздавай ее всем, – долго подбивал меня один знакомый.
– Я? О Караваеве?
– А что Караваев? Да, для своего времени он был прогрессивен. А сейчас, посмотри, все кому не лень говорят о кислотно‑щелочном равновесии крови. Выпиши из научной литературы цитаты, приведи примеры. Надо идти в ногу со временем… Караваев был первый, но наука не стоит на месте. Надо быть в курсе научных достижений. Сошлись на Караваева, но про науку‑то не забывай!
Яко змий, подбивал меня знакомый на написание такой «научной» книги о Караваеве. Меж тем если рассмотреть систему Караваева, то в ней наука, и медицинская наука в частности, вовсе не на лидирующих позициях. Сам Караваев верил, что научные открытия рождаются не в тиши лабораторий, не за письменным столом, не в учебных аудиториях. Они зависят от того, соблаговолит ли Совесть, именуемая в науке интуицией, выдать ученому свой очередной секрет в виде интуитивной подсказки.
О роли самого больного в исцелении Караваев говорил так: «Если не хочет он стать здоровым, если извлекает выгоды моральные или иные из своего положения болящего, то не увидеть ему здоровья как своих ушей». У многих больных меняется характер, они начинают капризничать, потреблять и прочее. Надо самому больному преодолеть это.
О психическом здоровье человека надо говорить в первую очередь, от него завит здоровье телесное – так считал Караваев.
|
|
|
Еще при жизни Караваева были попытки формализовать его учение, свести к научным достижениям. Однако сам Караваев это решительно отверг. После смерти Караваева некоторые злопыхатели пытались выставить его неким компилятором научных разработок, западных и отечественных…
Если уж писать книгу о Караваеве, то в каком‑то ином ключе. Тем не менее, удрученный непониманием окружающих, невозможностью донести им крупицы караваевского опыта, мною осмысленные, поддался я на уговоры моего знакомого – змия…
У каждого человека в его ближайшем окружении может притаиться свой змий. Что тут поделаешь, змей искушает, а ты сам не будь плох.
Выписал я научные данные из цитологии, гематологии, паразитологии; значительное место в своей книге уделил кислотно‑щелочному равновесию крови. Опять‑таки со ссылками на авторитетов. Вроде все правильно. Привел зарубежные примеры исследований на этот счет. Самому Караваеву отвел небольшую третью часть книги, где рассказал о его нелегкой жизни.
О книге, о которой пожалеешь
Книжку взяли. Напечатали. И вот осенью я иду за сигнальными вариантами и гонораром. Помню, дождь как из ведра. Ветер какой‑то бешеный – зонт постоянно выворачивает. Навстречу всё какие‑то одинокие странные фигуры попадаются – бегут от меня в разные стороны, спросить дорогу не у кого. Заплутал я в центре Москвы – какими‑то зигзагами стал ходить.
|
|
|
Прохожу мимо одной пятиэтажки, вдруг дикий порыв ветра срывает с одного из верхних балконов ярко‑голубой пластмассовый ящик с инструментами. В двух метрах передо мной с диким грохотом шлепается он об асфальт. Разлетаются во все стороны молотки, отвертки, ключи и гайки. «А если по голове?» – мелькает в голове мысль. Я резко меняю направление и больше по наитию, преодолев какие‑то заборы, калитки, гаражи, попадаю к офисным дверям. И тут я, к своему стыду, банально поскальзываюсь на мокрой клумбе с пожухшим цветником, куда ступил обходя лужу. И падаю прямо в эту лужу брюхом, как кит или дельфин падает в родную водную стихию.
Я давно так хорошо в лужи не падал. И чуть было второй раз туда не упал, когда поднимался, да ухватился вовремя за широкие пожухшие листья цветника. Не упал совсем, но весь в грязи вымазался.
И вот заявляюсь я в таком виде в издательство. Лучезарно улыбающаяся девушка как будто и не замечает моего плачевного положения. Завидую людям, которые умеют так лучезарно улыбаться и не замечать очевидного. Получаю свой гонорар, сигнальные экземпляры и бреду назад. Опять ветер, дождь, и я заблудился снова. Выхожу к высокой каменной стене, пытаюсь ее обойти. Вижу, что это стена какого‑то старого монастыря. «Донской», – догадываюсь я. – «Пойду в церковь помолюсь. На душе кошки скребут». Долго обхожу весь монастырь по периметру. Все двери и ворота до единого наглухо закрыты. «Теперь сюда не пускают просто так, только по определенным дням – это обитель», – догадываюсь я. Экий недогадливый!
|
|
|
Спускаюсь вниз по улице. Какая‑то компания молодых людей принимает меня за кого‑то другого, о чем‑то спрашивает. Я не понимаю, что от меня хотят. «Ошиблись мы в тебе, парень», – говорит один из них. Вот эта фраза, что называется, входит в уши. Подхожу к помойке, в которой увлеченно копается уже один, по виду бомж. Пытаюсь увидеть в мусорнике газету. Наконец, нахожу обрывок журнала и обтираюсь им – каждой страницей отдельно. Но грязь въелась в мокрую одежду; придется ехать так домой, пугая пассажиров. Мелькает мысль: «Лучше бы своей книжкой так обтерся».
Да, что‑то невзлюбил я свою собственную книжку, с самого начала, как только ее увидел напечатанной – радости никакой. Приехав домой, бросаю мокрые и смятые экземпляры в шкаф.
|
|
|
Наскоро пролистав один, понимаю: книга получилась сухая, наукообразная, надменная, – цитатник какой‑то. Лучше бы я ее не писал…
Расплата
Верит ли читатель в тайные знаки судьбы, не знаю. Лично я верю. То, что с нами случается, все неспроста. Неспроста я ту книжку написал и напечатал. Неспроста меня чуть было не прибил ящик с инструментами. Неспроста я в луже «искупался», неспроста все двери монастыря оказались закрытыми. Неспроста молодая компания объявила мне, «Ошиблись мы в тебе, парень» (какой я им парень?). Все неспроста. Однако за все содеянное надо расплачиваться. Лично я не фаталист, по крайней мере себя таковым не считаю. Но бывают же в жизни странные и необъяснимые вещи…
И вот расплата: я, будучи на караваевской системе, заболел. Надо же, а я‑то всерьез думал, что караваевцы – «небожители»: они не болеют. По крайней мере так мне долго внушали мои старшие товарищи – «караваевцы».
То ли ангина поразила меня, то ли какой опасный вирус – я так и не понял, но шею мою раздуло. К врачам я не шел – лечился сам: «наружное», травы, диета. Меж тем шею раздуло капитально: как глянешь в зеркало – свинья свиньей. Температура под сорок. Затем вроде поменьше стала. А тут еще – бац и кусок в горло не лезет. То есть – буквально не лезет. Я рот раскрываю, желаю ухватить, а челюсти перед самым куском сами смыкаются. Ни творог караваевский, ни лаваш, ни каша – ничего. Я овощи сподобился по‑караваевски отваривать. Все зеленое: кабачки, лук, салат. Завертывал их, ставил в теплое место. Этим овощным бульончиком и питался дней двадцать. Однако чувствую, долго я так не протяну – весь зеленый стал, похудел страшно. Понятно почему – нет полноценного белка – творога, злаков; ни жиров нет, ни углеводов. Чем тело напитать, неизвестно – все организм отвергает напрочь. Маялся, так маялся. Шею пытался натирать «наружным». Потел. Поехал в метро по делам, и мою мокрую, потеющую шею так сквознячком из окон вагона продуло, что вспухла она, родимая, до невероятных размеров.
Страшный вывод делаю сам для себя: не помогает караваевская система. Жизнь в теле идет на угасание. Что делать? Этот вопрос задают себе, оказывается, не только большевики‑коммунисты.
Идти к врачам – ниже своего достоинства. Тогда надо признать, что двадцать восемь лет своей жизни (ровно столько я живу по караваевской системе) все то, что пропагандировал, во что верил, – не правда? Не всегда помогает система?
Умру ли я?
Моральные и физические мучения мои кончились тем, что я решил как‑то поутру для себя: пойду сдаваться. Собрал вещички, тапочки, взял сменное белье и поехал к знакомому врачу в больницу. Взял на всякий случай три яблока – вдруг в больничке проголодаюсь.
На негнущихся ногах, в голове туман, дошел я до такси. Говорю им, – так мол и так, адрес такой, везите. Они смотрят на меня, зеленого, и говорят, не моргнув глазом:
– Две пятьсот.
– Как, да тут ехать не так далеко, пробок нет, больше тысячи не дам.
– Ищи дураков.
Да и не было у меня двух тысяч пятьсот российских денежных знаков. Вошел в метро, все плывет, шея мгновенно взмокла – верный знак, что в вагоне метро просквозит. Однако сел удачно, напялил на голову какую‑то свою старую кепку и за широкой спиной дядьки отсиделся до перехода. Ветер свистит, воет в ушах, а шею мою не трогает. Да я платочком ее родимую обтираю – не дай Бог опять.
Поднимаюсь я с сиденья и ощущаю вдруг, что куда идти – не понимаю. Чувствую одно – умираю я прямо среди этой праздничной летней толпы, едущей в будни на работу. Она меня несет незнамо куда.
Умирать‑то я умираю, но слышу все, что происходит вокруг: вот треплются две студентки о каком‑то парне, вот две товарки переговариваются, мужики о футболе спорят. «И это жизнь?» – саркастически думаю я, дабы подвести хоть какой‑то итог прожитому. – «Я же все слова свои сказал, все буковки написал, что мне еще надо?» Силюсь, к надлежащему случаю, вспомнить строчки Есенина, написанные им накануне самоубийства: «В этой жизни умирать не ново…» Дальше, несмотря на все усилия, не вспоминается. Мелькает мысль: «Вот уж никогда не думал, что буду умирать среди толпы, бредущей в переходе метро». Однако меня, умирающего, толпа несет куда‑то, а я все не умираю. Запихивает меня толпа в какой‑то вагон. Я опять еду. Вокруг все те же празднично‑будничные летние разговоры обо всем и ни о чем. Опять силюсь вспомнить последние строчки Есенина – не получается. Да что же это – и умереть как следует не получается!
Опять толпа меня выносит из вагона, опять какой‑то переход. Я понимаю вдруг, что это не толпа меня несет, а какая‑то сила. Какая‑та часть моего существа уже умерла в переходе между станциями, другая, еще живая – на автомате меня ведет куда‑то. Выхожу из метро – солнце светит, людей много. «Вот также будет светить, когда я умру», – думаю я. – «Ну ничего, родимся еще где‑нибудь, желательно не пауком». Впрочем, мысль о втором рождении какая‑то вялая. Видно, время еще не пришло. Сажусь в маршрутку. И тут меня пронзает острая как нож мысль: «И зачем я только написал эту дрянную книгу?» Тут же понимаю, что эта фраза скроена по образцу: «И какой черт понес его на эту галеру?»
Меня чуть не задушили врачи
Маршрутка довозит меня до больницы. Выгружаюсь и, забыв закрыть дверь, шатаясь, бреду в приемный покой с тапочками и тремя яблоками. На меня удивленно смотрит медсестра. Потом меня щупают, раздевают, трогают мою шею. Потом все куда‑то уходят. Я, раздетый и мокрый, сижу в приемном покое. Приходит какое‑то светило в белом халате. Светило – старый опытный врач кавказской национальности. Уперев мою голову в стену, он довольно грубо и больно хватает меня за горло. «Сейчас задушит», – думаю я. Приходят другие врачи и любуются на мою шею. «Да, лимфодермит небывалый», – слышу я не знакомые слова. Меня знобит, но на это никто не обращает внимание. «Господа, я же не на выставке собак», – хочу сказать я им всем. Но у меня не выходит.
Мне выдают какие‑то праздничные (пестрые, короткие) больничные панталоны и короткую куртку. Всю мою одежду забирают и в таком нелепом виде ведут в хирургию. И вот я уже лежу на кровати в палате. Ко мне один за другим приходят врачи в странных красивых одеяниях, то цвета морской волны, то терракоты, то ярко‑желтых. Очевидно, у врачей сейчас мода такая. В белых халатах уже редко кого увидишь, только светил науки.
Один врач, по виду главный «по шеям», говорит:
– Сейчас операционная освободится – резать будем. Вы сильно похудели…
– Как резать?
– А что же мы на ваш лимфодермит смотреть будем?
– Я не желаю, – слабо протестую я.
– Пожалуйста, пиши отказ от госпитализации и вали ко всем чертям, – врач неожиданно переходит на ты. Ныне никто никого насильно не лечит… Однако имей в виду: ты выбираешь сам – операция или смерть. Гной войдет в плевральную область, прорвется внутрь, и каюк тебе.
– Можно подумать?
– Думать некогда: жизнь или смерть!
Эта фраза: «жизнь или смерть!» – меня поразила в другом смысле: «Как, разве я еще не умер, разве есть средство, которое спасет меня?» И я буквально выдавил из себя, чувствуя себя предателем караваевского дела: «Согласен». Почему‑то я считал, что я должен был умереть, как Караваев, но не отдавать себя в руки врачей… Может, всплыли воспоминания о прочитанной в детстве книге о Павле Корчагине?
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!