Моя жизнь и воспоминания, бывшего до шести лет дворянином, потом двадцать лет крепостным 11 страница
- Их имущество почти такое же, как и у православных.
- Не скажешь ли ты, отчего это происходит?
Я несколько замялся, но г. Кофторадзев, обращаясь ко мне, сказал, что нужно отвечать его высокопревосходительству смело правду.
- Что благосостояние старообрядцев, несмотря на их трудолюбие и трезвость, не выше православных, то это потому, что их обирают их уставщики. — Сказав это, я замялся, но взгляд г. Кофторадзева подсказал мне, что я должен говорить все мне известное,— а также с них берут много полицейские власти, окружные начальники и другие, а попав под суд, они расплачиваются с судебными властями взятками.
- Вот все мне так говорят. — И, обращаясь к г. Кофторадзеву, министр сказал: — Я давно не справлялся, как идут дела в комиссии по прекращению злоупотреблений в раскольничьем мире. Завтра пришлите мне председателя комиссии. — Затем, обращаясь ко мне, министр сказал: — В будущем году в августе месяце должен будет отправиться первый транспорт переселенцев из саратовских имений княгини Волконской в Херсонскую губернию. По представлению господина Кофторадзева и по рекомендации Пурлевского я назначаю тебя проводником первого транспорта переселенцев; тебе дана будет инструкция, господин Кофторадзев надеется, что ты оправдаешь наше назначение.
Тем кончилась моя аудиенция у министра. Мне выдали 25 рублей в подарок.
Сестра при прощании со мною дала мне 10 рублей — значит, я богач! Я поцеловал у ней руку, а она в первый и в последний раз поцеловала меня в лоб, сказав, что ей приятно слышать о мне хороший отзыв г. Кофторадзева: «Теперь почти окончательно решен вопрос об отпуске тебя на волю».
|
|
|
Через два дня мне, как будущему проводнику, была дана инструкция, написанная в том духе, как мне передавал секретарь, с прибавлением, чтобы я по возможности, проезжая губернские города Тамбов, Воронеж, Полтаву и Харьков, являлся бы с выданною мне книгою в губернские правления; через три-четыре дня делал бы дневки, приноравливая их к сказанным городам, и водил бы переселенцев в церкви.
При прощании с чиновниками они говорили мне, что я им кажусь странным человеком: «Мы слышали, что Кофторадзев предлагал вам остаться в Петербурге и будто бы министр не против этого. Как-де, вам, — говорили они, — хочется из Петербурга ехать в глушь, где, пожалуй, трудно встретить живого человека».
- Это верно, что там глушь, — отвечал я, — но я люблю природу, какой здесь нет, притом чувствую призвание к сельскому хозяйству, к тому же...
Но один из чиновников,;с которым я более сошелся, перебил меня:
- Верно, невестой обзавелся.
Я покраснел, и они засмеялись.
- Видите, угадал, — раненько немного - к тридцати годам народишь душ десять детей.
|
|
|
Но тут замечательно: почти все письмоводители были из деревень — удельные крестьяне разных губерний. Так Петербург втянул их в себя.
При выдаче инструкции мне сказано было, что в будущее лето я, вероятно, буду командирован в имения гг. Чихачевых, где должен буду установить конторскую отчетность по образцу отчетности у Волконских. Инструкцию я получил в конце января, а потому мне куплен был черный дубленый тулуп и теплые валяные сапоги.
XXVI
Мой приезд в Софиевку и прием там; выход замуж моей страсти. — Встреча с Ежовым и его мораль. — Я не выдерживаю искуса и делаюсь не лучше товарищей. — По счастию, уезжаю поверять конторы Чихачева.
Я обратно ехал на паре почтовых перекладных; суточных мне отпустили по одному рублю в сутки. Все это мне показалось в то время большим благом, и я с гордостию возвращался домой, по дороге заехал к сестре в Саратов; она была удивлена и обрадована моими успехами.
По приезде в Софиевку мне тоже отвели отдельную комнату, и управляющий со мною обращался куда благосклоннее и внимательнее.
Года четыре назад, возвратясь домой как неспособный по здоровью для продолжения учения геодезии, я не нашел тогдашнего моего друга — собаки Жучки, так и теперь меня ожидала еще большая потеря — я не нашел моей Марфуши, вышедшей замуж за приказчика по двору. А я все время по выезде из Софиевки, и во время пребывания в Петербурге, и на возвратном пути, много о ней думал, но в конце пришел к положительному решению: пусть будет, что будет, а я все-таки на ней женюсь. Ее замужество при содействии жены управляющего на первое время меня глубоко огорчило, — я все-таки ее любил, и любил горячо, хотя в глубине души зарождалась мысль, что эта женитьба не может доставить счастья, при нашей бесприютности и бедности.
|
|
|
Встретившись со мной, А.В. Ежов самым дружеским образом рассказал мне, что сватался на одной хорошенькой, но простенькой девушке Груне. Их уже благословили образами, но он раздумал, и свадьба не состоялась.
- Почему? — спрашиваю его.
- Да не захотел расставаться со свободою: ведь так много у нас хорошеньких девушек, а тут с одной возись.
- Да, кажется, пора уняться, и думаю, что и тебе стыдно, и матери причиняешь не только неприятности, но и страдания, да и себя унижаешь в своих глазах.
- Убирайся со своими проповедями. Какое тут унижение; общества у нас почти нет, и вся среда, окружающая нас, относится более нежели равнодушно ко всем проказам, а наезжающие соседние, не только мелкопоместные, вроде Бегильдеева, Кальдеева и другой швали, а даже и более крупные, вроде Журовых, только то и делают, что производят незаконнорожденных детей: Алена родила, Даша беременная, Катя тоже на пути к этому, хотя ты знаешь, какая она была недотрога-скромница. Нельзя же таких хорошеньких всех упущать на сторону.
|
|
|
По природе и по внушению матери, я не походил на Ежова, и к тому же несколько отвык от подобных явлений, потолкавшись между другими людьми; меня эти рассказы коробили. Но сам я недолго держался от окружающего соблазна, позабывал нравоучения матери, чуть не с головою погрязал в разгуле, хотя не хвалясь скажу, что временами находили на меня тоскливые, мрачные минуты, и я, видя свое падение, горько каялся и молил Бога избавить меня от этой бездны разврата, но потом опять все-таки падал; ходил на вечеринки, принимал участие в разных святочных играх, наслушался разных площадных рассказов и пословиц. Воспоминания о всем этом и теперь, в 78 лет, более, нежели в прежнее время, меня преследуют. Некоторым утешением для меня служило то, что я на лето должен был уехать для исправления контор гг. Чихачевых, а в августе выехать проводником транспорта переселенцев в Херсонскую губернию. Я это сообщал иногда Ежову и другим товарищам, но они мне отвечали:
- Значит, братец, ты глуп и не знаешь, что в молодости нужно спешить насладиться всем, что находится под руками, — молодость два раза не бывает.
И действительно, по моей слабохарактерности я опять бросался в омут разгула, пожалуй — разврата. Припоминая теперь две зимы, следующих за этою, я с ужасом вижу, что я тогда падал нравственно все ниже и ниже и делался хуже и хуже, хотя я по-прежнему днем усердно занимался учением детей до обеда, потом поверял отчеты и читал хотя сравнительно меньше, но все-таки много, и иногда, читая хорошую книгу, просиживал над нею до света, уделяя для сна очень мало времени. Тем не менее ежедневные мои занятия шли успешно, а управляющий глядел на все проказы, если они до него доходили, сквозь пальцы; большею же частью до него они и не доходили. С развращенными девушками на фабрике в Саратове ничего нельзя было сделать, а они влияли и на других подрастающих самым пагубным образом.
Действительно, до начала весны было получено предписание, чтобы я по первой установившейся весне ехал для исправления контор гг. Чихачевых в село Дуровку, где была главная контора, а в августе должен был бы сопровождать транспорт переселенцев в Херсонскую губернию. В эту весну я успел только во время разлития полой воды поохотиться за зайцами на островах, так же, как описано было выше.
XXVII
Отъезд на поверку контор гг. Чихачевых; невозможность поверки их. — Делаю опись бумаг и разных предметов, привезенных в Дуровку из Москвы в 1812 году. — Каковы эти бумаги и проч. и их блюститель, старый дворецкий. — Грешки Чихачева. — Встреча его с дьячком.
Хотя я в конторах гг. Чихачевых должен был свести балансы и итоги всему имуществу по ведомостям, ведущимся при двойной бухгалтерии, и, проверив все в натуре, ввести новые формы отчетности по образцу Волконских, но по приезде в главную дуровскую контору нашел там такой хаос, что никаких выводов и балансов нельзя было сделать; месячных ведомостей не поступало в главную дуровскую контору за пять месяцев, да и в самой конторе таковые не велись. Оставалось только или с начала года делать и писать все ведомости по обыкновенному образцу, или поставить над всею отчетностью крест и, проверив наличность в натуре на 1-е мая, ввести ведомости по новому, более легкому образцу, возможные и при прежнем составе конторы. Я попытался было проверить бывшую отчетность, но, просидев над нею недели две и увидев невозможность что-либо сделать, не знал, как поступить Далее.
По счастию, к этому времени прямо из-за границы приехал сын г-жи Чихачевой Платон Александрович. Он быстро решил бросить всякую проверку прежней отчетности, а, проверив все в натуре: деньги, хлеб, скот и пр., начать новую отчетность. После такого радикального решения дело пошло быстро; запаса хлеба в зерне было немного, но стояли большие скирды немолоченного хлеба, которого до обмолота не было возможности проверить, а потому по пробному обмолоту нескольких копен вывели количество зерна, и остальной живой и мертвый инвентарь также был быстро проверен.
Чихачев пожелал в натуре познакомиться в ближайших имениях с полями и работою на них, а мне, к моему огорчению, дескать, не в службу, а в дружбу, поручил сделать опись буквально сваленных в двух комнатах разных бумаг и имущества, привезенных сюда из Москвы еще в 1812 году, следовательно, лежавших здесь более 35 лет. Разумеется, все это перевезено сюда из опасения французского нашествия. И вся эта масса, частью ценных вещей, но в большинстве малоценного хлама, была на руках того самого дворецкого, который почти мальчиком препровождал его из Москвы, и находилась без всякой описи. Он уже выглядывал стариком в 65 лет или более. Дворецкий говорил:
- Я все это господское добро привез молодым и вот преждевременно состарился при нем.
- Да отчего же ты состарился, разве это так трудно?
- Не так трудно, как опасливо за целость. Его нужно все-таки раза два в лето пересушить на воздухе, а тут вынесешь на двор — того и гляди, кто-нибудь украдет какую-либо вещь; пойдешь на двор поглядеть, тут в комнате что-нибудь стащат, да и надо от моли сохранять, хотя табаком перекладывал вдоволь. На покупку табаку дают самую малость, говорят, что я табак перетираю в нюхательный, так как, по грехам, нюхаю табак. А вы смотрите, сколько тут сундуков и ящиков!
Я не без содрогания посмотрел на их количество: все эти сундуки и ящики и все в них нагруженное нужно было описать.
- Да что же, так уже дрожать за всем, ведь описи не было и никто не поверял?
- Действительно, что описи настоящей официальной не было, но я кое-как сам описал в первый год все, и лихая меня дернула одну опись отдать в контору, а другую оставить себе. Да ведь я малограмотный, какая там опись.
Это известие меня несколько обрадовало. Я пошел в контору и распорядился, чтобы мне отыскали опись имущества, составленную в 1813 году дворецким Иваном Сторцевым.
Пока я вынимал из сундуков и ящиков разные бумаги, писанные на русском, французском и немецком языках, и, раскладывая их только по диалектам, два писарчука описывали их, конечно, как могли, обозначая номера, прошло два дня, а описи все-таки мне не приносили, говорят, что ее и найти трудно. Это известие меня опечалило, и я, обращаясь к Сторцеву, спросил:
- А где же твоя опись?
- Она вот, — и при этом, вынимая из стола какую-то желтую исписанную каракулями бумагу, говорит, что это черновая, — вы, кажись, ее не разберете.
Действительно, разобрать было трудно, но все-таки при помощи самого писавшего ее оказалось возможным разобрать, и она принесла мне немалую пользу. Чего-чего только в ней не было записано: белье столовое, постельное (и все в дюжинах), разные шелковые материи, отрезки дорогого бархата, чулки дамские и пр., а также целые приборы саксонского фарфора и богемского хрусталя и т.д. По словам Сторцева, все серебро было отослано в Москву прежде (а его было более 10 пудов).
После знакомства с неразборчивою описью Сторцева я, взяв двух надежных женщин, начал разбирать все по отделам. Столовое и постельное белье в одну сторону, материи и прочее — в другую, посуду — в третью и т.д. Но, что всего более меня удивило при разборе, это то, что там находились в кусках и стопках разные сыры и даже нераспечатанные банки какой-то дорогой французской горчицы, чернослива и проч. в красивых стеклянных банках с золотыми надписями.
Когда вся эта разнообразная дрянь: сыры, горчица и проч. — была собрана в одно место, я спросил Сторцева:
- На что берегли эти никуда не годные деликатесы?
- А как же, — отвечал Сторцев, — это господское добро и мне было сдано на хранение.
Что вы против этого скажете! Только удивляться надо такому честному отношению к соблюдению порученных господских пожитков и состариться при них. Когда за неделю времени все это было разобрано по отделам, вошел П.А. Чихачев, он так и развел руками:
- Сколько тут всякой всячины, и куда с ней деваться?
- Да здесь есть очень ценные вещи, например, столовая посуда, белье и проч.
- На что оно нам, матери теперь не нужно, а мы с братом оба не женаты, и у нас есть все необходимое.
- Вероятно, у вас есть небогатые родственники — подарите им; дайте частичку управляющему.
- Небогатым родственникам сколько угодно, а управляющий ничем не поживится; он не мой управляющий, а матери, и она в него, как в бездонную бочку, все пихает. Все здесь находящееся: куски материи, бархата и проч. — отдайте в церковь, пошлите по полдюжины всякого столового и постельного белья Матроне Андреевне, жене приказчика, а остальное сложите в ящик, я прикажу его разослать кому следует.
Матрона Андреевна была женщина не первой молодости, но еще красивая, румяная, чернобровая. Она была не более года замужем за вольноотпущенным конторщиком из родного моего села Софиевки, а после смерти мужа вышла второй раз замуж за приказчика села Дуровки, человека немолодого и некрасивого, находящегося почти всегда в командировках.
Платон Александрович сильно за ней приударял. Я столовался у приказчика или скорей у Матроны Андреевны, а потому я полагаю, что Платон Александрович ревновал меня к ней. Однажды, как она говорила, он, несмотря на свою важность, вечером стоял у окна, подслушивал и подсматривал за нами. Вскоре он велел подавать мне кушанье от стола управляющего и всячески старался, чтобы я меньше бывал в Дуровке.
По окончании разборки и составления описи бумагам и остальным пожиткам, раз мы сходим со второго этажа дома; на площадке ожидал Платона Александровича местный дьячок с писанным прошением. Платон Александрович начал читать и вдруг вспыхнул и начал громко говорить:
- Что ты врешь, дурак! говоришь, что отец мой милосерд был. Ты отца моего не видел, — он ни разу здесь не был. Вон, каналья!
Дьячок как мячик слетел с площадки. Платон Александрович передал мне это прошение, и я увидел, что дьячок просил помощи лесом, для постройки избы и в конце прибавил текст из Священного Писания: «Будьте милосердны, как Отец ваш милосерд есть»[486].
Я улыбнулся.
- Чему ты смеешься?
- Я говорю, что дьячок привел текст из Священного Писания, сказав, что будьте милосердны, как Отец небесный милосерд,
- Вот пойди ты, ведь, вероятно, за мое воспитание заплатили 40—50 тысяч, а я и этого не знал. Позвать дьячка.
Оробевшего и трясущегося дьяка, который удирал из барского двора чуть ли не бегом, возвратили, и он, получив желаемое, упал в ноги.
После введения форм и окончания описи меня назначили ехать в балашовские имения: Гусевку и Анновку, в которых я был с полковником, где было много молокан и откуда бежало немало, как их, так и православных, за Дунай. Приехали мы туда вместе с П.А. Чихачевым.
XXVIII
Платон Александрович Чихачев, как человек и сельский хозяин. Его литературные труды. — Путешествие его за границу. — Близкое отношение к министру. — Посещение его родственником. — Их разговор. — Брат Чихачева Петр. — Стол Чихачева и его день. — Бурмистр Кутьев и поступок с ним Чихачева. — Введение новых конторских форм. — Отношения Чихачева к крестьянам: суровые наказания и вместе добрые отношения к ним. — Отношение к нему местных властей.
Теперь мне кажется, будет нелишним сказать несколько слов о в высшей степени интересной личности Платона Александровича Чихачева. Он на меня произвел такое сильное впечатление, какого не производило ни одно лицо, с которыми судьба сводила меня в жизни; он замечателен своими положительными и отрицательными качествами как человек и только положительными качествами как хозяин. Тут человек в нем исчезал.
Повторяю, он был лейб-гвардии штаб-ротмистр, высокий, стройный и красивый, лет 30—35, но на висках у него была уже седина. Он сделал описание похода Перовского в Хиву, а также и описание Алтайского края, кажется, на французском языке, переведенных после на русский. В русской грамматике был не силен и писал с ошибками и часто говорил, что русский язык ему не дался. После выхода из службы он две зимы жил за границей, больше в Америке, изучая там сельское хозяйство, присылая оттуда разные новости, так, например: прислал в конце 1848 года штифтовую небольшую двуконную молотилку, первую в тамошнем крае, на осмотр которой съезжались издалека хозяева, и упряжь на головы волам, которая, впрочем, не привилась.
Я много писал от него секретных писем к Л.А. Перовскому, тогда министру внутренних дел. В этих письмах писалось о разных сектантах, о побегах их и православных; описывались разные неурядицы в администрации и прочее. Эти письма я писал в его кабинете с его неразборчивых чернеток или под диктовку. Письма под диктовку для Меня с непривычки при его горячем характере были страшною тяжестью. Однажды я писал с чернетки длинное, но спешное письмо. Докладывает человек, что приехал генерал (имя и фамилию окончательно забыл). После узнал, что этот генерал был большой друг его отца и даже недальний родственник. Когда доложил его человек о приезде генерала, я спрашиваю Платона Александровича:
- Мне, может быть, выйти?
- Нет, — говорит, — пиши; письмо очень скоро нужно отослать, а у нас не будет никаких секретных разговоров.
Вошел генерал, невысокий, но крепко сложенный, с хорошей седой шевелюрой, с двумя Георгиевскими крестами. По-моему, ему было около 60 лет. Он радостно, почти восторженно бросился к Платону Александровичу. Тот тоже быстро пошел к нему навстречу, плотно обнялись и поцеловались.
- Вот тебе раз! — говорит генерал. — Седина на висках, а еще не женился. Помнишь, каким мальчиком бегал в моем саду в Саблине. Потом я часто тебя видел в Петербурге, в доме твоих родителей, молоденьким, красивым офицером, где мне про тебя говорили, что отбоя от барышень нет, но прибавляли, что ты ведешь скромную жизнь, много читаешь и пишешь, и предсказывали тебе блестящую карьеру. А вот, натко тебе, вышел из гвардии, забился в деревню и сидишь сиднем. Я в Петербурге от Анны Павловны (матери Платона Александровича) узнал, где ты обретаешься; возвращаясь оттуда, свернул немного с маршрута и решился навестить тебя.
- Спасибо, дядя. — И начал на эту тему говорить по-французски.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 198; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!