Из письма Л. А. Сулержицкого О. И. Поль-Сулержицкой
3 февраля 1902 г.
Кореиз
… Л. Н. Толстой совершенно почти поправился, на удивление всем докторам и нам, и прежде всего спросил свою неоконченную работу «О религии» и продолжает ее. Оказывается, что, несмотря на всю очень трудную болезнь (плеврит левой стороны), он все время внутренне работал над этой своей вещью. Удивительная сила духа! Между прочим, он уговорился с дочерьми, что, когда он будет умирать, уже совсем, и когда не будет в состоянии уже говорить, в последние мгновения, он им условленным движением даст знать о том, продолжает ли он так же, как и раньше, верить в то, во что верит, или нет. Конечно, для каждого положения отдельный знак был условлен.
Но после, когда он поправился, стали думать о том, что это очень рискованно, потому что случайно, без участия воли, он; может сделать не то движение, которое хотел, и тогда оставшиеся в живых будут толковать, что Толстой в последние минуты отказался от своего миросозерцания. Так что будут изобретать, вероятно, другие способы.
Был вчера у Чехова. Скучает. Не хотел меня отпускать. Горький же меня подталкивает делаться писателем. Я уже работаю над своим «Дневником матроса», и, может быть, в самом деле что-нибудь выйдет путное. Сюда скоро приедет Пятницкий, редактор «Знания»[cxxvi]. И Горький обещал мне, что все издания «Знания» я буду получать со скидкой в 40 %… Свои же сочинения Горький мне даст несколько позже, когда выйдет второе издание, потому что он сильно его поправляет.
|
|
|
Чехов предлагает мне свои писания, но я не возьму, потому что он покупает, а дам ему, пусть подпишет первый том. Правда? …
{404} 24. Из письма Л. А. Сулержицкого О. И. Поль-Сулержицкой
6 февраля 1902 г.
Кореиз
… Льву Николаевичу опять хуже. Я, кстати, хотел тебе сказать: читай, голубчик, Толстого, а то ведь, правду нужно сказать, это очень меня мучает, что ты его не знаешь совсем. Вот пообещай мне, что будешь главным образом его читать эту зиму. Кончила ли ты «Анну Каренину»? Там есть удивительное описание состояния Левина перед женитьбой, и роды Кити, — напиши мне, как это тебе понравилось. И вообще после каждой прочитанной вещи Толстого пиши мне, что прочла и как тебе показалось. В особенности там, где «О переписи» и «Так что же нам делать?». Еще по поводу «Голода»[cxxvii]. Очень прошу.
Какая клика теперь всякой сволочи в литературе! Ясинский (Максим Белинский)[cxxviii] издает ежемесячный журнал, где участвует Лев Львович, который подписывается «Граф Лев Толстой (сын)»[cxxix], на этом играют. Там же господин Мережковский[cxxx]. Он недавно уже совсем отличился, заявил в одном литературном собрании, что «нам приходится выбирать между Христом и Толстым. Мне Христос дороже» — это Мережковскому-то! Многие ему перестали руку подавать.
|
|
|
Чехов говорит, что после смерти Льва Николаевича литература страшно упадет. «Такой гигант, он вот как держит всю литературу!» И поднял обе руки кверху. Я часто бываю у Чехова, он очень меня любит и обижается, если долго не прихожу. Мы оба в одинаковом положении. Жены наши нас не любят, играют себе на сцене, на рояле, а мы, бедные, тут тоскуем без них и оправдываем друг перед другом каждый свою… Деточка, не подумай, что я серьезно это пишу. Боже сохрани! Дурачусь. Хотя нельзя сравнить наших положений. Я очень обвиняю Книппер, что она не приедет, хотя бы на неделю. Ты другое дело; у нас и денег нет, и тебе необходимо учиться, бог знает что дальше будет. Да и потом я здоров, а ведь Чехов совсем болен. И его не следовало бы покидать. Да и потом это — Чехов. …
25. Из письма Л. А. Сулержицкого О. И. Поль-Сулержицкой[cxxxi]
11 февраля 1902 г.
Кореиз
… Только что я с Горьким, ночью, сидели на камнях, на берегу моря. Буря; валы налетают на камни, грохот, рев, то обратная волна забирает с собой мелкие камни, и кажется, что кто-то скрежещет зубами в бессильной ярости; клокочет пена; ветер воет, срывает хлопья пены и брызжет нам в лицо соленой {405} водой, а мне тоскливо, тяжело… Сегодня Чехов меня спрашивал, когда приедет моя жена, то есть ты. Я сказал — в июне. Он пришел в ужас. «Это мне, старику — ничего, а вы молодой — это не хорошо». …
|
|
|
Из письма Л. А. Сулержицкого О. И. Поль-Сулержицкой
12 февраля 1902 г.
Кореиз
… Расскажу тебе, что видел. Видел я Льва Николаевича. Меня позвали помочь перевернуть его. Я испугался тому, что увидел. По моему мнению, он должен скоро умереть. Мне казалось, что на нем лежит какая-то страшная печать смерти. Очень худой, потемневший весь. Когда я его поднимал, он вдруг вскинул голову и сказал мне: «Вот все болею». Посмотрел быстрым пытливым взглядом мне в глаза, желая, очевидно, узнать, как мне он кажется, не слишком ли страшным, не думаю ли, что смерть ему близка, и как бы в то же время просил пощады, чтобы я ему этого не показал, если это и так. Не знаю, что он увидел в моих глазах, но, опустивши их, он спросил: «Не скучаете?» — он думал, без тебя не скучаю ли я, я это понял почему-то, мне кажется. Я сказал, что очень скучаю. Тут меня выгнали. Сегодня приехал Щуровский[cxxxii] и опять нашел ухудшение. Бог его знает, но у меня дурное предчувствие.
Ты говоришь, что тебе стало страшно, когда ты представила, что он может умереть. Я тоже никогда не сознавал так ясно, как теперь, что это за гигант. Какой это колосс мысли, правды, свободы. Я чувствую, как осиротею я, мы, вся Россия, мир, после его смерти. Жутко…
|
|
|
Горький хочет издавать мои записки о духоборах отдельной книгой и говорит, что, кроме того, что я получу за напечатание в газете, получу за книжку около 1000 руб. Все может быть. …
27. Л. А. Сулержицкий — О. И. Поль-Сулержицкой[cxxxiii]
20 февраля 1902 г.
Кореиз
Олек, я вчера писал тебе. В каждом письме я буду писать, какого числа я писал предыдущее письмо, и ты будешь знать поэтому, все ли ты получаешь.
Сегодня я видел Льва Николаевича и нашел его несравненно лучше, чем раньше. Он гораздо крепче, живее. Лицо стало совсем свежее. Очевидно, поправляется, насколько это еще ему возможно. {406} Теперь мне предложили дежурить иногда у него ночью, когда Сергей устанет. Я, конечно, очень рад. Они давно хотели меня просить, но жалели, говоря, что мне самому надо лечиться.
Видел я его очень коротко. На этот раз он ничего не говорил, только очень приветливо глядел. Я ушел, так как боялся утомлять его. Но как меня возмутила графиня! Суетится, шуршит беспрерывно своей шелковой юбкой. Так противно. И тут же ему сцену делает; говорит, что всему есть предел, что она не желает больше валяться на кушетке, что целый месяц она устала без постели, и все это раздраженно, громко. Невыносимо было видеть это никому. Один Сергей осаживает ее. А у старика от этого ее поведения сейчас же пульс поднялся до 105 ударов. И подумаешь, от чего может зависеть жизнь великого человека, нужного не только России, но всему миру! От какого-то жалкого, ничтожного созданья, от сумасшедшей, глупой, мелочной женщины. Верно говорил Мопассан, что для лакея и для женщины нет великих людей.
Когда я посмотрел ее сегодня, я понял слова Л. Н. из дневника его за последнее время: «В течение 70‑ти лет я понижал свое мнение о женщинах и теперь, к удивлению своему, вижу, что еще должен его понизить». Как мне грустно, что Л. Н. не знал простых, милых женщин, — средней русской женщины. Женщины его; круга — первобытные самки с утонченно развитой чувственностью, и благодаря тому, что других он не знал и должен был прожить свою жизнь рядом с Софьей Андреевной, мнение его о женщинах так жестоко и несправедливо[cxxxiv]. Но относительно женщин, среди которых он жил, — он глубоко прав. Однако это не всякий примет во внимание, и в литературе останется все-таки, что Л. Н. — женоненавистник. Очень мне это больно. Больно то, что за группу плотоядных, испорченных самок будут страдать все милые, хорошие женщины. Ведь их так охотно бранят. И кто только этого не делает. И больше всего бранят именно те, которые виновны в дурных качествах женщин… [часть страницы оборвана].
Прости, Оля, что нескладно выражаюсь, но очень устал. Много сегодня писал, да и вчерашняя работа в море отзывается.
Я ночью (часов в десять) шел наверх к Льву Николаевичу. Горная тропинка, ведущая к нему, идет меж скал, поросших большими деревьями, и по краю ущелья, в котором грохочет поток. Как было хорошо! Ночь темная; под деревьями таинственные густые тени, а внизу мрачно чернеет ущелье, и оттуда доносится шум, плеск, и видно местами, как белеет пена. Оттуда ползет холодок и сырость. А за деревьями видна белая полоса тумана, из которой торчат верхушки спрятавшихся в тумане гор.
Спокойной ночи.
Л.
{407} 28. Л. А. Сулержицкий — О. И. Поль-Сулержицкой
25 февраля 1902 г.
Кореиз
Оля, я долго не писал, сам не знаю почему. Не писалось как-то. Я очень занят теперь «Духоборами» и начинаю думать, что, может быть, и удастся написать интересно. В то же время я все время мысленно работаю над «Дневником матроса», который начинает принимать довольно хороший вид[cxxxv]. Я напишу его иначе, чем он написан теперь.
Основной мыслью, которая нигде почти не будет выражена словами, за исключением, может быть, самых последних страниц, будет недоумение рабочего человека перед возникшим для него вопросом: зачем я, все мы (то есть матросы) работаем каторжную работу? Кому эта работа нужна? Почему он и его товарищи ради того, чтобы пароход двигался из Одессы во Владивосток и другие места, должны рисковать здоровьем, жизнью? Он замечает странность своего положения — что ни он, ни его товарищи, собственно, никакой связи не имеют с тем трудом, которым они заняты. Жалованье в 18 р. есть единственный результат их работы. И он замечает, что в таком же положении находятся и те тысячи солдат, которых перевозит его пароход во Владивосток, он видит, что они почти ничего не знают ни о том, куда их везут, ни о том, зачем. В Египте он видит, что тысячи арабов таскают день и ночь на спинах уголь на мимоидущие пароходы, о которых они тоже ничего не знают.
Между тем эта непосильная работа делает человека тупым, грубым, разлучает его с семьей, заставляет быть пьяницей, от нее люди болеют, умирают ужасными смертями. Ради чего это? Кому это нужно, какой смысл в этом? Кто виноват в таком положении? Все это его мучает, и, раз почувствовав себя человеком, он уже не может покойно переносить своего положения, видя, что в таком положении находятся миллионы.
Думаю, что, нарисовав ряд картин жизни матросов и вообще рабочих с точки зрения самого матроса, случайно очнувшегося и потому с ужасом глядящего на жестокость жизни, можно очень хорошо рассказать о рабстве рабочих людей. Параллельно с этим необходимо показать, что в них, несмотря на всю тяжесть их жизни, сохраняется «человек» в лучшем смысле этого слова так же хорошо, как и в других случаях. Проявляться только ему нельзя и некогда.
Но это еще надо поработать, чтобы хорошо сделать.
Духоборы меня не увлекают. Я как-то боюсь писать о них. Много для этого причин. Очень опасно, что будешь говорить о них пристрастно, как о хороших сторонах жизни, так и о дурных.
Но все же занимаюсь ими усердно.
{408} Вчера видел Ал. и очень благодарен за письмо и за книгу, хотя последняя кажется мне очень уж популярной. Настолько-то я физику знаю. Но, впрочем, внимательно я ее еще не читал. Просмотрел.
Ну‑с, всего хорошего пока.
Да, я забыл было написать — я страшно поздоровел за последнее время. Сил очень много, здоровья вообще. Гораздо лучше, чем было до болезни. Вес даже так прибавился, что до болезни я такого не имел. Самое большое, что бывало до болезни, это — 3 пуда 38 фунтов, теперь же — 4 пуда 4 фунта.
Во время болезни у меня было 3 пуда 27 фунтов, следовательно — 17 фунтов прибавил. Нервы же еще не важны. По временам бывает жгучая тоска, во время которой очень трудно жить.
Кланяюсь всем. Я очень рад, что цветы дошли.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 262; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!