Неврастения и ее радикальное лечение

   

Как и понятия вырождения и слабой воли, диагноз «неврастения» был ценностно нагружен. Он возник в Америке в середине девятнадцатого века; считалось, что эта болезнь — общая для белых американцев и их европейских предков — поражает прежде всего наиболее цивилизованных и тонко устроенных людей. В России этот диагноз также имел политические подтексты, позволяя психиатрам обсуждать, под видом здоровья нации, социально-политические темы — от земских реформ до современного искусства. Как и их западные коллеги, российские психиатры сходились на том, что наиболее подвержена неврастении интеллигенция — «работники умственного труда». Различия между американскими и русскими неврастениками состояли в том, что, хотя пациенты Дж. М. Биарда и С.В. Митчелла были истощены «жестокой конкуренцией в погоне за долларом», им все же были доступны удовольствия и радости жизни. Русские же неврастеники, как правило, редко получали достойное вознаграждение за свой труд. Не имели они и того преимущества, которым обладали их западные товарищи по несчастью, — возможности вращаться в светских «неврастенических кругах»⁵⁸.

Типичный русский неврастеник — это тяжело работающий интеллигент, бедный и ослабленный физически, зажатый рамками репрессивного строя и страдающий от нереализованного желания послужить обществу. Профессор психиатрии С.С. Корсаков, у которого было много пациентов такого рода, даже получил от коллег и друзей имя «заслуженного врача российского рабочего интеллигента»⁵⁹. А единомышленник Корсакова Баженов лелеял мечту основать специальную лечебницу для трудовых интеллигентов. В речи на торжественном открытии частной клиники для душевнобольных воинов, пострадавших на японской войне, он предлагал после окончания войны клинику не закрывать, а перепрофилировать. Необходимо отдать ее интеллигенции — «труженикам на ином поле битвы, с не меньшим числом жертв», — которая не может позволить себе дорогое частное лечение и для которой казенные больницы не подходят⁶⁰.

Вопрос об устроении на общественные средства специальных заведений для нервнобольных обсуждался на IX съезде Общества врачей имени Н.И. Пирогова в 1904 году. Об открытии в России заведений по образцу немецких «народных санаториев» для «нервнобольных в популярном смысле слова, т. е. людей с расшатанной, слабой нервной системой, переутомленных, нервозных, неврастеников, истеричных, ипохондриков», говорил врач С.С. Ступин. Для этой категории пациентов «обычный больничный строй не подходит: в специальных отделениях для нервнобольных он слишком однообразен, тяжел; в психиатрических больницах угнетает лишение свободы и близость душевнобольных».⁶¹ Однако время для обсуждения этого вопроса было выбрано неудачно. На фоне политических событий психиатры нашли идею санаториев pium desiderium   — же-дательной, но трудноосуществимой. К тому же, утверждали самые радикально настроенные из них, в настоящей политической ситуации пользы от санаториев будет мало. По словам А.И. Ющенко, «нужно заботиться об улучшении общественных условий жизни, вызывающих расстройства нервной системы, особенно неврастению»⁶². Профилактика неврастении эффективнее ее последующего лечения, а для этого требуется устранить ее социальные причины — бедность, голод, антисанитарию — словом, нужны политические реформы. Этот боевой настрой отразился в психиатрическом языке: лечение неврастении называлось «борьбой за здоровые нервы», — выражение, сохранившееся и после революции⁶³.

Но на следующем съезде Пироговского общества профессор неврологии Московского университета В.К. Рот (1848–1916) вновь поднял вопрос о санаториях «недостаточных» больных. Он предложил для борьбы с нервными болезнями образовать всероссийское общество, которое пропагандировало бы психогигиену и изыскивало средства на санатории. Интересно, что всего десятилетием ранее Рот отрицал существование неврастении, считая большинство неврастеников просто ленивыми людьми. «Пусть они знают, — наставлял он таких пациентов, — что хороший умственный багаж, привычка к работе, чистая совесть и любовь к ближнему представляют собою такую динамогенизирующую силу, которая может расшевелить самую неподвижную клетку!» Позднее он, однако, поддался всеобщей вере в неврастению и стал настаивать на необходимости ее профилактики и лечения.

Тем не менее предложения Рота вновь были забаллотированы теми, кто призывал к более решительным мерам. Будучи сам владельцем санатория для нервнобольных, психиатр из Одессы М.Я. Дрознес (1847–1912) говорил, например, о «необходимости скорейшего устранения того этиологического фактора, который ответственен за распространение нервных и душевных болезней в населении, — общественного строя, гнетущего, бюрократического и подавляющего свободу личности». А психиатр-большевик С.И. Мицкевич с горячностью утверждал, что профилактические меры вроде санаториев — это «жалкий паллиатив». Общество, по его мнению, может спасти только «радикальное лечение» — устранение «основного зла», капитализма. Пропагандировать же санатории — значит «насаждать буржуазно-фарисейские установки» и «выбрасывать деньги в бездонную бочку». Другой врач-большевик, П.П. Ту-тышкин, несколькими годами ранее уже ставил вопрос об организации лечебниц-пансионатов, в которых состоятельные пациенты оплачивали бы содержание бедных. Однако теперь он утверждал, что для борьбы с вырождением необходимы не частные, а общие меры, — прежде всего, смена режима⁶⁴.

В ответ на критику Рот оправдывался, что вовсе не отрицает необходимости реформ, а лишь боится, что они придут слишком поздно: «пока солнце встанет, роса глаза выест». Говоря о гибели творческой интеллигенции от болезней и алкоголизма, он призвал к срочной помощи учителям, врачам, писателям, которые «не так многочисленны, чтобы холодно смотреть на то, как они гибнут». Но его голос был заглушен голосами тех, кто считал, что санатории без реформ дела не изменят. На заключительной сессии Пироговский съезд принял резолюцию, в которой утверждалось, что улучшение здравоохранения невозможно без введения конституционного правления. Пытаясь сорвать голосование, по приказу полиции в зале грянул военный оркестр, но это врачей не остановило. Дальнейшее развитие событий еще более политизировало медицинскую профессию. Собравшись в мае 1905 года, после катастрофического поражения в войне и гибели русского флота под Цусимой, съезд земской коалиции призвал к введению конституции, гражданских прав и свобод и амнистии политическим заключенным. В июле следующий земский съезд, на котором преобладала интеллигенция, занялся мирным обсуждением предстоящих реформ. А в конце лета правительство, пытаясь ослабить оппозицию, учредило Государственную Думу и подписало мир с Японией. Однако неудовлетворенная законом о выборах оппозиция собрала очередной съезд в сентябре, выдвинула своих кандидатов в Думу и начала активную кампанию за их избрание⁶⁵.

В сентябре 1905 года, за несколько дней до начала земского конгресса, психиатры собрались на свой съезд в Киеве. Местным организатором этого мероприятия был профессор психиатрии университета Св. Владимира Сикорский. На открытии темпераментную речь на злобу дня произнес В.М. Бехтерев (1857–1927), говоривший о том, что отсутствие прав и свобод ответственно за «недостаток жизненных сил» и угрожает душевному здоровью нации. Свою речь он закончил строкой из песни:

Отворите мне темницу,

Дайте мне сиянье дня…

Возбужденная публика вынесла Бехтерева из зала на руках, а полиция закрыла съезд⁶⁶. Сикорскому, который был предупрежден специальным посланием министра внутренних дел о том, что вопросы для обсуждения на съезде не должны выходить за пределы профессиональных, с большим трудом удалось добыть разрешение продолжить его заседания.

Сикорский никогда не примыкал к радикалам. Его двадцатилетняя карьера была вполне успешной, а репутация — безупречной. Он окончил Медико-хирургическую академию в Петербурге, работал в больнице Св. Николая Чудотворца, а в 1885 году получил кафедру психиатрии в Киеве, которую и занимал более тридцати лет, до выхода на пенсию. Его занимали вопросы детской психологии и психиатрии, воспитания и психогигиены; на международном конгресс по гигиене в 1882 году Сикорский одним из первых поднял вопрос о медико-психологическом обследовании детей с трудностями развития. Его книга «О заикании» (1881), переведенная на немецкий язык, принесла ему европейскую известность. Он основал журнал «Вопросы нервно-психической медицины» (1895–1905), где публиковались материалы по психологии, психиатрии и психогигиене. Сикорский живо интересовался искусством, видя в нем наиболее точный показатель общественного здоровья: «в творческих произведениях сказывается высшая идеальная жизнь их творца — русского народа, и психиатру, без сомнения, необходимо знать эту высшую жизнь столь же близко, как и жизнь болезненную, разрушающуюся, упадочную, декадентскую. Это два полюса душевного существования; с ними необходимо близко знакомиться, чтобы понимать ту широкую середину, [к которой] психиатр применяет основы психической диагностики и принципы нервно-психической профилактики и здравоохранения»⁶⁷.

В то время как радикалы обрушивались на режим, Сикорский сосредоточил свою критику на школьном образовании: этому была посвящена его приветственная речь съезду. Образование, по его мнению, должно прежде всего воспитывать чувства и закалять волю. Лучшие менторы чувств и воли — родной язык и литература. Поэтому главное место в школьной программе надо отвести им, а не мертвым классическим языкам: «Образование не должно быть заменено филологией!» Подобно французскому историку и психологу Ипполиту Тэну, который в своей истории Французской революции назвал якобинцев патологическими фанатиками, Сикорский видел в революции лишь триумф грубой силы и навязывание чужой воли. Из-за слабовольности русских «каждый фанатик может легко нас взять, и мы не сможем защитить нашу личность от тех, чья воля сильнее». Он советовал каждому вместо того, чтобы бросаться в революцию, начать преобразование общества с себя, закалять волю и характер. В подкрепление своих слов он ссылался на Леонида Андреева и Максима Горького. Эти «два талантливых писателя… предостерегают нас об опасности», как бы говоря: «в вас, в вашем обществе упала идеальность, и вы, произнося хорошие слова, провозглашая великие принципы, считая себя готовыми преобразовать общество, вы не сделали главного — не преобразовали вашу собственную душу»⁶⁸. Несмотря на усилия Сикорского охладить пыл собравшихся, съезд вынес политическую резолюцию, в которой объявил правительство ответственным за рост душевных болезней. Резолюция требовала прекращения насилия, освобождения политических заключенных и провозглашения прав личности.

Дальнейший ход событий, однако, умерил пыл радикалов. Революция не решила вопрос о земле, и осенью 1905 года крестьяне, рассчитывая вынудить помещиков отдать землю, стали поджигать их усадьбы. На фабриках начались забастовки, в некоторых городах возникли Советы восставших. Во время Декабрьского восстания в Москве было много жертв, в том числе среди врачей (вспомним гибель Воробьева). Напуганная волнениями, оппозиция поспешила отмежеваться от методов вооруженного восстания и приветствовала действия правительства по «умиротворению». На банкете во время земского конгресса поднимались тосты за армию, в поддержку «отечества и порядка».

Встревоженные вспышками насилия со стороны масс, психиатры оставили свои обвинения в адрес режима и стали говорить о революции как массовой патологии⁶⁹. Многие теперь склонялись к точке зрения Сикорского, что во время революции проявляются «атавизмы» психики и гибнут подлинные семена культуры и прогресса. Председатель Общества московских врачей, член конституционно-демократической партии Баженов выразил обеспокоенность либералов насильственным развитием революции и призывом большевиков к массовому восстанию. Так как массы подвержены внушению и неспособны к созидательным действиям, писал он, апеллировать к ним взрывоопасно. Единственно верный путь к улучшению жизни лежит через «очень медленное и постепенное изменение душ», реформы и развитие образования⁷⁰. Перед психиатрами встала дилемма: бороться за реформы (которые казались, как никогда, далекими) или пойти на то, что выглядело компромиссом, — на сиюминутные действия по сохранению психического здоровья нации.

  

Паллиатив психогигиены

   

После подавления революции служившие в земских учреждениях левые радикалы были уволены или вынуждены подать в отставку. В опубликованном в Журнале Пироговского общества в 1907 году мартирологе — списке пострадавших от репрессий — было упомянуто 1324 врача⁷¹. В период крушения демократических надежд психиатры снова заговорили о «нездоровом» эффекте репрессий, порождающих атмосферу беззакония и страха и способствующих эпидемии душевных болезней. В прессе по вопросам психиатрии развернулась дискуссия о роли революционных событий в этиологии душевных заболеваний. Одни психиатры приводили случаи, когда участие в этих событиях оказывало травмирующее влияние на психику. Другие, напротив, утверждали, что во всех случаях, где можно было выяснить биографию больного, было очевидно, что травма падала на уже подготовленную почву — болезнь либо уже началась, либо у человека существовала предрасположенность к ней. Влиятельный земский врач В.И. Яковенко (1857–1922) заметил связь между характером душевного заболевания и тем, к какой из сражающихся сторон принадлежит больной: к левым силам якобы тяготели интеллигенты-невротики, а лица с тяжелыми симптомами дегенерации и алкоголики примыкали к консервативному правому крылу. Если у первых участие в борьбе давало выход напряжению и приносило облегчение, то у вторых оно только усиливало болезненные проявления⁷².

На первом съезде Союза русских невропатологов и психиатров в 1911 году его председатель Сербский обратился с речью, в которой говорил, перифразируя Бальмонта: «Если поэты только хотят быть гордыми и смелыми, то мы, представители науки, должны быть ими. И, пользуясь ее светом, мы должны сказать громко и открыто, что нельзя вести людей к одичанию, толкать их на самоубийства и психические заболевания». Полиция использовала эту речь как предлог для закрытия съезда.

Несколько месяцев ранее Сербский подал в отставку из Московского университета в поддержку своих коллег-профессоров, уволенных консервативным министром просвещения JI.A. Кассо. Почти все сотрудники университетской клиники, которую он возглавлял более десяти лет, последовали его примеру (см. гл. 3). В своей речи на съезде Сербский скаламбурил по поводу Кассо, сказав что «все эти cas sots»   (по-французски — «глупые случаи») когда-нибудь пройдут и забудутся⁷³. Но положение дел в стране и университете, казалось, стабилизировалось, а на место Сербского был назначен Ф.Е. Рыбаков, единственный из ассистентов клиники, кто не поддержал директора и коллег.

Рыбаков (чья работа о декадентах упоминалась выше) был выходцем из мещан, и ему пришлось делать карьеру трудом и рвением. Он долгое время служил внештатным ассистентом клиники и только в тридцать один год был назначен на штатный оклад, после чего смог себе позволить женитьбу на дочери чиновника высокого ранга. Московские ученые и врачи объявили ставленникам Кассо бойкот, и Рыбаков в результате не участвовал ни в съезде Союза психиатров, ни в проходившем в Москве в 1913 году Международном конгрессе по призрению душевнобольных⁷⁴. Традиционные для клиники «Малые пятницы» — конференции, на которые раз в две недели собирались московские психиатры, — были перенесены в другое место. Бывшая до этого центром психиатрической жизни университетская клиника опустела. После назначения заведующим Рыбакову пришлось улаживать конфликты с сотрудниками. Так, когда он хотел, против введенных Сербским правил, использовать пациента для демонстрации на лекции, лечивший этого пациента врач отказался его предоставить. Думая, что сотрудников настраивает против него бывший директор, Рыбаков жаловался Сербскому, требуя защитить старших врачей от «деспотического воздействия вчерашних студентов»⁷⁵.

Научные интересы Рыбакова лежали в области психотерапии и психогигиены. Еще в 1896 году он организовал в клинике кабинет по лечению алкоголизма, в котором использовал гипноз. На психиатрических конференциях он часто говорил, что «душевнобольной и алкоголик — кровные братья». В 1902 году Рыбаков пытался собрать в Москве кружок врачей, «поставивших задачей разработку вопросов по гипнотизму», и организовать на этой основе гипнологическое общество⁷⁶. По его докладу Пироговский съезд в 1904 году рекомендовал устройство амбулаторий для алкоголиков, признав тем не менее, что главное препятствие в деле борьбы с пьянством — государственная монополия на водку⁷⁷. Рыбаков возражал своим радикальным коллегам, голосовавшим за социальные реформы и прекращение правительственных репрессий, считая, что революционные события могут пагубно повлиять только на больных или предрасположенных индивидов.

В годы меж двух революций Рыбаков много работал в новой по тем временам области — психологической диагностики душевных болезней. После смерти Токарского, основателя психологической лаборатории при университетской клинике, Рыбаков стал его преемником. В дополнение к вундтовским опытам с аппаратами, он использовал тесты и эксперименты, разработанные Ф. Гальтоном, Г. Мюнстербергом, Б. Бурдоном, Г. Эббингаузом, Э. Крепелином и А. Бине, а также соотечественниками — А.Н. Бернштейном (1870–1922), врачом Центрального полицейского приемного покоя для душевнобольных, и психологом А.П. Нечаевым (1870–1948). Введение тестов сопровождалось их критикой: как считали многие психиатры, тесты не выявляли то, на что были направлены. Несмотря на это, русские психодиагносты смогли широко развернуть свою деятельность еще до Первой мировой войны. Вместе с Россолимо и Бернштейном, Рыбаков стал организатором Общества экспериментальной психологии (1910). Одной из его целей была пропаганда тестов в педагогике и психиатрии. Последователь немецкого психиатра Эмиля Крепелина и сторонник нозологического подхода к классификации душевных болезней, Бернштейн мечтал о создании «формально-психологических схем душевных болезней»⁷⁸. Он, Рыбаков и Россолимо работали над собственными методиками клинической диагностики. В пику тем, кто утверждал, что психологический эксперимент в познании личности бессилен, Рыбаков создал свой собственный диагностический инструментарий, включив его, вместе с уже известными тестами в изданный им в 1910 году «Атлас изучения личности методами экспериментальной психологии». А Россолимо создал свой набор тестов — так называемые «психологические профили», — состоявший в построении индивидуальных диаграмм по результатам одиннадцати измерений — внимания, восприятия, памяти и утомляемости. Позднее Россолимо удалось добиться поддержки у Советского правительства и организовать психологическое тестирование школьников в массовых масштабах⁷⁹.

Психиатры традиционного направления утверждали: будучи обследованной с помощью тестов, половина населения России окажется больной⁸⁰. Но психологи к такому результату были готовы. Границы между нормой и патологией становились все более размытыми, а сама болезнь поддавалась точному определению все с большим трудом. Для диагностики ее привлекались самые изощренные приемы, которые, как утверждалось, единственные могли уловить начало болезни и выявить предрасположенность к ней.

«Оздоровление» было общей целью, но по вопросу о средствах взгляды расходились. Консерваторы рекомендовали индивидуальную психогигиену — «разумное упражнение умственных способностей и рациональную организацию работы», — в то время как их более решительно настроенные коллеги призывали к революции⁸¹. Летом 1909 года молодой московский врач М.М. Асатиани (1881–1938) отправился в Цюрих с намерением увидеть Карла Густава Юнга. Он многого ожидал от встречи с восходящей звездой психоанализа, надеясь обсудить проблемы русских терапевтов. Как сообщал Юнг в письме к Фрейду, Асатиани «жаловался на отсутствие терапевтических результатов», а причину видел в «сопротивлении общества терапии». К сожалению для Асатиани, сам Юнг придерживался другого мнения: он считал источником трудностей как «несовершенное мастерство» коллеги из России, так и характер его клиентуры. Проблемы, по мнению Юнга, «лежат в русском материале, где индивиды так же плохо различимы между собой, как рыба в сети». Фрейд сделал еще менее лестное предположение: «У этого русского [Асатиани был грузин. — И.С.]   есть, возможно, утопическая мечта о терапии, которая спасет мир, и ему кажется, что работа идет недостаточно быстро. Русским, думаю, особенно не хватает способности к терпеливому труду»⁸².

Но Асатиани вынес от встречи совершенно другое впечатление. Несмотря на возраст, он уже обладал жизненным и политическим опытом. Во время революционных событий он работал в клинике Московского университета и был свидетелем того, как директор, Сербский, закрыл двери перед полицией. Он хотел дать понять швейцарскому психиатру, что причина медленного проникновения психоанализа в Россию кроется не в природе «русского материала», а в отсутствии политической свободы. Асатиани так передавал своим московским коллегам разговор со швейцарским психологом: «В заключение

Юнг отметил, что психоанализ, помимо всего остального, требует известных социальных условий, которые не стояли бы в резком противоречии к отдельным индивидуумам и могли бы обеспечить личности свободное развитие. В России, где за отдельным человеком стоит определенный общественный строй, мало обеспечивающий личности свободное развитие и делающий не вполне возможным обособленное независимое существование индивидуальности, психоанализ должен наталкиваться на большие препятствия, и всестороннее его проведение представляется делом в высокой степени проблематичным»⁸³.

Политика разделила российских психиатров. В зависимости от своих более или менее радикальных убеждений, они по-разному понимали причины вырождения, неврастении и слабой воли, якобы присущей их соотечественникам. Радикалы считали, что проблемы с душевным здоровьем вызваны репрессивным режимом, при котором активные люди не могут проявить себя; не находя выхода своим альтруистическим стремлениям, те становятся жертвами внутреннего конфликта. Эти врачи видели единственный выход из положения в реформах, ведущих к политической и личной свободе. В противоположность им консерваторы считали неврастению следствием локальных причин — переутомления, недоедания, невежества — и полагались на психогигиену, правильное воспитание молодежи, закалку воли. Обе группы объединяло одно: они считали литературу показателем здоровья нации.** Из нее они черпали иллюстрации упадка, вырождения, душевного недуга, утраты идеалов, на ней они основывали свои призывы укреплять здоровье общества. Хотя психиатры и считали декадентство в конечном счете вредным течением, они нашли у современных им писателей много позитивного. Интерес психиатров к литературе не остался без ответа: многие писатели, в свою очередь, интересовались патологией⁸⁴. Как и прежде, писатели и врачи были заодно в том, чтобы ставить диагноз обществу и современникам. Однако, как мы вновь убедимся в следующих главах, врачи оставляли за собой еще и право выносить диагноз писателям.

¹ Мережковский Д.С. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества [1911] // Избранные статьи. Символизм, Гоголь, Лермонтов. Мюнхен: В. Финк, 1972. С. 332.

² Durkheim Е. Suicide: A Study in Sociology [1897]. London: Routledge, 1952. P. 77.

³ Ellis H.H. The Genius of Europe. Westport, Conn.: Greenwood, 1951. P. 204.

⁴ Как и некоторые соотечественники Дюркгейма, например, французский критик Поль Бурже, писавший: «какое-то всеобщее недовольство несостоятельностью нашего века замечается и у славян, и у германцев, и у народов латинской расы, выражаясь у первых в нигилизме, у вторых — в пессимизме, а у третьих — в единичных, но странных неврозах» (Бурже П.  Очерки современной психологии. Этюды о выдающихся писателях нашего времени. СПб., 1888. С. 34).

⁵ Сикорский ИЛ. Психологические основы воспитания // ВНПМ. 1905. № 4. С. 617–618.

⁶ Цит. по: Brooks J. Popular philistinism and the course of Russian modernism // Literature and History: Theoretical Problems and Russian Case-Studies / Ed. G.S. Morson. Stanford: Stanford U.P., 1986. P. 101.

⁷ Cm.: Bowlt J.E. Through the glass darkly: Images of decadence in early twentieth-century Russian art // Journal of Contemporary History. 1982. V. 17. P. 93.

⁸ О Брюсове см., напр.: Grossman J.D. Valery Briusov and the Riddle of Russian Decadence. Berkeley: U. of California Press, 1985.

⁹ Дорошевич В. Декаденты // Рассказы и очерки. М.: Современник, 1986. С. 130–131.

¹⁰ Сикорский ИЛ. Русская психопатическая литература, как материал для установления новой клинической формы — Idiophrenia paranoides // ВНПМ. 1902. №. 4. С. 47.

¹¹ Рыбаков Ф.Е. Современные писатели и больные нервы. Психиатрический этюд. М., 1908. С. 15, 37–38.

¹² Там же. С. 29; Россолимо Г.И Искусство, больные нервы и воспитание (по поводу «декадентства»). М., 1901. С. 38.

¹³ Нордау М. Вырождение / Пер. Р.И. Симентковского. 2-е изд. СПб.: Изд-во Павленкова, 1896. С. 543.

¹⁴ Россолимо Г.И. Искусство, больные нервы и воспитание. С. 10–11, 37, 46.

¹⁵ Вульферт Л.К. Возражения на реферат доктора Баженова о съезде криминальной антропологии // Вопросы философии и психологии. 1889. № 2. С. 41–46.

¹⁶ Сербский В.П. Преступные и честные люди // Вопросы философии и психологии. 1896. № 5. С. 669.

¹⁷ Шайкевич М.О. Психопатологический метод в русской литературной критике // Вопросы философии и психологии. 1904. № 3. С. 328.

¹⁸ Шайкевич М.О. Психопатологические черты героев Максима Горького // ВПКАГ. 1904. № 1. С. 55–57; № 2. С. 40–50; № 3. С. 124–141.

¹⁹ Леонид Андреев писал, что, когда учился в гимназии, «фантазировал… бесконечно. Был у меня огромный альбом “рож”, штук 300, и года два или три я провел в мучительных поисках “Демона”». См.: Русская литература XX века / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1914–1916. С. 244.

²⁰ Никинин М.П. Чехов как изобразитель больной души // ВПКАГ. 1905. № 1.С. 7, 13.

²¹ Ермаков И.Д. Десятый Пироговский съезд в Москве, 25.4–2.5.1907 // ЖНПК. 1907. № 2/3. С. 554.

²² Воробьев В.В. Дегенераты и их общественное значение // Общество невропатологов и психиатров. Отчеты за 1901–1902 годы. М., 1902. С. 9—  10.

²³ Hutchinson J.F. Politics and Public Health in Revolutionary Russia, 1890–1918. Baltimore and London, 1991. P. xix — xx.

²⁴ Цит. no: Frieden N.M. Russian Physicians in an Era of Reform and Revolution, 1856–1905. Princeton: Princeton U.P. 1981. P. 199.

²⁵ Львов-Рогачевский В.Л. В. Вересаев // Русская литература XX века / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1914–1916. С. 170–172.

²⁶ Сикорский И.А. О книге Вересаева «Записки врача» (Что дает эта книга науке и жизни?) // ВНПМ. 1902. № 4. С. 505–507.

²⁷ Об истории взглядов на заболеваемость различных наций см.: Efron J.M. Defenders of the Race: Jewish Doctors and Race Science in Fin-de-Si?cle Europe. New Haven and London: Yale U.P., 1994; Lorimer D.A.  Colour, Class and the Victorians: English Attitudes to the Negro in the Mid-Nineteenth Century. Leicester U.P.: Holmes and Meier Publishers, 1978.

²⁸ Cm.: Nye R.A. Crime. Madness and Politics in Modern France: The Medical Concept of National Decline. Princeton: Princeton U.P., 1984. P. 140–142, 317–318.

²⁹ Ellis H.H. The Genius of Europe. P. 90; Ковалевский П.И. Folie du doute //АПНСП. 1886. № 2. C. 38.

³⁰ Мухин Н.И. Нейрастения и дегенерация //АП. 1888. № 1. С. 49, 67.

³¹ Бехтерев В.М. Вопросы вырождения и борьба с ним // Обозрение психиатрии. 1908. № 9. С. 518–521.

³² Лахтин М.Ю. Патологический альтруизм в литературе и жизни // Вопросы психиатрии и неврологии. 1912. Т. 1. С. 294; Тутышкин, цит. по: Brown J. V. Revolution and psychosis: The mixing of science and politics in Russian psychiatric medicine, 1905–1913 // Russian Review. 1987. № 3. P. 298; Грейденберг Б.С. Психологические основы нервно-психической терапии // Труды Первого съезда Русского союза психиатров и невропатологов, Москва, 4—11.09.1911. М., 1914. С. 118–141.

³³ Б-р В.М., д-р. «Гамлет» Шекспира с врачебно-психологической точки зрения («Скорбный лист» его душевного состояния) // АП. 1897. № 2. С. 99.

³⁴ Bynum W.F., Neve М. Hamlet on the couch // The Anatomy of Madness: Essays in the History of Psychiatry / Eds. W.E Bynum, R. Porter, M. Shepherd. London and New York: Tavistock, 1985. Vol. 1. P. 297; Maudsley H. The Physiology and Pathology of Mind. London: MacMillan, 1867. P. 153–154. Книга Модели была переведена на русский язык И. Исаиным как «Физиология и патология души» (СПб.: Изд-во Бакста, 1871).

³⁵ Кремлев Л.Н. К вопросу о «безумии» Гамлета // ВПКАГ. 1905. № 4. С. 298; Он же. Можно ли назвать Гамлета дегенерантом. Ответ JT.B. Блу-менау// ВПКАГ. 1904. Т.1. № 1. С. 375.

³⁶ Ellis Н.Н. The Genius of Europe. P. 133.

³⁷ Б-р В.М. «Гамлет» Шекспира с врачебно-психологической точки зрения. С. 104, 107.

³⁸ Сикорский И.Л. Психологические основы воспитания // ВНПМ. 1905. № 4. С. 621; Каптерев П.П. Детство Ильи Ильича Обломова. Пси-холого-педагогический этюд о причинах происхождения и развития лени // Женское образование. 1891. № 3. С. 248–266; Вайсфельд М. Безволие (нерешимость). Психологическое исследование. Распознавание и лечение. М.: Русский книжник, 1925.

³⁹ О тургеневском эссе см.: Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов XIX века (Истоки и эстетическое своеобразие). Д.: Наука, 1974. Главы 1 и 3; о восприятии романа Сервантеса в России см.: Айхен-валъд Ю. Дон Кихот на русской почве. Нью-Йорк: Чалидзе, 1982.

⁴⁰ Сикорский И.Л. «Красный цветок». Рассказ Всеволода Гаршина // Отечественные записки. 1883. Октябрь. С. 348.

⁴¹ Глеб Успенский, цит. по: Гаршин В.М. Сочинения / Сост. В.И. По-рудоминский. М.: Советская Россия, 1984. С. 419.

⁴² Михайловский, цит. по: Henry P. A Hamlet of His Time: Vsevolod Garshin. The Man, His Works, and His Milieu. Oxford: Willem A. Meeuws, 1983. P. 166–167.

⁴³ Сикорский HA. Красный цветок. С. 348.

⁴⁴ Гаршин В.М. Полн. собр. соч.: В 3 т. Т. 3. Письма. М.; JL: Academia, 1934. С. 304, 339.

⁴⁵ Фаусек В.А., цит. по: Зиновьев П.М. Душевные болезни в картинах и образах. М.: Сабашниковых, 1927. С. 129, 131.

⁴⁶ Баженов Н.Н. Душевная драма Гаршина // Психиатрические беседы на литературные темы. М.: Изд-во Кушнерева, 1903. С. 122.

⁴⁷ Бирштейн И.Л. Сон В.М. Гаршина. Психоневрологический этюд к вопросу о самоубийстве // Психотерапия. 1913. № 1/6. С. 234 (выделено Бирштейном).  

⁴⁸ Лахтин М.Ю. Страдание как источник человеческих верований // Вопросы психиатрии и неврологии. 1913. Т. 2. № 11. С. 492.

⁴⁹ Лахтин М.Ю. Патологический альтруизм в литературе и жизни. С. 339, 341.

⁵⁰ Там же. С. 294; о Елене как женской версии положительного героя см.: Mathewson R.W. The Positive Него in Russian Literature. Stanford: Stanford U.P., 1975.

⁵¹ Коноров М.И. Дон Кихот, как цельная патологическая личность // ВПКАГ. 1906. № 8/9. С. 318; Воровский и Айхенвальд, цит. по: Айхенвалъд Ю. Дон Кихот на русской почве. С. 225.

⁵² Жуковский М. О влиянии общественных событий на развитие душевных заболеваний // ВПКАГ. Т. 4. № 3. С. 161.

⁵³ Шайкевич М.О. Патологические черты героев Максима Горького // ВПКАГ. 1904. Т. 1. № 3. С. 131–132, 140.

⁵⁴ Вавулин Н. Безумие, его смысл и ценность. Психологические очерки. СПб.: Вайсберг и Гершунин, 1913. С. 126.

⁵⁵ Цит. по: Рохлин Л.Л. Жизнь и творчество выдающегося русского психиатра В.Х. Кандинского. М.: Медицина, 1975. С. 198.

⁵⁶ Каннабих Ю.В. Заметка о «нормальном» и «ненормальном» (схема) // Психотерапия. 1913. № 2. С. 7–8; Токарский А.А. Страх смерти // Вопросы философии и психологии. 1897. № 5. С. 977 (эта статья обсуждалась в семье Толстых, см.: Толстая С.А. Дневники. М.: Худож. лит-ра, 1978. Т. 1. С. 363); Яроцкий А.И. Идеализм как физиологический фактор. Юрьев: Мат-тисен, 1908. С. 284, 183.

⁵¹ Яроцкий А.И. Идеализм как физиологический фактор. С. 51, 268, 302. См. о нем: Журавель В.А. Психология в системе образования Тартуского (Юрьевского) университета // Тартуский государственный университет. История развития, подготовка кадров, научные исследования. Тарту, 1982. Вып. 3. С. 102–104.

⁵⁸ Burbick J. Healing the Republic: The Language of Health and the Culture of Nationalism in Nineteenth-Century America. Cambridge: Cambridge U.P., 1994. P. 225; Lutz T. American Nervousness, 1903. An Anecdotal History. Ithaca: Cornell U.P., 1991. P. 7.

⁵⁹ Баженов Н.Н. Внеуниверситетская деятельность и значение С.С. Корсакова, как врача и учителя // Психиатрические беседы на литературные и общественные темы. М., 1903. С. 2.

⁶⁰ Лахтин М.Ю. Частная лечебница для душевнобольных воинов. Отчет с 19.05.1905 по 1.01. 1906. М., 1906.

⁶¹ Ступин С.С. К вопросу о народных санаториях для нервнобольных //ЖНПК. 1904. № 3. С. 363.

⁶² Прения по докладам С.С. Ступина и П.А. Останкова // ЖНПК. 1904. Т. 4. № 1/2. С. 269.

⁶³ Показателен в этом отношении перевод названия книги Я. Марци-новского (1905), которая в оригинале была озаглавлена «Nervositat und Weltanschauung» («Нервность и мировоззрение»), а в русском издании (1913) получила название «Борьба за здоровые нервы». Пожалуй, после революции эта фраза получила еще более широкое распространение, что отразилось в таких, напр., сборниках, как «Советская медицина в борьбе за здоровые нервы» (Ульяновск, 1926).

⁶⁴ Рот В.К Нейрастения и леность // Вопросы философии и психологии. 1896. Т. 35. № 5. С. 574; Дрознес М.Я. Важнейшие задачи современной практической психиатрии // Труды Второго съезда отечественных психиатров. Киев, 1907. С. 213; Мицкевич, цит. по: Ермаков И.Д. Десятый Пироговский съезд в Москве, 25.04 — 2.05.1907 // ЖНПК. 1907. № 2/3. С. 551–554; Тутышкин П.П. Об устройстве общественных (земских, городских) лечебниц-пансионатов для нервно- и душевнобольных, то есть учреждении двояко-смешанного типа // ЖНПК. 1902. № 1/2. С. 206–210.

⁶⁵ Рот В.К. Нейрастения и леность. С. 574; Manning R.T. The Crisis of the Order in Russia: Gentry and Government. Princeton: Princeton U.P., 1982. P. 106–137.

⁶⁶ Эдельштейн A.O. Психиатрические съезды и общества за полвека (К истории медицинской общественности, 1887–1936). М.: Медицина, 1948. С. 19; см. также Письмо П.Б. Ганнушкина к М.Ф. Беккер от 5.10.1902 // Музей Московской медицинской академии. Архив Психиатрической клиники. Фонд П.Б. Ганнушикна.

⁶⁷ Сикорский И.А. Успехи русского художественного творчества. С. 497.

⁶⁸ Сикорский И.А. Психологические основы воспитания. С. 619–622.

⁶⁹ См.: Brown J. V. Social influences on psychiatric theory and practice in late Imperial Russia // Health and Society in Revolutionary Russia / Ed. S.S. Gross, J.F. Hutchinson. Bloomington and Indianapolis, 1990. P. 27–44 (42); Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and the Search for Modernity in Fin-de-Si?cle Russia. Ithaca and London: Cornell U.P., 1992. P. 259–260.

⁷⁰ Баженов Н.Н. Психология и политика. М., 1906. С. 13–18.

⁷¹ Frieden N.M. Russian Physicians in an Era of Reform and Revolution, 1856–1905. Princeton: Princeton U.P., 1981. P. 319.

⁷² Яковенко В.И. Здоровые и болезненные проявления в психике современного русского общества // Журнал Общества русских врачей в память Н.И. Пирогова. 1907. № 13. С. 269–276.

⁷³ Сербский В.П. Русский союз психиатров и невропатологов и С.С. Корсаков // Труды Первого съезда Русского союза психиатров и невропатологов, Москва, 4—11.09.1911. М., 1914. С. 83.

⁷⁴ Гуревич М.О. Московская психиатрическая клиника в истории отечественной психиатрии // Пятьдесят лет Психиатрической клиники им. Корсакова. М., 1940. С. 7.

⁷⁵ Музей Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова. ОФ 523/132.

⁷⁶ Хроника // ЖНПК. 1902. Т. II. № 3. С. 848.

⁷⁷ Рыбаков Ф.Е. Об организации амбулатории для алкоголиков. Спб., 1904.

⁷⁸ Бернштейн А.Н. Экспериментально-психологическая методика диагностики душевных болезней. М., 1908; Он же. Экспериментально-психологическая схема для изучения нарушений интеллекта при душевной болезни. М., 1910.0 развитии нозологического подхода в работах Э. Крепелина см.: Berrios G.E., Hauser R. The early development of Kraepelin’s ideas on classification: a conceptual history // Psychological Medicine. 1988. Vol. 18. P. 813–821.

⁷⁹ Рыбаков Ф.Е. Атлас для экспериментально-психологического исследования личности с подробным описанием и объяснением таблиц. Составлен применительно к цели педагогического и врачебно-диагностическо-го исследования. М., 1910; Россолимо Г.И. Профили психологически недостаточных детей (опыт экспериментально-психологического исследования степеней одаренности) // Современная психиатрия. 1910. № 5. С. 377–412; Он же. Методика массового исследования по «психологическому профилю» и первоначальные данные // ЖНПК. 1925. № 1. С. 45–58.

О Россолимо см.: Хорошко В.В. Памяти профессора Г.И. Россолимо // Газета журнала «Клиническая медицина». 1928. № 22. С. 223–225.

⁸⁰ Корреспонденция из секции душевных и нервных болезней X Пироговского съезда, 26.04.1907 // Современная психиатрия. 1907. № 3. С. 138.

⁸¹ Рыбаков Ф.Е. Границы сумасшествия // Отчеты Московского общества невропатологов и психиатров за 1904 г. М., 1905. С. 5–6.

⁸² Письмо 3. Фрейда К.Г. Юнгу // The Freud/Jung Letters: The Correspondence between Sigmund Freud and C. G. Jung / Ed. W. McGuire. London: Hogarth Press and Routledge, 1974. P. 225–227.

⁸³ Асатиани M.M. Современное состояние вопроса теории и практики психоанализа по взглядам Jung’a // Психотерапия. 1910. № 3. С. 124.

⁸⁴ Так, литературный критик описывал, как в романе князя Д.П. Голицына (псевдоним Муравлин) «Баба», «простая, некрасивая, грязная деревенская баба всецело, до гипноза, завладевает всем существом князька-вырожденца. <…> Являясь своего рода психиатрическим “скорбным листом”, “Баба” имеет и общепсихологическое значение для характеристики всякого вообще безволия» (Венгеров С.А. Синтетический модернизм и богоискательство (начало XX века) // Русская литература XX века / Под ред. С.А. Венгерова. М., 1914–1916. С. 217).

  

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 141; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!