Вещество, из которого сделаны мысли

Олег Мороз От имени науки. О суевериях XX века      

Аннотация

 

Книга О. П. Мороза — это живой и занимательный рассказ писателя и журналиста о современных псевдонаучных теориях: о «чудесах» жизни «по ту сторону», «тарелках» с других планет, «супердетях», «думающих» растениях и т. п. Автор, высказывая свою точку зрения, рассматривает в основном социально-психологические причины усиления интереса к псевдонауке в наши дни.

Рассчитана на широкий круг читателей.

 

Олег Мороз

От имени науки. О суевериях XX века

 

Предисловие

 

Время от времени в зарубежной печати появляются сообщения о сенсационных научных открытиях, потрясающих воображение, заставляющих по-иному взглянуть на окружающий мир, на человека. Иногда — настолько по-иному, что сразу же возникает сомнение: полно, действительно ли сделано такое открытие, не выдумка ли это?

Время идет, все расставляется по своим местам. Об одних сенсациях забывают, другие перечеркиваются опровержениями, третьи упорствуют в своем нежелании исчезнуть из поля зрения, подкрепляются все новыми и новыми сообщениями о проведенных кем-то экспериментах, наблюдениях, проделанных расчетах и вычислениях. Такое состояние — между бытием и небытием — может продолжаться много лет.

Некоторые сомнительные сенсации перепечатывают наши газеты. Бывает, они рождают свои собственные, хотя, по общему признанию, наша печать в этом отношении несравненно более строга и сдержанна, нежели печать западная.

В этой книге речь пойдет о некоторых псевдосенсациях последних лет, главным образом о таких, которые имеют «мировоззренческий» оттенок, тем или иным образом затрагивают наше материалистическое представление об окружающем мире, покушаются на его основы.

Наверное, научный работник, пропагандист, лектор общества «Знание» по-другому написал бы об этих вещах. Я же профессиональный журналист, заведующий отделом науки «Литературной газеты». Видимо, будет естественным, если я просто расскажу о случаях из моей журналистской практики, когда мне приходилось сталкиваться с ложными сенсациями и как-то реагировать на них.

(Как увидит читатель, некоторые суждения автора носят заостренно-полемический характер. Но при этом не должно складываться впечатление, что по обсуждаемым проблемам не существует иных мнений. Они есть. Однако решающее слово по спорным вопросам должны сказать серьезные психологические, физиологические, биофизические исследования, которые ведутся в научных учреждениях страны.)

 

Сенсации, сенсации…

 

C наукой каждый человек сводит знакомство уже в детстве. Естественно, с самой элементарной, с самыми основами. Взять, например, химию. Учитель вам объясняет: чтобы обеспечить растения калием, надо вносить калийные удобрения. Из этих же уроков вы выносите и другие схожие сведения: когда человеческий организм испытывает дефицит какого-то химического элемента, следует прописать для приема препарат, который содержит этот элемент.

И вот десять, пятнадцать, двадцать лет вы живете с убеждением в справедливости этих школьных истин.

Но однажды в руки вам попадает статья из зарубежного журнала:

 

«Во Франции ежегодно вносят в обрабатываемые земли миллион тонн калия в виде химических удобрений и еще полмиллиона тонн в виде естественных удобрений. Однако количество калия, содержащегося в урожае, который снимают с этих земель, достигает почти трех миллионов тонн в год. В общем мы получаем дополнительно полтора миллиона тонн калия. Откуда же он берется, да еще в таком огромном количестве? Все дело в том, что калий получается из кальция».

 

Это — переворот в агрохимии. Все наши научные представления — в пух и прах. Утешает вас только то, что не вы один так долго были в плену заблуждений.

 

«Опытные садоводы, завидев лужайку, заросшую ромашкой, говорят: эта земля бедна кальцием. Они добавляют в нее немного кальция, и вроде бы так и надо. Но если бы они не сделали этого, кальциевый баланс в земле скоро восстановился бы. Почему? Потому, что ромашка необычайно богата кальцием и, погибая, отдает его земле. Но откуда же берется кальций, если ромашка растет на землях, где его мало или совсем нет? Да из кремния, который ромашка превращает в кальций. Многие земледельцы, переключившиеся на биологическую обработку почвы, очень довольны этим и совершенно отказались от химических удобрений».

 

Так же обстоит дело и в медицине:

 

«В некоторых случаях, когда в крови тяжелых послеоперационных больных намечается опасное снижение концентрации натрия, врачи вводят им большое количество хлористого натрия. Но состояние больных от этого не становится лучше. Наоборот, натриевая недостаточность усугубляется. А происходит это потому, что, чем больше натрия вводится в больной организм, тем активнее идет реакция превращения его в калий, что и влечет за собой смерть больного. Констатация подобных фактов открыла новые пути в медицине и в науке о питании».

 

Статья из итальянского журнала «Эуропео», откуда я привел цитаты, озаглавлена: «Человек, потрясший основы биологии». Однако профессор Луи Кервран, о котором там идет речь, потряс прежде всего основы физики. Как известно, превращение одного элемента в другой — это ядерная реакция: либо синтез легких ядер, либо распад тяжелых. И в том, и в другом случае, чтобы реакция произошла, требуются огромные затраты энергии, идущие на преодоление ядерных сил. Мощные ускорители, в которых ядра бомбардируются и разбиваются частицами высоких энергий, плазменные установки, создающие температуры в миллионы градусов, при которых идет реакция ядерного синтеза, — вот те средства, с помощью которых физик занимается «современной алхимией» (выражение Резерфорда).

Правда, у каждого элемента в самом деле есть склонность к самопроизвольному превращению. «… Легкие ядра имеют тенденцию к слиянию, а тяжелые — к делению, — пишет известный западногерманский физик Макс Борн, — следовательно, все вещество, за исключением элементов в середине периодической системы (железо), в принципе не стабильно. Но скорости реакций в земных условиях так безмерно малы, — добавляет он, — что ничего не случается».

Кервран думает иначе.

И все-таки он явно не желает связываться с физиками, так что в заголовке статьи вовсе не случайно говорится о потрясении основ именно биологии. Кервран заявляет, что его исследования касаются «живого» атома, ко-торым-де занимается биология, а не «физического», с которым имеет дело физика. Тут уж он потрясает основы всей науки вообще.

В некоторых американских штатах закон до сих пор запрещает преподавать дарвинизм. Обоснование все то же, что и лет пятьдесят назад, когда таких законов было несравненно больше: родство человека с низшими животными, с обезьянами, о котором говорится в эволюционной теории, унижает человеческое достоинство.

Но что сказали бы американские законники, если бы они узнали, что на итальянской земле — в Неаполе — родилась новая теория происхождения человека, согласно которой его предок и ближайший родственник не обезьяна, а медведь.

Впрочем, с родственником-медведем они, возможно, примирились бы скорее. Во всяком случае, автору теории — биологу и палеонтологу Луиджи Аммендоле (которого нам опять же представляет «Эуропео») — он явно более симпатичен, чем гориллы и орангутанги. Больше того, как раз это обстоятельство он считает одним из важных доказательств своей правоты:

 

«Почему самая любимая игрушка детей не обезьяна, а медвежонок? Почему человек обижается, когда его сравнивают с обезьяной, и добродушно ухмыляется, если кто-нибудь назовет его медведем? Почему слово «медведь» нередко входит составной частью в названия городов, фамилии, имена (город Берн, например, имя Бернард, фамилии Орси, Орсини, созвездия Большая и Малая Медведицы и т. д.), а слово «обезьяна» — никогда? Оказывается, ответ прост: да потому, что человек происходит не от обезьяны, а от медведя (а если говорить более научно, потому, что у человека и урсидов — общие предки)».

 

Некоторое время назад в «Литературной газете» была напечатана статья английского зоолога Десмонда Морриса, где был приведен список из десяти животных, наиболее любимых детьми (а дети, как известно, — полпреды человечества). Медведь в этом списке стоит на шестом месте. Среди тех, кто впереди него, — лошадь, гималайский енот… Если следовать Аммендоле, происхождение человека можно вывести и от них.

Все же самое популярное животное — шимпанзе…

Все эти животные, считает Моррис, нравятся нам потому, что внешностью, повадками похожи на людей. И наоборот, из-за своей непохожести на них менее любимы птицы, змеи, рыбы…

Вот что говорит по. поводу рассуждений Аммендолы известный советский антрополог Яков Яковлевич Рогинский:

— Почему в названиях городов Европы, в фамилиях и именах европейцев нет обезьян, но часто присутствуют медведи? Да потому, что в Европе медведи есть, а обезьян нет. Что же касается других стран, то там дело пошло гораздо дальше названий городов и фамилий. В Древнем Египте плащеносный павиан гамадрил был священным животным, олицетворял бога Тота. В Индии был культ обезьяньего бога Ханумана, и глубокий религиозный интерес к обезьянам в этой стране общеизвестен. Барельефы, изображающие сотни обезьян, вооруженных палками, во главе с Хануманом, побеждающим злых демонов, украшают стены гигантского храма в Ангкоре в Кампучии.

Есть у Аммендолы и другие аргументы в подтверждение нашего родства с медведем:

 

«Отношение человека к собственности очень напоминает плотоядных животных. Обезьяна никогда не делает запасов: наевшись, она забрасывает остатки пищи и перестает их замечать. Человек же всегда старается накопить богатства больше, чем ему необходимо, а то, что он имеет, старается спрятать подальше, защитить от возможного посягательства со стороны других людей… Обезьяны, как и птицы, наделены чувством мелодии, они умеют различать тональность звука. Человек же, как и медведь, наделен чувством ритма, необходимым охотникам, нападающим из засады, — не очень ловким и быстрым, но отличающимся более высоким психическим развитием».

 

Тут уж комментарии и вовсе не требуются. Конечно, с происхождением человека дело обстоит сложнее, чем с химическими элементами: только прямой эксперимент способен окончательно подтвердить или опровергнуть теорию, но экспериментально воспроизвести эволюцию человека невозможно. Все же неисчислимое множество фактов из разных областей науки говорит о родственной близости человека и высших приматов. Например, уже в начале века ученым были известны многие десятки особенностей строения, общих для человека и современных человекообразных обезьян.

Ясно, что аргументы Аммендолы ничего не меняют в соотношении «за» и «против».

Неверно было бы считать, что невежественные, но с барабанным боем преподнесенные «учения» не находят сочувственного отклика и у нас. О той же «биологической трансмутации» наш журнал «Почвоведение» высказывался так:

«В качестве одного из возможных объяснений наблюдаемых в почве явлений может быть использована гипотеза Луи Керврана о ядерных превращениях химических элементов, идущих при малых энергиях при обязательном участии живых организмов… Кервран допускает, что живые организмы отличаются от мертвой природы тем, что в них действуют наряду с электромагнитными особые «биотические волны», скорость которых превышает скорость света, что и является условием осуществления внутриядерных реакций».

(«Всякая гипотеза имеет право на существование, — писал по поводу процитированной статьи академик В. И. Гольданской, — если мы имеем возможность оценить ее с фактами и цифрами в руках. Но в том, что мы читаем о «биологической трансмутации» и о «биотических волнах» быстрее света, нет никакой зацепки для серьезного разговора. Сторонники «биологической трансмутации» не располагают ничем, кроме слепой веры, и выдают желаемое за действительное».)

Наивно было бы также думать, что разные сногсшибательные теории возникают лишь где-то далеко — во Франции или в Италии. Встречаются они и у нас.

Некий профессор, доктор наук долгие годы доказывает, что человеческое тело по своей структуре подобно каучуку. Как-то он написал в одном из научно-популярных журналов:

 

«Структуры студня кремниевой кислоты или застудневшего сока натурального каучука в принципе не отличаются от структуры растительной (и животной) ткани. Разница состоит в том, что первую и вторую структуры химики получают искусственно и рассматривают как вещества, в которых, как одна огромная молекула, растет непрерывный… каркас, а последнюю структуру биологи изучают как… формацию, состоящую из массы отдельных… клеток…»

 

Вот так. Значит, дело не в том, что мышца ноги или руки отличается от куска каучука своим клеточным строением — чем вообще живое отличается от неживого, — а в том, что мышцу «изучают» биологи (выдумавшие живую клетку), а каучук «рассматривают» химики.

Но ведь в таком случае, скажете вы, можно, хорошенько взболтав в пробирке какие-нибудь вещества, получить путем химической реакции живые организмы. И, представьте себе, получают.

Мне довелось познакомиться с описанием опытов автора статьи: живые организмы — бактерии — возникали в керосине, нефти и даже в стерильной плазме крови.

Увы, в наше время большинство биологов считают, что, если перед опытом как следует мыть лабораторную посуду, вообще по-настоящему обеспечивать стерильность, ничего такого не произойдет…

Статья, отрицающая живую клетку, была соответствующим образом оценена в том же номере нашего журнала. Напротив, в «Эуропео» теории Керврана и Аммендолы представлены как крупнейшие научные достижения. Редакция не собирается от них отказываться.

Я позвонил в Милан редактору «Эуропео» Джулиано Ферриери (он же — автор сенсационных интервью). На мой вопрос, уверен ли он, что эти теории представляют интерес для настоящей науки, Ферриери ответил: «Безусловно».

Логика его рассуждений такова: мы в редакции, конечно, не специалисты, но Керврана и Аммендолу поддерживают крупнейшие ученые, ученые с мировым именем. У них много научных трудов, которые пользуются большим успехом.

«Эуропео», в частности, ссылается на авторитет лауреатов Нобелевской премии Луи де Бройля, Альберта Сент-Дьерди, Мэлвила Келвина, Лайнуса Полинга. Напрасно было бы, однако, искать в их публичных выступлениях какого-либо упоминания авторов «безумных» теорий.

На всякий случай я позвонил в Париж тогдашнему президенту Французской академии Пьеру Тарди. Он несколько раз переспросил имя Керврана, после чего ответил, что оно ему ни о чем не говорит.

Попросили мы также писателя Генриха Боровика, работавшего в ту пору в Соединенных Штатах (он нередко печатался тогда и в «Литературной газете»), проверить, действительно ли Кервран — член Национальной академии наук США (так он представляется в своих книгах). Выяснилось: никакого Керврана в списках академии не значится.

Нет этого имени ни в справочнике «Кто есть кто во Франции», ни в таком же американском справочнике, а они, как известно, включают все мало-мальски значительные имена…

А научных трудов у Керврана и Аммендо-лы действительно немало. В каталоге Ленинской библиотеки я насчитал, например, восемь библиографических карточек с именем Керврана. Из этих восьми книг пять посвящено тем самым «биологическим трансмутациям». Еще об одной книге на ту же тему, которой в каталоге не значится, сообщил мне Ферриери. Сам Кервран в письме, присланном нам в редакцию, уверяет даже, что одна или две из его книг переведены на русский язык. Никаких сведений об этих переводах мне, однако, разыскать не удалось.

Передо мной также книги Луиджи Аммендолы, присланные автором. На одной из них — «Человек — медведь или обезьяна?» — на передней стороне яркой суперобложки черным по белому оттиснуто, что автор — член Итальянской академии наук и «кандидат на Нобелевскую премию». В библиографическом указателе другой книги Аммендолы — «Очерки о происхождении человека» — двести семь названий его научных трудов на девяти страницах.

На Западе индустрия псевдосенсаций всегда была доходным бизнесом. Сегодня она спекулирует на том огромном интересе, который у миллионов людей вызывает наука.

По части внешнего эффекта псевдонаука обладает преимуществами перед наукой подлинной: она обязательно что-нибудь «опровергает», и эти ее «опровержения» понятней человеку непосвященному, чем настоящая «драма идей». Ясно ведь, что спор «клетка есть — клетки нет» или «элементы превращаются — нет, не превращаются» более доступен каждому, нежели, например, страсти, которые в свое время кипели среди физиков вокруг знаменитого принципа неопределенности…

Кроме того, создается впечатление, что всякий в любую минуту может сделать великое открытие, встать выше Ньютона, Максвелла, Эйнштейна… Для этого не обязательно учиться, постигать азы, знать до тонкостей работы предшественников и современников. Достаточно «глубоко задуматься».

О том, что такое представление распространено довольно широко, говорит почта, получаемая редакциями газет, научно-популярных журналов, научными учреждениями. Каких только великих открытий и изобретений там нет! И какие только действительно великие открытия не перечеркиваются недрогнувшей рукой! Сколько раз объявлялись ложными закон всемирного тяготения, второй закон термодинамики, теория относительности… А на их место, на освободившийся пьедестал, взгромождалось что-то непотребное.

Впрочем, газеты и журналы нередко сами способствуют появлению на свет этого непотребного. И прямым, и косвенным образом. Прямо — когда пропагандируют очередную ложную сенсацию. Косвенно, окольно — создавая представление о зыбкости и ненадежности научного знания, его податливости перед напором доморощенных гениев.

 

Купите бессмертие!

 

В 1961 году была опубликована киноповесть Леонида Леонова «Бегство мистера Мак-Кинли». Герой повести, стремясь избежать ужасов надвигающейся ядерной войны, мечтает добыть пропуск в «сальваторий» — камеру, заполняемую особым газом, в которой можно проспать, не старея, несколько веков или даже тысячелетий, а после проснуться и продолжать нормальную жизнь. Такой сервис уже предоставляется гражданам государства, в котором живет мистер Мак-Кинли.

В ту пору никто не думал, что о «сальваториях» в ближайшем будущем кто-то может заговорить не как о фантастике, а как о чем-то реальном. Прошло, однако, всего шесть лет, и мир услышал сенсационную новость: 73-летний профессор психологии из Лос-Анджелеса Джеймс Бедфорд по его собственному желанию был заморожен особым способом, получив обещание, что его разморозят и возвратят к жизни когда-нибудь в будущем.

В отличие от Мак-Кинли, Бедфорд спасался не от войны. Он был неизлечимо болен раком и завещал «разбудить» его, когда медицина научится наконец бороться с этой болезнью.

В повести Леонида Леонова так описывается процедура усыпления клиента «сальватория»:

«Клиента раздевают, ловкие, стерильно белые, невозмутимые девицы моют его струями мыльной воды, он попеременно скрывается в облаке пены и пара, его массируют с помощью многорукой электромашины с одновременной подводкой профилактических токов через провода, подключенные к различным точкам тела…

Голос представителя фирмы. Обратите внимание, с какой тщательностью удаляются из организма не только телесные, но и духовные шлаки. Прежде всего — устранение из памяти всех поводов для психического, наиболее зловещего в наши дни, склероза. Лаборатории фирмы «BS» курируются лучшими психиатрами и невропатологами мира… По десятизначной шкале счастья, составленной Люзье и профессором Виджиарачава из Бомбея, наши клиенты достигают девяти с половиной баллов…

Тем временем электрический подъемник без прикосновений рук бережно перекладывает одетого теперь в розовый хитон клиента на предварительную тележку, которая покрывается тканью небесно-голубого цвета. Все это подвергается дополнительной обработке на подготовительном контейнере, в том числе особым бактерицидным облучением… Клиента с номером 215, серия ПР… вдвигают в продолговатое, таинственно освещенное помещение, которое затем герметически завинчивается подобием огромной круглой пробки. Со вкусным сипением откачивается воздух, уступающий место газу, который, как нам видно в смотровую щель, вызывает блаженную улыбку у засыпающего клиента.

Голос представителя фирмы. При этом клиент видит сон, заказанный им по особому меню…

Пока клиента водворяют на отведенное ему место в подземной скале, играет приятно запоминающаяся, шелковистая музыка…»

В случае с Бедфордом все было проще и прозаичней. Ни музыки, ни снов, ни счастья… Ни райских девушек — «царственных монахинь», «опечаленных богинь», как аттестует их Леонов. Профессор был заморожен «незадолго до клинической смерти», как писали газеты. При замораживании делалось искусственное дыхание и массаж сердца — чтобы продлить жизнь клеток головного мозга. Трое экспериментаторов извлекли из тела всю жидкость и заменили ее охлаждающим раствором. Затем тело поместили в стальную капсулу с температурой минус девяносто один градус по Цельсию…

Вот и все. Проснется ли профессор, когда наступит срок? Изобретатели ледяной капсулы и всего способа замораживания уверяли: да, проснется. Однако серьезные ученые назвали эксперимент абсурдным.

Как только пришло сообщение из Лос-Анджелеса, мы позвонили известному биологу, занимающемуся проблемами анабиоза, Н. Н. Тимофееву, спросили его мнение на этот счет.

— Мнение? Какое тут может быть мнение? Поступок Бедфорда — обыкновенное самоубийство.

— Почему вы так считаете?

Н. Н. Тимофеев объяснил почему. В сообщениях об эксперименте говорится, что из тела профессора Бедфорда удалили всю жидкость. Непонятно, однако, что имеется в виду. По-видимому удалили кровь. Тканевые жидкости удалить не могли, иначе произошло бы высушивание организма и смерть. Далее, при замерзании вода, как известно, расширяется. Ледяные кристаллы разрушают внутриклеточные структуры и оболочку самой клетки. Чтобы избежать этого, прибегают к мгновенному глубокому охлаждению. Если быстро понизить температуру до минус ста тридцати градусов, вода, минуя кристаллическое, ледяное состояние, превратится в стеклообразную массу. При этом клетки не будут повреждены. Такую возможность можно себе представить теоретически. Однако на практике в мгновение ока равномерно заморозить человеческий организм до столь низкой температуры невозможно. Точно так же немыслимо представить и обратный процесс — разморозку — без разрушения тканей…

Трезвые голоса не могли, конечно, остановить жаждущих обрести бессмертие при помощи ледяной капсулы. Тем более они не могли остановить тех, кто увидел в этом деле доходное предприятие. И опять Леонид Леонов оказался недалек от истины. В его повести замораживанием людей занимается фирма Боулдер и K°. Она преуспевает, наживает миллионы, создает свои филиалы по всему миру. А его глава, престарелый Сэм Боулдер, как и полагается полубогу-получеловеку, предстает в рекламных роликах как скромный любитель тюльпанов. На деле заморозку людей взяли на себя «крионические общества». Первое возникло в США в 1964 году. К середине 70-х заморозке уже подвергались десятки людей. Разумеется, все это были люди состоятельные: «бессмертие» стоит недешево. Желание заморозиться после смерти выразили греческий миллионер Онассис и его супруга Жаклин Кеннеди. При этом газеты сообщали, что одна лишь страховка стоила им двадцать четыре миллиона восемьсот тысяч лир в месяц.

В 1984 году произошел случай, который вроде бы дал основания считать заморозку не просто финансовой аферой, но чем-то имеющим под собой реальные основания. На озере Мичиган в США утонул четырехлетний мальчик, провалился под лед. Обстоятельства сложились так, что его удалось вытащить довольно быстро, но мальчик был мертв. И снова обстоятельства благоприятствовали спасению: врачи, которые этим занимались, действовали по всем правилам современной науки. Подсоединили мальчика к аппарату «искусственные легкие», стали воздействовать на сердце электрошоком. И произошло чудо: после полуторачасовой остановки сердце забилось.

Врачам было ясно, что оживить мальчика удалось благодаря тому, что он долго — около двадцати минут — находился в ледяной воде, его организм как бы законсервировался. Было решено продлить действие холода. Мальчика положили на специальный охлаждаемый матрац и лишь постепенно повышали температуру. Только на девятый день его перевели в обычную палату.

Мальчик стал возвращаться к нормальной жизни, реагировал на голос отца и матери. Но удалось ли восстановить деятельность его мозга, об этом в печати ничего не сообщалось. Тем не менее случай с мальчиком дал повод для разговоров о том, что заморозка людей — дело вовсе не утопическое.

«Если сегодня ребенок ожил после полутора часов клинической смерти, — писал французский журнал «Пари-матч», — то завтра люди смогут умирать по своему желанию и просыпаться через тридцать или сто лет…»

Есть, однако, разница между охлаждением до плюс 27° (температура мальчика в воде) и заморозкой до минус 91°. В первом случае организму не приходится преодолевать тот «ледяной барьер», который стоит на пути глубокой заморозки. Но малое охлаждение и дает малый эффект: не месяцы и годы, а всего лишь минуты и часы.

…К моменту, когда произошел случай на озере Мичиган, минуло семнадцать лет со дня заморозки профессора Бедфорда. Представилось: семнадцать лет профессор лежит под стеклянным колпаком, тщетно ожидая воскрешения.

Может быть, все-таки не тщетно? Не изменилось ли мнение человека, который семнадцать лет назад комментировал этот случай? Часто бывает, что прогресс науки заставляет по-иному взглянуть на какие-то вещи. Однако отношение Н. Н. Тимофеева к заморозке за минувшие годы сделалось еще более отрицательным:

— Хотел бы решительно отмежеваться от досужих вымыслов и сенсационных заявлений, периодически появляющихся на страницах западной печати: дескать, можно заморозить человека, с тем чтобы со временем оживить его, и это позволит ныне неизлечимо больным людям надеяться на грядущее всесилие медицины, а всему человечеству — чуть ли не на бессмертие… Подобные фантазии, мало сказать, лишены научной основы. По ряду причин они должны квалифицироваться как безответственные. Специальные клиники для желающих заморозиться до лучших времен, создаваемые в США с конца 60-х годов, — это не что иное, как кладбище заживо погребенных людей. Такие «похоронные фирмы», взимая немалые деньги, прельщают клиентов тем, что через несколько десятилетий или столетий, благодаря успехам науки, болезни, от которых мы сегодня умираем, будут поддаваться излечению. Но ведь вопрос совсем не в этом. Будто не достоверный факт, что сейчас замораживание любого животного — включая рыб и амфибий — необратимо разрушает его организм… Так что все это лишь спекулятивные прожекты.

 

Жизнь… «по ту сторону»

 

Мне, как, вероятно, и вам, не раз приходилось читать описания операций, исполненные драматизма. И я нисколько не сомневаюсь, что были среди этих операций такие, где драматизм больше нагнетался воображением пишущего, который тут следовал определенной традиции. На самом же деле риск для больного был невелик, а положительный результат операции угадывался заранее.

Накануне того дня, о котором здесь пойдет речь, я услышал от хирурга откровенное признание: «Побаиваюсь я… Парень сохранный, а работа предстоит тяжелая».

«Сохранный» — значит, в общем-то здоровый, одна только и есть болезнь — эта, да и она сейчас никак себя не обнаруживает.

Иван Кулик, шофер с Украины, в самом деле на вид крепкий парень. Но три года назад он впервые упал на улице, потерял сознание. Так и попал сюда, в Институт неврологии. На операцию не согласился. Думал — пустяки. Выписался, уехал к себе.

Болезнь все-таки загнала его в угол: снова он упал — на этот раз два месяца лежал без сознания. Наконец понял: когда-нибудь, в роковую минуту, он упадет и больше не поднимется.

Страх смерти, по-человечески понятный, хотя нередко со стыдом замалчиваемый, привел его назад, в светлую тихую палату, где бесшумно снуют милые стройные сестры в белых шапочках, халатах, брюках, поближе к притягательному центру всех надежд (хотя вместе с тем и страхов) — операционной, оборудованной всем (ну пусть почти всем) совершенным, что только есть в мире, наглухо экранированной металлом от любых помех (здесь ведь столько точной электронной аппаратуры!).

Все-таки удивительное это слово — «сохранный», которое добавляет тяжести предстоящей операции, и без того тяжелой. За «сохранного» как будто и ответственность больше. А тяжела операция тем, что аневризма — клубок больных сосудов, — подлежащая удалению, запрятана в глубине мозга. Не просто до нее добраться. А если и доберешься — не просто извлечь. Врач, показывавший нам рентгеновский снимок сосудов мозга на стене в операционной, так и сказал: «Сегодня, скорее всего, мы лишь «отключим» эти артерии». И добавил: «Если повезет».

Удалить или по крайней мере перекрыть больные артерии, не дать случиться новому, быть может последнему, кровоизлиянию в мозг (те два первых падения — результат таких кровоизлияний) — это цель операции.

В операционной — как на дипломатической церемонии: каждый передвигается в своем ряду, согласно протоколу, писаному или неписаному. Слишком выпячиваться или, напротив, удаляться от центра событий не рекомендуется. В первом ряду действуют хирург и его ассистенты. Во втором — медицинские сестры, участвующие в операции. В третьем — анестезиологи, реаниматологи… На самой периферии — инженеры, обслуживающие аппаратуру, среди которой главенствует полиграф, со скрупулезной точностью регистрирующий все жизненно важные функции оперируемого. Нам с коллегой-фотокорреспондентом нелегко было найти свое место, хотя мы и понимали, что оно где-то позади. Смущало и то, что хирург время от времени вспоминал о своем долге гостеприимного хозяина, поворачивал к нам голову, увенчанную лампой, и спрашивал: «Вам видно?» Или: «Вам понятно, что мы делаем?»

«Понятно, понятно», — торопливо кивали мы, проклиная приведшее нас сюда профессиональное любопытство, которое, как нам казалось, может дорого стоить человеку, распластанному на операционном столе. Впрочем, скоро наступил момент, когда все позабыли о нашем существовании. Во время трепанации оказалась задетой «синусная» вена.

Это бывает редко. Но редки и трепанации такого типа, как сегодняшняя: обычно «окно» делается где-нибудь сбоку, а сейчас, по необходимости, как раз посередине головы. Тут и проходят основные отводящие кровь от мозга сосуды.

По каким-то едва уловимым движениям я почувствовал, как накаляется атмосфера. Кто-то быстро вышел, кто-то вошел. Потом все застыли, вытянувшись, глядя на хирурга. Опасность заключалась в том, что врачи не имели доступа к пораженному сосуду и, стало быть, не могли залатать его.

Все звуки как будто исчезли. Внимание, загипнотизированное непривычным видом крови, вырывало лишь фрагменты, куски происходящего: врачи коротко что-то говорят друг другу, указывая при этом на то место, которое держит «черепной лоскут»; хирург откладывает проволочную пилку и принимается за дело более решительно; анестезиолог готовится форсировать переливание крови.

Наконец мозг обнажился. Марлевые тампоны устремились к тому месту, откуда хлестала кровь.

— Нет! — твердо сказал хирург. — Я должен посмотреть.

Тампоны раздвинулись.

— Слава! Быстро! Мышцу из ноги!…

Появился высокий молодой парень. Сделал необходимые приготовления и застыл как бы в молитвенной позе, сложив перед собой руки в резиновых перчатках — обычное положение перед операцией. Мышца нужна, чтобы остановить кровотечение. Старый, испытанный способ: кровь быстро свертывается при соприкосновении с ней.

Я все еще был как будто под гипнозом. С удивлением я заметил, как хирург, попросив сестру разрезать какую-то губку пополам и получив ее, показывает, как надо разрезать. Удивительно мне было то, что он требует это сделать именно так, как ему нужно, не иначе (это в тот-то момент, когда, кажется, исключена сама возможность на чем-то сосредоточиться).

Эти деловые распоряжения подействовали лучше, чем прямые призывы к спокойствию.

Прошло несколько минут. Слава еще стоял в выжидательной позе, по молодости лет, видимо, считая излишним задавать вопросы, ускоряющие ход событий. Но хирург, казалось, забыл о нем. Анестезиолог, второй человек в операционной, взял на себя инициативу и спросил громко:

— Вам нужна мышца или нет?

— Нет, уже не нужна, — ответил хирург. Все поняли, что кровь остановлена…. Итак, мозг обнажен. Операция, по сути дела, лишь начинается. Хирург, только что делавший тяжелую физическую работу слесаря, превращается вдруг в ювелира. Каково-то его рукам привыкать к такой перемене…

Над всеми звуками в операционной главенствуют два — тяжелое дыхание больного, вбирающего в свою грудь кислород, и мерные удары его сердца, усиленные кардиографом.

Эти два несомненных свидетельства присутствия человека не позволяют забыть о нем и смотреть на мозг просто как на препарируемый орган. А многое располагает и к этому…

В руках у хирурга нет ничего такого, что напоминало бы нож: в правой он держит пинцет, в левой — ложку, то есть узкую тонкую полоску хромированного металла. Он не делает никаких движений, которые можно было бы счесть «поступательными», осторожно раздвигает волокна и сосуды. Вот, кажется, сейчас раздвинет и тогда уж пойдет в глубину. Однако действия хирурга остаются прежними.

И все-таки продвижение вперед несомненно. Время от времени хирург говорит: «Ток!» — и недремлющая сестра проворно дотрагивается до его пинцета электрическим контактом: препятствия, которые нельзя отодвинуть, хирург пережигает.

Путь к очагу болезни лежит через левое полушарие. Больной предупрежден, что в результате операции может оказаться поврежденной речь: тут, поблизости, находится ее центр. Но выбора нет: аневризма — это мина, которая может взорваться каждую секунду. Особенно обидно, если взрыв произойдет сейчас, во время операции, на подходе, когда уже столько затрачено сил… Случись такое, возникнет та же ситуация, что и при повреждении «синусной» вены: очаг кровотечения близок, но недоступен. И поэтому хирург торопится. Торопится не спеша: другого способа поторопиться у него нет.

Напряжение необычайно велико, так что изредка приходится делать небольшие перерывы. Кто-то подходит к хирургу сзади, поправляет марлевую повязку, которая закрывает его лицо.

Чем глубже в мозг опускается пинцет хирурга, тем кажется невозможнее что-то в нем различить, не говоря уже — сделать. И все-таки на этом маленьком, неудобном плацдарме разыгрались основные события.

Нельзя подобраться непосредственно к аневризме, дотронуться до нее инструментом. И без того она готова в любой момент прорваться. Ничто не спасет человека, если такое случится. Об этом и сказано: тяжелая, опасная операция.

Когда разряжают мину, главное — добраться до взрывателя и вывинтить его. Здесь главное — перекрыть основную артерию, питающую аневризму. Но сначала надо найти ее. Идет поиск. В поле зрения вместо одной артерии неожиданно показываются две. Какая-то из них — здоровая. Если бы знать какая. Но медлить нельзя. Медлить — значит увеличивать меру риска. Перекрываются обе артерии: здоровая — временно, больная — навсегда.

Аневризма обескровлена, но обескровлен и большой участок мозга, который питала здоровая артерия. Такое не может продолжаться долго, это грозит гибелью мозговым клеткам. Осторожно раздвигая ткани, хирург прослеживает путь того и другого сосуда. Теперь картина ясна. Снят ненужный зажим — кровообращение восстановлено.

Взрыв все-таки произошел. Вдруг — словно удар грома:

— Внимание! Остановка сердца!

Не поверилось. Какая остановка? Где? Про кого это?

— Дефибриллятор! Быстро!

От этих слов-команд закладывает уши, в голове — гул. Или это гул в операционной?

Кто-то что-то принес. На обнаженную грудь больного накладываются металлические пластины.

— Всем отойти!

Тело больного дергается.

— Пошло! Идет…

— Смотри, Саша! Смотри!

— Идет.

Немая сцена. Все смотрят на экран осциллографа, но будто не видят. Говорит один — тот, кому положено говорить…

… Сколько времени прошло? Не знаю. Мало-помалу проходит оцепенение. Радостная мысль: «Хорошо, что от меня тут ничего не зависит. Зависит от чих — мужественных, энергичных». Наконец обретаю прежнюю способность видеть и наблюдать.

… Сердце работает («идет»). Теперь снова можно заняться мозгом: сначала «отсечь», перекрыть остальные сосуды, подходящие к аневризме, а потом удалить их. Пятнадцать серебряных клипс наложил хирург в этой операции. (Когда успел он это сделать, я опять же не видел. Об этом мне сказали после) Пятнадцать больших сосудов было выключено из кровообращения.

Расслабление наступает неожиданно, заставая всех врасплох. Мозг раскрыт, но опасности уже нет. Вместе с расслаблением мгновенно приходит усталость. И это тоже опасно. Надо силой собрать все свое внимание, чтобы не допустить ошибки — теперь она была бы воистину непростительна.

Проделан обратный путь — из глубины на поверхность. Хирург зашивает оболочку мозга. Операция для него закончена. Остальное сделают ассистенты.

Дней через десять я навестил Кулика. Его уже перевели из реанимации в обычную палату. Он посматривал на весеннее окно, заговаривал о выписке, о том, как поедет к себе на Черниговщину…

Выписывать, однако, его не торопились. Операция не из легких. И потом эта неожиданная остановка сердца… Понаблюдать надо. Пообследовать.

Остановка сердца — это клиническая смерть. Человек с того света вернулся. Я спросил Кулика, чувствовал ли он, видел ли что-нибудь в своем операционном забытьи? Может быть, какие-нибудь картины особенные, какие никогда ему не встречались ни во сне, ни наяву?

— Та ничого нэ бачив, — простодушно ответил Иван. — Як заснув, так и очнувся. Наче одна хвылына…

— А не казалось тебе, — подсказывал я ему, — словно ты видишь себя как бы со стороны?

— Та ни… — слабо тряс головой Иван. — Ничого нэ бачив. Як куда провалився…

… Американский психиатр Р. Моуди опросил полтораста человек таких, как Иван Кулик, — побывавших в объятиях смерти, но вернувшихся к жизни. Моуди уверяет, что рассказы эти удивительно схожи. В своей книге «Жизнь после жизни» он пишет:

«Умирая, человек слышит в момент крайнего физического изнеможения, как врач констатирует его смерть. До него доносится неприятный шум — громкий звон или гул. Одновременно он чувствует, что стремительно несется по длинному темному тоннелю, и вдруг ощущает себя вне собственного тела, которое он даже может видеть со стороны».

«Через некоторое время он начинает привыкать к своему странному состоянию. Он обнаруживает, что тело у него все же есть, но совершенно иной природы и с совершенно иными способностями, чем покинутое им. Вскоре события принимают новый оборот. Его встречают какие-то доброжелательные создания. Среди них он непостижимым образом узнает умерших родственников и друзей. Затем перед ним возникает существо из света — добрый любящий дух, которого он никогда раньше не видел. Это существо без помощи слов просит человека оценить свою жизнь, моментально воспроизводя перед ним главные ее события».

«Неожиданно человек замечает, что приближается к чему-то вроде стены или линии, и осознает, что это граница между земной и загробной жизнью. Однако перейти эту границу ему не удается. Он чувствует, что должен вернуться назад, что время его смерти еще не пришло».

— Видел ты какой-нибудь тоннель, какую-то стену? Может, родственников? — допытываюсь я у Кулика.

Ответ отрицательный.

— Як заснув, так и очнувся.

Вспоминаю, как известный наш медик Владимир Александрович Неговский рассказывал про одного солдата, перенесшего клиническую смерть после тяжелого ранения и усилиями врачей возвращенного к жизни (в 1943-м было дело).

— Так что, товарищи, смерть свою я, можно сказать, проспал, — отвечал солдат на расспросы о его ощущениях.

Реаниматолог Неговский много раз — наверное, не меньше, чем психиатр Моуди, — беседовал с «воскрешенными» и считает рассказ солдата характерным, хотя и не единственным, какие доводилось ему слышать.

— Сам момент остановки сердца, — говорит Неговский, — уже не воспринимается больным. Его воспоминания относятся к гораздо более раннему моменту и обыкновенно очень смутны. Упоминают о ярких вспышках света, о мелькающих перед глазами искрах. Иногда в рассказах фигурируют «гул», «неразборчивый, невнятный шум». Зрительные галлюцинации возникают крайне редко. В общем, могу с полной ответственностью утверждать: сколько-нибудь связные рассказы о предсмертных минутах — редкость.

— Что же, Моуди все выдумывает?

— Ну почему обязательно «выдумывает»? Вероятнее всего, он просто-напросто отбрасывает те сообщения, которые противоречат его концепции «жизни после жизни», а точнее, после смерти.

Сам Моуди не считает собранные им рассказы доказательством существования загробной жизни. Однако другие западные исследователи, занимающиеся теми же самыми материями, склоняются к этому, по крайней мере, считают этот вопрос «открытым».

Сотрудники Американского общества парапсихологов К. Осис и Э. Харалдсон решили выяснить, в какой мере видения умирающих зависят от их принадлежности к той или иной национальной культуре. Для этого они опросили американских и индийских медиков, которые находились у постели тяжело больных соотечественников, слушали их рассказы. Выяснилось, что никому из американцев не являлись в их предсмертных видениях индийские божества и, наоборот, никому из индийцев — Иисус Христос. «Неожиданное» открытие, не правда ли?

Равным образом можно предположить, что все эти картины отъединения души от тела, путешествия к райским вратам видятся — во сне ли, в бреду ли, просто в фантазии — только людям верующим. И подсказаны они, конечно, их верой, а вовсе не какими-то реальными событиями, происходящими на грани жизни и смерти.

Несерьезно обсуждать реальность этих событий, но физиологи обсуждают, насколько типичны для умирающих людей галлюцинации с раздвоением, с тоннелями, стенами, светоподобными существами. В. А. Неговский не устает повторять, что это противоречит физиологии умирания. Оно начинается обычно с угасания «командных» органов, прежде всего коры головного мозга. Как правило, еще до наступления клинической смерти падает электрическая активность коры. Больной в этот момент выглядит совершенно безжизненным, в памяти его зияет провал.

— Утверждать, будто в этот период можно что-то запомнить, — говорит В. А. Неговский, — абсурдно. Это равносильно уверению, что можно играть в футбол с парализованными ногами.

И все же в эти тяжкие часы и минуты — за какое-то время до критического момента и через какой-то срок по прошествии его — человека, конечно, могут посещать галлюцинации, видения. Странно было бы это отрицать. Его мозг болен, ему не хватает кислорода. Кислородное голодание, длящееся более пяти — семи минут, вызывает гибель коры. Это уж не клиническая смерть — окончательная, бесповоротная гибель. После этого срока человека бесполезно оживлять. Если даже удастся это сделать — разум его уже не восстановится.

В. А. Неговский:

— Хотелось бы полюбопытствовать у сторонников «жизни после смерти» — куда в этом случае девается «бессмертная душа»?

Но и кратковременная нехватка кислорода не всегда проходит бесследно. Человека приходится приводить в сознание подчас не один день. Части его организма возвращаются к жизни не все разом, а последовательно. Сначала начинает биться сердце, потом восстанавливается дыхание, начинают действовать низшие отделы мозга, и лишь потом обнаруживает признаки жизни кора. Пока же она безжизненна, в организме царит безвластие. Подкорковые части мозга, в том числе центры эмоций, ощущений, лишены контроля. Это и есть почва для галлюцинаций и видений.

Еще один американский психиатр, Элизабет Кюблер-Росс, «крупный авторитет в вопросах изучения смерти», как аттестует ее западная печать, опросила уж не десятки и не сотни, а тысячи больных и пришла к твердому убеждению, что смерть тела не означает конец бытия. По образцу настоящей науки тут нагнетается статистика: дескать, чем больше число опрошенных, тем весомее аргументы. Можно, однако, опросить и десятки тысяч, и сотни — доводы в пользу загробной жизни от этого убедительнее не станут. Ибо в чем же может убедить бред тяжелобольного человека!

Как понять, что сюжеты болезненных видений у многих людей одинаковы? Вовсе не обязательно одинаковы сами видения — могут быть одинаковы рассказы. Советский психолог Михаил Нилин (сын известного писателя Павла Нилина) считает, что все дело в том, какие мотивы сильнее — те, что заставляют говорить правду, или те, что склоняют к выдумкам.

— В случаях, с которыми имели дело американские исследователи, — говорит М. Нилин, — налицо мотивы второго рода. Люди хотят, чтобы их считали добродетельными. А что лучше «канонических» видений докажет всем строгость, богоугодность и чистоту их жизни? Еще одна группа мотивов — тщеславие, желание не отстать от других. Мотивов много, и мотивы эти из числа сильнейших. Кому принадлежат сообщения, приводимые американскими учеными? По преимуществу людям пожилым, одиноким и больным, которым льстит внимание ученого, для которых беседа с ним, быть может, единственный шанс ощутить, что их опыт, они сами нужны, интересны людям. Рассказчик невольно напрягается, старается понять, что ждут от него, старается не разочаровать. М. Нилин привел случай из собственной практики. Пожилой человек перенес операцию. Рассказывая М. Нилину о своих ощущениях, он мог припомнить лишь острое чувство страха, испытанное им в тот момент, когда на его лицо опускалась наркозная маска, и ощущение жажды после того, как он пришел в себя. Через некоторое время психолог встретил его в какой-то компании, где его знакомый повторил свой рассказ, но уже со многими красочными деталями и подробностями, не слышанными от него прежде:

— Вдруг, слышу, играет музыка. Неужели на похоронах? Дочь Лиза потратилась, оркестр пригласила. Это, думаю, напрасно.

— Человек этот по характеру всегда был тихим и робким, — замечает М. Нилин. — Но вот неожиданно у него появилась возможность стать «душою общества», центром всеобщего внимания. Соблазн велик. Человек поддался, уступил и даже сам не заметил, как это произошло. То, что он рассказывает, для него самого — истинная правда.

Что ж, если так, в таком случае, может быть, и мой знакомый Иван Кулик нынче рассказывает о своих ощущениях в операционной с прибавлением многих живописных подробностей, не так, как рассказывал мне: «Як заснув, так и очнувся…»

Впрочем, он человек не старый, не одинокий и, надеюсь, сейчас не больной. У него нет психологических мотивов, которые побуждали бы его нагромождать небылицы.

 

Во имя отца и сына

 

Чего не купишь за деньги… Некий калифорнийский миллионер, терзаемый страхом смерти, решил обзавестись ребенком, который был бы его абсолютным двойником. Он поручил журналисту Д. Рорвику подобрать группу специалистов, которые воплотили бы эту идею. Журналист выполнил задание. Такая группа была создана. Некая женщина согласилась выносить клон, как называют зародыш, генетически абсолютно тождественный одному из родителей, в данном случае — отцу. Через девять месяцев, как полагается, родился ребенок, «нормальный голубоглазый мальчик».

Об этом событии мир узнал от самого Д. Рорвика, написавшего книгу «По его образу и подобию: создание клонов человека». Автор уверяет, что поддерживает связь с семьей миллионера. «Я вижу ребенка с самого рождения, — говорит он. — В настоящее время он жив, здоров и любим».

Правда, больше никто этого ребенка не видел. По крайней мере, никто не заикается об этом. Но такова будто бы воля миллионера — держать все в тайне.

… Узнав об этой сенсации, мы позвонили в Ленинград в Институт экспериментальной медицины заведующему отделом эмбриологии Андрею Павловичу Дыбану, спросили его мнение — могло ли такое произойти на самом деле? Суть его ответа сводилась к следующему.

Ученые в самом деле открыли различные способы получения потомства, очень похожего на одного из родителей. Вряд ли стоит подробно описывать каждый из способов. Важно лишь то, что, используя два из них, можно получить детенышей женского пола, своими генами копирующих мать, а при третьем — отца. Для случая с миллионером эти способы не годятся уже поэтому. Не говоря о том, что получение клонов — дело невероятно сложное, и пока эти клоны удалось создать только у мышей. Имеется еще четвертый способ, с помощью которого в принципе можно получить потомство любого пола, похожее на любого из родителей, но он еще сложней. До последнего времени этим способом удавалось выводить лишь клоны низших позвоночных — рыб, лягушек… И только сравнительно недавно появились сообщения о совместных экспериментах швейцарских и американских ученых, которые осуществили этот способ клонирования на мышах. Однако повторить эти опыты пока никому не удалось.

— Трудно надеяться, что эти приемы окажутся применимы для других, более высокоорганизованных животных, а тем более для человека, — сказал А. Дыбан. — Так что сенсационное сообщение Рорвика, скорее всего, выдумка.

Мы напечатали сообщение о калифорнийском эксперименте с комментарием профессора А. Дыбана. В числе других откликов пришло письмо, в котором содержался упрек: мы слишком много внимания уделили технической стороне дела — возможностям клонирования, — упустив из виду суть. Автор письма доктор медицинских наук В. Бахур эту суть видел вот в чем: допустим, когда-нибудь мы все-таки обретем возможность производить генетических двойников — вправе ли мы будем считать, что двойник — это та же самая личность, с какой он скопирован? Гены в основном определяют лишь структуру тела, его морфологию. Поэтому, если когда-нибудь удастся получить клон человека, это еще не будет означать, что в нем будут повторены свойства, скажем, центральной нервной системы одного из родителей — того, который взят за образец. Известно, что по наследству передается только общий план развития этой системы, самые общие ее черты. Недаром говорят: «Ну и характер! Как у отца». Или: «Добрый, как мать». Более сложные психологические качества генетически не передаются, а складываются у каждого человека заново, по мере его развития, взаимодействия со средой. Прежде всего это относится к таким высшим проявлениям человеческой психики, как индивидуальное сознание и самосознание.

 

«Формирование индивидуального «я» человека, каждый раз новый, неповторимый процесс».

В. Бахур

 

Между прочим, напоминал автор письма, генетические двойники всегда существовали и существуют, без всякого клонирования. Это так называемые однояйцевые близнецы. Хотя они гораздо более схожи между собой по характеру, темпераменту, наклонностям, чем обычные братья и сестры, все же нельзя сказать, что это два экземпляра одного и того же человека. Причем со временем, по мере развития близнецов, разница между ними все увеличивается, у каждого складывается собственная индивидуальность.

«Так что благодаря клонированию, — заключал свое письмо В. Бахур, — ребенок внешне действительно может быть точной копией одного из родителей, однако это будет совсем иная личность. Уже по этой причине затея калифорнийского миллионера бессмысленна».

На этом, однако, спор не завершился. После публикации письма В. Бахура пришло еще одно письмо — от философа Д. Комарова. Он писал, что и В. Бахур в своих рассуждениях не коснулся существа дела. Предположим, с помощью каких-то ухищрений удалось бы вырастить сына, в точности похожего на отца — не только физически похожего, но и психологически. Как? Ну скажем, по мере развития ребенка для него создавались бы такие же условия, в каких когда-то рос его отец. Он бы имел дело с точно такими же людьми, которые поступали по отношению к нему так же. Этакий грандиозный спектакль. Фантастика, конечно, но — предположим. И вот в конце концов получился бы человек — точная копия своего отца. Однако главный вопрос: означало бы это для отца бессмертие? Нет, конечно. По-прежнему сын был бы сам по себе, а отец сам по себе. Немыслимо, чтобы отец вдруг переселился в телесную оболочку сына и подумал бы: «Вот он я, мне снова двадцать лет». В лучшем случае, глядя на сына, он подумает: «Он точно такой же, каким я был в двадцать лет». Барьер между «я» и «не я» так и не удалось бы преодолеть. Как его перепрыгнуть, неизвестно. Разве что сделать пересадку головы. Или хотя бы мозга. Наподобие того, как делают пересадку сердца. Ведь именно мозг — хранилище сознания. Но в таком случае при чем здесь бессмертие? Мозг проживет отпущенный ему срок и погибнет. Вообще, не чудовищно ли пересаживать старую голову отца на молодые плечи сына?! На это, наверное, не пойдет даже калифорнийский миллионер, одержимый жаждой бессмертия.

 

Вещество, из которого сделаны мысли

 

Бессмертия, наверное, можно было бы добиться еще одним путем — пересаживая память одного человека в мозг другого… Но возможно ли это?

В один прекрасный день мир облетела весть: такую пересадку удалось осуществить на животных!

Американский ученый профессор Д. Мак-Коннелл добился этого в опытах с червями-планариями. Он поместил червей в ванночку, подключенную к электросети. Над ванночкой висела лампа. Когда она загоралась, червяк получал слабый удар электрическим током и, ощутив боль, сворачивался. Как и в других подобных опытах, начиная с павловских, черви вскоре усвоили урок и стали сворачиваться, как только загоралась лампочка, уже без удара током. Мак-Коннелл растолок обученных червей и скормил их необученным. И произошло чудо: черви, не прошедшие курса обучения, стали действовать так же, как съеденные ими собратья!

Другой ученый, профессор Р. Гэй, проводил эксперименты уже на крысах. Он посадил крысу в клетку с двумя дверцами. Одна вела в освещенный ящик, другая — в темный. Как и следовало ожидать, крыса выбрала темноту. Но как только она перебежала в темный ящик, ее стали подвергать ударам тока. Так продолжалось до тех пор, пока животное не научилось бояться темного ящика. Крысу забили, извлекли ее мозг, на центрифуге отделили твердые частицы. Препарат, в котором были растворены эти частицы, с помощью шприца ввели другой крысе, не подвергавшейся подобным экспериментам. Чудо случилось опять: животное, которое прежде, не задумываясь, вбегало в темный ящик, после укола стало бояться его, дрожало от страха, присев перед дверцей.

После того как эти опыты стали известны, и другие лаборатории взапуски кинулись проводить подобные эксперименты. С помощью инъекций крыс обучали отыскивать миску с молоком, не пугаться резкого свистка, не сходить с платформы, на которую их сажали. Одну группу крыс научили по световому сигналу убегать налево, а по звуковому — направо. Другую — наоборот.

Проводили опыты и с золотыми рыбками. Одних, подвергнув уколам, приучили переплывать в соседний бассейн, когда зажигается красный свет. Других натренировали при нехватке кислорода в воде не всплывать на поверхность — естественная реакция! — а наоборот, погружаться на дно.

Сотни такого рода опытов вроде бы убеждали: совершено великое открытие — воспоминания удерживаются в мозгу определенным веществом, «веществом памяти».

Попытались выяснить, что это за вещество. Профессор Дж. Унгар установил, что боязнь темноты передается «белковообразной субстанцией», названной им скотофобином (по-гречески скотофобия — мракобоязнь). Удалось даже получить это вещество искусственным путем. Синтетический скотофобин, будучи введен животным, действовал на них так же, как натуральный.

«Впервые знание получено в виде порошка, — восторженно писал по этому поводу западногерманский журнал «Штерн». — Мысль обрела форму биотехнической программы. Ее вводят в голову животного, и животное действует подобно роботу».

Кое-кто из коллег Унгара засомневался, так ли все на самом деле? Уж больно складно все получается. Но Унгар между тем выделил и вторую молекулу — кодирующую, как он утверждал, спокойное отношение к резкому звонку. Он назвал это вещество амелитином…

И вот западную печать захлестнула волна фантастических пророчеств:

«Познание в виде порошка в мозгу — ведь это означает революцию во всех наших представлениях о процессах познания…»

«С этим достижением науки для человеческого сознания наступает столь же ослепительный, сколь и пугающий период. Впервые открывается возможность рассмотреть знания под лупой, в лабораторной пробирке».

«С тех пор как существуют люди, они всегда искали средства и пути овладения как можно большим количеством знаний. Простейшим путем упаковки сведений было бы образование синтетических «молекул информации». Вместо школы существовали бы «фабрики знания», вместо учителя — шприц. И все муки ученья сменились бы легкой болью от укола в плечо».

«Если все виды информации сохраняются в молекулах памяти, то это относится и к таблице умножения, и к английскому языку, и к материалам урока по биологии».

Пророчества эти перекинулись к нам.

«Потребность читать отпадет, — говорилось в одной изданной у нас книге. — С романами Ремарка и Хемингуэя молодежь познакомит жевательная резинка. Школьных занятий и лекций в вузах не будет. Сроки обучения сократятся до минимума. Студентам технических институтов еще в самом начале обучения будет устраиваться грандиозный обед по сопромату, а медикам — банкет по анатомии человека. Один вечер — и труднейший материал усвоен».

Откликнулись на открытия науки и карикатуристы. Студент второпях запихивает в рот таблетки, помеченные «Том 1», «Том 2»… из коробки с надписью «Пушкин. Полное собрание»… Мать упрекает сына-школьника: «Учительница жалуется на тебя: ты совершенно перестал есть на уроках!»… За столиком сидят два человека, по виду разного интеллекта; низколобый в надвинутой кепке держит бутылку поменьше с надписью: «Арифметика» — на этикетке; перед лысым в очках бутылка пообъемистее — «Высшая математика»… Покупатель просит продавца: «Полкило Сименона, килограмм Агаты Кристи и триста граммов Конан-Дойла»… Человек старым дедовским способом читает томик Шекспира, соседи шушукаются: «Бедняга! У него, наверное, язва желудка…»

Редкий случай, на этот раз ученые сами предложили выступить в газете с разъяснениями по поводу «вещества памяти». В редакцию приехали из Пущина двое сотрудников Института биофизики — заведующая лабораторией физиологии и экспериментальной патологии памяти Ольга Сергеевна Виноградова и руководитель группы цитохимии памяти Сергей Иванович Розанов.

Как водится, в одной из редакционных комнат будто сам собой организовался чай. Потянулись сотрудники других отделов, которым по работе вроде бы совсем не требуется что-либо знать про память.

Итак, всему начало положил опыт с червями, съевшими других червей.

— Все бы ничего, — усмехается О. С. Виноградова, — но с этим опытом все с самого начала неясно. Пока никому не удалось доказать, что у планарий вообще можно выработать условный рефлекс.

Ученые специально занимались этим, потратили годы и пришли к выводу, что любое неприятное раздражение — ток, свет, пересадка в другую камеру — вызывает у этих червей один и тот же эффект, — как говорят ученые, общее повышение возбудимости. Этот же эффект вполне может проявиться у планарий, которым скормили их «обученных» собратьев.

Ну а как обстоит дело с крысами? Их способность обучаться не подлежит сомнению. При близком знакомстве с делом выясняется, что тут сработал «испорченный телефон». В отличие от публикаций в широкой печати, в научных публикациях говорится совсем не о том, что крысы, которым введено «вещество памяти», боятся входить в темную клетку. Там черным по белому написано: животные забегают туда, хотя никто их не заставляет это делать, и проводят в темноте от трети до половины времени эксперимента. Вывод же о том, что эти крысы восприняли боязнь темноты, сделан как раз на основе подсчета, сколько сидят в темной клетке обычные крысы и сколько те, которым сделаны инъекции. У последних срок вроде бы меньше…

Казалось бы: что же это за «перенос памяти»! Либо крысы боятся темноты, либо нет. А заключать о «скотофобии» на основании какой-то мелочной бухгалтерии — это, извините, неубедительно!

Но даже эта бухгалтерия вызывает сомнения, когда ее начинают проверять в других лабораториях. Дело дошло до того, что двадцать семь американских лабораторий выступили с официальным заявлением о том, что воспроизвести «перенос памяти» невозможно.

Тем не менее сторонники этой теории упрямо твердят: «Перенос памяти реально существует!» Они приводят все новые и новые доказательства этому. Оказывается, вводя «мозговой экстракт» обученных крыс в брюшную полость необученных, можно научить их нажимать на рычаг или открывать дверцу при звуке щелчка, сообщить им, какова правильная последовательность поворотов при поиске выхода из лабиринта…

И снова при знакомстве с научными публикациями оказывается, что все обстоит не совсем так, как о том трубит широкая печать. Крысы, которым сделали инъекции, просто блуждают в лабиринте на несколько секунд меньше, чем остальные.

И снова даже эти скромные результаты не подтверждаются в других лабораториях.

Тут в дело вступают оговорки: дескать, это дело необычайно тонкое, чтобы добиться успеха, надо учитывать множество обстоятельств. Важны, оказывается, и длительность обучения условному рефлексу, и даже день недели, когда начат опыт. Если обучение длится шесть дней, то «перенос памяти» получается, а если семь — нет. Если опыт начат в среду — все идет прекрасно, если в пятницу — наоборот. Если крысу обучают обходить препятствия справа — этот навык опять-таки можно передать с помощью шприца, если слева — попытки такой передачи тщетны. Наконец, имеет значение, где живет исследователь, в какой стране…

— Не правда ли, как все это напоминает парапсихологию! — восклицает С. И. Розанов. — Там тоже для воспроизведения результатов всегда требуется счастливое стечение обстоятельств, соблюдение десятков ритуальных условий. И как все это далеко от науки!

Теория, которую выдвигают Мак-Коннелл, Унгар и другие, просто фантастична. По их представлениям, всякое новое событие, попавшее в поле зрения человека или животного, приводит к тому, что клетки мозга образуют молекулу нового вещества — это и есть память о случившемся событии. Но, с другой стороны, такое вещество может быть выработано лишь в том случае, если это запрограммировано в генетическом аппарате данной клетки. Стало быть, рассуждая логически, следует заключить, что вся информация об окружающем мире, какую только может получить человек или животное, уже записана в их генах. Когда? Кем? Все выдающиеся открытия науки, все великие произведения литературы, все, что может произойти с человечеством в двадцать пятом, тридцатом, сороковом веках, — все содержится в генах каждого из нас. — Несомненно, это абсурд, — говорит О. С. Виноградова, — но несомненно и то, что подобный вывод с железной необходимостью вытекает из теории химического переноса памяти.

В принципе основные вещества, которые вырабатываются нервными клетками, не меняются в ходе эволюции — они одни и те же и у животных, способных к простейшему обучению, и у человека. Зато возрастает число нервных элементов, усложняются связи между ними. Потому-то общепризнанная точка зрения: запечатлевание новой информации обеспечивается тонкими пластическими перестройками этих связей под влиянием сигналов извне. Дело в связях, в структуре, а не в молекулах. Как сказал один американский биохимик, искать в мозгу особые «молекулы памяти»— это то же самое, как если бы мы взяли цветной телевизор, размололи его в порошок и с помощью химического анализа попытались определить, где же здесь источник красивых цветных изображений».

— Почему же при всем при этом работы по «переносу памяти» развиваются в нарастающем темпе? — задали вопрос журналисты.

Наши гости пожали плечами:

— Почему вообще то и дело в науке возникают сенсации, которые потом лопаются как мыльные пузыри?

В статье, которую О. С. Виноградова и С. И. Розанов напечатали в «Литературной газете» (третьим автором был академик М. Н. Ливанов, руководитель отдела проблем памяти Института биофизики), они ответили на поставленный вопрос более подробно. Смысл их ответа таков. Причин здесь может быть несколько. Это и излишняя увлеченность, которой нередко поддаются исследователи. И недостаточное знание смежных разделов науки. И, наконец, причины менее простительные. Золотой век, который еще не так давно переживала наука на Западе, миновал. Уже нет тех крупных ассигнований, которые были в 50-е и даже в 60-е годы. Многие научные учреждения закрываются, многие научные работники оказываются без работы. Получать средства на продолжение исследований, продлевать договор на следующий год становится все трудней. В этих условиях совесть ученого подвергается тяжкому испытанию. Кто послабей, не выдерживает, становится на скользкий путь, ведущий не к истине, а к благополучию. Один из таких путей — создание дутой сенсации, фабрикация результатов, не только обещающих скорые практические выводы, но, главное, доступные пониманию тех, от кого зависит дать или не дать деньги, кому далеко не всегда ясны тонкости научной работы. «Перенос памяти»— что может быть доходней?!

«Однако, хотя современная наука действительно могущественна, — говорилось в заключение статьи, — вряд ли она в состоянии избавить человека от необходимости думать и превратить его из человека разумного в человека переваривающего. Сотни тысяч лет биологической эволюции и тысячи лет социального развития наделили человека способностью усваивать опыт прошлого и создавать новое иными способами, чем «поедание родителей». Мы сохраняем веру в науку и ее способность различными путями облегчить каждому человеку труд овладения грандиозным интеллектуальным богатством, накопленным человечеством. Однако… давайте осторожнее относиться к научным сенсациям, в особенности когда от этого отношения зависит, в какой степени научные силы общества будут отвлекаться на создание очередного «перпетуум мобиле».

 

«Супердети» на потоке

 

Уже довольно давно метод искусственного оплодотворения используется как медицинское средство — для помощи супружеским парам, страдающим бесплодием, либо же одиноким женщинам, которые хотят иметь ребенка. И вот Роберт К. Грэм, 74-летний промышленник из Калифорнии (опять из Калифорнии!), решил применить этот метод для иной цели — для выведения особо одаренных детей. В качестве носителей генов одаренности были выбраны нобелевские лауреаты. Грэм решил создать банк спермы этих ученых, чтобы затем предлагать ее женщинам, которые пожелают ею воспользоваться, вместе с инструкцией по самооплодотворению.

Мир захлестнула волна возмущения.

«Как это по-американски, — писал итальянский еженедельник «Панорама», — вбить себе в голову безумную идею создания «супердетей» с помощью спермы лауреатов Нобелевской премии!»

Другой итальянский журнал — «Эуропео»— напомнил, что у такого рода экспериментов есть давняя история. Еще Екатерина Медичи распорядилась когда-то поженить карлика и малорослую придворную даму — чтобы вывести породу шутов. Но затея потерпела провал: у этой пары вообще не было детей. Прусскому королю Фридриху Вильгельму взбрело в голову женить своих померанских гренадеров на самых красивых и рослых девицах — с тем чтобы всегда было достойное пополнение для королевской гвардии. Однако король скончался, не успев начать этот эксперимент. Дальше всех пошел Гитлер. В соответствии с планом «Лебенсборн» по всей Германии были созданы «очаги жизни», в которых молодые немки, а также невольницы из оккупированных стран, соответствующие установленным стандартам внешности (белокурые волосы, голубые глаза, широкие бедра), принимали приезжавших в отпуск эсэсовцев. В итоге должно было появиться новое поколение чистокровных арийцев. Всего в этих «очагах» с 1935 по 1945 год побывало около двухсот тысяч женщин, родились тысячи детей… Ничего путного из этого плана также не вышло. Рождаемость в «очагах» была ниже, а детская смертность выше обычной. Велик был процент уродств, физических недостатков, психических расстройств. Само собой разумеется, никаких особых достоинств у этого потомства, когда оно поднялось на ноги, обнаружено не было.

«И вот подобная идея, — писал «Эуропео», — взбрела на ум американскому бизнесмену-богачу, возвестившему миру о своем проекте создания расы «суперлюдей».

Пресса подробно сообщала о ходе эксперимента:

Журнал «Тайм» (США):

 

«Пятеро нобелевских лауреатов откликнулись на обращение Грэма. И вот в Калифорнии появилось хранилище спермы имени Германа Меллера».

 

Герман Меллер — известный генетик, который в свое время тоже ратовал за улучшение человеческого рода. Грэм утверждал, будто следует заветам Меллера, умершего в 1967 году.

«Лос-Анджелес таймс» (США):

 

«Грэм уже разослал собранную сперму нескольким ему лишь известным женщинам. «Это только начало», — заявил Грэм».

 

Снова «Тайм»:

 

«Уже более двадцати женщин изъявили желание участвовать в эксперименте. Самым одаренным, здоровым и молодым из них Грэм выслал проспект с описанием данных анонимных доноров и своими комментариями. В одной из характеристик, высланной на запрос «отец — почтой», указывалось: «Выдающийся ученый, творческая, инициативная, деятельная личность, почти супермен». Одна из клиенток в своем ответе сообщала: «Я в восторге… Думаю согласиться на № 13, поскольку он самый молодой и у него самый высокий коэффициент интеллектуальности» (IQ)». Все женщины, давшие согласие на участие в эксперименте, обещали регулярно информировать Грэма о ходе беременности и после родов — о здоровье ребенка и его коэффициенте интеллектуальности».

 

«Панорама» (Италия):

 

«Пока только один из этих «умников», 70-летний профессор физики Станфордского университета Уильям Б. Шокли, получивший Нобелевскую премию в 1956 году за изобретение транзистора, признался, что он действительно сдал Грэму сперму. — Я сделал это, — заявил Шокли, — ради улучшения расы, ради будущего человечества… Я буду делать это и впредь, так как верю в удачный исход эксперимента.

Тут следует напомнить, что уже не раз выдвигалось требование вычеркнуть имя этого ученого из списка нобелевских лауреатов за то, что он на протяжении многих лет проповедует расистские теории».

 

«Интернэшнл геральд трибюн» (США):

 

«Вдова Германа Меллера потребовала немедленно отделить имя ее покойного мужа от этой затеи. Она заявила, что еще в 1971 году отвергла предложение Грэма использовать имя Меллера…

Вдова подтвердила, что в середине 60-х годов Грэм и ее муж обсуждали возможность создания хранилища спермы. Предполагалось, что наряду с коэффициентом интеллектуальности обязательно будут учитываться человеческие качества доноров… «Я глубоко возмущена тем, — сказала госпожа Меллер, — что Грэм полностью игнорировал мое заявление, особенно если учесть, что он знал мнение и взгляды мужа по этому поводу. Он сам неоднократно заявлял, что мысль о хранении спермы выдающихся людей была высказана Меллером, а решение ограничиться лауреатами Нобелевской премии — это его личная инициатива».

 

«Тайм»:

 

«Многие лауреаты Нобелевской премии относятся отрицательно к проекту Грэма.

Бертран Рихтер (премия по физике 1976 года) сообщил, что многие его студенты интересуются, какие барыши приносит ему племенная деятельность. «Невероятно, что происходит. Они хотят создать интеллектуального супермена. Но к этому нужно идти не таким путем».

 

Чарльз Таунс (премия по физике 1964 года) отверг проект, назвав его «снобистским».

Даниил Каллахэн, директор Института социологии, этики и науки о жизни (штат Нью-Йорк), заявил, что по Грэму выходит, будто Нобелевскую премию можно рассматривать как показатель наибольшей общественной полезности. Он также сказал: «Нет никаких гарантий, что люди с высоким коэффициентом интеллектуальности способны давать более породистое потомство или создать лучшее общество. Войны и разрушения тоже порождены не умственно отсталыми людьми».

«Интернэшнл геральд трибюн»:

 

«Отклики, опубликованные в Дании и Швейцарии, содержат резкую критику этой затеи, квалифицируя ее как позорное явление, возрождающее нацистскую программу создания господствующей расы».

 

 

По подсказке богов…

 

Шлиман раскопал Трою по приметам, указанным в «Илиаде» Гомера.

Профессор Принстонского университета Джулиан Джейнс попытался рассмотреть между строчек древней поэмы «Трою» совсем другого рода.

У героев «Илиады» есть примечательное свойство: сплошь и рядом важные решения за них принимают боги.

Действие в поэме, как известно, начинается с того, что вождь ахейцев царь Агамемнон отвергает просьбу «жреца непорочного» Хриса вернуть ему за богатый выкуп его дочь, плененную ахейцами. В отместку за такую дерзость бог Аполлон обрушивает на ахейцев кары.

 

«…Быстро с Олимпа вершин устремился, пышущий гневом,

Лук за плечами неся и колчан, отовсюду закрытый…

В самом начале на месков напал он и псов празднобродных;

После постиг и народ, смертоносными прыща стрелами;

Частые трупов костры непрестанно пылали по стану».

Боги подсказывают сподвижнику Агамемнона Ахиллесу (Пелиду) путь к спасению:

«Девять дней на воинство божие стрелы летали;

В день же десятый Пелид на собрание созвал ахеян.

В мысли ему то вложила богиня державная Гера:

Скорбью терзалась она, погибающих видя ахеян».

 

«На сонме» Ахиллес предлагает узнать — через «жреца, иль пророка, или гадателя снов», — чем же разгневан Аполлон. «Верховный птицегадатель» Калхас и объясняет ахеянам, в чем дело.

Агамемнон соглашается отдать Хрису дочь, но взамен угрожает присвоить другую пленницу, Брисеиду, являющуюся собственностью Ахиллеса, его «наградой», — чтобы Ахиллес понял, насколько он, Агамемнон, властью выше его.

 

Оскорбленный Ахиллес терзается в поисках решения — либо немедленно убить обидчика, либо покориться.

Снова решение приходит от богов:

«В миг, как подобными думами разум и душу волнуя,

Страшный свой меч из ножен извлекал он, — явилась Афина…

«Бурный твой гнев укротить я, когда ты бессмертным покорен,

С неба сошла; ниспослала меня златотронная Гера…

Кончи раздор, Пелейон, и, довольствуя гневное сердце,

Злыми словами язви, но рукою меча не касайся…»

 

Нельзя сказать, чтобы боги всегда давали мудрые и спасительные советы. Не моргнув глазом, они дают советы коварные, завлекающие в ловушку. Так, Зевс, чтобы отомстить Агамемнону за Ахиллеса, советует вождю ахейцев повернуть войска на Трою, завоевать ее: по замыслу Зевса, ахейцы вместе со своим вождем будут истреблены в этой войне.

Такие эпизоды — когда боги действуют, словно суфлеры, — действительно пронизывают всю поэму. На этом основании профессор Дж. Джейнс делает неожиданный вывод: древние греки не обладали сознанием.

«Потрясающий факт! — восклицает он. — Герои «Илиады» были фактически автоматами. Они не принимали решений, не строили планов… Всякий раз, когда назревала необходимость принять решение, появлялись боги. Как только возникала критическая ситуация, кто-нибудь слышал их голоса или видел их… Без подсказки же древние греки совершали поразительно наивные поступки. Взять хотя бы знаменитый эпизод с троянским конем. Как можно было польститься на громадного коня, которого подсунули враги?»

Что же, боги в самом деле существовали в ту пору? Джейнс считает, что мозг древнего человека был расщеплен. В правом полушарии накапливался опыт и созревала подсказка, как действовать. Она передавалась левому полушарию — органу исполнительной власти — в форме слуховых галлюцинаций. Человек как бы слышал голоса извне. Естественно, он принимал их за голоса богов. К слуховым галлюцинациям часто добавлялись и зрительные. Боги запросто являлись сыновьям Земли.

Действительно ли «Илиада» дает повод для таких заключений? Случаев, когда люди принимают самостоятельные решения, без всякого участия богов, в поэме, конечно, не меньше, чем случаев с продиктованными советами.

По своей, а не по чьей-то воле Агамемнон принимает то самое решение, с которого все началось, — не возвращать Хрису его дочь:

 

«…Гордо жреца отослал и прорек ему грозное слово:

«Старец, чтоб я никогда тебя не видал пред судами!

Здесь и теперь ты не медли и впредь не дерзай показаться!

Или тебя не избавит ни скиптр, ни венец Аполлона.

Деве свободы не дам я; она обветшает в неволе,

В Аргосе, в нашем дому, от тебя, от отчизны далече —

Ткальный стан обходя или ложе со мной разделяя.

Прочь удались и меня ты не гневай, да здрав возвратишься!»

Так же — без всяких подсказок — решает Агамемнон отнять у Ахиллеса Брисеиду:

«.. Он, призвав пред лицо Талфибия и с ним Эврибата,

Верных клевретов и вестников, так заповедовал, гневный:

«Шествуйте, верные вестники, в сень Ахиллеса Пелида;

За руки взяв, пред меня Брисеиду немедля представьте:

Если же он не отдаст, возвратитеся — сам я исторгну:

С силой к нему я приду, и преслушному горестней будет».

 

Когда сходятся и выстраиваются друг перед другом войска ахейцев и троянцев, Парис, похититель Елены, решает выйти вперед и вызвать на единоборство храброго воина неприятельской рати. Боги при этом молчат.

 

«… Вышел вперед от троян Александр, небожителю равный,

С кожею парда на раме, с луком кривым за плечами

И с мечом при бедре; а в руках два копья медножалых

Гордо колебля, он всех вызывал из данаев храбрейших,

Выйти противу него и сразиться жестокою битвой».

 

Со стороны ахейцев выходит Менелай, «законный» муж Елены, обрадованный возможностью отомстить недругу, тоже никем свыше не побуждаемый. Увидев его, Парис трусливо прячется за спины товарищей:

 

«Но, лишь увидел его Приамид, Александр боговидный,

Между передних блеснувшего, сердце его задрожало;

Быстро он к сонму друзей отступил, избегающий смерти.

Словно как путник, увидев дракона в ущелиях горных,

Прядает вспять и от ужаса членами всеми трепещет,

Быстро уходит и бледность его покрывает ланиты,—

Так убежавши, в толпу погрузился троян горделивых

Образом красный Парис, устрашаясь Атреева сына».

 

Что ж, это все обычные людские поступки, никак не заданные богами. Будь они заданы, все выглядело бы иначе.

Словом, герои «Илиады» действуют и так и этак — и следуя голосу богов, и по своей собственной воле. Напрасно было бы пытаться подсчитать, как чаще. Если бы даже кто-то произвел такой подсчет (тяжелая работа), результаты ни о чем бы определенно не сказали.

У нас нет причин отступаться от привычного понятия о том, какова в «Илиаде» роль богов. Они такие же участники событий, как и люди. Боги подвержены обычным человеческим страстям — любви, ненависти… Потому они без конца вмешиваются в человеческую жизнь — наказывают одних, защищают других, сталкивают людей друг с другом… Между ними самими то и дело происходят ссоры. Боги-олимпийцы — почти осязаемые для эллинов обитатели Земли, лишь более могущественные и неподвластные смерти.

Не только боги держат слово к людям, но и люди — к богам. Ну разумеется, если с Олимпа на низменную землю летят советы и приказы, обратно — просьбы и мольбы.

 

Ахиллес умоляет Фетиду заступиться за него и замолвить слово Зевсу, чтобы покарал он Агамемнона:

«Матерь! когда ты сильна, заступися за храброго сына!

Ныне ж взойди на Олимп и моли всемогущего Зевса…»

 

Впрочем, люди, бывает, и подсказывают богам, как именно действовать, чтобы удовлетворить их людские смиренные мольбы. Собственно, не кто иной, как Ахиллес, подсказывает Зевсу через посредство Фетиды, каким образом наказать Агамемнона за его, Ахиллеса, поруганную честь — вовлечь в войну с троянцами:

 

«Зевсу напомни о том и моли, обнимая колена,

Пусть он, отец, возжелает в боях поборать за пергамлян,

Но аргивян, утесняя до самых судов и до моря,

Смертью разить, да своим аргивяне царем насладятся;

Сам же сей царь многовластный, надменный Атрид, да познает,

Сколь он преступен, ахейца храбрейшего так обесчестив».

И громовержец Зевс послушался совета смертного.

 

Так что между богами и людьми в «Илиаде», как сказали бы теперь, идет почти равноправный информационный обмен. Это же подтверждает и Ахиллес, говоря Афине, которая увещевает его не вступать в открытую распрю с Агамемноном:

 

«Должно, о Зевсова дщерь, соблюдать повеления ваши.

Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет:

Кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют».

 

Словом, не все в «Илиаде» так, как представляется Джейнсу. На этот раз нет повода производить археологические раскопки, разыскивать «Трою»— докапываться, что реальное скрыто за советами и подсказками богов.

Но все-таки речь в действительности идет не о богах, а об устройстве мозга.

 

«Появление двухпалатного мозга было исторической необходимостью, — считает Джейнс. — Когда какое-нибудь племя достигало численности примерно в тридцать человек, становились нужны новые формы коммуникации и социального контроля. Я предполагаю, что галлюцинации двухпалатного мозга и были этим социальным контролем. Индивидуум слышал реальную команду вожака и выполнял ее. А когда повелитель умирал, его голос становился галлюцинацией. Такой голос мог «думать» и решать проблемы, с которыми сталкивался человек».

 

Полно, всерьез ли это? Галлюцинации вместо сознания. Разве мог бы человек выжить, будучи в плену фантастических видений, пусть даже и порожденных реальностью? Ведь ему приходилось ежеминутно, ежесекундно ориентироваться в действительности, чтобы не погибнуть.

Понимая эту слабость своей теории, Джейнс старается заткнуть прореху. Он пишет, что со временем галлюцинации стали неудобными для управления человеком. Даже называет время, когда это произошло, — около 1470 года до нашей эры. Тогда произошло извержение вулканов на островах Санторин. Гигантская волна прошла вдоль берегов Эгейского моря, вызывая ужасные разрушения. Толпы беженцев, спасаясь, устремились в глубь материка. В этих условиях галлюцинации уже не могли поддерживать беженцев, им необходим был какой-то более реалистический способ ориентировки. Так и был дан толчок развитию современного сознания.

Но эта заплата на теории мало ей помогает. Разве извержения вулканов на островах Эгейского моря были первыми катастрофами, какие пережили люди? Катастрофы случались на протяжении всего существования человечества. О том и речь — человек постоянно подвергался опасности, неучет ее грозил гибелью. Естественный и социальный отбор искал для человека самые эффективные, самые плодотворные инструменты управления поведением. Можно ли вообразить, чтобы он подсунул ему такое негодное, завалящее орудие, как галлюцинации?!

Что удивительного, что боги у Гомера подсказывают человеку, как себя вести? Надо ли непременно искать за богами какую-то реальную основу? Ведь это то же самое, что видеть космических пришельцев в героях древних сказаний и мифов. Мифический мир древнего человека был населен богами. Боги должны были что-то делать. Диктовать человеку важные решения — вполне достойная роль. Такую роль предоставляли мифы богам.

Подобных эпизодов сколько угодно можно найти и в более поздней литературе. Высший дух (не обязательно бог) берет на себя управление человеком. Мефистофель управляет Фаустом. Лермонтовский демон руководит кавказскими горцами. Следуя логике Джейнса, можно утверждать, что человек и доныне остался роботом: далеко ли — по историческим меркам — времена Гёте и Лермонтова отстоят от нынешних времен?! А булгаковский Воланд? Совсем разные эпохи, разные соотношения веры, фантастики, метафоры, но если закрыть глаза на все это и принять описываемые события как какой-то слепок с реальных механизмов человеческого поведения, все эти произведения тоже можно включить в список доказательств справедливости теории Джейнса.

Дело, однако, в том, что таких теорий можно напридумывать сколько угодно и каждая из них будет нисколько не менее «научной».

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 93; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!