Глава 3 Тулл Гостилий и Анк Марций 4 страница

Эол сидел на вершине огромной голой скалы и с отвращением взирал на расстилавшееся перед ним спокойное море. Сколько он себя помнит, он всегда здесь сидел после того, как ему удавалось загнать ветры в пещеру у подножия скалы. Ветры, оказавшись в ловушке, долго не могли успокоиться и по свойственной им, как и смертным, неблагодарности считали причиной своего заточения не самих себя, не свое буйство, а Эола. Вот и теперь, неуклюже ворочаясь, они кляли его, Эола. «Он не пастырь ветров, а настоящий тюремщик!» – провыл Зефир. «Он негодяй!» – воскликнул пылкий Африк. «Он тиран, тиран!» – пробасил Борей[46].

Эол усмехнулся. Это что‑то новое! Понаберутся у людей разных словечек и перекатывают их, как пустые орехи!

Стал вспоминать Эол блаженные времена, когда рядом с ним были жены. Много у него было их, а теперь не осталось ни одной, словно сдуло ветрами. А может быть, вовсе и не сдуло, а завели они шашни, ибо им, ветреным, стало скучно с ним, Эолом, и места здесь голые, невеселые.

Но кто это там стремительно спускается с неба? Юнона? И конечно же снова у нее какое‑то дело! За многие годы Эол узнал Юнону и научился по первому слову ее речи определять, чего она от него добивается. Если скажет «милый Эол» – это какой‑нибудь пустяк. Если «владыка» – значит, дело исключительно важное.

– Владыка, отпусти ветры на волю, пусть они взбаламутят море, ибо в Италию направляется враждебный мне род.

Не стал Эол расспрашивать великую богиню, кого она имеет в виду и зачем ей понадобилась буря. Ведь даже его далекий утес не обошла молва о жестокой обиде, нанесенной троянцем Парисом, назвавшим «прекраснейшей» соперницу Юноны Венеру. Слышал он и о том, что Юнона способствовала гибели Трои и преследует спасающихся бегством троянцев. Конечно же в его власти было отказать Юноне, сославшись на то, что бурями ведает не он, а Нептун. Но ему самому надоело слушать, как ветры скулят в пещере, как звенят цепи, сковывающие их по рукам и ногам. Ему любо было увидеть удаль своих подопечных и вспомнить о собственной буйной молодости.

– Будет сделано, владычица, – проговорил Эол и, гремя связкой ключей, поплелся к пещере.

Буря

В корабле раскрылись трещины,

Море вздуто ураганами,

Берега, что мне обещаны,

Исчезают за туманом,

И шепчу я, робко слушая

Вой над водною пустынею:

«Нет, союза не нарушу я

С необорною богиней».

Николай Гумилев

И вот со свистом и воем вырвались на свободу ветры и обрушились на тихую водную гладь. Они взрыли ее, подняли волны и погнали во всех направлениях, так что те сталкивались друг с другом, как горы. Затем, взгромоздившись на тучи, напоминавшие огромных черных коней, они с гиканьем погнали их по небу, и стало темно, как ночью[47].

Объятый ужасом, наблюдал Эней за буйством стихии. «Колесница Кибелы», потеряв управление, то взлетала вверх, то падала в пропасть. Мачты были надломлены, словно соломинки, реи покрыли палубу. Потоки воды врывались в трюм, флотилия исчезла из виду, и можно было думать самое худшее.

Тело его сковал холод. Воздев руки к небесам, он закричал что было силы:

– Трижды, четырежды счастлив тот, кому довелось пасть в бою. И почему меня смерть пощадила и не сражен я ни Ахиллом, ни Диомедом, не унесен Симоэнтом вместе с телами сотен отважных троянцев?!

Нептун (античная мраморная статуя в Дрездене) .

Конечно же Эней догадывался, что это козни Юноны, он вспомнил наставления Гелена. Но как принести Юноне жертву, если даже не устоять на ногах, когда и рта не открыть, чтобы призвать заступницу Венеру? Она же сама с высоты Олимпа видела все и спешила на помощь своему сыну. Великим волнением волн[48] был встревожен Нептун. Пробудившись в своем подводном дворце от грохота, выскочил он на поверхность.

– Я вас! – крикнул он громовым голосом, направляя свой трезубец то против одного, то против другого ветра[49].

И поникли их крылья. Смягчив свое бешенство, ветры с ворчанием понеслись к темнице.

Оглядев по‑хозяйски море, Нептун увидел несколько застрявших в камнях кораблей и осторожно приподнял их своим трезубцем, не видимым смертным. Тритон с Кимофойей[50] корабли подхватили и погнали их к берегу Ливии. Знал Нептун, что этому краю покровительствует Юнона, но ему было видно, как над высотами поднимается величайший храм заступнице троянцев Венере, возводимый истосковавшейся юной вдовою Дидоной.

Ливийский берег

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Взгляду людей, собравшихся на растерзанных, заваленных обломками снастей и обрывками парусов палубах предстал полукруг черных скал, образовывающих залив, в центре которого виднелся островок. В одном месте скалы сходили на нет, и там желтел песок[51]. К этому просвету и направились семь уцелевших кораблей. Выйдя на берег, троянцы свалились, не ощущая ничего, кроме смертельной усталости. Пробудившись, Эней стер ладонью соль, покрывавшую лицо, и дал Ахату знак развести костер. Сам же он направился к высокому утесу. С него открывалось пустое море. «Неужто Нептун оказал благосклонность нам одним, и мне больше не увидеть ни ликийца Гианта, ни храбреца Оронта, ни Амика, ни Каписа?…»[52]

Переведя взгляд на берег, Эней заметил стадо пасущихся оленей и поспешил к кораблям. Взяв у Ахата лук и колчан со стрелами, он бросился к стаду. Семь свистящих стрел, и вот уже на земле семь окровавленных туш, столько же, сколько уцелевших судов. Зажглось семь костров, и вскоре дразнящий аромат горящего жира вытеснил все другие запахи. Насыщаясь, троянцы вспоминали друзей, оставшихся в море, колеблясь между надеждой на их спасение и отчаянием.

И тогда обратился Эней к спутникам:

– Не падайте духом, друзья! Немало нам пришлось претерпеть бед. Будет богом дарован исход и этой. Ждет нас пристанище, где мы воздвигнем новую Трою[53].

В эфире

День клонился к закату. Юпитер с вершины эфира озирал окрыленное парусами море и просторы суши, отданные для обитания неисчислимым народам. И в то мгновение, когда его озабоченный взор коснулся Ливии, перед ним возникла Венера. Грустен был лик дочери, слезы текли по ее щекам, голос дрожал:

– О ты, наделенный вечной властью над миром! Чем же тебе мой Эней досадил? Почему для троянцев пути в Гесперию закрыты? Что отклонило тебя от обещанья сохранить народ, перенесший такие несчастья? Где их бедам предел? Ведь Антенор ушел от ахейцев, иллирийских пределов достиг, дал свое имя народу и даже успел перед смертью город Патавию там основать[54]. Тот же, о ком мое сердце болит, корабли потерял. Не такова ль благочестью награда?[55]

Лик отца богов озарился улыбкой. Заключив Венеру в объятия, он промолвил:

– Страхи напрасны твои. Решенье мое неизменно. Сын твой достигнет земли, ему назначенной мною. Мальчик его Асканий – отныне зови его Юлом[56] – станет царем. Уже отправлен Меркурий, пунам несет мою волю – пришельцам бед не чинить, оказав прием, их достойный.

Явление Венеры

С первыми едва пробившимися сквозь утренний туман лучами солнца Эней и его верный телохранитель Ахат покинули еще не оправившихся от ночного ужаса друзей. Надо было узнать, к какому их вынесло берегу и кто им владеет, порасспросить, не видели ли здесь спасшихся от ярости волн мореходов.

Сразу же за мысом, напоминающим вытянутый вверх, словно предостерегающий от опасности каменный палец, начинался лес. Он сулил желанную прохладу, но внушал также и страх, как все неизведанное.

– Мы с тобой видели оленей, – первым нарушил тишину леса Эней.

– И не только видели, – подхватил Ахат. – Сочное было жаркое.

– Так вот, – продолжал Эней. – Чтобы и нам самим не стать чьей‑нибудь пищей, давай присмотримся к стволам и к земле. Нет ли следов от лап, рогов и чего‑нибудь еще подозрительного.

Они наклонились над еще не высохшей лужей и отодвинули смятый пучок травы.

– Кажется, здесь пробегал вепрь, – сказал Ахат, вставляя палец в глубокую ямку.

– Нет, не вепрь, а медведь! – послышался звонкий голосок. – Но от нас он не уйдет.

Троянцы выпрямились. Перед ними стояла очаровательная юная охотница в одеянии то ли спартанки, то ли фракиянки Гарпалики, которая мчится на коне быстрее ветра. Собранный в узел хитон открывал обнаженные до колен ноги.

– От нас? – спросил Эней, поклонившись незнакомке. – Если я не ошибаюсь, ты одна.

– В одиночку на медведя не ходят, – пояснила дева. – Мои подруги, тирийские охотницы, рассыпались по лесу. Каждая носит колчан и одета пятнистою шкурою рыси.

– Ты слышал, Ахат! – воскликнул Эней. – Буря вернула нас во Фракию!

– Нет, не вернула, – тотчас успокоила дева. – Вы в благословенной Ливии, на земле колонии Тира Карфагена.

– Кто же правит этим новым Тиром, да благословят его боги?

– Мудрая наша царица Дидона. Ей пришлось покинуть родину. Прибыв к этому берегу на кораблях, она купила у местного племени для нового города участок размером в бычью шкуру, которую на него наложила, а потом по нашей тирийской хитрости увеличила раз в шестьдесят[57].

– Как же ей удалось так растянуть шкуру? – удивился Эней.

– Она не растянула ее, а искусно вырезала узкий длинный ремень, дотянувшийся до этого леса. Но довольно о Дидоне. Сами‑то вы откуда и куда держите путь?

– Мы, красавица, – ответил Ахат со вздохом, – злосчастные беглецы из Трои. Недавно был такой город! Теперь же по миру разошелся дым от его имени. С тобой говорил Эней. Я его скромный слуга, сын смертного. Энея же родила сама Венера.

– Венера? – переспросила дева, и глаза ее загадочно блеснули. – Кто это такая? Впервые слышу это имя!

– У моей матери много имен, – вставил Эней. – Данайцы зовут ее Афродитой, тирийцы, как мне говорили, – Астартой, а персы…

– О, Эней! – воскликнула дева с испугом. – Тебе известны божественные дела лучше, чем мне, скромной охотнице, следы, оставленные зверями.

Лицо ее вдруг преобразилось, озарившись ярким румянцем, и лес внезапно наполнился запахом амброзии. Троянцы не успели даже удивиться, как дева растворилась в воздухе.

– Венера! – воскликнул Эней. – Моя мать! Так и пребываешь в неведении, кем она еще прикинется, какую маску наденет. Сколько раз я принимал ее за смертных дев. А в бою все время чувствуешь ее руку. Когда я сражался с Диомедом, она, видимо, опасаясь за меня, перенесла меня по воздуху на остров. А враги могли подумать, что я струсил. Ты счастливец, Ахат. Родившись от смертных, живешь, не зная иного страха, кроме как перед богами. Я же, как раб, нахожусь под взглядом моей госпожи неусыпным. И осторожен бываю порою сверх меры.

Ахат смотрел на Энея широко раскрытыми глазами. Никогда еще сын Венеры не был с ним так откровенен. И впервые он осознал, что наивысшее, как ему казалось, счастье связано с неудобствами и даже опасностями, о которых сыновья смертных и не подозревают.

В это время на путников опустилось темное облачко. И поняли они, что богиня, удаляясь в свой Пафос[58], обезопасила их от нескромных взглядов и ненужных вопросов.

В Карфагене

И двинулись Эней с Ахатом по едва протоптанной тропе, выведшей из леса на вершину заросшего колючим кустарником холма. Оттуда открылся вид на широко раскинувшуюся долину. Города еще не было, но все говорило о его будущем величии. В одном месте тирийцы сносили лачуги[59] и мостили дорогу, укладывая ее ложе ровными плитами, в другом – возводили стены необычайной толщины, в третьем – высекали мощные колонны для театра. Переведя взгляд к берегу, путники увидели, как масса полуголых людей углубляет дно гавани.

По медным ступеням вместе с толпой, но ей невидимые, взошли Эней и его спутник в храм Юноны. Именно в тот день богиня явила знак будущего величия святилища: был найден череп коня. Толпа ликовала и выкрикивала имя царицы. В ожидании ее прихода троянцы осмотрели храм.

Умоляющие троянки перед Афиной Палладой.

– Смотри, это Троя! – воскликнул Ахат, указывая на дивное изображение стен и ворот с возвышающимся вдали дворцом Приама[60].

– Да, это наша несчастная Троя, – согласился Эней, и слезы оросили его лицо обильным потоком.

На другой доске было изображено поле битвы. Художник, должно быть, сам воин, с удивительным знанием дела показал схватку двух воинств. Троянцев можно было отличить от ахейцев. Безбородый Ахилл легко узнавался по надменно вздернутому подбородку. Взгляд Энея перенесся к другой расписной доске. Белел ряд островерхих шатров. Блестела поверхность реки. У самой воды паслись распряженные кони. Один из них, чем‑то напуганный, повернул голову с раздутыми ноздрями. Из шатров выбегали полуодетые чубатые воины с мощными разрисованными телами. Конечно же это фракийцы Реса[61], застигнутые врасплох нападением Диомеда. Следуя далее, остановился Эней у картины, изображавшей троянок, шествующих к храму Афины Паллады. Волосы распустив, несли они в дар одеяние, то, что выткали сами в слезах и волнении о сыновьях и мужьях, защищавших отчизну. Подняты к небу ладони. На лицах скорбь и мольба. Но отвернулась от них богиня и потупила взор.

Лицо Энея вдруг стало белее снега. Художник изобразил останки того, кто был ему другом. Гектор валялся в пыли, а старец Приам простирал свои руки к Ахиллу, предлагая выкуп ему. Из уст Энея вырвался вопль и слезы, полившись потоком, его ослепили.

– Нет, Ахат! От нашей Трои остался не дым ее имени, – проговорил Эней, вытирая тыльной стороной ладони лицо. – Слава о ней живет и на чужбине. Вызывая сочувствие, может она выручить нас[62].

Послышался шум голосов. По проложенной к храму дороге двигались непринужденно юноши в богатых одеждах и с ними молодая женщина, вся в пурпуре, увенчанная диадемой. Дидона! Так вот она какая! В ее облике ничего не говорило о перенесенных страданиях.

Процессия внезапно остановилась. К ногам царицы, выбежав из‑за дерева, бросилось трое мужей.

Умоляющий Приам перед Ахиллом.

– Да это же наши Клоант, Антей и Сергест! – воскликнул Ахат. – Они спаслись и о чем‑то просят царицу.

Дидона сделала знак рукой. Троянцы поднялись с колен. И вот уже слышно в храме, что отвечает царица троянцам:

– Будьте спокойны. Я помогу вам отплыть, дам припасы. Если же захотите остаться, город мой – ваш. Энея же я отыщу, прикажу обыскать побережье, всю Ливию.

– Не надо меня искать, царица, – сказал Эней, выходя наружу. – Я перед тобой.

Купидон[63]

Дворец, казавшийся снаружи незавершенным, внутри был убран с царской роскошью. Готовя пир в честь заморских гостей, рабы расстилали искусно вытканные ковры. Юные рабыни уставляли столы серебряными кубками, на которых искусным резцом были выбиты деяния предков Дидоны – мореходов, открывателей далеких стран и островов. Слуги несли воду для рук, яства и корзины с плодами.

Посредине на золотом ложе возлежали царица и рядом с нею Эней. По обе их стороны на расписных лодках расположились троянские и карфагенские юноши. Прозвучал рог трубача Энея Мизена, и все взоры устремились к высокой двери, откуда, как уже было известно и хозяевам и гостям, должны внести дары уничтоженного пламенем города. Эней отправил за ними к кораблям Ахата, повелев ему привести и Аскания.

Да вот и Ахат с царским жезлом. В былые дни его всегда носила впереди отца Илиона, старшая дочь Приама. Вслед за ним появилось покрывало цвета шафрана, расшитое золотыми листьями аканфа, – то самое, которое получила Елена от матери своей Леды, и той же работы хитон. Диадему, сверкающую драгоценными камнями, нес мальчик удивительной красоты, выступающий походкою Юла. И никто в зале не знал, что это не сын Энея Юл, а бог Купидон. Опасаясь за судьбу Энея и его спутников, Венера приказала своему отроку принять облик Аскания и внести в сердце царицы такое пламя любви к Энею, чтобы в нем сгорела память о ее первом муже и никто из бессмертных не мог бы изменить ее чувств.

Купидон, обняв Энея, бросился к царице и передал ей диадему. Она притянула его к себе, прижала к груди и усадила на колени. Не знала несчастная, что на коленях у нее всемогущий бог и прикосновение его по‑детски пухлых губ ничем не уступало стреле из лука, способной пробудить страсть в любом человеческом сердце.

 

 

Рассказ Энея[64]

Пир в честь пришельцев длился до темноты и зашел за полночь. Слуги зажгли бесшумно светильники и удалились. Все взгляды устремились к Энею. Наступила такая тишина, что можно было слышать его дыхание. И вот он начал рассказ.

– Ты мне, царица, велишь пережить поражения горечь, скорбь утрат обновить. Слыша такое, не только схваток участник – дикий долоп, мирмидонянин, воин жестокий Улисса[65], слез не сумел бы сдержать. Но я воле твоей покоряюсь. Как ни страшится душа повторения бедствий, как ни пытается сбросить памяти тягостный груз, не опущу ничего.

Со стен замечено было копошение данайцев. Понавезли они с Иды много пиленого леса. Думали мы, что для кораблей. Они же, как нам показалось сначала, принялись дом воздвигать. Время прошло, и он принял очертание коня. Под брюхом его могла бы пронестись колесница.

Купидон. Античная статуя.

Отхлебнув вина, Эней продолжил:

– На виду у Трои скалистый есть островок. Тенедос ему имя. В начале правления Приама славились тенедосцы богатством. Здесь, как нам стало ясно потом, укрылись ахейцы. А мы, глупцы, рассудили, что, отчаявшись взять неприступный наш город, они удалились в Микены. Тотчас открылись настежь ворота. О, как приятно взглянуть на места, где были шатры Ахилла! Как любо пройтись по песку, где остались углубления от вражеских килей!

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

---

Мы поможем в написании ваших работ!