Письма к родным. Август 1902 – май 1907 6 страница
Июля
Сегодня, в воскресенье, заковали двоих. По-видимому, их завтра отправят в ссылку. По делу о подкопе пять человек оправданы (один из них в нашем коридоре – Вержбицкий – продолжает оставаться здесь). Солдату из Замброва увеличили кормовые до 37 коп.
Ганка сидит теперь вместе с Овчарек, которую она обвиняла в предательстве. Должно быть, лгала. Я теперь не верю, что не были преувеличены и другие ее россказни. Но все же она-то сама верила в то, что рассказывала. Они сидят теперь втроем. Первые два дня Ганка гуляла возбужденная, веселая, теперь она скучная и грустная.
Сегодня мне удалось пересчитать гуляющих: их оказалось 60 человек на нашем дворе; следовательно, всего около 120. Из этих 60-ти – 10 женщин, четыре офицера-артиллериста (Белокопытов, Краковецкий, Запольский и Паньков) и один офицер-кавалерист – Калинин. Фамилии женщин: Г. Марчевская, Елена Невядомская, Софья Овчарек, Констанция Сулима, Францишка Гавелка, Рудницкая, Пранхил из Островца, Ан. Грицендлер, Роза Каган (с.-д.), Смердзыньская. В двух камерах сидят по шесть человек, в одной – пять, в одной – четыре, в двух – по три. Наверху прежние следственные кабинеты переделываются в камеры. Говорят, что там сидят не только подследственные, но и много отбывающих наказание. Но слухам, тех, у кого срок каторги не больше восьми лет, не отправляют в Сибирь, потому что там уже все тюрьмы переполнены, а размещают их в тюрьмах Европейской России и Царства Польского.
|
|
|
Июля
Сегодня во всех камерах закрыли окна и накрепко забили их гвоздями. Теперь камера опять закрылась, как могила, и не видно ни неба, ни деревьев, ни ласточек. Даже свежий воздух отнят у нас. По слухам, все это сделано потому, что заключенные переписывались друг с другом, опуская из окна на веревке письма. Говорят, что явился новый «начальник» (незадолго до этого уж одного начальника сменили) и отказался принимать павильон, если не заколотят окон. Вчера разрешалось открывать окна, сегодня их закрыли наглухо.
За последние дни в наш коридор приведены четыре новичка. Сидевшую в одной камере с моей соседкой выслали в Радом, а на ее место привели новую заключенную из Петрокова (Калят). Сегодня тяжело. Кое-кто подумывает о протесте, о борьбе, возможно, что это выльется в столкновение, но уже ничто не поможет, окон не откроют.
Августа
8 нашем коридоре уже несколько дней сидит некий Кац. Он был арестован в Берлине 25 июня, на следующий день после собрания, на котором присутствовал. Продержали его там две недели. Он находился под таким строгим наблюдением, что не смог никого уведомить о своем аресте. После этого его курьерским поездом отвезли в Вержболово и там передали русским властям. От Берлина до Ковно его везли в ручных и ножных кандалах. По слухам, министр иностранных дел телеграфировал берлинской полиции, чтобы его переслали в X павильон Варшавской цитадели. В Ковно он провел один день, и оттуда его перевели сюда. Его обвиняют в принадлежности к группе анархистов.
|
|
|
Кроме него, к нам привезли еще двух заключенных: бандита Малевского и рабочего из Пабяниц (Станиславский), обвиняемого в принадлежности к фракции ППС; завтра его судят.
Августа
Говорят, что Станиславский оправдан. Малевского судили в пятницу: он вместе с двумя другими обвиняемыми приговорен к петле, а один – к 20 годам каторги. Малевский весь день был как в бреду; после суда говорил нам, что он невиновен. Дежурный жандарм сказал ему, что генерал-губернатор заменил ему смертную казнь 15 годами каторги, но при этом жандарм так улыбнулся, что Малевский ему не поверил. Судья сказал Малевскому, что в течение 24 час. он имеет право подать кассационную жалобу, но тот не знал, ждать ли ему адвоката или же предпринимать какие-либо шаги самому; время шло, и он послал телеграмму к матери, чтоб она приезжала хлопотать об отмене смертного приговора. Сегодня он уже спокоен. По-видимому, приговор смягчен.
|
|
|
Несколько недель тому назад судили боевую организацию ППС. Все поражены мягкостью приговора: только один Монтвилл приговорен к 15 годам каторги; пять человек оправданы, несколько человек приговорено к восьми годам (Зипко, Ястржембский, Пиотровский). Одному два года восемь месяцев каторги заменены шестью месяцами тюрьмы. Маньковскому, по слухам, ссылка на поселение заменена месяцем тюрьмы. Такая же замена применена к одной женщине. Все поражены; кое-кто уже воображает, что период репрессий кончился.
По поводу того, что забили окна, кое-кто из женщин выступил с проектом вышибить все стекла. Это предложение отпало. Другие предложили объявить голодовку, требуя также уравнения всех в пищевом довольствии до 37 коп., но и это предложение отпало: ни одна почти голодовка не довела до победы. Ватерлос в сентябре прошлого года дважды устраивал голодовку: один раз 15 дней, другой раз – восемь, ему ручались честным словом, что все его требования будут удовлетворены, и ни одно не было удовлетворено. Килачицкий два раз объявлял голодовку, требуя снятия кандалов. На шестой день с него сняли кандалы, а неделю спустя он был вновь закован.
|
|
|
Голодные протесты уже не производят впечатления. Власти знают, что такого рода протест долго продолжаться не может и что не все могут участвовать в нем. Выдерживают голодовку только более стойкие, но сами от этого очень страдают.
Говорят, что новый начальник человек «добрый». Он придумал средство, чтобы и волки были сыты и овцы целы: окна по-прежнему заколочены, но во время прогулки двери камер открываются в коридор. Что касается пищи – более зажиточным заключенным разрешено не брать всей порции, а часть ее передавать тем, которым отпускается на довольствие И коп. Со временем из этого может получиться то, что всем будет уменьшена порция и красть будут больше. Теперь – это надо признать – к нам не придираются и относятся хорошо. В последнее время не было даже слышно прежней ругани тех жандармов, которые ненавидят нас и которые довольны, когда могут чем-нибудь нас уязвить. Если бы не это, то здесь нельзя было бы выдержать и дело доходило бы до жесточайших столкновений. Ведь люди идут отсюда на виселицу или на многие годы каторги, а о днях свободы они еще не забыли и не могут примириться с мыслью, что навсегда или на долгие годы все кончено.
То, что больше всего угнетает, с чем заключенные не в состоянии примириться, это таинственность этого здания, таинственность жизни в нем, это режим, направленный на то, чтобы каждый из заключенных знал только о себе, и то не все, а как можно меньше. И заключенные страстно борются за то, чтобы разорвать завесу этой таинственности; отсюда эта постоянная переписка, подыскивание самых замысловатых способов пересылки писем от одного к другому, покашливание в коридоре, пение и посвистывание в камерах. Создана целая система сигналов. Когда старые «почтовые ящики» для корреспонденции проваливаются, придумываются новые. Кое-кто довел до полного совершенства способы сношений с другими, предается этому весь и только этим живет. Таких переводят из одной камеры в другую, стараются их как-нибудь утихомирить, но ничто не в состоянии охладить их пыл. Если иначе уж нельзя, они во время прогулки подают гуляющим всевозможные знаки через выходящие на дворик окна или же из уборной. Жандармы не могут сладить с ними и склонны махнуть на них рукой в расчете на то, что в конце концов их уберут отсюда. Они знают все. Часто, когда у них сведения не полны, они не стесняются и присочинить. Отсюда ложные сведения, взятые с потолка или высосанные кем-либо из пальца. Все пускается в ход, лишь бы ослабить таинственность этого дома.
Проникло к нам известие о том, что охранка подослала сюда шесть шпиков, что в среде заключенных есть провокаторы. Началась слежка. Бывало, что обнаруживали действительных провокаторов, но бывало также, что подозрение падало на людей, возможно, ни в чем не повинных. Некоторое время тому назад, когда офицера вывели на прогулку с новеньким, кто-то из заключенных через окно в уборной крикнул: «Это шпик!» Ганка говорила со мной об Ов. и См. как о явных предателях, а после как ни в чем не бывало сидела с Ов. в одной камере и, гуляя, шалила и играла с ней. Впрочем, они, по-видимому, вновь поссорились, так как сидят отдельно. Сегодня Ганка, не знаю за что, просидела всю ночь в карцере. Создается атмосфера недоверия, портящая совместную жизнь: каждый, по мере возможности, замыкается в себе.
Шпионов действительно много. Здесь так часто сменяют товарищей по камере (редко кто сидит один, большинство сидит по два человека, а есть камеры, в которых сидят по-трое и больше), что цель этого становится очевидной: дать возможность неразоблаченным шпикам узнать как можно больше. Несколько дней тому назад я увидел в окно бесспорно уличенного в провокации на прогулке с вновь прибывшим из провинции. Этот провокатор – интеллигент. Я крикнул в окно: «Товарищ! Гуляющий с тобой – известный мерзавец, провокатор». На следующий день они уже гуляли каждый отдельно…
Сейчас я опять подозреваю одного человека. Будучи еще на свободе, я знал фамилию одной предательницы. И вот я узнаю, что фамилия одной из заключенных, которая здесь ведет себя безупречно, такая же, как у той предательницы; дальше я случайно узнаю, что она близко знакома с людьми, с которыми была знакома и та, что некоторые черты ее характера сходны с чертами характера той, и во мне, помимо моей воли, зарождается сомнение, которое я сначала подавлял, но которое все более и более усиливается. Само собой разумеется, что я ни с кем не поделился своими подозрениями и делаю все, чтобы выяснить это дело.
Моя соседка, Сулима, в течение нескольких дней опять сидит одна; ее подругу, Калят, перевели в другую камеру. Через несколько дней у нее суд. Увезли радомчанина Вержбицкого.
Августа
Сегодня весь день павильон в движении. Таскают тюфяки, кровати, переводят заключенных из одной камеры в другую. Мою соседку, Сулиму, «бедную сироту», как мы ее прозвали, перевели в другой коридор – туда, где сидит Овчарек, несмотря на то, что ей ужасно не хотелось уходить от нас. Заключенного Зипку, сидевшего в верхнем коридоре (восемь лет каторги), увезли сегодня в тюрьму «Арсенал». К нам в коридор перевели товарища из Радома, Мостовского (он уже приговорен к бессрочной каторге), и одного члена «Левицы ППС» – Кругера.
Два сокамерника шпиона Вольгемута переведены в другие камеры; его самого, кажется, уже здесь нет.
В третьем коридоре отбывают наказание приговоренные к заключению на три года в крепость бывшие офицеры Аветисянц и Саламей, оба из военно-революционной организации (срок им кончается 24 августа 1909 г.), бывший военный инженер, Вейденбаум, приговоренный за оскорбление царя к одному году (до 7 июля 1909 г.), и один гимназист, А. Руденко, которому, по ходатайству матери, четыре года каторги заменили одним годом крепости. Они ежедневно получают газеты, но их немедленно по прочтении у них отнимают, чтобы лишить возможности переслать газеты нам. И июля их перевели сюда с гауптвахты по доносу сидящего там пабианицкого полицмейстера Ионина, расстрелявшего совместно с двумя стражниками арестованного Гризеля. Ионии – известный мерзавец, один из «героев» карательной экспедиции в Латвии. Доносы этого негодяя в высшей степени характерны. Он донес, будто бы на гауптвахте находится центр Военно-революционной организации, будто там печатаются воззвания, будто оттуда распространяется литература, ведется агитация в армии и т. д. И он добился своего – этих офицеров перевели сюда. Гауптвахта находится рядом с X павильоном. Это двухэтажное здание. Внизу – камеры для подследственных солдат, привлекаемых по обвинению в уголовных и военных преступлениях. На втором этаже сидят за нарушение дисциплины офицеры и «дворяне», приговоренные к аресту на несколько дней. Камеры их не закрываются, окна без решеток. На третьем этаже – приговоренные к крепости и офицеры, ожидающие суда. Эти камеры запираются, окна снабжены решетками, но временами их не запирают по целым неделям. Это бывает в тех случаях, когда начальниками караула попадаются порядочные офицеры. У них там бывают все газеты, и им очень легко сноситься с внешним миром.
Там сидел один год и четыре месяца офицер Шаманский, отказавшийся в 1905 г. повести свою роту на расправу с забастовавшими рабочими; там же сидел до суда два месяца казацкий офицер Рубцов по обвинению в том, что отказался расстрелять рабочих, приговоренных полевым судом к смертной казни. Суд приговорил его за это к увольнению со службы. Сидел там также два месяца жандармский младший офицер за освобождение 10 политических заключенных. В настоящее время, между прочим, отбывает там наказание капитан первого ранга из эскадры Небогатова, приговоренный к 10 годам крепости за сдачу эскадры японцам. Сидит также подпоручик Денеко (из ивангородской крепостной артиллерии), толстовец, приговоренный в апреле 1908 г. к шести годам арестантских рот за отказ от службы. Арестантские роты по этому приговору заменены лишением офицерского звания.
Августа
«Когда-то я легче переносил тюрьму, теперь я уже стар и мне тяжело. Тогда я не думал о будущем, но жил им, так как был силен; теперь я чаще думаю о будущем, потому что не вижу перспективы, и мне здесь тяжело. Не могу привыкнуть к тому, что я в заключении, что нет у меня своей воли. Не могу примириться с появляющейся все чаще и чаще мыслью, что завтрашний день будет такой же серый, однообразный, без содержания и смысла, как сегодняшний. И тоска принимает размеры ностальгии, вызывает физическую боль, сосет кровь, сушит. И меня влечет отсюда в ноле, в мир красок, звуков и света – туда, где слышен шум леса, где по небу движутся в неизвестные края белые облака; влечет вдаль, где дышится чистым воздухом, живительным, свежим, где лучезарное солнце, где пахнут цветы, где слышно журчание рек и ручейков и где море никогда не перестает шептать и разбивать о берег свои волны. И день и ночь, и утренняя заря, и предвечерние сумерки так привлекательны и дают столько счастья! Меня ожидает смертный приговор, который, вероятно, будет заменен многими годами каторги. В легких у меня что-то попортилось, я пролежал в больнице три месяца и несколько дней назад вышел оттуда. Я чувствую, что мне уже не долго здесь оставаться. Я не жалуюсь, не проклинаю своей судьбы, я даже спокоен, несмотря на то, что ужасно хочется жить и убежать отсюда. Я пишу это потому, что не хочу лгать. И неужели стыдно того, что я люблю жизнь, неужели надо покрывать ложью ужасы, отравляющие, грязнящие и извращающие эту жизнь? И, если бы я выбрался отсюда, разве мог бы я изменить свою жизнь и вновь не вернуться сюда?…»
Приблизительно такого содержания письмо получено мной от товарища, который несколько дней тому назад переведен из лазарета. Я увидел его, когда он был на прогулке, и нам удалось связаться друг с другом и организовать обмен письмами. Его держали несколько месяцев в кандалах под тем предлогом, будто он бежал с каторги, что является наглой ложью. Он заболел и пролежал три месяца в лазарете. Обвиняют его в участии в убийстве шпиона.
25 августа слушалось дело 11 радомчан, обвинявшихся в принадлежности к ППС и в нападении на монопольки.[76] Две женщины оправданы, остальные девять человек, в том числе два предателя, Гаревич и Тарантович, приговорены к смерти. Приговор был смягчен. Одному предателю смертная казнь заменена шестимесячным (!) тюремным заключением, другому – ссылкой на поселение, остальным заключенным – каторжными работами от 10 до 20 лет. Этот Тарантович сидел некоторое время рядом со мной, называл себя Талевичем. Это он жаловался, что приходится умирать в таком молодом возрасте, и уверял, что, если бы ему было 40 лет, за ним было бы не 17 дел, как теперь, а гораздо больше. Гуляют здесь еще два шпиона: Сагман (он же Зверев, он же Орлов), одетый в студенческий мундир, и Вольгемут.
Августа
Сегодня слушалось дело 37 варшавских социал-демократов: 12 человек приговорено к ссылке на поселение, 25 человек оправдано. 25 августа разбиралось дело семи лодзинских социал-демократов; по слухам, трое приговорены к четырем годам каторги, одна – на поселение, три человека оправданы. Говорят, что никаких доказательств их вины не было и что суд основывался исключительно на показаниях жандармского полковника.
Сентября
Сегодня я убедился, что, к сожалению, мои подозрения были обоснованы. Оказывается, Ганка была в Творках (дом для умалишенных) и оттуда была увезена прушковскими социал-демократами, а когда ее после этого арестовали, она выдала тех, которые ее освобождали: сама ездила с жандармами и указывала квартиры освободивших ее товарищей. Здесь она сидит под вымышленной фамилией, тщательно скрывая свою подлинную фамилию (Островская). Почему она предавала? Кто ее знает: может быть, ее избивали, а возможно, что она действительно сумасшедшая. Теперь она уже несколько дней сидит в коридоре надо мной. Сегодня я обо всем этом уведомил других. Я обязан был это сделать… Возможно, что вначале она попытается защищаться, утверждать, что все это ложь. Она, вероятно, будет бороться, хотя бы за щепотку доверия. Но заслуженный удел ее – позор, самый тяжелый крест, какой может выпасть на долю человека.
Я иногда вижу на прогулке провокаторов. Двое из них производят кошмарное впечатление: глаз не поднимают, лица, словно бледные маски отъявленных преступников, – застывшие, неподвижные, с печатью отвержения на лбу. Весь их вид напоминает корчащуюся собаку, когда на нее замахнешься. Один из них Вольгемут, другой Са. Трое других делают вид, будто ничего не случилось, и трудно по их лицам определить, что они собой представляют. (Тарантович и Гаревич связаны с делом радомской боевой организации «фраков»). Остальные два еще смеются, шутят, веселы; это профессиональные провокаторы, в особенности Сагман (Зверев или Орлов), который был за границей специалистом.
Сегодня заковали четверых, в том числе Монтвилла (он сидит надо мной).
Мать двух детей, по слухам, приговорена к ссылке на поселение на 12 лет за то, что ее квартирант убил солдата во время обыска и удрал вместе с ее мужем. Дети сидят вместе с ней. Сегодня во время прогулки она за что-то отшлепала старшего сына. Я увидел это в окно и хотел накричать на нее: в тюрьме, за решеткой, все воспринимается до странности преувеличенно. А ребенок как ни в чем не бывало продолжал шалить, бегать по двору, гоняться за курами, собирать листья.
В моей голове ужасная пустота, мелькают какие-то бессвязные сны, отдельные слова, люди, предметы, а когда я встаю утром с постели, начинающийся день пугает меня…
Рядом со мной сидит молодой офицер Б. Я поддерживаю переписку лишь с ним одним. Он хотел бы сидеть вместе со мной, хотя бы непродолжительное время, но я предпочитаю сидеть без товарища. Начиная с завтрашнего дня, мы будем вместе гулять. Этого достаточно, и это внесет разнообразие в нашу жизнь. Надолго ли?
Ватерлосу вручили обвинительный акт. Он обвиняется в принадлежности к партии анархистов-коммунистов (по этому делу привлечено по второй части 102-й статьи 18 мужчин и шесть женщин); 15 лет каторги у него уже за спиной за ограбление какого-то купца. Когда читаешь о таких нападениях и убийствах, не верится, что такие люди, как Ватерлос, могут быть и исполнителями и руководителями этих актов. Ведь Ватерлос болезненно реагирует на всякое насилие, на всякую несправедливость. А может быть, именно поэтому такие люди являются фанатиками и слепо следуют своей идее, принося ей в жертву свои чувства.
Октября
Ночью с 8-го на 9-е повешен Монтвилл. 8-го с него ужо сняли кандалы и перевели его в камеру смертников. Во вторник, 6-го, его судили за участие в нападении вблизи Лап на поезд, в котором перевозили солдат Волынского полка. Он не строил никаких иллюзий и 7-го, когда мы были на прогулке, взобрался на окно и попрощался с нами. Его повесили в час ночи. Палач Егорка, по обыкновению, получил за это 50 руб. С верхнего этажа анархист К. постучал мне, что они «решили всю ночь не спать», а жандарм сказал, что при одной мысли, что собираются кого-то вешать, «охватывает дрожь, и заснуть нельзя; ворочаешься с боку на бок». Последними словами Монтвилла на эшафоте были: «Да здравствует независимая Польша!»
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 130; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!