Хеттская и хурритская литературы 3 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 113Следующая ⇒

Такое обобщение обнаруживает сходные и существенные для всех литератур черты на определенных, типологически единых этапах их развития, этапах, в конечном счете связанных со сменой общественно-экономических формаций. Уместно обратиться здесь к известному положению В. И. Ленина о методологическом значении категории «общественно-экономическая формация» при изучении истории человечества. В. И. Ленин цитирует слова К. Маркса в предисловии к первому тому «Капитала»: «Моя точка зрения состоит в том, что я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественно-исторический процесс». Далее В. И. Ленин, развивая эту мысль, отмечает, что только эта гипотеза К. Маркса «впервые создавала возможность строго научного отношения к историческим и общественным вопросам», «впервые возвела социологию на степень науки». «Анализ материальных общественных отношений сразу дал возможность подметить повторяемость и правильность и обобщить порядки разных стран в одно основное понятие общественной формации. Только такое обобщение и дало возможность перейти от описания... общественных явлений к строгому научному анализу их, выявляющему, скажем для примера, то, что́ отличает одну капиталистическую страну от другой, и исследующему то, что обще всем им» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 1, с. 133—137).

Это положение должно служить ориентиром и при изучении мирового литературного процесса. Историко-материалистический подход к литературным явлениям позволяет, не растерявшись в океане фактов, перейти от эмпирического их описания к историко-типологическому обобщению, выявляющему, условно говоря, различные, но общие для всех литературных формаций типы, стадии и на этой основе исследующему, что отличает одну литературу от другой и что обще всем им.

Мы назвали создаваемую ныне историю литератур народов мира «Историей всемирной литературы». Наша работа должна раскрыть это понятие и его оправдать, и при этом с первого же тома, т. е. с древнейшего периода словесного искусства.

Возникает первый вопрос, что считать литературой для определенного, в данном случае древнейшего периода, т. е. вопрос о самом составе литературы.

Факт разного состава литературы в различное историческое время совершенно очевиден. В составе древнегреческой литературы мы находим «Пир» Платона; «История» Тита Ливия и «Исторические записки» Сыма Цяня входят в состав литературы, первая — Древнего Рима, вторая — Древнего Китая, но «Величие и падение Рима» Ферреро в составе итальянской литературы Нового времени не числится, как не входит в художественную литературу и труд Я. Буркхардта «Культура Италии в эпоху Возрождения» — при всем бесспорно блистательном, именно литературном качестве этих двух произведений. «Исповедь» Аврелия Августина, безусловно, памятники литературы поздней античности в греко-римском мире (это произведение даже называют первым по времени автобиографическим романом), но «Исповедь» Льва Толстого обычно в историях русской литературы не рассматривается; о ней говорят только в плане общего изучения творчества ее автора. Таким образом, очень сходные по теме, характеру, несомненно, значительные по литературным качествам произведения в более раннее

историческое время входят в состав литературы, в более позднее — нет.

Бывает и обратное. «Троецарствие» и «Речные заводи» — произведения типа больших романов-эпопей, появившиеся в Средние века в Китае, долго рассматривались за пределами того, что считалось литературой, а вот публицистическая статья, философский трактат когда были литературой, да еще самого высокого плана. И только позднее, примерно с XVII в., эти романы стали считаться литературными произведениями.

Следовательно, признанный состав литературы зависит от представлений о типе литературного произведения, а эти представления всегда вторичны, т. е. определяются общим положением литературы в данную историческую эпоху: ее местом в культурной жизни страны, ее ролью в этой жизни, определяются отношением общества того времени к характеру темы литературного произведения, его материала, формы, жанра, назначения.

Все это известно, но сейчас при выросшем знании материала и лучшем понимании его становится ясным, что исторические изменения состава литературы — одно из важнейших явлений в ее истории. И более всего при объяснении такого явления приходится опасаться трафаретных представлений о ходе литературного развития: например, об изначально недифференцированном составе литературы и о последующем процессе его дифференциации; о постепенном складывании особого явления, названного художественной литературой, и т. п. Опасность оперирования только этими положениями состоит в том, что при таком подходе исчезает цельность, законченность, неповторимое своеобразие литературных систем каждой большой исторической эпохи, остается вне поля зрения качественная полноценность каждой из них для своего времени и для своего общества. Именно поэтому новое изучение состава литературы в разные исторические эпохи и у разных народов, произведенное на всем известном материале, возможно, приведет к лучшему пониманию самого этого явления. Разрешение этого вопроса начинается в первом томе, т. е. тогда, когда исторически формируется и сама литература, и ее состав.

При самом беглом ознакомлении с составом литератур разных народов в отдельные однородные или, во всяком случае, близкие по социально-экономическому строю периоды нельзя не заметить в этих литературах явлений однотипных или, несомненно, близких по общему характеру, по виду, жанру и даже прямо по содержанию. Можно указать, например, на наличие такого однородного литературного жанра, как «параллельное жизнеописание» в древнегреческой литературе и в литературе Древнего Китая: в первой этот жанр создал историк Плутарх, во второй — также историк, Сыма Цянь. Они не были современниками — время жизни первого 45 — после 120 гг. н. э., второго — 145—86 гг. до н. э., так что не только никакого соприкосновения между ними быть не могло, никак не мог — в исторической обстановке того времени — Плутарх, младший, что-либо вообще услышать о Сыма Цяне, старшем.

Мы хорошо знаем провансальскую лирику западноевропейского Средневековья, и совершенно тот же вид куртуазной поэзии мы находим — и также в Раннем Средневековье — в Японии, причем сходство заходит так далеко, что в обоих случаях присутствует даже такой специфический жанр любовной лирики, как «утренняя песня». В Японии расцвет такой лирики падает на IX—X вв., в Провансе — на XI—XII вв., но о том, что Джауфре Рюдель или Бертран де Борн могли иметь хоть какое-либо представление об Аривара Нарихира или Ки-но Цураюки, и речи быть не может.

Форму литературной драмы мы находим во второй половине XIX — начале XX в., во всех больших литературах мира, причем объяснить этот факт одними связями между всеми литературами в ту историческую эпоху никак нельзя: дело тут в известной общности исторического процесса, и сами связи — не более как одно из проявлений этой общности. Возможно, что этот последний пример проливает свет на факты сходства литературных явлений и в тех случаях, когда связей такого масштаба, какой наблюдался в XIX и начале XX в., не было и в принципе не могло быть. Не приходится ли поэтому главным фактором, вызывающим сходство литературных явлений, считать именно общность социальных и культурных институтов? Такую общность можно назвать синхронной, но далеко не обязательно в чисто хронологическом смысле: Раннее Средневековье в истории народов в различных частях цивилизованного мира может протекать в очень разное время.

Таким образом, перед историей мировой литературы встает вопрос именно о типологической близости состава литературы, складывающегося у народов, проходящих одинаковую по общественно-экономическому содержанию и культурному уровню стадию своей истории. Разумеется, одинаковость тут не может быть абсолютной; речь может идти только о самом основном. Но это общее основное определяет типологическую общность литератур; неизбежные же особенности данной исторической стадии в каждой отдельной стране создают свой

вариант этого общего типологического комплекса. Проследить корни и ранние проявления этой типологической общности — еще одна задача первого тома.

Если допустить реальность положения об историчности состава литературы, о, так сказать, «своем» составе литературы для каждой большой исторической эпохи, если считать, далее, что эта историчность носит определенные типологические черты, если предположить, что такой типологически очерченный состав представляет собой в рамках и на уровне эпохи известную общественную и историческую цельность, — то, естественно, возникает вопрос об исторических системах литературы.

Что в этом случае разуметь под «системностью»? Вероятно, то же, что и во всякой исторической системе, — взаимосвязанность, взаимозависимость и социальную обусловленность элементов, образующих эту систему, в данном случае — отдельных частей состава литературы; известную цельность, которая ими, этими взаимозависимыми элементами, создается; но цельность не только на основе тождества, но и различия. Иначе говоря, система есть, безусловно, единство, но единство диалектическое, включающее в себя борьбу различных, а порой и противоположных социально обусловленных начал и тенденций.

Множество фактов, известных в истории мировой литературы, заставляет думать о системности литературы каждой большой эпохи. Мы видим, например, одновременное существование куртуазной лирики, эпоса и романа; одновременное развитие романтической поэзии, прозы и драмы. Взаимосвязанность подобных однородных явлений — а такие же случаи можно найти во всех литературах и во все эпохи — вряд ли можно вызвать сомнение. Да она и давно подмечена, понята и объяснена. Однако гораздо менее ясна, но, как нам кажется, столь же исторически реальна взаимосвязанность противоположных явлений, одновременно действующих в составе одной и той же литературы.

Вряд ли можно видеть простую случайность в том, что в Средние века, например, рядом с мистериями и мираклями существовали и процветали фарсы и фастнахтшпили: случайность тут исключена уже потому, что та же картина наблюдалась и в средневековой Японии, где рядом со своими мистериями — ёкёку — бытовали свои фарсы — кёгэн. Вряд ли также случайно возникновение в средневековой литературе рядом с вполне откровенным фарсом изысканно-галантной поэмы-новеллы, вроде «Окассен и Николетт».

Разумеется, противопоставление в литературе может выражаться различно. Так, например, противопоставлением следует считать существование в литературе каждой большой эпохи «старого» и «нового». Под «старым» тут, конечно, не следует понимать только простое продолжение каких-либо ранее сформировавшихся и в свое время репрезентативных видов литературы, т. е. литературное эпигонство: «старым» данное явление может казаться только потому, что, служа полностью «новому», оно лишь пользуется прежней формой; можно принять за «старое» и вполне «новое», если оно в чем-то ориентируется на бывшее ранее. Но все же это, конечно, для новой эпохи есть «старое», и оно противостоит «новому».

Видимо, закон единства противоположностей вполне реален для литературного процесса, так же как и для прочих процессов исторической жизни, и его действие — один из важнейших факторов системного единства литературы определенной стадии — единства диалектического. Проверить действительность положения о диалектически противоречивой системности типологических комплексов литературы можно только на всем историческом материале, и такая проверка также должна начинаться уже с эпохи, освещаемой в первом томе.

Несомненно, что литературные системы сменяются: иначе не было бы самого литературно-исторического процесса. С достаточной ясностью можно увидеть также, что смена систем, обусловленная, разумеется, общеисторическими факторами, прежде всего факторами общественного развития, связана в то же время и с изменением представлений о литературе — о ее существе, ее принципах, ее роли в жизни общества. Конечно, изменение этих представлений есть одно из проявлений общих изменений в жизни данного общества, но взгляды на литературу, отношение к ней — как раз и есть то непосредственное, чем общая обстановка действует на литературу.

Сама история литературы демонстрирует явные случаи подобных изменений. Один из них художественно обрисован в «Мейстерзингерах» Рихарда Вагнера. Кончается эпоха мейстерзингеров. Стар становится сам знаменитый мастер Ганс Сакс. На смену ему приходит Вальтер, у которого звучит совсем иная песня. Она очень не нравится Бекмессеру: ведь Вальтер поет не так, «как положено», не по табулатуре, а табулатура — закон, Сакс же понимает, что пришло время именно такой песне. И оказывается, что на нюрнбергском поэтическом фестивале цеховых мастеров и подмастерьев эта песня побеждает, табулатуре же, как и всякой табулатуре, которая претендует быть единственной истиной на свете, предстоит сойти со сцены и — хуже того — превратиться, как это получилось у жреца

табулатуры Бекмессера, в карикатуру на самое себя.

Уместно вспомнить, что в сходный момент истории поэзии в Японии, на рубеже XVII—XVIII вв., своей «песнью Вальтера» прозвучала поэзия Басё, а вместе с нею и его мысли о сущности и задачах новой поэзии, которая шла на смену поэзии хайкай — творчеству цеховых мастеров и купцов. Подобное соединение нового литературного явления с новыми представлениями о литературе можно обнаружить почти в каждой области литературного творчества, притом как на Западе, так и на Востоке.

История литературы имеет дело с двумя переплетающимися явлениями — с самой литературой, т. е. с совокупностью литературных произведений, а также с мыслями о ней, т. е. с представлениями о ее сущности, задачах и видах. Как и в чем выражается взаимодействие этих двух явлений, каково значение этого взаимодействия и чем определяется оно в жизни самого общества, — также может выяснить история мировой литературы. Но несомненно одно: значение для литературы ее оценки извне и самооценки отчетливее всего раскрывается в моменты смены литературных систем, и проявляется это значение уже с первых эпох развития литературы. Следовательно, уже в первом томе должна быть рассмотрена и смена систем и самих взглядов на литературу, так четко проявляющаяся при канонизации таких литературных памятников, как, например, Библия, конфуцианское «Пятикнижие» и Авеста.

История мировой литературы открывает нам, однако, что типологические системы литератур могут быть, так сказать, малыми и большими. «Малые» — действующие в пределах отдельных литератур, на пути их собственной истории; такова, например, обрисованная выше система немецкой литературы конца XVI в. «Большие» — действующие в пределах больших культурно-исторических зон; такова, например, упомянутая выше система литератур европейских стран XIX в. Но возможно говорить о системах и другого плана — о системах, складывающихся на больших этапах всемирной истории.

Мы обычно говорим о четырех таких больших этапах и называем их Древностью, Средневековьем, Новым и Новейшим временем.

Этапы эти, конечно, сопряжены с определенными социально-историческими формациями — рабовладельческой, феодальной, капиталистической, социалистической, но при этом все литературные системы всегда находятся в движении: конец одного большого этапа вливается в начало другого; начало нового этапа вытекает из последней стадии предыдущего. Поэтому «чистую» форму общественно-исторической формации создает, по-видимому, средний период ее истории, когда развитие всех элементов системы идет в гармоническом порядке. Именно в средний период и создается та система литературы, которая наиболее цельно выражает общественное содержание этой формации в эпоху ее исторической зрелости.

Очень явственно этот факт обнаруживается в истории рабовладельческого общества. В какую свою пору эллинская цивилизация создала в таком масштабе великие произведения, ставшие классическим наследием для всех народов Европы? В «среднюю пору» своей истории, в эпоху полисов, городов-государств. Именно тогда жили Эсхил, Софокл, Еврипид, Сократ, Платон, Аристотель, Фидий и т. д. В какую свою пору Древний Китай создал культуру, ставшую классическим наследием для народов Дальнего Востока? В свою «среднюю пору» — в эпоху лего, городов-государств. Именно тогда жили Конфуций, Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы, Сюнь-цзы, Гуань-цзы и т. д.

На такую же свою «среднюю пору» приходится и расцвет средневековой цивилизации — в форме типичной для нее; только искать ее наиболее показательную форму следует в истории не старых, а молодых для того времени народов — тех, которые шагнули к феодализму, миновав этап рабовладельческого строя: они пришли к феодальному строю свободными от огромного груза античного наследия, которого у них просто не было. В Италии, например, переход к феодализму был процессом сложным, перегруженным всевозможными элементами, идущими из прошлого, и прошлого великого. То же можно сказать и о народах, в истории которых был этот всесторонне развитый этап рабовладельческого общества. Поэтому определять специфику системы средневековой литературы следует скорее по литературе французов, немцев, англичан, японцев, арабов, чем по литературе средневековых итальянцев или китайцев. «Классическая» для Средневековья поэзия сложилась у провансальских трубадуров, германских миннезингеров, арабских и японских певцов. То же можно сказать о рыцарском эпосе. Он создан именно исторически более молодыми народами. Вспомним «Песнь о Роланде» и «Слово о полку Игореве», «Песнь о моем Сиде» и «Сказание о Тайра».

Если вопрос о типичных для больших исторических эпох системах литературы имеет значение для раскрытия общего хода литературной жизни человечества, то для понимания перехода литературы одной большой эпохи к другой исключительную важность приобретают литературы переходных эпох, так сказать «крайних»

для каждой общественно-исторической формации, выходивших из одной формации и вместе с тем подводивших к другой.

В истории западного мира такие эпохи выявлены с чрезвычайной ясностью. Первая из них — время перехода от древнего общества к средневековому.

История народов Запада — один из важнейших массивов мировой истории. Как много она дала науке для понимания общеисторического процесса в целом, видно хотя бы из того, что такие категории, как рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, открытые исторической наукой в истории европейских народов, оказались категориями общеисторическими. Поэтому вполне законна мысль о том, что переходная эпоха подобного значения могла быть и в истории тех народов Востока, которые, как греки и итальянцы, имели свою древность со столь же великой, разносторонней культурой. Такими народами были иранцы, индийцы, китайцы.

Эпоха перехода от Древности к Средневековью — это уже не рабовладельческий строй в его классической форме, но еще и не феодальный, также в его классической форме. Однако поворот намечался и отразился в сознании людей. Эта эпоха возникла и развернулась в истории старых цивилизованных народов Восточного Присредиземноморья — всех трех его частей: европейской, африканской и азиатской. Революция умов, происшедшая здесь, состояла в крушении прежнего мировоззрения, языческого, как тогда говорили, и в замене его новым, христианским. Разумеется, и то и другое наименование — лишь самые общие обозначения, сами же комплексы явлений, которые этими наименованиями покрываются, весьма сложны, разнообразны и противоречивы, но все они равным образом вступили в борьбу со старым миром. И это новое пришло в мир Римской империи как бы извне — с Востока, сирийского, египетского, иудейского, эллинизированного Римского Востока, как называют этот Восток историки. Собственно говоря, революция умов началась и развернулась прежде всего именно здесь, но она захватила и всю греко-латинскую часть «римского круга земель», в котором шел свой кризис старого, сложившегося мировоззрения.

Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 218; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!