Надпись у входа в главное здание штаб-квартиры ЦРУ

 

Смерть агента TRIGON и арест Марты Петерсон были для КГБ сомнительной победой. TRIGON вел активную агентурную деятельность более четырех лет, и ранее советские руководители, возможно, о ней не знали. Они, однако, понимали значение информации, которую передавал этот агент. По советским меркам TRIGON занимал не такой уж высокий пост, но имел доступ к документам, содержащим жизненно важные секреты СССР.

В отличие от Пеньковского, здесь не было никакого открытого суда с представителями общественности, на котором бы любимый пудель агента и его южноамериканская любовница были бы представлены в качестве доказательства моральной деградации и индивидуализма шпиона. Для КГБ самоубийство Огородника стало настоящим ударом – оно сделало невозможным какие-либо допросы и оценку значимости информации, которую он передал или, возможно, не успел передать американцам. КГБ готовился к худшему. Во время работы в Москве TRIGON имел доступ к самой актуальной политической информации и к планам МИДа, касающимся, в частности, позиции СССР на переговорах по ограничению стратегических вооружений.

TRIGON снабжал ЦРУ жизненно важной разведывательной информацией, которую непосредственно использовали дипломаты в реальной политической игре, а также для оценки военной угрозы в наиболее сложные периоды противостояния в холодной войне. Это были данные разведки, которые нельзя было получить со спутников, из открытых советских источников, таких как средства массовой информации или свидетельства невозвращенцев. Это была «скоропортящаяся» информация – особый вид разведывательных сведений, которые непрерывно требовались для отслеживания изменений в динамике международных отношений. Такую информацию мог дать только реальный агент, снабженный спецтехникой для копирования документов или для записи бесед.

КГБ не сообщил точных деталей расследования советским печатным изданиям, таким как газета «Правда» и другие государственные СМИ. Однако самый главный вывод, который сделала контрразведка КГБ, заключался в том, что теперь американская разведка способна работать с активным агентом в особо опасных для ЦРУ регионах, в том числе в Москве. КГБ напоминало банкира, полностью уверенного в своей мощнейшей системе безопасности и вооруженной охране, который вдруг обнаружил, что в его броне имеется брешь.

Не оставалось сомнений в том, что тайны Москвы, а также всего советского блока были теперь уязвимы для американской разведки, и спецтехника играла при этом существенную роль. Коллекция спецтехники, захваченной при арестах Огородника и Петерсон, состоящая из микрокамеры и радиоприемника для контроля переговоров наружного наблюдения, подтверждала новый потенциал технических возможностей, доступных в мероприятиях американских агентов и оперативных офицеров ЦРУ.

Ранее КГБ уже имел возможность убедиться в высоком техническом уровне американской разведки после обнаружения в 1974 г. специального датчика. Закамуфлированное под пенек в лесу, около базы советских ВВС, это насыщенное до предела электроникой спецустройство было способно перехватывать радиосигналы с летного поля и передавать их сотрудникам ЦРУ. Захват Огородника подтвердил, что в руках агентов появилась более совершенная спецтехника. Тайники, сигнальные метки и одноразовые шифрблокноты все еще использовались американцами, однако оперативные возможности ЦРУ постоянно развивались. Было очевидно, что вскоре в арсенале ЦРУ появятся спецсредства, которые полностью вытеснят старую оперативную технику, позволят убрать агентурную связь с улиц и перенести ее в радиоэфир.

Дело Петерсон показало еще одну проблему для офицеров Второго главного управления КГБ. По стандартам КГБ Марта Петерсон не вписывалась в образ офицера разведки – ее оперативное прикрытие полностью соответствовало образу жизни обычных иностранных специалистов, работающих в Москве. Почти два года огромный аппарат советской госбезопасности, вероятно, не уделял ей должного внимания. «Я думаю, что когда они поймали Марту Петерсон, у них на многое открылись глаза», – вспоминал оперативный офицер ЦРУ, один из активных участников этих мероприятий.

КГБ приложил все усилия, чтобы создать для агентурной работы ЦРУ в Москве тяжелейшие условия, как в Арктике. При этом КГБ пришлось расстаться с иллюзиями относительно возможностей своей службы наружного наблюдения. Тем не менее инструкции нового председателя КГБ руководителям подразделений в начале 1973 г. звучали так: «Ступайте и перетряхните там все».

Руководитель OTS Сид Готлиб направил подобное предписание и своим офицерам-техникам. «Вы там не заигрывайтесь с техническими устройствами. Я посылаю вас туда, чтобы спецтехника стала частью оперативных мероприятий, и вы должны использовать наши специзделия везде, где ждут от них помощи». В последующие два года сочетание новых методов и современной спецтехники должно было изменить оперативную обстановку в Москве. Так началось сражение в «советской Арктике».

Согласно требованиям Оперативного директората новые офицеры ЦРУ проходили интенсивный шестимесячный курс оперативно-технической подготовки. Она включала в себя обучение фотографированию с помощью обычной 35-мм фотоаппаратуры, работу с «Миноксом» и другими типами миниатюрных фотокамер. Проводись тренировки в области обработки фотопленки, приемов открывания замков, создания эскизов мест оперативных мероприятий; изучались тайнопись, изготовление простых видов контейнеров и упаковка микроточек. Цель курса заключалась в том, чтобы показать оперативному составу разнообразную спецтехнику OTS и объяснить ее возможности.

Сотрудников OTS, которых готовили в Лэнгли для участия в операциях за рубежом, называли в переписке «офицеры ТОО» (Technical Operative Officer). Они обучались по всем направлениям OTS, включая изготовление документов, оперативный макияж, технику подслушивания и тайнопись. Только после приобретения необходимой практики в каждом из направлений их признавали готовыми к решению главных задач OTS. В начале 1970-х гг. в работе ЦРУ в Москве приоритетным стало обеспечение оперативных мероприятий специальной фототехникой.

В зависимости от обстоятельств, офицеры московской резидентуры ЦРУ могли использовать обычные 35-мм фотокамеры или специальные миниатюрные фотоаппараты для съемки людей, а также мест для закладки тайников и постановки сигнальных меток. Самой любимой у них была малогабаритная швейцарская фотокамера «Тессина», позволявшая снимать 72 кадра на стандартную 35-мм фотопленку вместо 36 кадров, как у обычных фотокамер. Небольшие размеры и вес «Тессины», а также наличие пружинного механизма перемотки пленки и взвода затвора делали ее очень удобной для качественного фотографирования одной рукой и быстрого сокрытия в камуфляж. Сотрудники OTS иногда делали сами прикрытия-камуфляж для этих фотокамер – кошельки, небольшие кожаные сумки и книги.

Возвращавшиеся после оперативной фотосъемки офицеры (их называли «бегущими камерами») передавали фотоаппарат офицеру-технику, который проявлял и печатал фотографии, а затем возвращал оперативному сотруднику камеру в камуфляже и с новой фотопленкой.

В московской резидентуре ЦРУ также могли изготовить небольшие контейнеры для тайников из ткани, кожи, дерева или обрезков водопроводных труб. В ход шли грязные рабочие рукавицы, куски пластиковых шлангов и даже картонные коробки из-под молока или сока. В тех случаях, когда офицер-техник не мог придумать и изготовить специзделие с помощью имевшихся в его распоряжении инструментов, он выступал в качестве опытного консультанта – показывал все возможности спецтехники, такие, например, как параметры радиозакладок, хранившихся на больших базах OTS за пределами «железного занавеса» или в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли. В районах повышенной активности контрразведки офицеры-техники подвергались таким же испытаниям, как и оперативный состав, в том числе слежке во время посещения ими рынков и магазинов, или когда они отвозили детей в московскую школу для семей дипкорпуса.

КГБ, возможно, не был в курсе всех возможностей американцев в перехвате и контроле радиопередач службы наружного наблюдения (далее – НН) во время ареста Марты Петерсон. Скорее всего, они не знали о маленьком приемнике размером не более двух пачек сигарет, который был спрятал у нее под одеждой.

Разработка этого радиоприемника с кодовым названием SRR-100 началась в первой половине 1970-х гг. после того, как офицер-техник ЦРУ в Москве перехватил радиопередачи КГБ на ранее выявленных частотах и сопоставил радиопереговоры с перемещениями американского персонала. Как и в 1960-е гг., когда OTS исследовала почту стран советского блока для определения особенностей почтовой цензуры, резидентура ЦРУ организовала серию выездов своих оперативников (их называли «бегущие кролики») по заранее спланированным маршрутам, чтобы расшифровать радиопереговоры НН КГБ. Настраивая свои радиоприемники, сотрудникам ЦРУ удалось идентифицировать сигналы и сделать записи радиопередач, а затем отпечатать на стареньком струйном принтере картину размещения частот КГБ.

Упаковки с радиоприемниками SRR-100 были достаточно маленькими, чтобы можно было спрятать их под верхней одеждой. Офицер мог фиксировать время в случае необходимости, нажимая особую кнопку, когда он выходил на улицу, затем пять минут спустя и когда поворачивал за угол. Анализ временных меток и местоположений офицеров был сопоставлен с радиопереговорами НН КГБ, чтобы определить, когда за «кроликом» была слежка и какая частота при этом использовалась. Через некоторое время была составлена картина интенсивности и типа слежки, с которой сталкивались американцы, а также представление о том, как КГБ координировал свои усилия. Так появилась модель определения стандартной оперативной процедуры КГБ, и был проведен детальный анализ типов поведения американцев, которые привлекают к себе внимание КГБ.

Перехват показал, что в радиопереговорах КГБ было совсем немного комбинаций терминов и чисел. Например, произносимое в эфир число «двадцать один» означало, что «объект в моем поле зрения», в то время как другие кодовые выражения обозначали определенных людей или их действия. Короткие радиопереговоры и даже отдельные слова могли указывать на слежку, в то время как продолжительная тишина в эфире являлась надежным признаком ее отсутствия.

ЦРУ обнаружило, что служба НН может следовать за объектом, разбившись на несколько бригад. Одна бригада вела наблюдение открыто и даже демонстративно, в то время как вторая действовала противоположным образом. Иногда сотрудники службы НН использовали переодевание, чтобы избежать расшифровки. Иногда меняли цвет и модели автомобилей. Наблюдение могло быть организовано со стационарных мест, расположенных в жилых домах и офисах. Существовали «теплые комнаты», обогреваемые в зимние месяцы, где свободные от слежки сотрудники НН могли переодеться и где находилась резервная группа офицеров.

Это означало, что НН могло появиться или исчезнуть практически в любое время. Главным моментом для проведения оперативного мероприятия ЦРУ было уверенное определение того, кто и когда был свободен от слежки хотя бы на короткий период. Теперь для того, чтобы использовать результаты радиоперехвата, OTS необходимо было сконструировать закамуфлированное скрытое устройство радиоконтроля. Обдумав со всех сторон эту задачу, инженеры отдела связи OTS спроектировали радиоприемник SRR-100, который позволял его владельцу прослушивать радиоперехваты службы НН КГБ.

Первые модели SRR-100 могли контролировать только одну частоту. Затем появился двухканальный кварцевый приемник, а вслед за этим OTS сконструировала многоканальное устройство радиоперехвата, чтобы держать под контролем все известные частоты радиосвязи КГБ.

Второй задачей было конструирование сканера, который был бы удобным в использовании и который можно было бы носить скрыто. Сканирующий радиоприемник должен был быть достаточно маленьким, чтобы, будучи размещенным под одеждой агента, не привлекать внимания на улице ни зимой, ни летом. В то время транзисторы уже позволяли сделать карманный радиоприемник, однако оставался открытым вопрос, как оперативный сотрудник мог конспиративно прослушивать радиопередачи.

Сегодня, спустя 30 лет после появления сканера SRR-100, привычно видеть на улицах городов людей с большими или маленькими наушниками, подключенными к устройствам типа iPod и к сотовым телефонам. Однако в Москве 1973 г. маленький наушник в ухе или наушники, используемые американцем, конечно же, привлекли бы внимание и вызвали подозрение. Какой-либо намек на провод, тянущийся от уха до кармана рубашки иностранца, независимо от того, как хитро он был замаскирован, был бы замечен на улицах Москвы, и о нем тут же бы узнали в КГБ.

В результате эта проблема была решена за счет использования техниками OTS уже существующей технологии, известной как «индукционная петля». Основанная на электрическом явлении взаимоиндукции, известном уже с середины XIX века, «индукционная петля» излучает электромагнитное поле, которое может восприниматься расположенным рядом с ней проводом. Электромагнитная индукция подобна камертону, который заставляет вибрировать другой камертон.

Инженеры сконструировали металлическую петлю-антенну, которая размещалась вокруг шеи под одеждой и соединялась с радиоприемником, висевшим на плечевом ремне под мышкой. Женщины такое устройство могли класть в специальный кошелек с лямкой, внутри которой также была спрятана индукционная петля. Петля выполняла двойную функцию – с одной стороны, служила антенной для приемника перехвата радиоканалов НН, а с другой стороны, работала как передающая антенна крохотного приемника-наушника, напоминающего слуховой аппарат и размещавшегося в ухе. Такое устройство было изготовлено известной швейцарской компанией – производителем слуховых аппаратов Phonak.

Хотя наушник и был маленьким, но все же мог привлечь к себе внимание. «Наушник имел очевидную проблему. Вы не могли носить кусочек пластмассы в ухе так, чтобы не привлечь внимания», – рассказывал один сотрудник OTS, участвовавший в этом проекте. Для маскировки наушника было использовано «голливудское решение». На основе фотографий ушей оперативных сотрудников изготавливались силиконовые уши, соответствующие наушнику-приемнику Phonak. Затем наушник был окрашен таким образом, чтобы сливаться с ушным каналом. Каждый оперативный сотрудник получал четыре наушника, два для правого уха и два для левого. Оперативники сами вставляли в ушной канал этот приемник, а затем специальную заглушку-камуфляж, чтобы скрыть наушник в ухе.

В дополнение к маскировке наушника заглушка-камуфляж ушного канала выполняла и другую важную функцию. Точная форма заглушки не только, как пробка, удерживала наушник в ухе без помощи пластыря, но и заглушала уличные шумы, позволяя четко понимать команды по радиосвязи на русском языке.

Через некоторое время в OTS продолжили эксперименты с другими способами контроля радиопереговоров НН КГБ. В проекте «Зубная фея» индукционная петля уменьшенных размеров была вмонтирована в курительную трубку. Оперативный сотрудник мог держать эту трубку в зубах и ощущать через зубную кость колебания, передаваемые через челюсть в ушной канал. В другом проекте изделие фирмы Phonak поместили в зубной мост оперативного офицера, который прослушивал радиоэфир благодаря вибропроводимости зубной кости.

Спецтехника для радиоперехвата ЦРУ в течение двух лет прошла путь от простого контроля частот КГБ до возможности идентифицировать местоположение и действия бригад НН. Теперь оперативный сотрудник мог, двигаясь по улице, контролировать радиопереговоры и точно знать, действительно ли он под наблюдением. «Когда я слышал в радиопередаче свое имя, то понимал, что в этот день по какой-то причине ко мне проявляют интерес, – рассказывал офицер-техник о своей работе в Москве. – Я, правда, не знал, являлся ли этот сигнал прямым указанием бригаде НН начать слежку за мной. Но я точно знал, что, если передачи продолжались, то они наблюдали за мной. А если прекращались, это означало, что сегодня я свободен от слежки. Ну а если радиопередачи возобновлялись позже, я понимал, что КГБ снова занес меня в свой список».

Накопленный оперативный опыт ЦРУ в сочетании с использованием спецтехники OTS показал, что система слежки КГБ была не такой уж совершенной и поддавалась «укрощению». Сотрудникам резидентуры пришлось вооружиться терпением, чтобы изучать обстановку неделями и даже месяцами, подготавливая основу для планирования и проведения мероприятия.

Со временем оперативные сотрудники ЦРУ обнаружили, что, даже находясь под наблюдением, они могли иногда исчезать ненадолго, и это не вызывало беспокойства у «наружников». Например, оперативник, одетый как типичный советский гражданин, мог без труда смешаться с толпой на пару минут, достаточных для проведения запланированной операции, а затем снова появиться в поле зрения НН. Московские оперативники из ЦРУ называли этот прием «оперативный зазор». Для таких опасных маневров, конечно, оперативный сотрудник должен был двигаться по хорошо отработанному маршруту так, чтобы короткое исчезновение служба НН сочла собственным недосмотром.

К началу 1980-х гг., после нескольких результативных и особо секретных операций, скепсис относительно возможности оперативной работы ЦРУ в Москве несколько ослаб. Так, в мае 1980 г. Виктор Шеймов, талантливый инженер Восьмого главного управления КГБ (шифрование и дешифровка) был тайно вывезен из СССР вместе со своей женой и дочерью. Агент ЦРУ Толкачев на оперативных встречах в Москве регулярно сообщал о последних достижениях советской авиации. Несмотря на потерю агента TRIGON в 1977 г., c ним, как и с другим агентом, генералом ГРУ под кодовым именем AEBEEP, проводилась успешная оперативная работа внутри СССР с помощью новых специальных технических систем. Итак, новая техника разведки помогла расплавить часть «железного занавеса».

 

Глава 10

Диссидент в душе

 

Я избрал путь, который не позволяет мне вернуться назад, и я не намерен сворачивать с этого пути.

Из письма А. Г. Толкачева

 

В 1970-е гг. число оперативных мероприятий ЦРУ в Советском Союзе уверенно росло – одновременно с доверием к новой шпионской технике. Эти операции, которых в целом было немного, стали проводиться чаще и давали такие результаты, о которых невозможно было даже мечтать во времена Пеньковского. Оперативные сотрудники, занимавшиеся агентурной работой, ранее опирались на традиционные инструменты, такие как тайнопись, сигнальные метки и тайники. Теперь же они вооружились достижениями технической революции и могли эффективно противостоять контрразведке КГБ. Новое поколение спецтехники создавалось и для самых важных агентурных мероприятий, таких как копирование документов, агентурная связь и противодействие слежке.

До 1970 г. агентурная связь осуществлялась с помощью небольшого числа проверенных временем методов, в первую очередь с помощью тайнописи, микроточки, радиосвязи и тайников. Теперь же новые материалы, достижения электроники и химии, а также миниатюризация устройств преобразили агентурную работу. Спецтехника стала составной частью планирования и проведения оперативных мероприятий.

Все новые специзделия – будь то электронный сканер SRR-100 или миниатюрная фотокамера T-100, – получаемые из OTS, опробовались в районах с наиболее сложной контрразведывательной обстановкой, а затем с успехом там использовались. Новая волна развития шпионской техники была довольно неожиданной, и чем дольше специзделие находилось в использовании, тем выше была вероятность, что оно вместе с агентом-дезертиром могло попасть в руки контрразведки и вызвать ответные технические меры.

Москва должна была стать испытательным полигоном современного шпионажа, и результаты оперативных мероприятий ЦРУ уже в значительной степени зависели от новых специальных технических устройств. Высокотехнологические изделия для шпионажа были в новинку и для агентов. И в связи с этим возникало много вопросов, требующих разрешения. Например, как воспримет агент безличную радиосвязь? Как агенту будут доставлять спецоборудование? Как провести обучение агента? Можно ли доверить агенту работу с изделиями стоимостью в миллионы долларов? Сможет ли агент надежно использовать новую технику? Если спецустройство начнет работать со сбоями, как его отремонтировать? Где агент сможет прятать свою спецтехнику?

В среде офицеров-агентуристов также произошли изменения. Почти весь состав московской резидентуры был еще «зеленый», поскольку совсем недавно пришел в ЦРУ из американских колледжей. 30 лет спустя фотографии той эпохи удивляли даже тех, кто запечатлен на них. Выцветшие снимки показывают широко улыбающихся молодых людей, одетых как обычные американцы. Внешний облик этих представителей поколения 1960-х гг. путал КГБ – трудно было распознать в них офицеров разведки.

Молодые кадры были необходимы разведке, поскольку КГБ контролировал всех американцев в Москве. Как только американец идентифицировался как сотрудник ЦРУ, его брали на заметку вплоть до выхода на пенсию. При этом активное наружное наблюдение указывало на то, что американец установлен как офицер разведки.

В связи с этим оперативные офицеры начинали вживаться в свои должности-прикрытия за месяцы, а иногда за годы до отъезда к месту назначения. Они изучали соответствующие официальные процедуры другой страны, профессиональный жаргон и правила поведения. По прибытии в Советский Союз они были фактически неотличимы от коллег, не связанных с ЦРУ. Через несколько лет после возвращения домой, в пригород Вашингтона, офицер OTS вспоминал с некоторой гордостью, как бывший коллега спросил, а не его ли жена была шпионкой.

У молодых офицеров разведки были и другие преимущества. Они в отличие от предыдущего поколения офицеров разбирались в технических новинках. Эти молодые люди выросли в окружении бытовых приборов, которые быстро устаревали и заменялись на другие, более совершенные. Каждое новое устройство становилось все более миниатюрным, более надежным и менее дорогим. Если транзистор был лучше вакуумной лампы, то печатная плата превосходила транзистор и т. д. И неудивительно, что тенденция к непрерывному техническому совершенствованию коснулась и приборов для шпионажа.

Ученые, поступившие в 1960-е гг. в специальные лаборатории OTS, начали отставать от новинок, которые появлялись в исследовательских центрах частных компаний. И потому новые офицеры Оперативного директората в 1970-х гг. сталкивались с тем, что действительность опережала их фантазии о спецтехнике будущего. Телесериалы о шпионах 1960-х гг. типа «Напряги извилины» вместе с кинофильмами о Джеймсе Бонде существенно изменили представления о технике для оперативной работы. Офицеры разведки начали понимать, что шпионские приемы в кино вполне способны стать реальностью. Старшие офицеры OTS после просмотра новой серии очередного шпионского сериала звонили своим техническим специалистам с вопросом: «А сможет ли OTS это сделать?»

Оперативникам не нужно было знать суть процессов, которые использовались, например, для высадки астронавта Нейла Армстронга и его команды на Луну. Им было достаточно знать, что подобное возможно и произошло. То же самое можно было представить и в отношении новой тайнописной копирки или электробатарейки, которая способна работать в подслушивающем устройстве 20 лет. Имело значение лишь то, что это работало, было надежным, помогало решать оперативные задачи и находилось под рукой.

Параллельно с развитием техники ученые ЦРУ начали разрабатывать масштабные и весьма сложные технические системы. Нередко их идеи были настолько своеобразны, что вступали в конфликт с реалиями оперативной работы. Перспективные, технически выполнимые с точки зрения лаборатории в Лэнгли операции могли оказаться неоправданно рискованными для оперативных офицеров, попавших под наблюдение в Москве. Возникала и другая проблема, когда сложное спецоборудование, безупречно работавшее в лаборатории, оказывалось непригодным для оперативного мероприятия.

Разрешать подобные конфликты должны были офицеры ТОО, которые стали бы посредниками между учеными из Лэнгли и оперативным составом резидентуры в Москве. Роль офицера-техника заключалась в переводе требований оперативных сотрудников на технический язык инженеров, необходимый для формирования технических параметров новых образцов. Оперативный состав должен был понимать возможности спецтехники и новых предлагаемых OTS технических систем. В свою очередь, инженеры-проектировщики должны были знать, как именно используется спецтехника в регионах со сложной контрразведывательной обстановкой.

«В конце 1970-х и в начале 1980-х гг. Оперативный директорат и OTS регулярно получали предложения об оперативно-технических мероприятиях в регионах со сложной обстановкой, – вспоминал офицер-техник, работавший в Москве. – В описании мероприятия могло быть что угодно, например, агенту предлагалось прогуляться далеко за город, прихватив с собой оборудование весом более 30 кг, забраться на стометровое дерево вместе со всем комплектом техники, установить и направить антенны с точностью 1–2 градуса. Все это, конечно, должно было происходить при полном отсутствии наружного наблюдения. Да, в качестве оперативной задачи или сценария операции это выглядело впечатляюще, но реализовать это было практически невозможно».

Складывавшиеся годами основы работы Оперативного директората добавили еще один барьер для оперативно-технических мероприятий. Крупномасштабные технические комплексы изменили традиционные роли между оперативниками и техниками. Классические методы шпионажа с использованием спецтехники, такие как тайнопись, фотографирование документов и агентурная связь, исторически служили Оперативному директорату как помощь в работе с агентурой. Однако новые оперативно-технические мероприятия в странах со сложной контрразведывательной обстановкой воспринимались уже по-другому. Когда спецтехника стала основным средством получения разведывательной информации, роль Оперативного директората сводилась к тому, чтобы помогать выполнению операции, а не управлять ею, как это было раньше.

Некоторые офицеры Оперативного директората очень рисковали, действуя в опасных регионах, в то время как все успехи могли быть приписаны спецтехнике. А риски были весьма высоки. Подобно действиям агента, которого в любой момент могут разоблачить, исполнитель-оперативник при выполнении оперативно-технического мероприятия мог быть арестован. Это могло раскрыть как методы сбора информации, так и их результат, что привело бы к международному инциденту, а также подвергнуть опасности другие проводившиеся в это время мероприятия разведки, не связанные друг с другом.

Дмитрий Федорович Поляков, кадровый офицер советской военной разведки, получивший звание генерал-лейтенанта во время службы в ГРУ, начал работать на США почти в то же самое время, что и Пеньковский – в 1961 г. Поляков продолжил работать на ЦРУ в 1970-е гг. и стал пионером в переходе ЦРУ от традиционных методов к инновационному высокотехнологичному шпионажу.

Поляков был завербован ФБР в Нью-Йорке в 1961 г. как источник контрразведки. Он выдал агентов-нелегалов, работавших в США на советскую разведку, а также назвал имена нескольких агентов, которые были советским проникновением в правительство США. В 1966 г. Поляков был передан ЦРУ и составлял для этого ведомства отчеты, работая в Бирме, Индии и на Филиппинах. За годы своей карьеры в ГРУ он получил от ЦРУ целый список псевдонимов, включая GTBEEP, TOPHAT И BURBON.

TOPHAT не требовал от своих кураторов астрономических сумм, принимая лишь небольшие подарки, например инструменты для работы по дереву и несколько охотничьих ружей. Мотивируя свои действия ненавистью к Советам, он гордился Россией, а не советской системой. Один офицер-агентурист, который хорошо знал Полякова, описывал его как человека, способного «одновременно гордиться советскими вооруженными силами и презирать систему, которой они служат».

Поляков был настоящим профессионалом. Во время операций в Индии в конце 1970-х гг., когда куратор ЦРУ перед отъездом в США познакомил Полякова со своим преемником, Поляков заметил аккуратно подстриженную бородку нового оперативника. «Мы в ГРУ не носим бороды», – заметил Поляков. На следующей встрече, когда два сотрудника ЦРУ встретились в гостиничном номере, снятым для тайных контактов с агентом, старший офицер спросил «новичка», почему тот не сбрил бороду.

– А почему я должен ее сбрить? – спросил молодой сотрудник.

– Потому что наш друг попросил вас об этом, – объяснил старший офицер и добавил, что генералу ГРУ неудобно встречаться с человеком, который носит бороду. Это может вызвать подозрения.

Молодой офицер пошел в ванную и побрился. Вскоре после этого прибыл Поляков и немедленно похвалил нового куратора за проявленную аккуратность. Оперативные контакты прошли гладко, хотя жена нового куратора очень удивилась внезапному исчезновению бороды мужа.

Понятно, что и ЦРУ, и ФБР дорожили таким источником контрразведывательных сведений, чье поле деятельности за эти годы невероятно расширилось. В числе прочего Поляков сообщал данные о Советской армии и ее вооружениях, в том числе о программах создания биологического и химического оружия. Поляков был просто бесценным. Его информация шла в ЦРУ, затем в Пентагон, Белый дом и в Государственный департамент США.

По оценке офицеров-кураторов, которые с ним работали, Поляков был практически совершенным шпионом. Мало того, что он занимал высокий пост в военной структуре, он обладал обширными знаниями, был дисциплинированным и опытным офицером разведки.

Понимая тактику работы контрразведки КГБ, Поляков оказался чрезвычайно осторожным агентом. Методы агентурной связи часто менялись, чтобы минимизировать риски. Первоначально он делал свои сообщения с помощью тайнописных рецептов, разработанных для него OTS, а также использовал тайники. За пределами СССР он практиковал моментальные передачи и получение сигналов через частные объявления в газете The New York Times, подписанные Donald F.

Для таких методов требовалось много времени и тщательное планирование, но они существенно снижали риск. Поляков ни разу не менял время личных контактов и никогда не опаздывал на встречу с куратором даже в особо опасных случаях.

«У нас был агент, обеспечивавший нас важной контрразведывательной информацией, особо ценными военно-политическими и техническими сведениями относительно советских вооружений, а также о проникновениях шпионов в правительство США. Это была неоценимая информация. Но независимо от объемов информации, все сведения должны были быть сжаты в короткие сообщения из нескольких сотен слов, аккуратно записанных и закодированных с помощью одноразовых шифрблокнотов, – рассказывал один оперативник. – Поскольку Поляков не имел отдельной частной квартиры для своей работы, все это делалось в туалете. Ни жена, ни теща, ни дети ни о чем не подозревали. Он должен был работать с этими миниатюрными одноразовыми блокнотами, а также зашифровывать всю информацию перед отправкой ее к нам, а затем расшифровывать то, что мы ему посылали. Кроме этого, Поляков должен был выходить на прогулки, чтобы заложить тайник в общедоступном месте в надежде, что его не заметят и что куратор найдет тайник прежде, чем кто-то случайно наткнется на него». Для операции требовалось устройство, позволяющее ЦРУ быстро и надежно общаться с агентом с минимальным риском его расшифровки.

Проблема безопасности связи с Поляковым была решена во время его командировки в Индию (1973–1976). В это время ЦРУ снабдило его первой электронной системой агентурной связи на короткие дистанции для использования в опасных регионах. Новое спецустройство из разряда оперативной техники SRAC работало как быстродействующий передатчик, получивший кодовое наименование BUSTER. Устройство размерами около 15 х 7 х 2,5 см и весом не более 230 г было достаточно маленьким, чтобы легко спрятать его в кармане пальто. BUSTER имел крошечный дисплей для показа одной цифры или буквы русского алфавита и клавиатуру не более чем 4 кв. см. Чтобы загрузить в передатчик сообщение, Поляков сначала преобразовывал текст в шифр, используя одноразовый шифрблокнот, затем набирал зашифрованный текст на клавиатуре по одному символу с учетом того, что BUSTER мог хранить в памяти до 1500 знаков. После того как данные были загружены, Поляков выходил на прогулку с передатчиком в кармане и, находясь в пределах 300 метров от места приемника, нажимал кнопку «Передача».

Приемник имел размеры около 22 х 28 х 13 см и обычно находился на одном из подоконников в квартирах, где жили сотрудники ЦРУ или внутри их припаркованных автомобилей. Поскольку местоположение приемника можно было многократно менять, Поляков изменял места передачи, что делало его маршрут внутри большого города практически недоступным для наблюдения КГБ. Радиосигнал от устройства BUSTER был кратковременным и таким образом не позволял КГБ зафиксировать радиопередачу и точно определить ее источник.

Когда Поляков возвратился в Москву, он выходил на связь во время поездки на автомобиле или велосипеде, из трамвая или автобуса, а также во время пешей прогулки. Он просто нажимал кнопку на устройстве в его кармане в течение нескольких секунд, если он был в пределах дальности работы системы. Он мог теперь посылать электронные сообщения, выбирая время и место по своему усмотрению. Кроме того, радиосвязь была еще и двухсторонней. Как только приемная станция получала сообщение, сразу же передавался сигнал подтверждения на комплект агента. Число таких сигналов подтверждения было, конечно, ограничено. И все это происходило менее чем за 5 секунд.

«Поляков загружал в передатчик свое сообщение, затем выходил на прогулку или по делам. Он знал ориентировочно район приема своего сообщения, но не знал точного местоположения основной приемной станции. Попадая в этот район, он просто нажимал кнопку, – объяснял офицер-куратор. – Его сообщение попадало в приемник, расположенный в автомобиле оперативного сотрудника. После получения информации станция автоматически отсылала свою передачу и сигнал «подтверждение». Поляков видел на устройстве BUSTER красный сигнал, который указывал, что передача успешно прошла. Затем он возвращался домой и читал наше сообщение». BUSTER, возможно, представлял собой первый в мире прибор для автоматического обмена текстовыми радиосообщениями.

BUSTER стал техническим прорывом и негласным победителем в тайном соревновании с методом агентурной связи по телефону городской телефонной сети. Расстояние защищало передатчик и приемник от идентификации, в то время как малое время радиопередачи и шифрование защищали непосредственно связь. Главным недостатком было наличие устройства SRAC, которое, конечно же, могло точно указать на владельца – шпиона.

Стоимость разработки аппаратуры BUSTER превышала бюджет всей OTS. Чтобы вынести тяжелое финансовое бремя таких проектов, OTS объединилась с другими подразделениями Директората науки и техники, с Отделом исследований и разработок, а также с Отделом научных исследований. Многие ведущие ученые ЦРУ, принимавшие участие в исследовательских проектах OTS, теперь сосредоточились на долгосрочных программах создания техники.

OTS уже выступала консультантом в работе с другими научно-техническими подразделениями. За несколько лет до этого Джордж Сакс выполнял такую задачу, формулируя оперативные требования относительно спецтехники инженерам OTS. Теперь инженеры OTS получали оперативные задания, чтобы передать их ученым ведущих научно-исследовательских подразделений ЦРУ, и это делало новую технику соответствующей сложнейшим условиям работы в опасных регионах.

Как и традиционные тайники и контейнеры, замаскированные, например, под кирпич, новые разработки по внешнему виду, качествам и весу должны были быть удобными и подходящими для агента, жизнью которого нельзя было рисковать. Спецтехника должна быть легкой в обращении и несложной для понимания, чтобы агент был в состоянии использовать ее даже в условиях огромного нервного напряжения.

Эти требования были и очевидны, и не очень. Например, передатчик устройства BUSTER должен быть достаточно маленьким, чтобы использовать его скрытно во время сеанса передачи. Две кнопки для отправки сообщения – уже было слишком много, устройство агент должен был активизировать одной рукой в кармане пальто. Его небольшой диапазон действия и возможность передачи исключительно в пределах прямой видимости должны были напоминать шепот, а не крик, поскольку, чем слабее радиосигнал, тем труднее его обнаружить.

С электропитанием устройства появились непредвиденные проблемы. Поскольку коммерческие (бытовые) батарейки доставлялись в Москву небольшими партиями, батареи для передатчика BUSTER нужно было либо перезаряжать, либо заменять на новые, поступающие через тайники. Было решено использовать аккумуляторы, поскольку закладывать и вынимать тайники только с обычными батарейками было неоправданным риском. Однако в случае с аккумуляторами агенту требовалось зарядное устройство, которое необходимо было прятать как часть шпионского оборудования дома или в офисе.

OTS изготовила камуфляж для устройства BUSTER в стереоприемнике Полякова, который он купил и отправил домой перед возвращением в Москву в 1977 г. Когда агент находился вне стран советского блока, были изготовлены и другие камуфляжи-прикрытия вместе с запасными передатчиками. Чтобы не привлекать излишнего внимания, эти камуфляжи старались делать в том стиле, которому соответствовало окружение и личные вещи агента.

В Москве решались и другие оперативные проблемы. Например, откуда агент мог вести радиопередачу, не привлекая внимания? Чтобы определить это, офицер ТОО посылал кодированные сигналы из различных мест, пытаясь выявить места в городе, подходящие для передачи и находящиеся неподалеку от оперативных квартир сотрудников ЦРУ. Чтобы не привлекать внимания КГБ к этой работе, она была разделена среди всего персонала резидентуры. Проводилось скрытое фотографирование улиц в районе квартир с целью подбора подходящих для устойчивой радиосвязи мест.

Офицер TОО проявлял фотографии улиц и районов, а затем сравнивал их со спутниковой картой, присланной из штаб-квартиры ЦРУ. Рассчитывались расстояния, углы и учитывались мешающие радиосвязи строения, расположенные между приемными станциями и позициями агента. После этого была подготовлена окончательная карта с отмеченными пригодными для сеансов радиосвязи местами. Когда карта была полностью готова, ее с инструкциями передали агенту через тайник.

По сравнению с достижениями XXI века BUSTER был довольно примитивной техникой. Однако по сравнению с техникой шпионажа, доступной Пеньковскому, это было чудо прогресса. Мало того, что с его помощью агент и офицер-куратор связывались в режиме реального времени, прибор обеспечивал анонимность и безопасность агента. За десять лет после ареста Пеньковского техника для агентурной связи невероятно продвинулась вперед – от спичечной коробки, свисающей позади радиатора, до электронной записки, которую фактически невозможно было обнаружить.

BUSTER предназначался не только для Полякова, но и для новых проектов. «По моему мнению, Поляков как бы "запустил" новую технику, – рассказывал один из его кураторов. – Всем своим видом он как бы мягко намекал: "Вы думаете, что облегчаете мне работу, предлагая нечто громоздкое?" Иногда мне казалось, что он забавлялся, давая понять своему куратору, что он с ним более чем на равных. Не каждый добивается звания генерала ГРУ, и Поляков знал себе цену. Плюс к этому он многое сделал и для нас за годы своей двойной жизни».

Вклад Полякова в деятельность ЦРУ оказался неоценимым, несмотря на все его колкости. Он понимал возможности советской контрразведки и в Союзе, и за границей, так же как последствия, с которыми он должен столкнуться, если его спецустройства или факт их использования будут обнаружены. Когда, наконец, Поляков получил законченную версию передатчика BUSTER, он сказал своему куратору: «Передайте вашим техникам, что это здорово, я люблю такое оборудование…» В 1980 г. Поляков уволился, чтобы отдаться своей страсти – рыбалке, охоте и работе по дереву. На этом история должна была закончиться, и он «со спокойной совестью» тихо прожил бы оставшиеся годы.

КГБ в конечном счете выявил Полякова, но, как и в деле агента TRIGON, причиной было не обнаружение технического оборудования или раскрытие методов работы. Оба агента были выданы американцами, работавшими на советскую разведку. Два американца раскрыли агента TOPHAT. Первым был специальный агент ФБР Роберт Ханссен, который познакомился с делом офицера ГРУ Полякова в 1979 г. во время службы в нью-йоркском подразделении контрразведки. В ГРУ известие о связи Полякова с американской разведкой было поставлено под сомнение, в то время все это казалось невероятным. Поляков был уважаемым высокопоставленным офицером. Несколько робких попыток начать полное расследование были «спущены на тормозах». В советской военной разведке считали, что, бросая тень подозрения на генерал-лейтенанта, можно погубить и собственную карьеру, если обвинения окажутся ложными, и совсем немногие в ГРУ были готовы рисковать.

Но в мае 1985 г. офицер ЦРУ Олдридж Эймс сообщил о Полякове в КГБ, который уже начал разрабатывать генерала как агента ЦРУ. В конце расследования КГБ выманил Полякова подальше от его скромной дачи под Москвой и затем арестовал. После допросов его казнили в 1986 г.

Надежные источники сообщили, что во время допросов он в деталях рассказал обо всем, что он передал своим американским контактам, и отказался от возможности переговоров об обмене. В 1990 г. газета «Правда» рассказала об истории Полякова как о советском гражданине, который шпионил для американцев под псевдонимом Дональд. Это имя было одним из кодовых имен Полякова, используемых в частных объявлениях несколькими годами раннее в газете The New York Times, и эта деталь указывала на степень его откровенности на допросах.

Предавая эту историю гласности, СССР хотел послать сообщение ЦРУ и ФБР, а также сотрудникам советских разведок, которые могли бы подумать свернуть на путь Полякова. С другой стороны, советский источник подтвердил высокий уровень Полякова как агента, который, по словам его куратора, «был самым совершенным агентом, которого можно было бы представить».

 

На заснеженной московской улице в январе 1977 г. Толкачев ждал кого-то около бензоколонки. На эту заправку часто приезжали иностранцы, и когда остановилась иномарка, Толкачев спросил водителя по-английски, не из Штатов ли он. Когда водитель ответил, что так и есть, Толкачев спокойно бросил свернутый лист бумаги через открытое окно на автомобильное сиденье.

Сейчас трудно предположить, кто из них, американец или русский, был бы более потрясен, если бы они узнали правду друг о друге. Первый, Толкачев, неприметный советский обыватель средних лет, ведущий советский инженер оборонной промышленности, решил работать в качестве шпиона. Другой, молодой, небрежно одетый американец в автомобиле, был руководителем резидентуры ЦРУ. Оба обладали собственными секретами и оба опасались слежки КГБ.

Толкачев считал себя диссидентом в душе и работал инженером в научно-исследовательском институте. Вдохновленный произведениями Солженицына и статьями Сахарова, он постоянно испытывал внутренние мучения. В одном письме он так описал свое решение стать шпионом:

«Меня начал мучить какой-то червь внутри; я должен был что-то сделать. И я начал писать короткие послания, которые собирался отослать. Но позже, поразмыслив, я понял, что это бесполезное дело. Идея установить контакт с диссидентскими кругами, которые общаются с иностранными журналистами, показалась мне бессмысленной из-за характера моей работы. (У меня имелся допуск к сверхсекретным материалам.) И потому малейшее подозрение в мой адрес – и я буду полностью изолирован или даже уничтожен. Таким образом родился план, по которому я стал действовать».

Шокированный этой короткой встречей, резидент ЦРУ прочитал послание, в котором была просьба к соответствующему американскому должностному лицу о конфиденциальном разговоре. Также предлагалось несколько удобных мест для встречи, возможно, в автомобиле американца или при входе на станцию метро. Толкачев просил подтвердить встречу сигналом, припарковав в определенном месте автомобиль. В конверте были точные эскизы мест для встреч, а также диаграмма, показывающая, каким образом следует припарковать автомобиль, чтобы дать правильный ответный сигнал.

Толкачев выбрал наихудшее время для контакта. Несмотря на агентурные мероприятия, подобные операциям с агентом TRIGON, которые проводились в пределах Москвы, в отношении любого советского добровольца у ЦРУ возникали большие подозрения, особенно в Москве. Неожиданная встреча резидента лицом к лицу с Толкачевым только усилила недоверие к нему. Можно ли было представить, чтобы настоящий доброволец передал свои предложения американскому офицеру разведки высшего ранга в Москве? И тот факт, что контакт с Толкачевым должен был произойти как раз перед намеченным дипломатическим визитом госсекретаря Сайруса Вэнса, прибывающего в Москву в качестве представителя недавно избранного президента Джимми Картера, лишь усиливал подозрения.

Однако многие из наиболее важных агентов ЦРУ, включая Пеньковского, предложили свои услуги именно в подобной манере. Пеньковский, например, послал несколько сообщений в 1960 г. двум американским студентам, затем британскому и канадскому бизнесменам, чтобы установить канал связи, который затем сделали для него британцы.

Если Толкачев был подставным агентом КГБ, сотрудничество с ним помогло бы контрразведке точно определить состав московской резидентуры ЦРУ и методы агентурной работы. Это помогло бы пресечь текущие оперативные мероприятия американской разведки и бросить тень на недавно избранного президента США. К этому надо добавить и тот факт, что в послании Толкачева не было достаточно информации о нем лично, чтобы установить его, понять его как человека, оценить его возможности доступа к информации и, в конечном счете, оценить риски личного контакта с ним. Из Лэнгли поступило предписание офицерам московской резидентуры – не отвечать Толкачеву.

Месяц спустя Толкачев появился снова. На этот раз он проскользнул в припаркованный автомобиль резидента. Произошла короткая беседа, и Толкачев оставил новое послание. Из Вашингтона снова поступило указание не давать никакого ответа. Две недели спустя Толкачев появился уже в третий раз, оставив сообщение, которое содержало дополнительную личную и профессиональную информацию. В Лэнгли рассмотрели его предложение снова, но решили, что из-за активности контрразведки организовывать такую встречу слишком опасно. В мае Толкачев сделал четвертый подход, встав на пути американского автомобиля, чтобы обратить на себя внимание водителя. И эта попытка была проигнорирована, а летом резидент ЦРУ покинул Москву.

Прошло шесть месяцев, и в декабре 1977 г. в гастрономе к итальянцу, который работал на американцев, подошел неизвестный ему советский гражданин и вручил пакет. В этом сообщении Толкачев предлагал себя в качестве агента и приложил две страницы технических параметров электронной системы советского самолета, чтобы подтвердить наличие у себя доступа к важной информации.

В Лэнгли вновь запретили контакт, и тому были важные причины. Несколькими месяцами ранее, в августе 1977 г., спустя всего месяц после ареста Марты Петерсон и потери Огородника, в посольстве США случился большой пожар, причины которого вызывали массу подозрений. Он разрушил три верхних этажа здания и крышу. Той осенью были и другие оперативные мероприятия с негативным результатом.

Пожар стал настоящим бедствием для большей части посольства. Рон Дункан, офицер ТОО, сидел за вечерним коктейлем в баре, когда услышал первые сообщения о дыме в посольстве. Морские пехотинцы из охраны посольства обнаружили на верхних этажах здания огонь, который уже вышел из-под контроля. Рон помчался на свой пост, узнав, что сделан официальный запрос в пожарную службу Москвы. Среди огня и воды, которая уже лилась с потолка, Рон всю ночь охранял документы, чтобы русские пожарные не завладели ими.

«Российские пожарники были великолепны, – рассказывал Рон. – Русские прибыли с большим количеством пожарных машин. Они заливали огонь с десяти часов вечера в пятницу до восьми утра субботы. И я клянусь, это была эффективная работа, поскольку ни одна капля не пролилась на тротуар. Все было сконцентрировано на пожаре в здании. Однако огонь, вода и дым буквально «вычистили» кабинеты. Почти все было разрушено».

Пожар оставил после себя огромное число проблем, связанных с безопасностью. Поврежденные документы и фотографии нельзя было отправить в общий мусор, который, вероятнее всего, будет осмотрен КГБ. По этим же причинам поврежденная мебель и офисное оборудование нельзя было вывозить на московскую свалку. По соображениям безопасности стулья, столы, пишущие машинки и другое оборудование не российского производства должны были быть возвращены в Соединенные Штаты. Даже такая простая вещь, как число поломанных стульев, могла дать контрразведке КГБ представление о составе резидентуры ЦРУ.

Рон уже знал, что будет генеральная реконструкция здания, и что практически весь интерьер должен быть демонтирован для отправки в Штаты. А затем были восстановительные работы, которые велись более полугода, каждый день и без выходных. В связи с этим у Рона появилась третья работа. Ему пришлось заниматься разбором и очисткой разрушенных помещений, а также участвовать в упаковке и отправке оборудования. Тем временем шла реконструкция здания, и Рон был вынужден работать и по прикрытию, а также выполнять обязанности офицера TОО по подготовке и обслуживанию спецтехники. «По крайней мере, я чему-то научился, – вспоминал Рон. – Пригодились мои технические навыки, знания электромонтажа, практика малярных и столярных работ».

А в это время Толкачев, не представляя кризисную ситуацию в посольстве из-за пожара, продолжал свои попытки встретиться с кем-нибудь из ЦРУ. Только в феврале 1978 г. в Лэнгли наконец-то одобрили контакт с решительно настроенным добровольцем. Информация относительно советского самолета, которую он ранее передал, была высоко оценена аналитиками ЦРУ и стоила того, чтобы рискнуть.

В своем предыдущем письме Толкачев сообщил часть своего телефонного номера, скрыв две цифры. Он предупредил американских разведчиков, что будет стоять на автобусной остановке в определенное время, держа в руках два куска картона, на каждом из которых будут недостающие цифры его телефона. Кто-нибудь из офицеров ЦРУ должен проехать мимо этой автобусной остановки и записать цифры. Но и этот план не сработал. Попытка набрать теперь уже известный телефонный номер оказалась неудачной. Однако резидентура напрасно думала, что Толкачев в конце концов бросит свои попытки. Этот потенциальный агент был на редкость упрямым.

Как-то в марте резидент ЦРУ шел с женой, и тут Толкачев неожиданно приблизился к ним и быстро передал пакет, в котором оказалось 11 рукописных страниц описания самолетного оборудования. В пакете также были подробные сведения относительно самого Толкачева, его семейства, адрес, телефонный номер и другая личная информация. После этого оперативный сотрудник ЦРУ смог связаться с ним по телефону, и контакт состоялся. Если Толкачев не был подставным, то он брал на себя огромный риск, сообщая сведения о себе и своей семье вместе с секретной информацией военного назначения. И если бы пакет попал в руки КГБ, то последствия были бы трагическими.

Спустя пять месяцев после первого контакта по телефону Толкачеву сообщили о тайнике, заложенном в одном из районов Москвы недалеко от его дома. Рон, офицер ТОО, изготовил контейнер из обычной советской строительной рукавицы. И без того грязную и затасканную рукавицу изорвали и испачкали так, что она стала неотличима от мусора. Сам тайник размещался около телефона-автомата, недалеко от квартиры будущего шпиона. В складках рукавицы были материалы для начала тайного сотрудничества с ЦРУ.

 

 

В этом контейнере-рукавице находилась специальная копирка для тайнописи, три письма с адресом «до востребования» с уже написанным текстом для последующего нанесения тайнописи, одноразовый шифрблокнот, а также инструкции к нему, перечень вопросов разведывательного характера и описание предстоящих операций по связи.

Месяц спустя три письма достигли своих зарубежных адресатов. Тщательный визуальный и химический анализы, проведенные в лаборатории OTS, показали, что все три письма вскрывались. При этом, однако, не было никаких следов обнаружения тайнописи. В тайнописных сообщениях, чтобы заинтересовать ЦРУ, Толкачев сообщал о том, что уже приготовил рукопись на 91 листе с описанием нового советского бортового радара и системы разведки, а также сведения о вооружении нового советского самолета. В Лэнгли специалисты по СССР сразу отметили большую важность этой информации и, несмотря на провал Огородника, санкционировали продолжение работы с Толкачевым.

Первая встреча и беседа с новым шпионом была запланирована на новогодние праздники 1979 г. В СССР это был самый популярный праздник, во время которого ЦРУ фиксировало снижение активности наружного наблюдения КГБ. Перед встречей оперативный сотрудник московской резидентуры, проверив, что сегодня за ним не следят, сделал звонок Толкачеву, означавший готовность к встрече по заранее известному плану. Встретившись, они прошлись по морозной Москве, беседуя почти час. За это время Толкачев передал около сотни листов авиационных проектов, включая диаграммы, перечни электронных компонентов и копии официальных документов. Взамен оперативник передал ему список вопросов, интересующих разведку, и «честно заработанные деньги». В отчете о встрече куратор отметил спокойствие Толкачева и неторопливый характер его ответов, а также что Толкачев был одним из немногих русских, кому удалось в главный праздничный день года сохранить трезвость.

В Вашингтоне аналитики Пентагона и ЦРУ были приятно удивлены информацией, полученной на первой встрече. Сообщения Толкачева дополнялись другой, уже проверенной информацией о советской авиационной технике и существенно расширяли представление о проектах советских систем вооружений.

Предыдущие рукописные сообщения Толкачева, сделанные им за семь месяцев до первой встречи, были изучены графологом OTS. Этот специалист, конечно, не имел никакой предварительной информации о личности Толкачева, его окружении, и подготовил отчет, в котором говорилось следующее:

 

«Автор – интеллигентный, целеустремленный и в целом самоуверенный человек. Он дисциплинирован, но не излишне жесток к себе. Его интеллектуальный уровень значительно выше среднего, он обладает хорошими организаторскими способностями. Наблюдательный, аккуратный, уделяет много внимания деталям. Он достаточно самоуверенный и может совершить действия, которые окажутся неблагоразумными или непродуманными. Он интеллектуально и психологически высокоразвитая личность, и представляется, что он может стать полезным и разносторонним источником».

 

Год спустя Толкачев так описывал свои чувства:

 

«Я избрал путь, который не позволяет мне вернуться назад, и я не намерен сворачивать с этого пути. Мои действия в будущем зависят от моего здоровья и изменений в характере моей работы. Касаясь вознаграждения, то я не стал бы устанавливать контакт ни за какие деньги, к примеру, с китайским посольством. Но что же касается Америки… Может быть, она околдовала меня и я, с ума сошедши, люблю ее? Я не видел вашу страну своими собственными глазами и не полюбил ее заочно. У меня нет достаточной фантазии или романтизма. Как бы там ни было, основываясь на некоторых фактах, у меня сложилось впечатление, что я предпочел жить бы в Америке. Это одна из главных причин, почему я предложил вам свое сотрудничество. Но я не альтруист-одиночка. Вознаграждение для меня есть не только деньги. Это, что даже значительно больше, оценка значения и важности моей работы».

 

В 1954 г. Толкачев окончил Харьковский политехнический институт и проходил практику по специальности «оптико-механические радары». Он работал ведущим проектировщиком систем в НИИ, в большой лаборатории, где трудились 24 специалиста. На зарплату 250 рублей в месяц плюс 40 % надбавки за секретность Толкачев со своей женой и сыном жил в девятиэтажке, в квартире из двух комнат, плюс кухня, ванная комната и туалет. Хотя его уровень жизни превышал средний по стране, теснота в квартире впоследствии усложняла его тайную работу.

После первой встречи в январе 1979 г. в ЦРУ начали понимать, что Толкачев, в отличие от Полякова и Пеньковского, ничего не знал о методах разведывательной работы, таких как, например, тайники или контрнаблюдение. Его работа и положение не давали возможности провести какой-либо безопасный курс обучения, подобный тому, который прошел, например, TRIGON. С учетом этих обстоятельств было решено продолжить личные встречи с ним в Москве.

В течение последующих 18 месяцев Толкачев благополучно встречался с куратором каждые два-три месяца. Он передавал информацию, а сотрудник резидентуры старался приспособить сложную систему связи, чтобы агент мог использовать ее дома или на работе. Каждые три месяца Толкачеву предоставлялась возможность передавать материалы своему куратору через тайники. Когда они были готовы, получатель должен был «считать» сигнал, оставленный в запланированном месте в одном из обычных районов города. Сигналом служила метка, сделанная помадой на телефонной будке, или цветная кнопка на деревянном указателе. Сигнал ставился так, чтобы случайный прохожий не мог его увидеть. На следующий день после получения пакета от агента куратор ставил сигнал, подтверждающий, что тайник изъят.

Толкачев мог сам закладывать тайник каждый понедельник и сообщать об этом сигналом, установленным в определенном месте. Куратор сообщал, что готов «очистить» тайник в среду, с помощью сигнала «припаркованный автомобиль». В свою очередь Толкачев в ночь этого же дня недели «считывал» сигнал и закладывал тайник.

Хотя тайниковые операции были наиболее безопасными, Толкачев предпочитал личные встречи, полагая, что они не более опасны, чем тайники, поскольку куратор должен быть уверен в отсутствии слежки, направляясь на встречу или закладывая тайник. Его кураторы были с ним частично согласны, поскольку новая техника OTS значительно улучшила обнаружение слежки.

Толкачев имел доступ к огромному числу технических документов, но испытывал трудности в их копировании. Фотокамера, которую легко закамуфлировать, была бы лучшим решением этой проблемы. За 20 лет до этого фотокамера «Минокс» третьей модели хорошо поработала на Пеньковского, но с ее помощью можно было копировать документы только в абсолютно безопасных условиях. Несмотря на свои малые размеры, эти коммерческие миниатюрные камеры не предназначались для скрытого использования. С их шумными затворами, без автоматической подачи пленки после съемки кадра и слабыми возможностями для фотографирования документов, эти доступные изделия не были подходящими для проведения агентом секретного фотографирования в условиях повышенного риска.

Толкачеву нужна была специальная фотокамера, которую он мог бы скрыто использовать во время работы, например, за столом, как это делал TRIGON. К сожалению, ЦРУ не хотело рисковать специальной фототехникой, передавая ее непроверенному и необученному агенту. Однако OTS нашла выход, изготовив маленькую закамуфлированную фотокамеру и экспонометр, которыми снабдили агента, заложив их тайник в феврале 1979 г.

В лаборатории OTS эта фотокамера работала превосходно, однако Толкачев делал множество ошибок. Относительно низкая чувствительность фотопленки, которая хоть и была выше, чем у «Минокса», требовала дополнительного освещения при съемке документов. Небольшое щелканье затвора, которое могло привлечь внимание, также заставляло агента волноваться. В дополнение к этому он решил, что слишком сложно фиксировать фотокамеру во время съемки. И потому более чем на дюжине кассет, которые Толкачев передал своим кураторам в апреле и июне 1979 г., большая часть снимков не читалась.

Толкачев попросил другую камеру, и ему передали Pentax МЕ 35 mm SLR с обычным штативом, который можно было прикрепить к спинке стула, чтобы зафиксировать фотокамеру. Теперь снимки получались превосходные, но фотографировать агент мог только дома и в одиночестве. Однако все эти ограничения не сказались на его энтузиазме и не снизили темпы копирования документов. В октябре и декабре 1979 г. он передал 150 кассет стандартной 35-мм фотопленки, которые содержали высококачественные снимки, полученные с помощью камеры Pentax.

Через год работы с Толкачевым ЦРУ решило, что ему можно доверить более современную спецтехнику. В октябре 1979 г. OTS направила ему две свои лучшие миниатюрные фотокамеры с объективом 4 мм и еще четыре – в декабре. Эти фотокамеры могли делать до 50 снимков на одну кассету и могли быть закамуфлированы под бытовые предметы, такие как авторучка, зажигалка или губная помада.

Новые проблемы возникли в декабре 1979 г., когда институт Толкачева ввел новые нормативы секретности. Из-за этого агент уже больше не мог брать неограниченное число закрытых документов из библиотеки института. Ранее Толкачев в библиотеке обещал вернуть документы к концу рабочего дня и спешил домой, чтобы их сфотографировать. По новым нормативам секретные документы могли выдаваться, но только если получивший их сотрудник оставлял свой пропуск в архиве. Это означало, что фотографировать документы дома больше не получится.

Однако Толкачев смог начать фотографировать документы в туалете на работе. В феврале у него было уже более 200 кадров на четырех кассетах, но агент все равно был недоволен маленькой фотокамерой, жалуясь на необходимость дополнительного освещения, трудности фиксирования камеры, которая иногда работала со сбоями.

Толкачев сообразил, как можно снова снимать документы у себя дома, и предложил ЦРУ изготовить точную копию своего пропуска, чтобы оставлять его в архиве, а с помощью другого выходить из института. Агент сделал цветную фотографию своего пропуска и описал все процедуры прохода в здание. Однако неожиданно для всех были отменены новые ограничения в целях безопасности, поскольку персонал архива оказался не готов к новым правилам.

Отмена ограничений позволила Толкачеву снова фотографировать документы дома фотоаппаратом Pentax. Но тут возникла другая проблема – время года. Зимой Толкачев носил гораздо больше документов под одеждой, чем летом. Работа продолжалась, и в июне 1980 г. Толкачев на встрече с резидентом передал более 200 кассет 35-мм фотопленки, и это был его рекорд.

Несмотря на снятые в НИИ ограничения, художники OTS работали над изготовлением дубликата пропуска. В октябре 1980 г. Толкачев попросил ЦРУ изготовить еще одну копию – карточку с перечнем документов, которые агент брал из «секретного» архива. Толкачева беспокоило возможное расследование, во время которого могли обратить внимание на его библиотечную карту. Чистая карточка помогла бы ему избежать ненужных вопросов и не ставила бы под угрозу весь процесс копирования.

Осенью 1980 г. для Толкачева была изготовлена новая система радиосвязи SRAC, которую до него использовал Поляков. Это спецустройство второго поколения могло передавать полную машинописную страницу текста, снижало, таким образом, количество личных встреч и повышало безопасность работы с агентом. Система агентурной связи Толкачева, названная DISCUS, состояла из двух одинаковых комплектов, один находился у куратора и другой у агента. Размер одного комплекта соответствовал двум пачкам сигарет. В комплект входили: малогабаритная съемная антенна, зарядное устройство с дополнительным блоком аккумуляторов, русская или английская клавиатура и инструкция. Перед началом радиообмена агент и куратор готовили сообщения, набирая его текст по одной букве на клавиатуре. Во время набора сообщения DISCUS сам шифровал и затем сохранял информацию в своей памяти. Для сеанса радиосвязи требовалось не более трех секунд. Система связи DISCUS использовала более низкий радиодиапазон, чем BUSTER. Полученное на DISCUS сообщение автоматически расшифровывалось для чтения на маленьком экране, встроенном в лицевую панель.

Толкачев получил DISCUS в марте 1981 г., однако из-за поломки и замены на новый комплект смог успешно воспользоваться им только через несколько месяцев.

Применение новой спецтехники повлекло за собой изменение всех элементов агентурной работы, которую специально разработали для мероприятий в Москве. Согласно плану связи, Толкачев перед сеансом радиообмена сообщениями ставил сигнал белым мелом на заранее выбранной телефонной будке на маршруте, который обычно использовали сотрудники ЦРУ. Как только сигнал был установлен и считан, агент и куратор должны были попасть в зону радиообмена. Такую систему радиосвязи в ЦРУ назвали «электронный тайник».

Тем временем OTS изготовила дубликаты пропуска и библиотечной карточки Толкачева, которые были переданы Толкачеву в марте 1981 г. Агент, не раздумывая, быстро подменил в библиотеке свой лист перечня на новый, будучи уверенным, что теперь он в безопасности, по крайней мере, в течение ближайшего времени. Пропуск пришлось возвратить, так как его цвет немного отличался от оригинала. К счастью, дубликат пропуска пока не требовался, поскольку агент все еще имел возможность фотографировать документы у себя в квартире.

Для гарантированных контактов с агентом в критических ситуациях Толкачеву также передали бытовой коротковолновый радиоприемник, демодулятор к нему (сделанный в OTS) и два одноразовых шифрблокнота. Эта система односторонней радиосвязи, названная в ЦРУ IOWL (Interim One Way Link), была более совершенной, чем та, которую использовал Пеньковский 20 лет назад. Однако из-за тесной квартиры и проблем со временем для радиопередач эта система была не вполне удобной для Толкачева.

В ноябре 1981 г. в институте опять ввели ограничения на выдачу секретных документов, и для выхода на улицу вновь потребовался пропуск, который нужно было сдавать в архив. В OTS уже изготовили новый дубликат пропуска, но Толкачев опять его вернул из-за разницы в цвете. Понимая технические трудности, с которыми столкнулись художники OTS, пытавшиеся воспроизвести точный цвет пропуска, который они видели только на фотографии, Толкачев предложил ЦРУ передать свой пропуск на два месяца, на время отпуска в январе – феврале 1982 г. Однако куратор посчитал это слишком рискованным. Безопасность Толкачева была важнее.

В марте 1982 г. Толкачев пошел на внеплановый контакт с ЦРУ, во время которого передал куратору часть внешнего покрытия своего пропуска, чтобы OTS смогла сделать дубликат нужного цвета.

Новые сложности в процедуре выдачи секретных документов в институте теперь уже не давали возможности копировать документы в квартире, и производительность Толкачева значительно уменьшилась. Во время одной из встреч куратор назвал опасным фотографирование документов на работе, на что Толкачев засмеялся и ответил, что все опасно.

Толкачев предпочитал передавать материалы своему куратору и получать новые инструкции на личных встречах. Десять таких тайных контактов имели место в октябре и ноябре 1983 г. Каждая встреча зависела от безопасности офицера ЦРУ, его способности уйти от наружного наблюдения. При этом в случаях сомнений в отсутствии слежки встреча отменялась.

Чтобы противостоять слежке КГБ, технической службе ЦРУ пришлось проявить творческий подход. Радиоприемник SRR-100 для контроля радиосвязи НН был модернизирован после захвата Марты Петерсон. Но и КГБ также изменил свою технику наблюдения, и потому нельзя было надеяться на один только SRR-100. Сотрудникам резидентуры, встречавшимся с Толкачевым, требовались и другие средства ухода от слежки.

В связи с увеличением числа личных автомобилей в Москве у ЦРУ появилось одно возможное решение. Офицеры, ответственные за мероприятия, проанализировали тактику ведения НН и пришли к выводу: во время слежки бывают моменты, когда автомобиль выходит из поля зрения бригады НН, и пассажир может ненадолго выйти. И если его силуэт в окне машины останется неизменным, бригада наблюдения ничего не заметит. За это время оперативный офицер ЦРУ мог бы уйти от слежки.

Метод «выброски» из автомобиля был одной из основ шпионажа, и для решения этой проблемы OTS нужно было создать муляж-двойник пассажира автомобиля, находящегося под наблюдением. И здесь OTS вновь помогли потребительские товары.

Два молодых инженера OTS получили задание посетить магазин интимных товаров на Четырнадцатой улице в Вашингтоне. Там инженеры осмотрели товары для сексуальных развлечений и нашли то, что нужно: три надувные секс-куклы. Они имели много анатомических деталей, но главное – были надувными, что и было необходимо для создания муляжа пассажира.

Основным требованием для нового специзделия было то, чтобы куклы надувались быстро и сидели прямо. Такой фиктивный пассажир должен был появиться за доли секунды после того, как оперативник покинет автомобиль, например, при повороте автомобиля за угол. Техники OTS решили, что для быстрого надувания манекена потребуется что-то вроде контейнера со сжатым воздухом. Первое тестирование показало, что манекены рвутся при быстром надувании – швы расходились от сильного давления воздуха.

Когда молодые офицеры вернулись в магазин для покупки новой партии резиновых кукол, владелец шутливым тоном стал задавать нескромные вопросы об их личной жизни. Не зная, что ответить, молодые сотрудники в конце концов сказали: «Видите ли, мы работаем на ЦРУ, и…»

Куклы продолжали рваться даже с укрепленными швами, изготовленные из других материалов и с меньшим давлением воздуха. Надутые манекены сидели криво и были не похожи на живого пассажира. Когда манекен наконец удалось усадить так, как нужно, за счет медленного поддува, начал шипеть клапан. Последующий контроль качества кукол от разных изготовителей показал, что все манекены не выдерживали быстрого надува.

После серии неудач разработчики OTS стали искать более изящное решение. Так ли было необходимо создавать манекен, который был бы как живой? Обычно бригада НН следовала сзади или впереди. Редко когда слежка велась «бампер в бампер». Может быть, трехмерный манекен и не требовался? А что, если обойтись двумерным туловищем с трехмерной головой? И сразу появилась идея альтернативной фигуры из дерева, металла или пластмассы, которая должна быстро «выскакивать» на месте пассажира. В OTS был сделан макет, который позволил обойтись без резиновых кукол, воздушных насосов и постоянных поездок в секс-шоп.

Эта новая спецтехника получила название «Черт из табакерки» (Jack-in-the-Box), или IBL. В окончательном варианте JBL помещался в портфеле среднего размера на пассажирском месте. Никакой предварительной установки не требовалось. Водитель одной рукой открывал портфель, и JBL немедленно занимал свое место. Когда пассажир должен был обратно вернуться в автомобиль, JBL одной рукой убирался в портфель, который кидали на пол.

В мае 1982 г. личные встречи с Толкачевым были временно прекращены из-за возросшей активности НН. Резидентура ЦРУ отменила несколько запланированных встреч. Теперь, используя JBL, куратор смог восстановить прямой контакт. И Толкачев продолжил активную работу, используя дубликат своего пропуска для обхода ограничений секретности и по-прежнему фотографировал дома.

Неожиданно в институте ввели новые пропуска, и, таким образом, фальшивый пропуск, который только что начал работать, был теперь непригоден. Проблема была в новых правилах секретности, введенных в институте, которые, однако, не распространялись на нескольких высокопоставленных чиновников. Теперь покинуть здание в рабочее время можно было только с письменного разрешения. Это правило не касалось только обеденного перерыва. Таким образом, осталась единственная возможность – фотографировать документы в институте.

В ЦРУ расценили новые правила как свидетельство того, что у КГБ возникли подозрения в утечке информации из института, и он пытался определить ее источник. Толкачева убеждали снизить активность, но стойкий агент не хотел останавливаться.

Толкачев сфотографировал свой новый пропуск и передал фотопленку вместе с кусочком его покрытия OTS. Он сообщил, что три раза конспиративно использовал 35-мм аппарат для фотографирования документов на своем рабочем столе, и передал более десятка отснятых кассет в марте и столько же в апреле 1983 г. В итоге ему были переданы модернизированные миниатюрные фотокамеры для использования в институте и дано указание прекратить носить документы домой.

Новая угроза безопасности Толкачева возникла в апреле, после того как он передал сведения о новой системе целеуказания самолета-истребителя. Отдел безопасности института запросил список сотрудников, имеющих доступ к этой информации. Толкачев, уверенный, что расследование утечки могло бы привести к нему, уничтожил весь свой шпионский арсенал и другое потенциально компрометирующее имущество. Устройство безличной радиосвязи SRAC, фотокамера Pentax и остатки сожженных документов были выброшены Толкачевым из автомобиля на обочину во время возвращения с дачи.

Осенью 1983 г. были отменены пять личных встреч из-за высокой активности НН и проблем с планами Толкачева. Когда в середине ноября встреча наконец-то произошла, у него не было ни одной отснятой фотокассеты, но зато он принес 16 страниц рукописных заметок. Офицер-куратор передал ему две недавно разработанные фотокамеры для копирования документов, экспонометр и новый график встреч.

Причиной изменения графика связи была ситуация в семье Толкачева. Ранее перед проведением операций офицеры ЦРУ использовали телефоны-автоматы, расположенные повсюду вокруг его дома, для подачи сигнала о незапланированной встрече. Эта система хорошо работала, пока сын Толкачева, в комнате которого находился телефон, был маленьким. Теперь, как и большинство подростков, при первом же телефонном звонке он кидался к телефону. Эта система связи, с помощью которой удавалось обходить слежку в течение четырех лет, дала сбой.

Еще с первых шагов сотрудничества с агентом ЦРУ начало планировать варианты побега Толкачева и его семьи из Москвы. Конечно, хотелось бы, чтобы Толкачеву ничего не угрожало как можно дольше, но всегда существовала вероятность чрезвычайной ситуации, требующей экстренного побега. Толкачев представлял себе, к чему приведет его поимка. Спустя четыре месяца после первой встречи он спросил у своего куратора о таблетке с ядом. Он заявил: «Я бы не хотел беседовать с КГБ». В Лэнгли отказали, но он упорствовал и, в конце концов, написал личное письмо директору ЦРУ. При этом Толкачев ссылался на задания ЦРУ, которые требовали от него копирования весьма важных документов, а это большой риск. Поэтому ЦРУ должно предоставить ему таблетку с ядом, тем более что только так он может гарантированно обеспечить свое молчание на допросах.

Толкачев думал, что его возможный арест начнется с вызова в кабинет начальника института, где его и схватят. Теперь же, когда ощущение опасности в институте возросло, его могли в любое время вызвать «на ковер». В этом случае он собирался немедленно проглотить таблетку, спрятанную под языком. Учитывая эти чрезвычайные обстоятельства, Толкачев отложил на время фотографирование документов, но продолжал делать заметки по темам, интересующим разведку. Московский куратор Толкачева писал в Лэнгли: «Мы имеем дело с человеком, который считает необходимым идти до конца, даже если его ждет смерть».

В начале 1983 г. Толкачев понял, что власти заподозрили утечку информации в институте. В связи с этим вопрос об организации его побега стал первостепенным для ЦРУ. Куратор Толкачева рассмотрел возможности для побега и сделал вывод, что «Ленинградский вариант» будет наилучшим. Этот план предусматривал переезд всей семьи Толкачева в Ленинград, чтобы оттуда конспиративно вывезти их из СССР в специально оборудованном OTS тайнике внутри автомобиля. На случай, если семье не удастся прибыть в Ленинград, имелся резервный план укрытия семьи в Подмосковье, где они будут находиться до момента вывоза из страны другими средствами.

В апреле Толкачеву был предложен детальный план побега, но он не согласился с ним «из-за ситуации в семье». Жена и сын были знакомы с людьми, уехавшими в Израиль, которые позже написали, они сожалеют об этом. А планы побега, разработанные ЦРУ, не учитывали чувств жены и сына Толкачева. Позже Толкачев дал понять ЦРУ, что не думает о побеге, потому что не может оставить семью.

В Лэнгли проанализировали последнюю информацию Толкачева о советских авиационных новинках – с марта по июнь 1983 г. И предположили, что утечка информации не была причиной активности КГБ в апреле. Однако ЦРУ решило ограничить будущие встречи с Толкачевым до двух раз в год и подготовило новое устройство SRAC взамен сломанного. Толкачеву дали указания быть предельно осторожным, использовать только рукописи, а также фотографировать документы спецфотокамерой только тогда, когда он почувствует себя в безопасности.

В апреле 1984 г. Толкачев передал ЦРУ две полностью использованные фотокамеры и 39 страниц своих рукописей, из которых 26 содержали ответы на вопросы разведки. Качество фотоснимков оказалось великолепным. Взамен он получил два новых фотоаппарата, графики связи и 100 000 рублей. На встрече Толкачев снова отказался от побега. Казалось, что настроение у него отличное. От него не было никаких сообщений о проблемах с безопасностью. Толкачев извинился за уничтожение 35-мм фотокамеры Pentax и попросил замену. Куратор сделал вывод, что в перспективе операции с Толкачевым возвращаются «в нормальное русло».

Однако в Лэнгли оценили ситуацию с Толкачевым совсем иначе. Ему не дали 35-мм камеру, так как кураторы не хотели рисковать агентом, который выносит документы из института. На встрече в октябре Толкачев передал 22 страницы рукописей и потребовал у куратора послать запрос о фотокамере Pentax, поскольку он был готов вернуться к прежней работе. Московская резидентура высказала опасение, что, если Толкачеву не дать другую 35-мм фотокамеру, то он может сам купить такую же. В качестве альтернативы Толкачеву дали дополнительные микрофотокамеры для копирования документов.

В январе 1985 г. Толкачев вернул три микрокамеры с отснятыми пленками и передал 16 листов рукописей. Взамен ему передали 5 новых фотокамер, новые разведывательные задания и 100 000 рублей. Он объяснил, что сможет делать фотоснимки лучше, так как в его распоряжении есть туалетная кабина с окном. Это дает больше света, и отлучиться с рабочего места на 20–25 минут он вполне может себе позволить. К сожалению, присланные фотоснимки не читались из-за пасмурного дня.

На встрече в январе Толкачев вел себя как обычно. По сравнению с предыдущими сведениями, в этот раз информация была изложена последовательно в описаниях и терминах, и куратор не обнаружил изменений в активности НН до или после встречи. Ничто не указывало на то, что Толкачев был разоблачен или работал под контролем КГБ.

Согласно его заметкам, нечитаемые фотографии, переданные на январской встрече, содержали данные о проекте советского фронтового истребителя, который в 1990-х гг. должен поступить на вооружение. Эти сведения были столь важными, что ЦРУ решилось начать подготовку внеплановой встречи в марте. Куратор дал сигнал об экстренной встрече, но сигнала-ответа от Толкачева (открытая форточка одного из окон между 12:15 и 14:30) не поступало. Однако форточка соседнего окна оказалась открытой, что расценили как сигнал опасности. Не получив положительного ответа от Толкачева, в резидентуре решили отложить попытку до июня.

В первую неделю июня Толкачев дал сигнал о готовности встретиться, открыв в определенное время нужную форточку в окне своей квартиры. Но офицер-куратор был вынужден прекратить операцию, поскольку обнаружил плотное наружное наблюдение. 13 июня сигнал «готов встретиться» был снова замечен в окне Толкачева. На этот раз куратор не обнаружил слежки, но как только он приблизился к месту встречи, более дюжины сотрудников КГБ в камуфляжной форме бросились к нему из кустов. Куратора связали и на автомобиле доставили на Лубянку, в штаб Второго главного управления КГБ для допроса.

В течение допроса офицер-куратор был обвинен в шпионаже, ему показали пакет, который он собирался передать Толкачеву. Внутри были пять камуфлированных фотокамер, книги и фломастеры для сына Толкачева, лекарства, книга-прикрытие, содержащая 250 страниц газетных и журнальных статей, о которых просил Толкачев, и конверт с тысячами рублей. В сопроводительной записке Толкачева благодарили «за очень важную письменную информацию», которую он передал на последней встрече, и было описание новой фотопленки для съемки при низкой освещенности. Об аресте офицера-куратора сообщила пресса, но без упоминаний о Толкачеве. Судьба его была неизвестна, и только 22 октября 1986 г. советская печать сообщила, что Толкачев казнен.

Разоблачение Толкачева было вызвано не расшифровкой методов агентурной работы, а изменой двух офицеров ЦРУ, Эдварда Ли Ховарда, а затем Олдриджа Эймса. Ховард, недовольный своей карьерой в ЦРУ, был уволен в апреле 1983 г., но в начале 1983 г. уже знал о Толкачеве. Вероятнее всего, Ховард предал бесценного агента, сообщив о нем КГБ в сентябре 1984 г. на встрече в Австрии. Эймс подтвердил информацию Ховарда, когда передал КГБ в мае и июне 1985 г. имена других активных агентов ЦРУ, включая Полякова.

В феврале 1990 г. газета «Советская Россия» рассказала о Толкачеве в статье, которая была явно подготовлена сотрудниками КГБ. Она содержала множество комментариев, в том числе сдержанную похвалу профессионализму ЦРУ:

 

«ЦРУ снабдило Толкачева весьма грамотно составленным и полным расписанием встреч. При этом инструкторы ЦРУ не упустили ни одной, даже мелкой детали… миниатюрная фотокамера имела детальную инструкцию и экспонометр… Все это позволяет отдать должное специалистам ЦРУ – они работали действительно в трудных условиях, выбирая для встреч с Толкачевым плохо освещенные и пустынные места в Москве… Незнакомому с уловками ЦРУ человеку не пришло бы и в голову, что свет в зашторенном окне американского посольства означает закодированное сообщение для шпиона… В Лэнгли побеспокоились о здоровье своего агента, когда ему потребовались лекарства… В каждой инструкции были ясно изложенные задания для агента, вопросы о его здоровье и выражения сочувствия, чтобы подчеркнуть, насколько они ценят его и как заботятся о его благополучии».

 

Для оценки возможностей ЦРУ тех лет ниже представлен список оперативной техники OTS, которая активно использовалась в шпионских операциях:

• набор для тайнописи;

• камуфляжи;

• одноразовые шифрблокноты;

• различные модели миниатюрных фотокамер;

• фотоэкспонометры;

• оперативный макияж;

• радиоприемники для обнаружения слежки;

• бытовые фотокамеры;

• струбцины для крепления фотокамер;

• дубликаты пропусков в закрытый институт;

• дубликаты листа учета выданных документов из секретной библиотеки;

• контейнеры-тайники;

• системы ближней агентурной радиосвязи;

• бытовой коротковолновый радиоприемник с блоком демодулятора;

• таблетка с ядом;

• JBL-система быстрой установкой манекена в автомобиле;

• специальная фотопленка для фотографирования при слабой освещенности.

 

В течение пяти лет оперативные офицеры ЦРУ провели более 20 встреч с Толкачевым. Ранее никогда не удавалось проводить столько встреч с агентурой в Советском Союзе. В течение пяти лет активных операций с Толкачевым сочетание искусства шпионажа и специальной техники доказали, что наглухо «закрытых» регионов для агентурной работы теперь не существует.

В марте 1979 г. в отчете, представленном директору ЦРУ, особо подчеркивалось значение разведывательных сведений, которые начали поступать от Толкачева, поскольку они были по-настоящему бесценными.

Сообщение Толкачева о советском самолете было исключительно качественным и детальным, что подтверждали фотоснимки, содержащие технические параметры самолета. Особенно важным для ЦРУ был сделанный Толкачевым прогноз о перспективах советских систем вооружений, что было недоступно для технической разведки США. Толкачев показал американским военным аналитикам перспективы советских возможностей в будущем десятилетии. Одна эта информация сэкономила миллиарды долларов американской государственной программе военных исследований и разработок. Информация, полученная от Толкачева, была настолько важной, что использовалась специальной группой планирования заданий разведки вплоть до 1990 г.

После детального изучения дела Толкачева старший оперативный офицер ЦРУ охарактеризовал этого агента как «достойного преемника Пеньковского».

 

Глава 11

---

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 384; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!