Военно-морские силы в эпоху пара и стали
С середины XIX до середины XX века военно-морские технологии и вооружение, военно-морские доктрины, а также стратегия и тактика применения морских сил подверглись более кардинальным и обширным переменам, чем за предыдущие две с половиной тысячи лет. Пройдя путь от «деревянных стен» Фемистокла до «стальных крепостей»,[1666] как назвал их Черчилль, военно-морские силы достигли невиданной численности. Орудия обрели способность поражать движущуюся цель на расстоянии до двадцати миль и действовать в трех средах — на воде, под водой и в воздухе. По мере того как развитие гигиены, появление новых способов хранения провизии и совершенствование обеспечения уменьшали потери от болезни, инфекции или плохого питания — основных причин гибели моряков в век паруса, — все больше жизней уносили военные действия на море как таковые. В ходе десяти крупных войн с 1652 по 1815 год британский Королевский военно-морской флот потерял 1452 корабля. Из них только 204 (14 процентов) — в бою,[1667] более чем в половине случаев виновниками потерь были кораблекрушения и течи, одна треть пришлась на захваты врагом. Из 1694 надводных кораблей, потерянных всеми участниками Второй мировой войны в совокупности, 81 процент был уничтожен противником, 9 процентов затоплены своими силами, 5 процентов погибли в результате несчастных случаев, 5 процентов были захвачены. Технологические достижения, с одной стороны, повышали боевой потенциал и обороноспособность военно-морских сил, а с другой, ставили их в зависимость от производительности промышленных предприятий, которые должны были гарантировать своевременную замену выходящих из строя единиц.
|
|
|
Наряду с технологиями менялись предпосылки и доктрины военных действий на море. В конце XIX века европейские морские державы начали последнюю волну колониальной экспансии — отчасти движимые меркантилистскими планами добычи сырья и открытия новых рынков для отечественной промышленности. С этими планами была неразрывно связана необходимость основывать на заморских территориях угольные станции и базы для военно-морских сил, чтобы охранять форпосты империи и ведущие к ним морские пути. Усложнение корабельных систем и вооружения, а также дипломатии и государственного управления требовало более научного подхода к применению военно-морских сил. Подготовка моряков сделалась учебной дисциплиной, будущие флотские офицеры получали образование в морских академиях, в штабных и военных колледжах разрабатывалась военно-морская доктрина. 1950-е стали закатом эпохи линкоров — морские силы ожидал новый виток метаморфоз, вызванных развитием ядерного вооружения и атомных двигателей, а также спорадическими попытками негосударственных сил развязать асимметричные боевые действия.
|
|
|
Военно-морской флот на пороге машинного века
В первой половине XIX столетия применение пара, железа и стали оставалось прерогативой исключительно гражданского флота. Инертность военных моряков можно списывать на сопротивление отдельных чиновников, однако для того, чтобы действовать с оглядкой и не перечеркивать разом несколько тысячелетий опыта парусных деревянных боевых кораблей, имелись веские практические причины. Пар был еще настолько ненадежен, что даже на коммерческих пароходах, совершавших рейсы в открытом море, почти до конца XIX века имелся страховочный рангоут, чтобы в экстренном случае поставить паруса. До изобретения компаунд-машины высокого давления никто даже не помышлял водить боевые флотилии на прожорливых двигателях сомнительной надежности через Атлантику, как водили парусные эскадры Вильнев и Нельсон. С экономической точки зрения пар создавал военно-морскому флоту не меньшие трудности, чем гражданскому. Согласно исследованию 1852 года, девяностопушечный винтовой пароход, оснащенный двигателем в пятьсот лошадиных сил, обходился на 40 процентов дороже, чем идентичный в остальном отношении парусник,[1668] поэтому до 1861 года британцы и французы предпочитали оборудовать паровыми двигателями парусники, а не строить новые боевые пароходы.[1669]
|
|
|
Новые технологии получили возможность зарекомендовать себя в Первую опиумную войну. Хотя железные корпуса и крепеж имели огромное преимущество перед деревянными, судовое железо искажало показания магнитного компаса, однако в 1840-х годах с этой проблемой удалось справиться благодаря сэру Джорджу Эйри. Как раз в то время Ост-Индская компания заказала железный колесный пароход «Немезида», воплотивший британское военно-техническое превосходство над Китаем.[1670] В битвах у фортов в Бокка-Тигрис, при Амое и Нинбо корпус «Немезиды» пострадал от вражеских орудий гораздо меньше, чем деревянные корпуса остальных кораблей, как британских, так и китайских. Точно так же отличилась и построенная в Британии «Гваделупа», сражавшаяся в составе мексиканского флота против сепаратистов Юкатана и Техаса, — ее британского капитана особенно поразило, что от корпуса не летят щепки под вражеским огнем. Однако попытки найти слабые места в новом вооружении предпринимались неустанно. Металлические корпуса, способные в разумных пределах противостоять гладкоствольным дульнозарядным пушкам, не выдерживали разрывных снарядов нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части. Улучшенное вооружение выявило самый очевидный недостаток гребного колеса — уязвимость расположенных над ватерлинией механизмов. О боевых пароходах первого ранга нечего было и думать до появления гребного винта, позволявшего поместить установку под ватерлинией.
|
|
|
Несмотря на инженерные трудности, Британия и Франция продолжали гонку военно-морских вооружений, и к середине XIX века у них имелась в общей сложности сотня боевых пароходов — на остальные страны мира приходилось восемнадцать. На некоторое время соперницы забыли о разногласиях: к этому их вынудила необходимость поддержать Османскую империю в борьбе с усиливающимся влиянием России на Кавказе, в Персии и Ближнем Востоке — воротах в Британскую Индию, а также оградить от российского флота Средиземноморье. Нетурецким кораблям был запрещен проход через Босфор и Дарданеллы до 1833 года, когда османы сделали тайное исключение для российских кораблей. В 1841 году Лондонская конвенция о проливах восстановила «древнее правило султана»,[1671] закрывавшего Босфор и Дарданеллы в 1475-м, и заблокировала тем самым выход российскому черноморскому флоту. Когда в октябре 1853 года началась война, российский боевой флот пришел в Синоп — расположенный вдвое дальше от Стамбула, чем от Севастополя — и с помощью новых разрывных снарядов, разработанных французским адмиралом Анри-Жозефом Пексаном, уничтожил османские фрегаты. Турки пригласили в Черное море британский и французский флот, и пока российская и турецкая сухопутные армии сражались на Балканах и Кавказе, французы и англичане обстреливали севастопольские форты в Крыму и крепость Кинбурн в устье Днепра. И хотя пароходы могли вступать в бой и выходить из него когда угодно, деревянные корпуса не выдерживали попадания российских снарядов, поэтому французы построили несколько плавучих батарей, закованных в четырехдюймовую металлическую броню и сохранявших неуязвимость даже в непосредственной близости от обороняющихся фортов.[1672] После войны Парижский мир открыл Черное море «для торгового мореплавания всех народов», запретив «вход в порты и воды оного формально и навсегда… военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав»,[1673] — условие, от которого Россия в одностороннем порядке отказалась в 1870 году, начав строить новый черноморский флот.
Впечатленный мощью разрывных снарядов, уничтоживших турецкие корабли у мыса Синоп, и стойкостью французских броненосных батарей в Крыму, генерал-инспектор французского флота Станислас Дюпюи де Лом спроектировал «Ла Глуар», деревянный корпус которого был обшит металлическим панцирем с металлическим крепежом. На своей единственной металлической палубе одновинтовой трехмачтовый корабль нес тридцать шесть 6,4-дюймовых (16,2-сантиметровых) нарезных дульнозарядных орудий. Однако «Ла Глуар» не обеспечил французам военно-морское превосходство над британцами — напротив, послужил Королевскому флоту стимулом к разработке самого мощного и тяжеловооруженного корабля. Спущенный на воду в 1860 году, 128-метровый «Уорриор» был в полтора раза длиннее 120-пушечного линейного корабля первого ранга «Хау». Основное вооружение «Уорриора» составляли тридцать 68-фунтовых и десять 110-фунтовых казнозарядных орудий, двадцать шесть из которых стояли на главной палубе — в центральной цитадели, представлявшей из себя, по сути, бронированный отсек. Превосходство в скорости позволяло «Уорриору» оторваться и уйти, лавируя, от любого современного ему корабля, и хотя воевать он должен был под паром, у него имелись три мачты и механизм, поднимающий десятитонный двухлопастной винт из воды, чтобы уменьшить сопротивление при ходе под парусом. Во время испытаний сорокапушечный фрегат удостоился характеристики, образно противопоставившей его существующему боевому составу: «Он похож на черную змею среди кроликов».[1674] Под кроликами подразумевались более тупоносые линейные корабли с высокими бортами — вроде «Хау».
Война Севера и Юга
К 1870-м все главные военно-морские силы перешли на металлический корпус и паровые двигатели, орудия с разрывными снарядами и броню на стратегических участках, включавших двигатели, основные батарейные палубы и погреб боеприпасов. Этой масштабной трансформации способствовал опыт Войны Севера и Юга. Крейсерство и боевые действия у побережий и на реках Соединенных Штатов сыграли немалую роль в конфликте, однако редко упоминаются, поскольку решающие сражения происходили на суше и флот в них участия не принимал. Когда начались боевые действия, флот США насчитывал около девяти тысяч человек и сорок два корабля — десяток во Внутренней эскадре, остальные в составе Средиземноморской, Бразильской, Тихоокеанской и Ост-Индской эскадр, защищавших коммерческие интересы Америки, и Африканской эскадры, которая отлавливала невольничьи суда. Гражданский флот США, насчитывавший 5300 судов, уступал численностью лишь британскому, состоявшему из 5800 единиц.[1675] На эти две державы приходилось 82 процента мирового количества зарегистрированных судов. Однако США не видели непосредственной угрозы своей коммерческой или территориальной безопасности и не считали нужным перенимать достижения европейских военно-морских сил. В число первых винтовых боевых кораблей входил военный шлюп Джона Эриксона «Принстон» (1843 года), а в 1850-х годах на флоте была внедрена малокалиберная автоматическая пушка офицера артиллерийско-технической службы Джона Дальгрена — на этом технические нововведения тех лет заканчивались. Война Севера и Юга изменила все. Если довоенный флот состоял в основном из парусников и нескольких колесных пароходов, то из семисот кораблей, заказанных во время войны, 10 процентов приходилось на металлические или обшитые металлом, среди которых было много мониторов и канонерок без рангоута, и большая часть приводилось в движение винтом, а не колесами. И хотя южная Конфедерация построила намного меньше кораблей, чем северяне, бронированные безмачтовые корабли и даже примитивные подлодки составляли в южном флоте гораздо большую долю.
Блокада и прорывы
Конфедерация и Союз вели морскую войну по-разному. Несмотря на малочисленность флота США и переход 10 процентов офицеров на сторону южан, у Севера имелся судостроительный опыт, промышленные мощности и человеческие ресурсы, позволявшие с относительной легкостью наращивать объемы. У южан не было боевых кораблей и почти отсутствовали судостроительные мощности, потому что промышленные и экспортные товары Югу традиционно обеспечивали северные штаты. Асимметричный, как его бы назвали сейчас, характер грядущей морской войны обозначился с самого начала, когда президент Конфедерации Джефферсон Дэвис принялся раздавать каперские патенты всем, кто готов был захватывать северные гражданские суда. Президент Авраам Линкольн предупредил в ответ: «Тот, кто мнимой властью так называемых [Конфедеративных] Штатов… покусится на судно Соединенных Штатов, людей или груз на борту, будет осужден по закону Соединенных Штатов о борьбе с пиратством».[1676] Иными словами, казнен.
Британцы отреагировали немедленно и гневно. Один из депутатов парламента объявил, что «любой, кто в подобном случае предаст арестованного смерти как пирата… будет обвинен в убийстве», а другой требовал «не позволять [Северным штатам]… трактовать закон как заблагорассудится и карать смертью за каперство, именуя его пиратством».[1677] Пятью годами ранее Великобритания составляла проект Парижской декларации, призванной покончить с каперством и уточнить права воюющих и нейтральных сторон. Декларация содержала всего четыре четких и лаконичных пункта:
1) Каперство отныне навсегда отменяется;
2) Нейтральный флаг покрывает неприятельский груз, за исключением военной контрабанды;
3) Нейтральный груз, за исключением военной контрабанды, не подлежит захвату под неприятельским флагом;
4) Блокада, чтоб быть обязательной, должна быть действительной, то есть поддержанной достаточной силой для действительного воспрепятствования доступа к неприятельскому берегу .[1678]
Прежде, опасаясь, что в войне против европейской державы правительству придется выдавать каперские патенты, чтобы усилить свой малочисленный флот, Соединенные Штаты отказывались подписывать соглашение. Теперь же правительство Линкольна, получившее превосходство над южанами, собралось подписать Парижскую декларацию, но британцы и французы отложили ратификацию до окончания конфликта. Испытанием для намерений Линкольна стал прецедент с капером конфедератов Уильямом Смитом, который был арестован, осужден за пиратство и приговорен к казни. Президент Дэвис заявил, что Смита нельзя судить как обычного преступника и что его правительство будет казнить по одному высокопоставленному военнопленному северян за каждого южанина, казненного по обвинению в пиратстве. Приговор суда пересмотрели, в дальнейшем со Смитом и остальными каперами-конфедератами обращались как с военнопленными.
В это же время Линкольн устроил блокаду, призванную помешать конфедератам подвозить хлопок для боеприпасов и других военных нужд.[1679] Остановить сообщение в южных портах необходимо было без привлечения иностранных держав. Указом о закрытии портов и аресте судов за нарушение государственного закона правительство Линкольна подтвердило бы, что Соединенные Штаты имеют дело не с чем иным, как с внутренним мятежом, и Конфедерация не может претендовать на суверенитет. Однако арест иностранных судов за контрабанду был чреват конфликтом с Британией и Францией, которые и без того подозревались в симпатиях к южанам. В качестве альтернативы рассматривалась блокада Юга — военное действие, обозначающее независимый статус Конфедерации и требующее привлечь огромное количество кораблей. Линкольн предпочел блокаду, и к июлю у большинства крупных портов, а также вдоль 2500-мильной береговой линии от Виргинии до Техаса были развернуты эскадры северян. Героические прорывы южан создавали впечатление, что блокада себя не оправдала, однако свыше двух третей из трехсот прорвавшихся были в итоге перехвачены или уничтожены.[1680] До войны самыми крупными портами вывоза после Нью-Йорка были Новый Орлеан, Мобил, Чарльстон и Саванна — из одного только Нового Орлеана с экспортными грузами выходили три тысячи судов.[1681] Блокада взвинтила цены на импорт, сократила доходы правительства от торговли и подорвала способность Юга платить за поставки военной техники и боеприпасов из-за границы.
Наступательный потенциал военно-морского флота Конфедерации обеспечивали девять крейсеров (в том числе пять построенных в Британии): в совокупности они захватили более 250 торговых судов.[1682] После войны Соединенные Штаты доказывали, что, продавая Конфедерации корабли с английских и шотландских верфей, Великобритания нарушила нейтралитет и должна понести ответственность за ущерб, нанесенный крейсерами британского производства. Алабамский вопрос (названный так из-за крейсера «Алабама», урон от которого составил пять миллионов долларов) был разрешен Вашингтонским договором (1871 год), по которому решение передавалось на рассмотрение международного суда. Тот постановил, что Британия проявила «небрежение», и присудил выплатить пострадавшей стороне 15,5 миллиона долларов. К непосредственному ущербу в виде потери торговых судов добавилось десятикратное увеличение страховых взносов за американские корабли и последующая передача более тысячи судов — тоннажем свыше восьмисот тысяч тонн — в иностранные регистры (преимущественно британский) ради защиты в виде нейтрального флага. Американский торговый флот так и не оправился от удара, нанесенного сочетанием протекционистских законов, препятствующих закупке судов иностранного производства и возвращению в американский регистр любого судна, проданного за рубеж; запретительных пошлин, препятствовавших развитию металлического кораблестроения, и перенаправлению государственных инвестиций в сухопутные отрасли.
Броненосцы и речная война
Не располагая средствами для строительства флота, способного тягаться мощью с северным, министр ВМС Конфедерации Стивен Мэллори решил брать не количеством, а качеством. «Я считаю наличие брони на кораблях вопросом первой необходимости, — писал он в мае 1861 года. — Численный перевес можно компенсировать неуязвимостью; а значит, не только экономия, но и опыт морских побед велит выставить против дерева металл».[1683] Юг принялся переоборудовать имеющиеся суда в броненосцы, способные беспрепятственно противостоять деревянным кораблям. Первый был выстроен на базе винтового фрегата «Мерримак», захваченного вместе с Госпортской верфью в Норфолке, Виргиния. В результате появился фрегат «Виргиния» с центральной батареей — надстроенным на палубе сорокатрехметровым казематом с дубово-сосновыми стенами толщиной шестьдесят один сантиметр, в панцире из прокатной стали десятисантиметровой толщины, оснащенный двенадцатью орудиями.
В противовес «Виргинии» Военно-морской флот США заказал прототипы бронированных пароходов другой конструкции — два броненосца с батарейными палубами и один с вращающейся орудийной башней — «Монитор» Джона Эриксона.[1684] Предельно революционный «Монитор» был первым действующим военным кораблем, не имевшим рангоута и весел. Корпус корабля состоял из основания размером тринадцать на пятьдесят пять метров, на котором покоился более широкий и длинный «плот», функция которого заключалась в том, чтобы защитить корпус от пробоин и добавить кораблю остойчивости при волнении. Приводимый в движение одним-единственным гребным винтом, «Монитор» развивал скорость до шести узлов. Главной визуальной и технической особенностью «Монитора» была вращающаяся башня. Шесть метров в диаметре и почти три метра высотой, установленная на паровой турели, она вмещала два семитонных гладкоствольных орудия Дальгрена, стреляющих разрывными снарядами. Из-за своеобразной конструкции броненосец называли «сырницей на плоту».
«Виргиния» с легкостью потопила два деревянных паровых фрегата и повредила третий на норфолкском рейде, а затем 8 марта 1862 года сошлась в схватке с «Монитором». Несколько часов корабли сражались в ближнем бою, но решительного урона друг другу нанести не могли. Потери были малочисленны: один раненый на «Мониторе», двое убитых и девятнадцать раненых на «Виргинии». (Для сравнения, в 1812 году в пятнадцатиминутном единоборстве деревянных фрегатов «Чесапик» и «Шэннон» погибло 78 человек и ранено было больше 150.) В мае 1862 года конфедератам пришлось уничтожить «Виргинию» при отступлении из Норфолка, а «Монитор» затонул в конце того же года при буксировке в Уилмингтон, Северная Каролина. Несмотря на недолговечность и на бессилие металлических кораблей в схватке друг против друга, было ясно, что погребальный колокол по деревянным боевым кораблям уже звонит.
Особенно наглядно это показала речная война — краеугольный камень стратегии генерала северян Уинфилда Скотта, призванной затянуть петлю на шее конфедератов и названной планом «Анаконда». Скотт считал, что победы над Конфедеративными штатами можно добиться быстрее и с меньшими затратами, «оцепив их (почти) одновременно кордоном вдоль Миссисипи от слияния с Огайо до устья и блокируя военные корабли в прибрежной полосе»,[1685] а также на притоках Миссисипи и Огайо. «Перевозка войск и снаряжения по воде обойдется примерно в пять раз дешевле, чем по суше, и это не считая огромной экономии времени», — добавлял генерал. План Скотта был воплощен частично, однако положенная в его основу идея проявилась в том, что практически все армии северян получили названия в честь рек. Южане предпочитали называть свои армии по штатам и военным округам. Важнейшая из речных кампаний велась за контроль над Миссисипи. В апреле 1862 года адмирал Дэвид Фаррагут, поднявшись по ней, взял Новый Орлеан, Батон-Руж и Натчез, а канонерки тем временем помогли северянам закрепиться на реках Теннесси и Камберленд. Виксбург, Миссисипи, держался благодаря своим шестидесятиметровым утесам до 4 июля 1863 года, но в конце концов был взят, а вслед за ним и форт Хадсон, Луизиана. Сердце Конфедерации было оцеплено.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 322; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!