Вторжение Японии в Корею (1592–1598)
Сегуны ограничили не только деятельность иноземных торговцев; строжайшим запретам подверглись и японские купцы, фактически лишившись возможности плавать в чужие страны. Тем не менее в конце XVI века мало кто поверил бы, что Япония отойдет от активного участия в торговых отношениях в Северо-Восточной Азии и за ее пределами: едва положив конец гражданской войне и объединив Японию под властью единого правителя, регент Тоетоми Хидэеси вторгся на Корейский полуостров. Целью его было возобновление торговли с Китаем, поскольку, хоть в 1567 году империя Мин и ослабила запрет на морские сношения с иноземными государствами для своих подданных, на Японию ослабление не распространялось.[1239] Кроме того, Хидэеси явно рассматривал вторжение в Коре и Китай как естественное продолжение объединения японских земель, а заодно удобный способ занять изнывающих от безделья солдат и моряков.[1240] Указ 1588 года повелевал «морским капитанам и рыбакам всех провинций и берегов, а также всем, кто ходит в море на кораблях, дать письменную клятву, что отныне они не будут никоим образом причастны к пиратству».[1241] Японские воины вряд ли уступали вооружением и закалкой любым другим, а Коре за неимением огнестрельного оружия и свежего опыта военных действий было плохо подготовлено к неспровоцированному вторжению. В мае 1592 года близ Пусана высадились около 140 000 японцев, и уже через десять недель Сеул и Пхеньян сдались на милость завоевателей.
|
|
|
Своим освобождением Коре обязано почти невозможному взаимодействию китайской армии, корейских подпольщиков и адмирала Ли Сунсина. Коре делилось на шестнадцать военно-морских округов, по два на каждую из восьми провинций королевства. Ли, адмирал провинции Чолла, сочетая продуманную агрессивную стратегию с жесткой тактической дисциплиной, сумел превратить почти неизбежное поражение в серию деморализующих противника побед. В его распоряжении имелись тяжеловооруженные броненосцы-кобуксоны, «корабли-черепахи» — двухмачтовые крытые галеры. Согласно описанию современника, «верхняя палуба ощетинивается металлическими шипами, пронзающими ноги прыгающих на палубу врагов. Единственный проход — крестообразно расположенные люки, через которые перемещается команда. На носу установлена драконья голова, в пасти которой находятся жерла орудий [пушек], еще одно орудие крепится на корме. На нижних палубах по шесть орудийных портов по обоим бортам. За внешнее сходство с огромной морской черепахой корабль прозвали кобук-сон. При столкновении с деревянными неприятельскими судами в битве верхнюю палубу покрывали соломенными циновками, чтобы спрятать шипы. Корабль стремительно несся по волнам при любом ветре, во всех сражениях ведя за собой целый флот, его пушки и огненные стрелы разили врага наповал [1242]» .
|
|
|
Корабли-черепахи являли собой тупиковую ветвь развития военного кораблестроения, и под командованием Ли одновременно оказывалось не больше пяти. Тем не менее именно они сыграли решающую роль в победе корейцев. Летом 1592 года Ли навязал противнику десять боев, главный из которых состоялся в июне, в битве у острова Хансандо. Разыграв отступление ввиду превосходящих сил противника, Ли выманил восемьдесят японских кораблей из гавани, а потом окружил, взяв в так называемое «крыло журавля». Потеря шестидесяти кораблей лишила японцев возможности проложить путь в Желтое море в обход Корейского полуострова и подвозить подкрепление, продовольствие и боеприпасы на передовую по воде. Последовавшая задержка, а также вступление в войну Китая вынудили японцев оставить Пхеньян и Сеул и начать мирные переговоры. Переговоры затянулись и в конце концов провалились, и в 1597 году Хидэеси возобновил попытки вторжения. Японцы учли горький опыт предыдущей кампании, а Ли Сунсина к тому времени сместили с должности в результате дворцовых интриг. Его бездарный преемник потерял в Чхильчоннянском сражении сто пятьдесят кораблей, и японцы уже готовились войти в Желтое море. 16 сентября спешно восстановленный в должности адмирал Ли, собрав десяток кораблей, остановил японцев в проливе Меннян[1243] — сужающемся до трехсот метров морском рукаве, скорость прилива в котором достигает десяти с лишним узлов. Лишивших морских каналов снабжения, наземные войска японцев снова были вынуждены уйти в оборону.
|
|
|
К концу следующего года Япония начала отступать, но корейцы и китайцы продолжали теснить ее на суше и на море. В ночь на 19 ноября 1598 года, за неделю до того как последние японские войска покинули Корею, Ли атаковал их в бухте Норянчжин. Японцы понесли большие потери, но Ли погиб в самый разгар битвы: «достойный конец», как выразился британский адмирал и историк XX века, признавший Ли «равным в своем деле» кумиру британского военно-морского флота лорду Нельсону.[1244] Однако последовавшее затишье в морских войнах в Северо-Восточной Азии объяснялось не господством одной державы, а отсутствием интереса к мореплаванию со стороны Китая и отказом Японии и Кореи от завоевания заморских земель на двести пятьдесят с лишним лет.
|
|
|
Меняющееся Средиземноморье
Португальцам удалось, невзирая на интриги Османской империи, отстоять свои позиции в Индийском океане и удержать стратегические оплоты от Восточной Африки до Китая. Тем не менее, несмотря на гегемонию Португалии в азиатско-европейской торговле в первой половине XVI века, блокировать торговые связи с Персидским заливом и Красным морем она не смогла. В 1560 году на венецианские, рагузанские, генуэзские и французские суда в Александрии было погружено почти 4,5 миллиона фунтов пряностей, а пятью годами позже в Джидде швартовались двадцать три судна из Индии и Ачеха.[1245] Доля Португалии в общем объеме торговли увеличилась вновь после 1570 года, когда пряности начали в небольших количествах поставляться в Америку через Макао и Манилу, но дошедшая до нас статистика свидетельствует о спаде потребления перца на душу населения в Европе в течение XVI века на фоне небольшого роста потребления других пряностей.[1246] Однако Европа была не единственным рынком сбыта. За указанный период объемы малабарского перца выросли вдвое,[1247] а гвоздики и муската — впятеро, что нельзя объяснить одним только португальским и европейским спросом.
По той же причине нельзя сказать, что венецианцев и других торговцев влекла за пределы Средиземноморья охота за пряностями. Как бы ни были падки на экзотику потребители и историки, большинство средиземноморских поставщиков возили товары более массовые и привычные — зерно, скот, вино, рыбу, металлы, кожу и промышленные изделия. Непредсказуемость урожаев «провоцировала больше шпионажа… чем сама Великая инквизиция»,[1248] и торговцы сильно зависели от превратностей посевов: неурожай в одном месте можно было компенсировать избытком в другом, но прибыль удавалось получить лишь тем, кому посчастливится успеть до падения цен и ускользнуть от пиратов, которые на Средиземноморье чаще всего грабили именно корабли с зерном.[1249] Центром зерновой торговли — издревле, хоть и с перерывами, — выступала Сицилия, которая при этом не обязательно диктовала условия на рынке. В Испании дешевле стоило левантийское зерно, а в Турции в середине XVI века в результате резкого роста зернового производства образовывались излишки, хотя в христианские страны зерно оттуда попадало только извилистыми путями черного рынка.[1250]
Несмотря на продолжающийся рост средиземноморской торговли,[1251] появление трансатлантических, транстихоокеанских и атлантико-индоокеанских перевозок превратило Средиземноморье из главной арены западной морской торговли в рядовую. Тем не менее морские перевозки оставались краеугольным камнем европейской экономики: объем венецианских грузов вырос с 1498 по 1567 год вдвое, а рагузанских — на 75 процентов с 1540 по 1570 год. Однако перемены в экономико-политической обстановке на французских и османских территориях благоприятствовали успешным коммерческим предприятиям. В 1568 году османы открыли свой рынок для европейцев-христиан, учредив для французских торговцев так называемые «капитуляции»[1252].[1253] В середине XVII века, когда европейские торговцы могли попасть в османские порты на законных основаниях только под прикрытием французского флага,[1254] эти аналоги средневекового амана (охранного письма) оказались поистине бесценными. Покровительства французов искали не только христиане. Немало мусульманских купцов, боясь нападения мальтийских рыцарей и других корсаров (не имевших официального каперского патента, но все же теснее связанных с государственными властями, чем обычные пираты), возили свои грузы под французским флагом, и многие средиземноморские паломники, совершающие хадж, предпочитали плыть в Египет на французских кораблях.[1255]
Англия, в 1580 году получившая капитуляции от Османской империи и годом позже основавшая Левантийскую компанию, подвела рациональную почву под коммерческое освоение Восточного Средиземноморья. Англичане обладали ощутимыми преимуществами: производство шерстяных изделий обходилось им дешевле, чем конкурентам; взимаемый османами таможенный сбор составлял для них всего 3 процента (французы и венецианцы платили 5 процентов); их большим тяжеловооруженным кораблям[1256] не грозили нападения испанцев в Гибралтарском проливе, и наконец, как протестанты, они со спокойной душой игнорировали папские интердикты,[1257] порицающие поставки османам военного снаряжения — в том числе чугунных пушек и пороха. Как ни парадоксально, главной угрозой компании выступали соотечественники — английские корсары, безнаказанно охотившиеся на торговые суда под иноземными флагами и сбывавшие добычу в североафриканских регентствах. Даже если английские торговцы меньше страдали от грабежей как таковых, бремя ответственности за разбойные действия законопослушные представители Левантийской компании несли наравне с соотечественниками-грабителями.[1258] Следом за англичанами в Средиземноморье потянулись и голландцы,[1259] сперва нанимавшиеся к итальянцам как специалисты по торговле зерном, а в 1612 году выторговавшие у Османской империи капитуляции для себя лично.
Подъем Голландии
Пока пиренейские мореплаватели плели всемирную торговую сеть, огибая Африку и прокладывая пути через Атлантический, Тихий и Индийский океаны, голландцы вовсю наращивали объемы европейских перевозок из Балтийского моря в Средиземное. Помимо прочего, им сыграло на руку, что португальцы выбрали рынком сбыта для своего перца Антверпен, в XV веке сменивший Брюгге в роли главного порта Северной Европы. Отсутствие у португальцев свободных средств на проведение экспансии в Азии означало необходимость обеспечить финансовые поступления от купцов, занимающихся розничной торговлей. Проще всего это было сделать в Антверпене,[1260] куда в немецкие торговые дома (к Фуггерам и Вельзерам, например) рекой текло серебро и медь, которыми оплачивались азиатские пряности. Португальцы тоже не оставались внакладе — к 1520-м годам половина доходов Мануэла I приходилась на экспорт пряностей в Северную Европу. В 1516 году связь Антверпена с Пиренейским полуостровом укрепилась еще больше: герцог Бургундский Карл, владеющий Нидерландами, стал королем Испании Карлом I и одновременно Карлом V — императором Священной Римской империи. Судьба города оказалась в зависимости от напряженных отношений между Испанией и северными нидерландскими соседями.
К морской торговле голландцев побуждал недостаток собственных природных ресурсов. На расположенную в дельте нескольких крупных рек Северо-Западной Европы Голландию с трех сторон наступала морская и пресная вода, от которой приходилось защищаться, «ежегодно тратя баснословные суммы на плотины, шлюзы, мельничные лотки, ветряные мельницы и польдеры».[1261] Сельское хозяйство велось, но не окупало расходы на мелиорацию. «Поэтому население, — как гласила петиция, поданная императору Карлу голландскими провинциями в 1543 году, — должно зарабатывать на жизнь ремеслами и торговлей, привозя сырье из чужих земель и отправляя готовый продукт, в том числе различные ткани и мануфактурные товары, в такие королевства, как Испания, Португалия, Германия, Шотландия и главным образом Дания, в балтийские страны, Норвегию и подобные земли, откуда поступает взамен местный товар, в частности, пшеница и другое зерно». Как ни держались ганзейские купцы за свое владычество на Балтике, к концу XV века большинство кораблей, идущих через Эресунн, были голландскими. И хотя на пять месяцев в году навигация на скованной льдом Балтике прекращалась, в 1471 году из Гданьска в Нидерланды была отправлена тысяча судов с зерном и вдвое больше — столетие спустя. К тому времени большинство голландских судов по-прежнему шли на север с балластом или с малоценным грузом вроде пиренейской соли для рыболовных хозяйств, составлявших костяк голландской внутренней экономики.[1262]
По Балтике в Голландию везли не только продукты питания и предметы роскоши вроде русских мехов, но и материалы, жизненно важные для голландского кораблестроения (которое почти целиком существовало за счет привозного сырья[1263]): лес, смолу, металл для крепежа, пеньку для такелажа и лен для парусов. Зависимость от морской торговли вынуждала голландцев совершенствовать коммерческие подходы и кораблестроение: они сооружали ветряные лесопилки, компенсировали плохое качество леса великолепной обработкой и строили специализированные типы судов. До Нидерландской революции (борьбы за независимость от испанской власти в 1568–1648 годах) мало кто из голландцев мог позволить себе постройку собственного корабля. В результате выработалась практика судостроения на паях, причем доли дробились до одной шестьдесят четвертой.[1264] Это означало, что в морскую торговлю в Голландии вкладывалось гораздо больше представителей разных сословий, чем в других странах. В дополнение к этой системе пропорционального уменьшения рисков и распределения богатства у голландцев имелся флейт[1265] — самое передовое торговое судно своего времени. Флейты (грузоподъемность — четыреста-пятьсот тонн, длина в пять-шесть раз превышает ширину) выглядели как плавучие шкатулки с крутыми боками и слега заваленными внутрь бортами, острым форштевнем и ахтерштевнем и наклонно уходящей вверх кормой. Они несли много парусов малого размера (как правило, прямые на фок — и грот-мачте и латинский на бизань-мачте), за счет чего для уборки парусов требовалось меньше матросов и отпадала необходимость набирать большую команду. Флейты ходили довольно медленно и в большинстве своем не имели орудий, поэтому передвигались в составе конвоев под прикрытием специально сконструированных боевых кораблей.
В отличие от своего отца Карла V, бывшего герцога Бургундского, рожденный в Испании Филипп II голландцев не жаловал: пытался лишить их давних привилегий; искоренить кальвинистов, число которых росло преимущественно в северных провинциях, и обложить жестким налогом торговцев. Окончательный разрыв произошел в 1568 году, с началом Восьмидесятилетней войны, в результате которой образовалась независимая Республика Семи Объединенных Нижних Земель — предшественница современных Нидерландов. Одной из первых жертв борьбы стал Антверпен, потерявший после взятия испанцами больше половины населения.[1266] От притока торговых специалистов и капитала с юга выиграл Амстердам, который стремительно сосредоточивал в своих складах бесконечное разнообразие товаров: вин, фруктов и сахара из Южной Европы; азиатского перца, пряностей и шелков, американского серебра и (на страх английским и ганзейским торговцам предметами северной роскоши[1267]) российских мехов, кожи, воска и икры, поставлявшейся с Каспия к Белому морю речными путями.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 315; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!