На машине через Ладогу. Все тот же закон взаимовыручки



 

Грузовик осторожно пробирался по темным заснеженным улицам. Девочки, тесно прижавшись друг к другу, вглядывались в темноту и изредка перекидывались короткими, ничего не значащими фразами. Дорога была неровная, ухабистая. Метели намели огромные сугробы на улицах; никто их не сгребал, и грузовик то нырял в ухаб, то переваливался с боку на бок. Девочек начинало укачивать. Старушка рядом с ними что-то бормотала, потом свернулась клубочком, закуталась с головой и, видимо, уснула.

Наташа все старалась понять, по каким улицам они едут. Она усиленно напрягала зрение, но едва могла различить очертания домов. Она очень устала за последние сутки – поспать удалось совсем мало, – и голова была туманная и немного кружилась. Но спать Наташе не хотелось, – она была слишком взволнована. Она уезжает из Ленинграда… Куда?.. В какую-то неизвестную деревню, к каким-то незнакомым людям… Надолго ли?.. Может быть, навсегда… Доктор сказал: «Риск…» Удастся ли благополучно переехать Ладожское озеро?.. Ну что ж… Будь что будет… А папа и не знает, что они уезжают… Как они потом найдут друг друга?.. А шерстяные чулки она, кажется, забыла на тахте?..

Не мысли, а какие-то разрозненные обрывки мыслей лихорадочно, перебивая одна другую, неслись в голове. От тряски их сиденье разъехалось, девочки сползли вниз, навалившись друг на друга.

– Давайте попробуем лечь, – предложила Люся.

– Я не хочу лежать. Вы ложитесь, я вас укрою, а сама еще посижу, – сказала Наташа и, опустившись на коленки, держась за борт, выползла из-под одеяла. В темноте ничего не было видно, но ей казалось, что вдруг она увидит, узнает какое-нибудь знакомое место своего родного города.

Катя и Люся долго устраивались. Наташа укутала их одеялом, а сама так и осталась стоять на коленках, держась за борт кузова. Привыкшие к тьме глаза различали очертания редких низеньких домов, деревьев. Наташа поняла, что они едут уже за городом.

Ленинград позади… Прощай, Ленинград!..

От толчка она больно ушиблась коленкой о край чемодана. Ветер крепчал, пронизывал ее насквозь, но она продолжала упрямо стоять у борта, следя, как домики попадаются все реже и реже; вот проехали по мосту, вот навстречу выдвинулась черная громада леса.

Наконец она не выдержала, – руки начали совсем коченеть, застыло лицо. Наташа подползла к девочкам и тоже забралась под одеяло.

– Замерзла, небось? Иди залезай в середку, – сказала Катя, уступая ей место. – Тут хоть и неудобно, а все-таки теплее.

– Интересно, далеко ли мы уехали? – спросила Люся.

«Далеко», – хотела ответить Наташа, но оказалось, что губы ее так застыли, что даже трудно было произнести слово. Девочки сбились в кучку и укрылись с головой. Их трясло и толкало; лежать было жестко и неудобно, но усталость взяла свое, и все три задремали.

Наташа не знала, сколько прошло времени, когда вдруг услышала голос Жениха. Он будил старушку мать.

– Мамаша! А мамаша! В Кокорево приехали, вылезать надо!

– Ох, не тронь меня, сыночек, не подняться мне… – еле слышно раздалось из-под одеяла.

– Ничего, мамаша, я сам тебя возьму, – говорил Жених, разворачивая одеяло. – Девчатки, вылезайте!

– Что-о? Уж Ладогу проехали?! – изумилась Наташа, сбросила одеяло и села. Проснулись и Катя с Люсей.

– Больно скоро захотела! – засмеялся Жених. – Нет, Ладога еще впереди. К берегу подъехали, – говорил он, бережно поднимая мать. – Здесь питательный пункт для ленинградцев. Сейчас увидишь, как «Большая земля» заботится о вас! Покормят, обогреетесь, и дальше поедем… А ну, мамаша, держись за борт, я соскочу и тебя сниму.

– Девочки, идите сюда! – раздался из темноты голос Софьи Михайловны. С трудом выбираясь из грузовика, девочки увидели, что кругом стоят еще несколько таких же машин, и возле них в темноте копошатся люди.

 

* * *

 

Все казалось призрачным, ненастоящим, сном…

В просторной, низкой, слабо освещенной комнате было очень людно, но странно тихо. После мороза, ветра и тряски гудело в ушах, кружилась голова, говорить было трудно… Они сидели на скамье за длинным непокрытым деревянным столом среди многих таких же изможденных, молчаливых людей и жадно ели из алюминиевых мисок густой, дымящийся, необычайно вкусный суп. Каждому было дано по ломтю хлеба. Софья Михайловна, совсем измученная, передала Тотика Наташе, а сама сидела, прислонившись головой к стене и закрыв глаза. Перед ней дымилась нетронутая миска.

– Мама! Ты что это?! Кушай! – встревожилась Наташа.

– Да-да… Сейчас… – Мать с трудом открыла глаза и принялась за еду.

Наташа и Тотик ели из одной миски. Жадно проглотив несколько ложек супу, Тотик уронил голову на плечо Наташи и заснул. Наташа оглянулась на сидящих рядом подруг. И у них слипались глаза. Наташа потянулась. Все тело ныло, настоятельно требовало покоя. Эх, лечь бы сейчас в этой теплой комнате и заснуть, заснуть!.. Все равно где, – пусть хоть на полу, пусть хоть под столом…

Но отдыхать долго не пришлось. Снова – дорога…

 

* * *

 

Дорога! «Дорога жизни»!..

Сквозь черную тьму, сквозь бешеный ледяной ветер неслись вереницы машин с ярко светящимися фарами. Это были словно две светлые ленты, две извивающиеся линии огней; одни мчались туда, на «Большую землю», другие непрерывным потоком лились навстречу, и те и другие терялись где-то далеко-далеко в черной пустоте. И так странно было видеть эти дерзкие огни после строгого затемнения Ленинграда!

Ветер бушевал. Он свистел и выл, набрасывался как будто со всех сторон; иногда казалось, что он опрокинет машину. Девочки снова сидели, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись одеялом.

Наташу вдруг охватило какое-то, совсем особенное, непередаваемое состояние. Это было вроде бреда. Она отлично сознавала, что едет по льду Ладожского озера, что под ней глубокая-глубокая вода, а где-то, по обеим сторонам, совсем недалеко, фронт, немцы. Но ей вдруг представился какой-то огромный, страшный зверь, вроде тех драконов, каких она видела на картинках в сказках. Его необъятная пасть с острыми, хищными зубами широко раскрыта, но прямо в его нёбо вонзен штык; и держит этот штык ее папа, упираясь ногами в отвратительную отвислую губу чудовища. А рядом с ним Вася вонзает штык в нижнюю челюсть зверя – прямо под толстый высунутый язык. Извивается чудовище, в ярости бьет длинным чешуйчатым хвостом, но не закрыть ему пасти, – разомкнута она двумя надежными штыками…

Несколько секунд длилось это почти бредовое видение, и вдруг неистовый порыв ветра вырвал из рук Наташи и затрепал угол одеяла, и она снова увидела эту сверкающую непрерывную цепь огней.

Почем знать? Может быть, и правда, папа и Вася сейчас где-то тут, совсем близко от нее, не дают чудовищу сомкнуть свою подлую пасть.

– Наташка, холодно, лови одеяло! – крикнула Люся. – И чего мы сели? Давайте попробуем снова лечь.

С огромным усилием, борясь с ветром, который рвал с них одеяло, улеглись они на дне кузова. Борт немного защищал их от ветра.

– Мне кажется, мы никогда не приедем, – уныло сказала Катя. – Так и будем ехать и ехать без конца.

– Ой, не пугай! – вздохнула Люся.

Вдруг машина остановилась. Девочки прислушались. Стукнула дверка кабины, – видно, шофер вышел из нее. Гудел, шуршал чем-то ветер.

– Я выгляну! – Наташа выползла из-под одеяла, встала на коленки, держась за борт машины, и огляделась. Кругом была черная ночь и так же бушевал ветер и обжигал лицо. Наташа снова поспешила под одеяло.

– Ну что, Наташа?

– Ничего не видно, все машины стоят.

– Как страшно! – повторила Люся.

Они долго лежали молча, стараясь как можно плотнее прижаться друг к другу.

Кузов качнулся, и они услышали голос Жениха, старавшегося перекричать шум ветра:

– Мамаша, может, в кабину тебя взять? Потеснимся там как-нибудь!

– Нет, сынок, тут мне лучше. В кабине сидеть надо, а мне только бы лежать и лежать… Мне все дремлется…

– Ничего, скоро поправишься, мамаша!.. Ну, а вы? Живы? – И руки Жениха затрясли девочек сквозь одеяло.

– Живы! – три головы высунулись наружу. – Что случилось? Почему мы стоим?

– Обстрел впереди был, лед трещину дал, вот и стоим.

– Девятый километр! – с ужасом крикнула Люся.

– Эка вспомнила! То место давно позади.

– И что же теперь будет? – спросила Наташа.

– Дорожная бригада мост через трещину налаживает. Как закончат, так и поедем.

– А как там моя мама?

– Ничего, в порядке. Ну, прячьтесь, девчата, носы поотморозите. – И Жених выскочил из кузова.

– Девочки, вы подумайте, – проговорила Наташа, – на таком морозе мост строить… – Невольно вздрогнув, они еще теснее прижались друг к другу.

 

* * *

 

Если бы много времени спустя девочек попросили подробно рассказать о том, как они приехали в деревню, – все три, вероятно, рассказали бы совсем по-разному. Все это было как во сне. Они смутно помнили, как их одну за другой кто-то вынимал из кузова и ставил на ноги и как затекшие ноги были словно деревянные; и кто-то вел их под руки в избу; и как старушечий голос причитал над ними, без конца повторяя жалостливые слова; и как они пили горячее, душистое топленое молоко и просили еще, но Софья Михайловна не позволяла; и как это молоко чудесным, бодрящим теплом разливалось по всему телу; и как они потом очутились все три рядышком на русской печке с мягкими подушками под головами; и пахло овчиной, и снизу снова вливалось в их тела волшебное тепло; и как им казалось, что они все еще едут на тряской машине, но это было недолго, потому что сон почти мгновенно сковал их.

Когда Наташа проснулась и открыла глаза, было совсем темно. Рядом с ней ровно и глубоко дышала Люся. Все так же пахло овчиной, и снизу шло все такое же ласковое, мягкое тепло. Наташа с наслаждением потянулась и повернулась на бок. В темноте выделялись три ровных голубых квадрата. Наташа поняла, что это окна. Ей показалось, что она уже выспалась и больше не заснет. Ни о чем не думалось, было просто тихо, тепло, хорошо.

Она лежала и беспричинно улыбалась, и следила, как квадраты все голубели, как в комнате начинали смутно обозначаться предметы. Вот выделился стол. На нем огромный пузатый самовар. В углу кровать под пологом. На нее, наверно, положили маму с Тотиком. Как тихо! Только ровное дыхание спящих людей. Дверь в соседнюю комнату завешена светлой занавеской. А окна все голубее и голубее. Вот уже начинают вырисовываться на них морозные узоры.

И вдруг такая бурная, такая безудержная радость жизни охватила Наташу, что лежать больше было невтерпеж. Она порывисто села и тут только заметила, что спала нераздетая, – только шубку и валенки сняла. Вот все это лежит тут же, на печке.

Она так спешила, точно ей нужно было поспеть куда-то к сроку. Натянула валенки, надела шубку, шапочку и осторожно, изо всех сил стараясь не нашуметь слезла с печки. Дверь в сени скрипнула громко, и Наташа замерла, прислушалась. Нет, никто не проснулся. В темных сенях она ощупью отыскала дверь, отодвинула огромный деревянный засов и вышла на крыльцо.

 

После духоты и тепла избы морозный воздух словно широкой струей ворвался в легкие, раздвигая грудную клетку. Уже заметно рассвело и все было ясно видно. Деревенская улица шла вдоль длинного холма. Прямо с крылечка открывался широкий вид на оснеженные поля, на леса, пушистые от инея. Избы тонули в сугробах; на крышах лежали высокие, круглые снежные шапки. При въезде в деревенскую улицу, словно два часовых, по обеим сторонам стояли две огромные березы. Кое-где над избами уже поднимались из труб тоненькие, прямые, как по линеечке, дымки.

Тишина стояла такая, что Наташа слышала собственное дыхание. Она спустилась с крылечка и но тропочке вышла на совсем мало наезженную дорогу посреди улицы. Снег звонко скрипел под валенками. Где-то поблизости вдруг прокричал петух; ему сразу откликнулся второй, третий, четвертый; где-то замычала корова, заблеяли овцы, приглушенно донесся сердитый женский окрик – и снова тишина, тишина…

Наташа остановилась и оглянулась назад. Небо над горизонтом ярко розовело, и снег в той стороне был весь розоватый. Грудь глубоко вдыхала морозный воздух, глаза не могли оторваться от двух пушистых голубых берез.

И вдруг обе верхушки вспыхнули и стали ярко-розовыми. Наташа стояла словно зачарованная. Розовый блеск на верхушке берез спускался все ниже. Наташа снова оглянулась, – огромное совсем красное солнце уже наполовину вышло из-за горизонта, – и вот уже вся деревня словно ожила, залитая его яркими лучами. А внизу, за холмами, еще лежала голубая тень.

Заскрипел снег под быстрыми шагами, и под локоть Наташи просунулась рука. Наташа повернула голову.

– Катюшка! Хорошо как, правда?

– Хорошо!

Они почему-то говорили шепотом, словно боясь нарушить это торжественное безмолвие зимнего утра.

– Ты давно встала? – спросила Катя.

– Да, вышла, – еще только светало. Наши спят?

– Все спят. Только хозяйка встала, пошла корову доить.

– Тихо как… Катюшка, даже не верится…

– Да… Ни пальбы, ни свиста снарядов… А как-то там дедушка?.. доктор?.. – И Катя глубоко вздохнула.

Наташа зябко повела плечами.

– А мороз-то какой! Я замерзла… – прошептала она, – и, знаешь, снова спать захотелось.

– Да… И мне! Пойдем!

Держась за руки, они молча пошли домой.

Старушка хозяйка, мать Даши, увидев девочек, расплакалась.

– Родименькие мои, – запричитала она шепотом, – болезные вы мои, да на кого же вы похожи, бедняжечки? Неужто и моя Дашутка такая страшная?..

– Нет, – прошептала Наташа, – Даша ничего…

– Да чего вы это ранехонько вскочили, мои родименькие? Вам бы спать да спать… Приехали-то вчера, – наплакалась я, на вас глядючи. Ну-ко, полезайте снова на печку, дитятки вы мои…

– А мы и сами хотим, – сказала Катя и полезла на печку.

– Стойте-ко, стойте! – Старушка засуетилась. – Выпейте по кружечке молока парного. Еще тепленькое, душистое.

Девочки с наслаждением выпили парного молока. В избе было очень тепло, и после мороза их сразу разморило. Они забрались на печку и сразу заснули.

Когда Наташа снова проснулась и выглянула с печки, вся изба была залита солнцем. На столе кипел тот самый пузатый самовар, стояла тарелка с ржаными лепешками и горшок молока. За столом сидели хозяйка и Софья Михайловна с Тотиком на коленях и пили чай. Сбоку на лавке уселась немолодая женщина в полушубке и большом клетчатом платке на голове.

– Трудно, гражданочка дорогая, вот как нам сейчас трудно, – говорила она громким шепотом. – Одни бабы да старики да ребята малые остались. А был наш колхоз сильный, богатый. Не охота, чтоб в упадок пришел. А где же одним бабам управиться И дом, и ребята…

– А очаг и ясли у вас есть? – спросила Софья Михайловна.

– Какие там ясли! – женщина махнула рукой. – Кому за это взяться-то?..

– А вот погодите, дайте нам немного отдохнуть да подкрепиться, – весело заговорила Софья Михайловна. – Вон у меня три помощницы на печке спят…

Дальше Наташа не слышала; ее голова упала на подушку, и снова крепкий сон сковал ее.

 

Глава XVI

 

 


Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 253; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!