ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ СТАЛИНА. ГОДЫ УЧЕБЫ. ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ 8 страница
И в приложении к Сталину она так же справедлива, как и во многих других случаях. Хотя бесспорно, что его происхождение во многом повлияло на весь дальнейший ход его жизни. Горийский период его юности, видимо, во многом схож с жизнью таких же как и он грузинских ребят. Очевидно, основываясь на рассказах своего отца, С. Аллилуева пишет, что он «был обыкновенным деревенским мальчишкой, дрался, пакостил: однажды бросил кирпич сверху через дымоход в очаг, напугал и обжег людей. В школе больше всего любил арифметику, потом математику. Немного рисовал. Греческий помнил и в старости. Должно быть амбиция, стремление достигнуть чего-то, стать хоть в чем-нибудь выше других, досталась сыну от матери. Может быть, именно поэтому он и был в числе сильных учеников в церковной горийской школе. В Тифлисской семинарии он уже не был в числе лучших и бросил ее, не окончив. Церковное образование было единственным систематическим образованием, полученным моим отцом.
Я убеждена, что церковная школа, где он провел в общем более десяти лет имела огромное значение для характера отца на всю его жизнь, усилив и укрепив врожденные качества» [130].
Я привел данное высказывание дочери Сталина для того, чтобы подчеркнуть одну существенную мысль: какое влияние на формирование его характера и личности вообще оказали годы учебы в Горийском духовном училище. Вообще говоря, значение данного, сугубо начального этапа в жизни молодого Иосифа определить можно лишь умозрительно, по аналогии с тем, какое вообще воздействие на становление личности имеют начальные периоды его формирования как человека. Думается, что здесь не следует чрезмерно преувеличивать, равно как и недооценивать глубину и степень воздействия первых лет приобщения к знаниям. Эти годы несомненно накладывают свою печать на дальнейшую эволюцию личности любого человека. Но, разумеется, они не предопределяют направление и характер самого дальнейшего развития, так сказать, будущие контуры личности в целом. В этом контексте мне представляется, что по существу большинство биографов Сталина впадают в крайность, непомерно преувеличивая значение отдельных эпизодов его ранней юности, делая на их основе далеко идущие выводы о его характере и патологических наклонностях. Процесс формирования личности — непрерывный процесс, и даже в зрелые годы он продолжается, никогда в сущности не останавливаясь.
|
|
|
Однако скудность информации о юности Сталина, а главное — определенная изначальная заданность в его оценке — как бы предопределяют соответствующие подходы биографов, превращают их в заложников заранее сформулированных выводов. Я считаю такой стиль и метод неправильными, не позволяющими объективно изложить и интерпретировать даже те скупые факты, на которые в той или иной степени можно положиться как на достоверные.
|
|
|
Поэтому с учетом данной поправки необходимо подходить к оценке известных нам фактов из истории его юности. По общим отзывам его соучеников, он отличался большим старанием в учебе, проявлял живой интерес к чтению и с самым непосредственным сопереживанием воспринимал прочитанное. На это счет имеется немало свидетельств, в частности, широко комментируется его интерес к произведениям грузинской литературы. Он читает поэмы и рассказы И. Чавчавадзе, А. Церетели, Р. Эристави. Самое сильное впечатление на него произвел роман «Отцеубийца» А. Казбеги. Главный герой романа по имени Коба — смелый, сильный духом, немногословный борец с несправедливостью — стал впоследствии партийным псевдонимом Сталина. По словам упоминавшегося выше И. Иремашвили, «идеалом и предметом мечтаний Сосо являлся Коба… Коба стал для Сосо богом, смыслом его жизни. Он хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний. В нем Коба должен был воскреснуть. С этого момента Сосо начал именовать себя Кобой и настаивать на том, чтобы мы именовали его только так. Лицо Сосо сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой» [131].
|
|
|
Главным и основным его занятием в свободное от уроков время было чтение книг. В училище имелась неплохая библиотека, но подбор книг вскоре перестал удовлетворять Сосо. Он жаловался товарищам, что не может найти хороших, интересных книг. Ученик старшего класса Ладо (Владимир) Кецховели рассказал ему о частной библиотеке Арсена Каланадзе.
Каландадзе имел в Гори типографию, книжный магазин и библиотеку, в доме у него собиралась местная интеллигенция. Пристрастившийся к чтению Сосо Джугашвили к концу своего пребывания в училище перечитал почти все книги, имевшиеся у Каланадзе[132].
По мере того как молодой Сосо овладевал русским языком, у него появлялся интерес и к русской литературе, к которой он постепенно приобщался. Как свидетельствуют источники, уже в эти годы Сосо познакомился с такими классиками русской литературы, как Пушкин, Лермонтов, Некрасов и др. «Мы восторженно любили Пушкина и Лермонтова , — вспоминал один из соклассников Сталина. — С особым удовольствием читали произведения, посвященные Кавказу: «Мцыри» Лермонтова, «Кавказский пленник», «Обвал», «Кавказ» Пушкина…» [133] Несомненно, что Сосо любил стихи. И сам начал их сочинять, когда еще учился в Горийском училище. По словам его однокашника Г. Елисабедашвили, он «писал экспромтом и товарищам часто отвечал стихами» . Писали стихи и его приятели, они друг друга поощряли к своего рода соревнованию[134].
|
|
|
Зачитывался Сосо и приключенческими романами М. Рида, Ж. Верна и Ф. Купера, о чем сам рассказывал позднее советскому авиаконструктору А. Яковлеву. Впрочем, увлечение произведениями этих писателей было в то время повсеместным[135].
По свидетельствам его соучеников по училищу, Сосо научился отлично рисовать, хотя в те годы в училище рисованию не обучали. Принимал он активное участие и в общественных начинаниях молодежи — концертах, любительских спектаклях и т. п.[136]
Более подробно с начальным процессом формирования, так сказать, истоков эстетических вкусов и пристрастий молодого Сталина знакомит книга Е. Громова, из которой взяты некоторые из приведенных выше свидетельств. При всей своей заданности, она отличается среди книг, посвященных Сталину и его отношению к литературе и искусству, относительной объективностью и стремлением раскрыть действительную картину формирования художественных вкусов и пристрастий Сталина.
В целом, как бы подводя итог горийскому периоду в жизни Сталина, можно с достаточной уверенностью утверждать следующее. Именно тогда он сделал первые шаги на долгом и трудном пути познания жизни, впервые соприкоснулся с ее реальными проблемами, столкнулся с живыми фактами социального неравенства, на собственном опыте ощутил то, с чем сопряжено его положение на низших ступенях тогдашней иерархической лестницы. Думается, что впечатления и ощущения, которые он вынес из всего этого, в немалой степени повлияли на его мировосприятие, каким бы наивно-детским оно ни было в его годы. Это было, условно говоря, первое знакомство с реальностями классового мира, который впоследствии он вознамерился переделать.
Другим непосредственным результатом, очевидно, стало то, что он начал понимать и осознавать значение знаний в жизни человека, необходимость овладения этими знаниями, поскольку они расширяли жизненные горизонты, открывали новые перспективы. Именно в этот период он соприкоснулся с таким поистине бесценным духовным сокровищем, которое представляла из себя русская литература. Зародившаяся в его сознании любовь к русской литературе стала одним из важнейших источников его дальнейшего духовного развития. Кстати сказать, любовь к русской литературе он сохранил на всю жизнь.
В известном смысле горийский период в жизни молодого Иосифа стал той первой ступенькой, которая в дальнейшем привела его в лагерь бунтовщиков, а затем и сознательных ниспровергателей существовавшего общественного строя — в лагерь революционеров.
В этом контексте несомненный интерес представляет, как мне кажется, и вопрос об отношении юного Сталина к религии. Ведь по своему существу религиозная идеология в царской России, не говоря уже о церкви, были призваны не расшатывать устои государственной власти, а, наоборот, способствовать всемерному укреплению этой власти, прививать верующим чувство незыблемости сложившихся на протяжении веков порядков. Православие играло роль государственной идеологии и являлось одним из главных элементов, цементирующих целостность Российской империи.
Конечно, в сознании молодого бунтовщика, в которого со временем превратился Сосо, роль религии и церкви не могли восприниматься в такой обнаженной социальнонравственной ипостаси. Более того, к уяснению великой потенциальной роли религии в общественной жизни он пришел уже в период своей зрелости как государственного деятеля, облеченного колоссальной ответственностью. Именно этот аспект мировоззренческих представлений Сталина будет затронут в дальнейшем, когда мы будем касаться его государственной деятельности. Здесь же хотелось высказать некоторые соображения, касающиеся религиозности молодого Сталина в самом обыденном смысле. Проще говоря, речь идет о том, отразилось ли религиозное воспитание и образование на выборе его жизненного пути как революционера.
Прежде всего необходимо оттенить одну простую мысль: религия сама по себе никогда не была в силу своей природы враждебна идее революции как выражению практических шагов по ликвидации несправедливости в жизни. Более того, религиозная среда часто давала миру великих революционеров-бунтарей. Дала она немало и мыслителей, оказавших большое влияние на формирование всякого рода революционных воззрений. В этом смысле нельзя искусственно возводить какую-то глухую стену между бунтарским духом, идеями установления справедливого общественного строя и религиозными взглядами и воспитанием. Поэтому мне кажется, что в своей основе религиозное воспитание, которое молодой Сосо получал в духовном училище и в семинарии, не играло роль серьезного препятствия на пути становления его как революционной личности. В некотором смысле даже наоборот: идеи добра и справедливости, заложенные в основу многих христианских, да и иных религиозных вероучений, диктовали необходимость критической оценки а «скорее переоценки» реальностей, с которыми сталкивались верующие.
В период, когда Сталин был у власти, довольно настойчиво внедрялась точка зрения, согласно которой юный Сталин чуть ли не с первых лет обучения в Горийском духовном училище проявлял явно непочтительное отношение к религии и к вере в бога вообще. Приведем в качестве образчика воспоминание одного из сотоварищей Иосифа по училищу:
«Если память мне не изменяет, беседа, о которой я хочу рассказать, имела место, когда Иосифу и мне было по 13 лет.
Во время летних каникул, возвратившись в Гори из родного села Бершусти, я навестил Иосифа, и мы вышли гулять на улицу. Прошли мост через Куру, перешли за полотно железной дороги и расположились на зеленой лужайке.
Молодые, еще не искушенные в жизни, мы любили беседовать на отвлеченные темы. Я заговорил о боге. Иосиф слушал меня и после минутного молчания ответил:
— Знаешь, нас обманывают, бога не существует.
Эти слова удивили меня. Ни от кого еще не слышал таких слов.
— Сосо, что ты говоришь?!
— Я дам тебе прочесть книгу, из которой ты увидишь, что мир и вся жизнь устроены по-иному, и разговоры о боге — пустая болтовня, — сказал Иосиф.
— Какая это книга? — заинтересовался я.
— Дарвин. Обязательно прочти, — наставительно ответил Иосиф».[137]
Из подобного рода свидетельств можно заключить, что юный Сталин был чуть ли не убежденным атеистом. Однако такая картина кажется мне не соответствующей подлинной реальности. Из многих воспоминаний товарищей юного Сосо вырисовывается иная картина. Тот же самый Г. Глурджидзе, свидетельство которого приведено выше, в 1939 году говорил, что Сосо был «очень верующим» , «всегда присутствовал на богослужениях» и был заводилой церковного хора, что «он не только сам соблюдал религиозные обряды, но и напоминал нам об их значении» [138].
Тифлисская семинария
Прежде чем непосредственно перейти к семинарскому периоду жизни Сталина, роли, которую он сыграл в формировании его политических взглядов и убеждений, а в конечном счете в определении его дальнейшего жизненного пути, следует хотя бы в самом общем виде осветить вопрос о содержании семинарского образования, объеме и уровне знаний, получаемых семинаристами, об основных особенностях, которыми характеризовалась система этого довольно распространенного в то время вида образования в России. Духовные семинарии представляли собой средне-духовные учебные заведения. Они сыграли важную роль в интеллектуальном и нравственном развитии страны, в процесс приобщения народа к знаниям, в становлении самой системы среднего образования. Значительна роль семинарий и в такой сфере, как возникновение и развитие революционного движения, возникновение и рост бунтарских настроений в молодежной среде. Духовное образование, прежде всего среднее, было относительно доступным, что имело существенное, даже первостепенное значение для малосостоятельных сословий России. Что касается образовательного уровня семинаристов по окончании полного семинарского курса, то он в целом соответствовал гимназическому уровню. Если образовательный уровень «среднего» гимназиста и «среднего» семинариста был примерно одинаков, то по общему развитию семинаристы не только не уступали гимназистам, но и превосходили их. Выпускник семинарии после проверочного испытания мог поступить на любой факультет университета[139].
Содержательный элемент образования в семинарии состоял из преподавания богословских дисциплин и общеобразовательных, примерно тех же самых, что и в обычных гимназиях. Приоритет, естественно, отдавался богословским предметам. В основу общего образования было положено изучение классических языков и математики, причем за первые четыре года обучения (а в семинарии был шестилетний курс) учащиеся проходили гимназический курс (с добавлением некоторых богословских дисциплин), а два последних года посвящались преимущественно освоению богословских дисциплин.
Большую часть семинаристов составляли те, кто содержался на полном казенном обеспечении — так называемые казеннокоштные. Административно-преподавательская система семинарии имела следующую иерархию: во главе семинарии стоял ректор, затем шли инспектор, помощник инспектора, преподаватели обязательных предметов, надзиратели и прочие должностные лица (духовенство, экономы и т. п.).
Особо следует сказать о повседневной жизни воспитанников семинарии. Она проходила под строгим надзором: запрещалось самовольно отлучаться из семинарии, участвовать в публичных чествованиях общественных деятелей, посещать театры, собирать сходки, читать «неблагонадежную» литературу, а под ней на практике подразумевались почти все периодические издания. Интерес к такого рода литературе увеличивался хотя бы в силу самого факта запрета (по пресловутой формуле — запретный плод сладок). Характерно в этом смысле признание главы Синода (высшего церковного органа России) К.П. Победоносцева: «Нередко случалось , — констатировал Победоносцев в 1890 г., — что то же развращающее чтение, которое запретным своим свойством привлекало воспитанников, составляло в то же время любимую духовную пищу… у самих начальников и преподавателей» [140].
Репрессивные меры администрации семинарий, такие как прекращение или сокращение выписки периодики, всякого рода запреты приводили к тому, что учащиеся заводили тайную библиотеку, начинали издавать рукописный журнал; несмотря на преследования, такие «кружки самообразования» возрождались каждые несколько лет. Их руководителей (по признанию администрации, самых способных и прилежных семинаристов) исключали из учебных заведений, высылали на родину, отдавали под надзор полиции[141].
Политика религиозных властей вела и к иным тяжелым последствиям: принудительная церковность, насаждаемая в духовной школе посредством обязательного посещения богослужений, участия в церковном пении и чтении, давала, как правило, обратный эффект. «Нельзя молиться по приказу, из-под палки, в продолжение четырех часов , — писал преподаватель семинарии. — Воспитанник стоит и проклинает все. Я никогда нигде не слышал более страшных проклятий, чем за семинарской службой» . Озлобление учащихся обращалось не только против учебных начальников и церкви, но и против всего государственного порядка в целом, о чем говорили непрерывные волнения в семинариях. Глава Синода отмечал в 1890 г., что почти во всех делах о политических заговорах было зафиксировано участие семинаристов[142].
Существовавшая система довольно суровых наказаний за нарушение внутреннего распорядка семинарской жизни (а она включала в себя такие меры, как внушение, выговор, водворение на несколько дней в карцер и, наконец, исключение из семинарии с правом обратного поступления в семинарию или без такового) не только не могла устранить недовольство семинаристов, но, напротив, часто вела к усилению их недовольства, рождала еще более энергичный протест. С известной долей упрощения можно утверждать, что духовные семинарии в Российской империи играли двоякую роль: кузницы духовных пастырей и кузницы кадров для революционной деятельности. Достаточно сказать, что выходцами их духовных семинарий были такие масштабные фигуры русской национальной и революционной мысли, как Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, под мощным воздействием идей которых формировались взгляды многих будущих революционеров.
Обрисованная в самых общих чертах картина семинарского образования в России и обстановка, царившая в семинариях, в той или иной степени свойственны были всей семинарской системе, в том числе и Тифлисской православной духовной семинарии. Разумеется, в каждой из них были свои особенности, порожденные местными условиями, была своя история, свои герои и свой собственный мартиролог.
Тифлисская семинария по примечательному стечению обстоятельств была основана в 1755 году, когда был открыт и Московский университет[143]. В каком-то смысле семинария для Грузии сыграла ту же роль, что и Московский университет для России.
Здесь нет необходимости подробно рассматривать историю этой семинарии. Но на одном весьма важном для формирования жизненного пути молодого Сталина обстоятельстве, связанном с Тифлисской семинарией, стоит остановиться особо. Речь идет о том бунтарском духе, который царил в семинарии в годы, предшествовавшие его поступлению туда и в период обучения в ней. Вне всякого сомнения, этот факт не мог не сыграть и сыграл важную роль, если не в выборе конечной жизненной цели молодого Иосифа, то уж во всяком случае в общем направлении его дальнейшего развития.
В Тифлисской семинарии еще до поступления туда Иосифа произошел поистине драматический случай, всколыхнувший всю Грузию и получивший довольно широкий отзвук даже в России. Исключительно жесткий внутренний режим, постоянная слежка за семинаристами, бесцеремонные обыски их жилых помещений и личных вещей в поисках так называемой подрывной литературы периодически приводили ко всякого рода конфликтам. Эпизодически среди семинаристов возникало недовольство, принимавшее различные формы протеста. Ответы на такие протесты были довольно стандартные — всякого рода наказания, ужесточение режима и т. п. меры. Так было, в частности, в 1873 году, когда, согласно донесению жандармского полковника своему начальству, некоторые учащиеся были замечены за чтением «недозволенной» литературы (Дарвина, Бокля, Милля, Чернышевского), а трое из учителей вели преподавание своих предметов «в либеральном духе», за что были уволены со службы и переданы в жандармерию[144].
В 1885 году при очередном обыске была обнаружена «недозволенная» литература. За этим, естественно, последовали суровые дисциплинарные санкции, в частности, ряд семинаристов, среди которых числились наиболее способные ученики, был исключен из учебного заведения. В их числе оказался и Иосиф Лагиашвили — сын священника из Горийского уезда, который потом тщетно добивался своего восстановления. В ряду этих событий был и такой драматический эпизод: один из семинаристов — Сильвестр Джибладзе (с именем которого в дальнейшем оказалось связанным вступление молодого Сталина на революционный путь) дал пощечину ректору семинарии протоирею Чудецкому, вызвав этим поступком бурное одобрение своих товарищей. За это он был исключен из семинарии, осужден на три года штрафной военной службы.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 264; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!