Приспособления во избежание борьбы за существование
Множество примеров таких приспособлений можно найти в трудах всех натуралистов, изучавших жизнь животных в дикой природе. Одним из таких примеров, очень интересным, может служить волосатый броненосец Armadilla, о котором W. Н. Hudson говорит, что „он избрал подходящий для себя образ жизни и вследствие этого процветает, в то время как его сородичи быстро вымирают. Пища его отличается чрезвычайным разнообразием. Он охотится за всякого рода насекомыми, открывая червей и личинок, находящихся на глубине нескольких дюймов под почвой. Он очень любит яйца и птенчиков; питается падалью так же охотно, как ястреб; а если случается недостаток в животной пище, он довольствуется растительною диетою — клевером и даже зернами кукурузы. Поэтому, в то время как другие животные голодают, волосатый броненосец всегда жирен и энергичен“ („Naturalist on the La Plata“, стр. 71).
Приспособляемость пиголицы способствует чрезвычайно широкому распространению этого вида. В Англии пиголица „чувствует себя среди распаханных полей так же дома, как и в диких местностях“. А про хищных птиц Ch. Dixon говорит в своей книге „Birds of Northern Shires“ (стр. 67), что „разнообразие пищи является еще в большей степени общим правилом у хищных птиц“. Таким образом, мы узнаем от того же самого автора (стр. 60, 65), что коршуны британских болот питаются не только маленькими птичками, но также кротами и мышами, лягушками, ящерицами и насекомыми, в то время как меньшего размера соколы питаются большею частью насекомыми».
|
|
|
В высшей степени поучительная глава, которую W. Н. Dixon посвящает семейству южно-американских лазящих птиц, является также превосходной иллюстрацией тех путей, при помощи которых значительные части животного населения избегают конкуренции, и в то же время достигают очень значительного размножения в данной области, вовсе не обладая вооружением, которое обыкновенно считается существенным для успешной борьбы за существование. Вышеупомянутое семейство лазящих распространено на огромном пространстве, от южной Мексики до Патагонии, и из него описано уже не меньше 290 видов, принадлежащих к 46 различным родам, причем наиболее поразительною чертою этого семейства является поразительное разнообразие в привычках его членов. Не только различные роды и виды обладают свойственными им одним привычками, но часто даже одни и те же виды видоизменяют образ жизни в различных местностях. Некоторые виды Xenops и Magarornis , подобно дятлам, взбираются вертикально по стволам деревьев в поисках за насекомыми, но также, подобно синицам, обыскивают мелкие ветви и листву на концах ветвей, так что ими осматривается все дерево, от корней до самой верхушки. Sclerurus , хотя обитает в самых темных лесах и снабжен острыми загнутыми когтями, никогда не отыскивает себе пищи на деревьях, но исключительно на земле, среди разлагающихся опавших листьев; это тем более странно, что если вспугнуть его, он летит к стволу ближайшего дерева, к которому прижимается в вертикальном положении, оставаясь все время неподвижным и не издавая звука, причем он избегает опасности быть открытым, благодаря своей темной покровительственной окраске. И так далее. Точно так же они отличаются громадным разнообразием в манере строить свои гнезда. Так, в одном и том же роде, три вида строят глиняные гнезда, напоминающие своей формой печь, четвертый вид строит гнездо из палочек на деревьях, а пятый пробуравливает себе гнезда на берегах рек, подобно зимородкам.
|
|
|
Замечательно, что все это обширное семейство, про которое Hudson говорит, что «каждая часть южно-американского континента населена ими; ибо в действительности не имеется климата, почвы, или растительности, которые не обладали бы каким-нибудь своим видом этих птиц», — принадлежит «к самым беззащитным птицам». Подобно уткам, упоминаемым Северцовым (см. в тексте), они не обладают ни мощным клювом, ни когтями; «они боязливы, не оказывают сопротивления и не обладают ни силой, ни вооружением; их движения менее быстры и менее энергичны, чем у других птиц, а их полет отличается чрезвычайною слабостью». Но они обладают, как заметили это Hudson и уже давно Asara, «в значительной степени общительным инстинктом», несмотря на то, что «их общественным инстинктам сильно мешают условия их жизни, требующие одиночества». Они не могут устраивать тех обширных товариществ для вывода птенцов, которые мы видели у морских птиц, так как они питаются древесными насекомыми и должны тщательно обыскивать поодиночке каждое дерево, что они и исполняют чрезвычайно деловым образом; но они постоянно перекликаются в лесу, «ведя разговоры друг с другом на больших расстояниях»; они объединяются в те «странствующие стаи», которые так хорошо известны по живописным описаниям Бэтса. A Hudson пришел к мысли, «что везде в южной Америке Dendrocolaptidae первые объединяются для совместных действий, и что птицы других семейств следуют за ними в их походах и вступают с ними в сообщества, зная по опыту, что можно рассчитывать на богатую добычу». Едва ли нужно добавлять, что Hudson очень высокого мнения об их смышлености. Общительность и ум всегда идут рука об руку.
|
|
|
|
|
|
Происхождение семьи
В то время, когда я писал соответственную главу в тексте этой книги, среди антропологов, казалось, установилось известного рода согласие относительно сравнительно позднего появления, в ряду обычаев человечества, патриархальной семьи, какая была у евреев или в императорском Риме. Но с того времени появились работы, в которых воззрения, выдвинутые впервые Бахофеном и Мак-Леннаном, приведенные в систему в особенности Морганом, и развитые дальше и подтвержденные Постом, Максимом Ковалевским и Лёббоком, оспариваются; причем наиболее важными из работ этого направления являются: труд датского профессора С. N. Starcke («Primitive Family», 1889) и гельсингфорского профессора Edward Westermarck'a («The History of Human Marriage», 1891; 2-е изд. 1894). С вопросом о формах первобытного брака случилось, таким образом, то же, что и с вопросом о первобытной форме землевладения. Когда мысли Маурера и Нассэ о деревенской общине, развитые после них целою школою талантливых исследователей, а также мысли современных антропологов о первобытной коммунистической конституции рода встретили почти общее признание, — они вызвали появление таких трудов, как Фюстель-де-Куланжа во Франции, Фридерика Сибома (Seebohm) в Англии и нескольких других, в которых была сделана попытка, отличавшаяся скорее блеском, чем действительно глубиною исследования, — опровергнуть эти идеи и набросить тень сомнения на выводы, к которым пришли современные исследователи (см. предисловие проф. Виноградова к его замечательному труду «Villainage in England). Равным образом, когда мысль об отсутствии семьи в ранней родовой стадии развития человечества была принята большинством антропологов и исследователей древнего права, она вызвала труды, подобные работам Штарке и Вестермарка, в которых человек изображался, согласно еврейской традиции, как существо, выступившее сразу уже с семьею, очевидно патриархальною, и никогда не проходившее чрез стадию развития стадной семьи, описанную Мак-Леннаном, Бахофеном или Морганом. Эти работы, из которых „История Человеческого Брака“ Вестермарка к тому же блестяще написана, нашли широкий круг читателей и, несомненно, произвели известного рода впечатление: те, кто не имел возможности ознакомиться с объемистой литературой по предмету научного спора, начали колебаться; а в то же время некоторые антропологи, прекрасно ознакомленные с предметом, как, например, французский профессор Дюркгейм, заняли примирительное, но несколько неопределенное, положение.
Прямого отношения к специальным задачам труда, посвященного вопросу о взаимной помощи, этот спор не имеет. Тот факт, что люди жили родами с древнейших стадий развития человечества, не оспаривается даже теми, которые чувствуют себя шокированными идеей, что человек мог пережить такую стадию развития, когда семья — в общепринятом значении этого слова — не существовала. Но предмет спора имеет глубокий интерес и заслуживает упоминания, хотя для полного рассмотрения его понадобился бы целый том.
Когда мы стараемся приподнять завесу, скрывающую от нас древние учреждения, особенно те, которые преобладали при первом появлении существ человеческого типа, нам приходится — за отсутствием прямых свидетельств — совершать громадную, копотливую работу, чтобы проследить в восходящем порядке все признаки существования каждого учреждения. Тщательно отмечая малейшие следы их в привычках, обычаях, преданиях, песнях, фольклоре и т. д., мы сводим затем в одно результаты каждого из этих отдельных изучений и мысленно восстановляем общество, которое отвечало бы одновременному существованию всех этих учреждений. Всякому понятно поэтому, какая масса фактов и какое огромное количество изучений, в частности, известных сторон вопроса требуется для того, чтобы прийти к какому-нибудь прочному заключению. Именно такого рода детальное изучение и можно найти в монументальных трудах Бахофена и его последователей, между тем как оно отсутствует в трудах противной школы. Масса фактов, собранных профессором Вестермарком, несомненно, поражает изобилием, и его труд имеет большую ценность, как критическая работа; но едва ли он побудит тех, кто в оригиналах знаком с трудами Бахофена, Моргана, Мак-Леннана, Поста, Ковалевского и т. д., и кто ознакомлен с работами школы деревенской общины, изменить свои мнения и принять теорию патриархальной семьи.
Так, аргументация, основываемая Вестермарком на семейных обычаях приматов (высших обезьян), не имеет, смею сказать, той цены, которую он ей приписывает. Наше знакомство с семейными отношениями общительных видов обезьян нашего времени отличается чрезвычайною недостаточностью, причем два необщительных вида — оранг-утаны и гориллы — не могут быть принимаемы в расчет, так как оба вида, как я уже указал в тексте, очевидно, принадлежат к вымирающим видам. Еще менее нам известно об отношениях, существовавших между самцами и самками приматов к концу третичного периода. Жившие в то время виды, весьма вероятно, все вымерли, и мы не имеем ни малейшего представления о том, который из них был прародительскою формою, из которой выработался человек. Все, что мы можем сказать с некоторым вероятием, это то, что у различных видов обезьян должны были существовать различные семейные и родовые отношения, что видов в то время было чрезвычайно много, и что с тех далеких времен в обычаях приматов должны были произойти крупные изменения, подобные тем изменениям, которые имели место даже в течение двух последних столетий в обычаях многих других млекопитающих, переставших жить обществами.
Вследствие этого спор должен быть сведен исключительно к человеческим учреждениям; и при подробном обсуждения каждого отдельного следа каждого древнего учреждения, в связи со всем тем, что нам известно о других, учреждениях того же самого народа или того же самого рода , лежит главная сила доказательств школы, утверждающей, что патриархальная семья есть учреждение сравнительно позднего происхождения.
Действительно, у первобытных племен имеется целый круг установлений и обычаев , которые становятся вполне понятными, если мы примем идеи Бахофена и Моргана, а без них совершенно необъяснимы. Таковы: коммунистическая жизнь рода, пока он не распался на отдельные отеческие семьи; жизнь в длинных домах и жизнь классами , занимающими отдельные „длинные дома“, соответственно возрасту и степени принятия (инициации) юношей в состав рода (Миклухо-Маклай, Н. Schurz); ограничения личного накопления имущества, которых примеры я дал в тексте и в одном из Приложений; тот факт, что женщины, взятые из другого рода, прежде чем перейти в частную собственность, должны побыть собственностью всего рода; и многие подобные обычаи, разобранные Лёббоком. Этот обширный круг установлений и обычаев, постепенно приходивших в упадок и исчезнувших в следующей фазе человеческого развития, которая характеризуется деревенскою общиною, находится в полном согласии с теориею „родового, стадного брака“. Но школа патриархальной семьи проходит мимо них, почти не обращая на них никакого внимания.
Такой путь обсуждения вопроса, конечно, неправилен. У первобытных людей не было такого наслоения, или переживания разновременных обычаев, какое существует у нас. У них было одно установление, — род, который включал уже все взаимные отношения членов рода. Брачные отношения и отношения, связанные с владением, суть родовые отношения. А потому мы могли бы, по крайней мере, ожидать от защитников теории патриархальной семьи, что они укажут нам, каким образом вышеупомянутый круг установленных обычаев (позднее исчезнувший) мог существовать в обществах людей, которые жили бы под системою, противоречащею подобным институциям, т. е. под системою отдельных семей, управляемых каждая своим главою семьи. Откуда явился первобытный коммунизм, когда система отдельных семей противоречила ему?
Далее, нельзя признать научной ценности за объяснениями, которыми защитники патриархальной теории стараются устранить серьезные затруднения, для их теории. Так, например, Морган доказал значительным количеством фактов, что у многих первобытных племен существует строго соблюдаемая „система классификации групп“, и что все индивидуумы одной и той же категории называют друг друга как если бы они были братьями и сестрами, между тем как юные индивидуумы называют сестер своих матерей матерями, и т. д. Утверждать, что это была просто „façon de parler“, т. е. способ выражения своего уважения к старшим — значит легким манером избавляться от необходимости объяснять, почему именно этот способ выражения своего уважения, а не какой-нибудь другой, настолько преобладал среди множества племен различного происхождения, что у многих из них он уцелел вплоть до настоящего времени? Конечно, вполне возможно, что „ма“ и „па“ — такие слоги, которые всего легче произнести ребенку, но вопрос в том, почему этот „ребячий язык“ употребляется взрослыми людьми и прилагается к известной, строго определенной категории лиц?
Почему у столь многих племен, у которых и мать, и ее сестры называются „ма“, отец именуется „тятя“ (что сходно с „дядя“), „дад“, „да“ или „па“? Почему наименование „матери“, которое сперва давалось теткам с материнской стороны, было позднее заменено отдельным наименованием? и так далее. Но когда мы знакомимся с тем фактом, что у многих дикарей сестра матери принимает такое же участие в воспитании ребенка, как и сама мать, так что, если смерть уносит любимого ребенка, другая „мать“ (сестра матери) готова пожертвовать собой, чтобы сопровождать ребенка в его путешествии в иной мир — мы, несомненно, склонны будем видеть в этих наименованиях нечто более глубокое, чем простую façon de parler, или способ выражения почтения. Мы еще более утвердимся в этом убеждении, узнав о существовании целого ряда переживаний (подробно рассмотренных Лёббоком, Ковалевским и Постом), которые все сходятся в том же направлении. Конечно, можно, пожалуй, утверждать, что родство считается с материнской стороны, „потому что ребенок больше остается с матерью“; или же тот факт, что дети одного отца от разных жен, принадлежащих к различным родам, считаются принадлежащими к родам их матерей, можно, пожалуй, объяснять тем обстоятельством, что дикари „невежды в области физиологии“; но подобные ответы даже приблизительно не будут соответствовать серьезности затронутых вопросов — в особенности если принять во внимание известный факт, что обязанность сына носить имя матери влечет за собою принадлежность к роду матери во всех отношениях, т. е. включает право на все принадлежащее материнскому роду, а равным образом право на защиту с его стороны, право не быть утесняемым никем, принадлежащим к материнскому роду и обязанность отомщать родовые обиды этого рода. Даже если бы мы допустили на мгновение удовлетворительность подобных объяснений, мы вскоре убедились бы, что в таком случае придется подыскивать отдельное объяснение для каждой категории подобных фактов, а эти факты очень многочисленны. Упоминая лишь немногие из них, требуется объяснить: деление родов на классы, в то время, когда не имеется никакого деления соответственно имущественным условиям или общественному положению; в особенности экзогамию, т. е. обязательство брать личную жену из другого рода, и никогда из своего, а равно и все последующие обычаи, перечисленные Лёббоком; завет крови, или обряды побратимства и ряд подобных же обычаев, имеющих целью засвидетельствовать единство происхождения; существование родовых богов, предшествующее появлению богов семейных; обмен женами, существующий не только среди эскимосов во времена бедствий (см. текст), но также широко распространенный среди многих других племен совершенно различного происхождения; тем большую слабость брачных уз, чем ниже ступень цивилизации; сложные браки — когда несколько мужчин женятся на одной жене, принадлежащей каждому из них по очереди; уничтожение брачных ограничений в период празднеств, или на каждый пятый, шестой и т. д. день; сожительство семей в „длинных домах“; обязательство воспитывать сирот, падающее даже в более поздний период на дядю с материнской стороны; значительное количество переходных форм, указывающих на постепенный переход от родословия по материнской линии к родословию по отцовской; ограничение числа детей родом, а не семьей, и снятие этого сурового ограничения во времена изобилия; то обстоятельство, что ограничения в семье являются позднее, чем ограничения в роде; принесение себя в жертву престарелыми родственниками, в интересах рода; родовая кровавая месть и многие другие привычки и обычаи, которые приняли характер „семейных дел“ лишь тогда, когда установилась семья в современном значении этого слова; многие брачные и предбрачные церемонии, поразительные примеры которых можно найти в труде Лёббока и в работах некоторых современных русских исследователей; отсутствие брачного церемониала там, где родословие ведется по матриархальной линии, и появление такого церемониала у племен, следующих отцовской линии происхождения, причем все эти факты и многие другие[357] указывают, что, по замечанию Дюркгейма, брак, в современном смысле слова, „был только терпим и встречал препятствия со стороны враждебных сил“; уничтожение после смерти человека всего его личного имущества; и, наконец, громадную массу переживаний[358], мифов (указанных Бахофеном и многими его последователями), фольклор и т. д., — причем все они сходятся в своих свидетельствах в одном и том же направлении.
Конечно, все это нисколько не доказывает, чтобы когда-либо был такой период, когда женщина была поставлена выше мужчины, или считалась бы главою рода, как это утверждал Бахофен. Это — вопрос совершенно иного разряда, и я склонен думать, что такого периода никогда не существовало. Равным образом факты эти не доказывают, чтобы было такое время, когда бы не существовало никаких родовых ограничений полового союза — такое предположение абсолютно противоречило бы всем известным фактам. Но если принять в соображение все факты, обнаруженные новейшими изысканиями, и притом рассматривать их во взаимной их зависимости, нельзя не прийти к заключению, что если даже и возможно было существование в первобытном роде изолированных пар с их детьми, то подобные зарождающиеся семьи были лишь терпимыми исключениями, а не установлениями того времени .
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 110; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!