Еще один день из жизни дурака
00:33
Целлофановый жгут лезет в ухо. Утка пожирает солому в эхокамере. Боги жарят гамбургеры, сделанные из амброзии. Вакуум электризуется. Термиты вслух читают Кафку.
В телефонной трубке столько шума, что слова Сола Финкельштейна, ответившего на звонок в «Познер, Лампард, Мак-Эвой и Джейкобсен», едва слышны. Сол, однако, сразу узнает ваш писклявый голос, словно орнитолог, различающий крик синицы-гаички сквозь грохот оживленного шоссе.
– Какого черта, Мати?! Где ты пропадаешь? Концерт окончен, пора танцевать с мертвецами!
Похоже, Сол еще не совсем протрезвел. И ему даже в голову не приходит извиниться за давешнюю грубость.
– Послушай, Сол…
– Что? Говори громче, Мати! Я ни черта не слышу, на линии слишком много шума. Мы с Познером прошлись по европейским биржам – похоже, мыльный пузырь Ямагучи вот-вот лопнет. Мы хотели по-быстрому слить весь японский индекс…
Продать японцев без покрытия. Хм, это мысль. Как вы раньше не догадались?
– …но не можем пробиться сквозь помехи. Пытались связаться с Лондоном, отправить им факс, однако вместо факсового сигнала получили азиатскую спортивную сводку. Ты когда-нибудь слышала про баскетбольную команду под названием «Гонконгский грипп»?
– Сол, у меня на «дискотеке» осталось личное барахло: фотографии и все такое. Попроси Джуди Мулликен, пусть она соберет вещи с моего стола и отвезет к себе. Я потом все заберу.
|
|
|
– Что ты хочешь сказать, Мати? Ты линяешь, делаешь ноги? Да ты знаешь, что у Познера скопился целый мешок костей, в которых он хочет порыться – вместе с тобой?! Давай не дури, приезжай и танцуй, как все. Или у тебя кишка тонка?
Циклон швыряет сухие листья в открытое окно класса, где проходит школьное собрание. Когда шорох стихает, вы отвечаете-
– Поцелуй мою филиппинскую задницу, Сол! Познер может катиться сам знаешь куда вместе со своими поддельными отчетами! И запомни, жабий мозг: концерт только начинается. Тум-турум-тутум!
И вешаете трубку.
00:39
Стоя над Белфордом, вы следите за мерными движениями волосатой груди. И ощущаете дежа-вю: Андрэ, разметавшийся во сне на столике Кью-Джо. По сравнению с обезьяной Белфорд кажется таким чистым, возвышенным… Дело даже не в порочности Андрэ: ему приходится быть хитрым, чтобы выжить. Так же как и вам, Гвендолин. Вот видите, у вас с заблудшей макакой есть кое-что общее.
Белфорд, если разобраться, тоже не без греха. Он ведь отключил ваши телефоны, а кто его просил? Ну, это было легко исправить: десять минут назад вы воткнули провод в розетку – и сожгли последний мост. О боже! Будем надеяться, что потом не пожалеете.
|
|
|
В спальне вы становитесь на колени и подключаете второй телефон, не догадываясь о пропущенном звонке Даймонда. Если бы у вас была голосовая почта, как у каждого уважающего себя американца, еще способного оплачивать телефонные счета, вы смогли бы прослушать роковое сообщение. Но вы предпочли купить суперкрутой автоответчик размером не больше карты Таро, ибо не доверяете голосовой почте. Какие-нибудь хакеры могут ее взломать, добраться до конфиденциальных сообщений… В наши дни деловая женщина должна быть осторожной.
В отличие от типичных филиппинок, питающих слабость к ярко-цветастому накладному маникюру (даже бабушка Мати не исключение), вы обгрызаете ногти под корень, до самого мяса. И сейчас без колебаний проводите ими по гладко-розовой щеке Белфорда. Он морщится.
– Мммммф.
– Просыпайся, Ромео. Пора начинать восхождение.
– А?
– Будем вязать снопы, пока луна высоко.
– Чего?
– Белфорд, у тебя случайно нет клизмы? Знаешь, такой старомодной клизмы?
Он садится как ужаленный.
– Милая, ты заболела?
– Да, наверное. Но это не то, что ты думаешь. Давай одевайся. Мне нужна твоя помощь.
00:69
Вы одеты в черное: джинсы, кроссовки, свитер. На голове черная беретка, скрывающая предательские штрихи седины. В черной сумочке лежит запасной газовый баллончик.
|
|
|
– Сначала едем к тебе, – говорите вы.
– Дорогая, я же сказал, у меня нет клизмы.
– Ничего. Заодно проверим, как дела у Андрэ.
– О, это так мило! Но я уверен, с ним все в порядке.
– А вдруг ему одиноко?
Белфорд смотрит на вас с обожанием.
– Ну ладно, ты права. Наверное, он сейчас спит, утомился. Мы с ним немного подурачились перед тем, как я ушел… Знаешь, маленький негодник очень силен!
– Мы просто взглянем одним глазком.
Белфорд кивает и направляет «линкольн» в сторону Куин-Энн-Хилл.
Не успеваете вы проехать и нескольких минут, как луна, которая движется вместе с вами, скользя над грязными и уродливыми городскими излишествами, как чистое и харизматичное напоминание о древней магии, неподвластной приземленному и технологизированному человеческому уму, – эта луна грубо, хотя и временно, перекрывается каскадом красно-синих вспышек. Карета «скорой помощи» и несколько полицейских машин стоят поперек дороги, полыхая мигалками, а на тротуаре, у входа в скромный двухэтажный дом, колышется небольшая толпа.
Подъехав ближе, вы узнаете Смоки и Сесила. Сколько можно работать? Эти парни, наверное, уже забыли, как выглядят их домочадцы. Вместе с другими полицейскими они отгоняют зевак от распростертого на лужайке тела, вокруг которого суетятся врачи.
|
|
|
– Разворачивайся! – командуете вы.
– Подожди минутку.
– Что еще за штучки? Живо разворачивайся, поехали отсюда!
– Но, милая, это же тот дом… Дом, где меня…
– Я знаю, Белфорд. Дом, где тебе дали по черепу. Что, одного раза мало?
Белфорд опускает стекло.
– Извините, сэр! Что здесь случилось?
– Это Осторожный Насильник. Его поймал парень, который живет в этом доме. Долбанул по башке крокетным молотом, чуть мозги не вышиб.
– Боже правый!
– Ну давай уже, поехали!
Смоки смотрит на «линкольн», знаками приказывает ему развернуться и отъехать. Вы пригибаете голову и сползаете вниз. О боже.
– Но это ошибка! Бедняга вовсе не насильник, он просто… друг этой женщины.
– Тебе-то откуда знать? Даже если он любовник – все равно получил по заслугам.
– Не суди – и не судим будешь…
– Не трахай кого попало – и тебя самого не трахнут. У этих людей нет морали, Белфорд! Поехали отсюда.
– Но я могу помочь! Я знаю этих людей.
– Не смеши меня! Какой-то безымянный придурок бьет тебя по морде деревянным молотом, а его шлюшка-жена наблюдает, выставив напоказ свое курчавое сокровище, – и это значит, что вы уже закадычные друзья?!
Смоки направляется к вам. Вы пригибаетесь ниже, вызвав озадаченно-подозрительный взгляд Белфорда.
– Если это ошибка, – говорите вы, – они сами разберутся, ничего страшного. А вот если ты сию минуту не отъедешь, я очень сильно разозлюсь.
Белфорд разочарованно включает заднюю, сдает в боковой переулок и разворачивается. Вы распрямляетесь и посылаете Смоки воздушный поцелуй. Непонятно, узнал он вас или нет, но взгляд его кажется весьма тяжелым. Вы хихикаете. Однако Белфорду не до смеха. Он смятен, обеспокоен и всю дорогу молчит.
– Все, приехали, – сухо сообщает он, затормозив у подъезда. – Хочешь подняться в квартиру?
– Послушай, извини, что я рассердилась… Просто не понимаю: почему ты считаешь, что должен нянчиться с каждым встречным неудачником?
– Это мой христианский долг, Гвен. Те, кому Бог дал больше, обязаны помогать слабым!
– Да, конечно, это очень мило, но… В общем, я познакомилась с одним… э-э… джентльменом, который так не думает. По его словам, чем больше общество заботится о нуждах наименьшего общего знаменателя, тем глубже оно увязает в трясине посредственности. Если же, наоборот, мы поддержим самых ярких, талантливых и работоспособных, то у них появятся средства для решения наших проблем, для поднятия культуры на новый уровень, и в результате количество неудачников уменьшится, и человечество устремится вверх по эволюционной лестнице, избавившись от ненужного балласта. По его словам, благодетели вроде тебя плодят нищих и бездельников, потакая их слабостям. Каждый человек должен сам определять свою жизнь и отвечать за последствия решений.
Белфорд фыркает:
– Ему легко говорить! Наверное, какой-нибудь привилегированный тепличный брокер, которому никогда не доводилось…
– Он был аутичным ребенком, а теперь у него рак.
– О господи! Мне очень жаль.
– Ну знаешь, каждый может пожаловаться на тяжелую судьбу. А он никогда не жалуется, не покоряется судьбе.
– Что ж, похвально. Хорошо иметь бойцовский характер.
– Да он вовсе не боец! Скорее искатель приключений. Он не атакует, а увлекается; не защищается, а расширяет кругозор; не разрушает, а изменяется; не отвергает, а исследует… ну, в общем, ты понял.
(Эко же вас разобрало, Гвендолин!)
Белфорд слушает внимательно, по его широкому честному лицу гуляют морщины сомнения.
– Похоже, этот мистер Искатель Приключений здорово на тебя повлиял. Хотелось бы мне с ним встретиться.
– Завтра утром, в шесть утра, он покинет страну.
Белфорд не может скрыть облегчения.
– Что ж, его не в чем упрекнуть. Американское здравоохранение сейчас далеко не в лучшей форме. Однако, при всем уважении, я бы ему возразил. Многие несчастные в наших гетто и на улицах просто не способны нести ответственность за свои жизни. Даже те, кто физически здоров, страдают от духовного разложения. Они не могут исследовать разные возможности, ибо даже не знают об их существовании. Им никто никогда не рассказывал о таких вещах, как внутренний рост и трансформация. А самое страшное – их никто никогда не любил. Понимаешь? Они не уважают себя, потому что их никто не любит! Вот тут-то и нужны благодетели вроде меня.
– Ты можешь их любить до посинения, Белфорд, но им будет мало. И ты это прекрасно знаешь! Не важно, как сильно тебя любят другие; ты никогда не будешь себя уважать, если не научишься нести ответственность за собственные поступки, а этого не произойдет, пока ты не перестанешь обвинять в своих бедах и недостатках весь белый свет, родителей, общество, пол, национальность, Сатану, кого там еще… Рано или поздно каждый человек…
Белфорд терпеливо ждет продолжения. Но вы внезапно осознаете, что говорите как второй Даймонд, хотя сами едва ли можете служить блестящим образцом ответственного поведения. И резко меняете тему:
– Наверняка обезьяна уже проснулась.
На самом деле Андрэ, как выясняется, еще спит. Улучив момент, когда Белфорд уходит на кухню, чтобы напиться воды, вы несколько раз сильно пинаете клетку, пока животное не начинает ворочаться. В обычных обстоятельствах не обошлось бы без дикого визга, но сегодня обезьяна просто смотрит на вас, как Мона Лиза. Тот факт, что брови среднего человека состоят из 550 волосков (на 550 больше, чем у средней макаки), вызывает у вас чувство видового превосходства, однако вы это чувство неплохо скрываете и даже улыбаетесь заговорщически, словно в знак того, что лишь у вас двоих есть правильное либретто.
– Просыпайся, топ ami. Пора повеселиться! Луна светит ярко, прямо как топаз, который ты тиснул у маркиза де Как-ero-там в Монте-Карло. Ты должен ее увидеть, топ ami. У нее цвет бананового эскимо.
01:40
Аптечная клизма системы «сделай сам» изготовлена фирмой «Флот» из Линчберга, штат Виргиния, и стоит один доллар двадцать пять центов. Это одноразовая штуковина, похожая на приспособление для заделки щелей в камине, или для конопачения лодок, или для украшения торта. Она состоит из мягкой пластиковой бутылки, которую нужно держать в руке, и наконечника с предохранительным клапаном – для «регулировки потока и предотвращения обратного выброса». Бутылка содержит девятнадцать миллиграммов одноосновного фосфата натрия и семь миллиграммов двухосновного солевого раствора. Этикетка предостерегает: «Перед введением ректального наконечника снимите защитный оранжевый колпачок». Инструкция довольно простая, думаете вы, но потом вспоминаете, что пятьдесят процентов населения Америки полуграмотно. «А, ч-черт! Больно!» – «Так тебе и надо, дурак! Будешь знать, как бросать школу!»
Во всем огромном Сиэтле есть только одна круглосуточная аптека, и в ней продается единственный вид клизмы – эта одноразовая бутыль. Белфорд так и предполагал. В наши дни, сказал он, чтобы купить старомодную резиновую клизму с трубочкой, нужно ехать на медицинский склад. Он также сообщил, что, согласно журналу «Природа», честь изобретения клизмы принадлежит южноамериканским индейцам, которые использовали ее для анального введения галлюциногенных веществ. Каких-нибудь два дня назад эти бесполезные исторические сведения вызвали бы лишь отвращение, однако теперь вы вспоминаете Ларри Даймонда – тоже, признаться, не без отвращения, ибо информация о клизме исходит от Бел форда Данна, чей дрессированный лютеранско-риэлторский мозг трудно заподозрить в хранении мерзостных фактов. Неужели на свете уже не осталось невинных умов? Что еще можно почерпнуть из старых журналов, разложенных на столике в парикмахерской? Инструкции, как лизать лягушек?
Досадуя на бессмысленность визита в аптеку – и в то же время радуясь, что удалость избежать постыдной покупки клизмы, – вы приобретаете несколько мелочей в отделе витаминов и школьных принадлежностей и возвращаетесь к «линкольну».
– Что поделаешь, дорогая, придется подождать до утра. Мне очень жаль. Маленький негодник, похоже, опять проголодался.
– Я не могу ждать, Белфорд, – отвечаете вы, к его немалому удивлению. – А вот негоднику придется потерпеть.
Белфорд легко согласился взять Андрэ в поездку до аптеки: он чувствовал себя виноватым за то, что давеча посадил его в клетку. Теперь зверь и его хозяин смотрят на вас умоляюще, разместившись на передних сиденьях, – но с заднего сиденья им отвечает ваш непреклонный взгляд.
– Ничего, поест позже, – отрезаете вы. – Сейчас мы едем в китайский район.
02:06
В любом другом районе любого другого города неоновые вывески – не более чем электрифицированная информация. Только не в китайском. Здешний неон – это песня, музыкальная тема, визуальное оформление пейзажа. Дрожащие щупальца искусственного света хватают зазевавшихся туристов и утаскивают в китайский район, где их проглатывает ослепительная рыбья пасть, зараженная экзотикой. В длинном списке чудес, пришедших к нам из Китая – от пороха до макарон, – светящийся газ не числится, и в то же время китайский район без неона так же немыслим, как южный пляж без пальм: как иначе определить, что ты попал именно туда? Если еду можно назвать Святым Граалем китайского района, то неон – это аура Грааля, божественный нимб, яркий маятник, колебания которого гипнотизируют гостей, заполняя их умы образами запретных удовольствий и романтических стран. Неон китайского района – это неон тайны и радости. «ФОНГ», – говорит неон. И добавляет: «ФУ». А вместе получается «ФОНГ ФУ», таинственная и праздничная фраза. А еще неон говорит: «ИМПЕРАТОРСКИЙ САД», или «ХРАМ ЛУНЫ», и эти слова просты и понятны, хотя буквы, из которых они составлены, похожи на дым шанхайской опиумной трубки: они смешны и обворожительны, неуклюжи и абсолютно правильны, они подражают каллиграфии, как внук подражает дедушке. Даже элементы, стилизованные под бамбук, выглядят уместно. Светящийся газ пульсирует в них подобно животворящей плазме, создает образы драконов, пагод и мисок с рисом, играет оттенками томатного соуса, маринованных утиных лапок и оперы, оттенками гибискуса и женьшеня, шелкопрядов и петард. Неон орудует магической иглой над бледным небом китайского района, вышивая узорчатый защитно-рекламный чехол, который ни с чем не спутаешь.
Именно по обилию и характеру неоновой рекламы вы со своими компаньонами понимаете, что прибыли в китайский район Сиэтла. И тут же появляются другие признаки: полуразрушенные здания с низкими крылечками, теневые силуэты Будды на старых кирпичных стенах, пирамиды пустых ящиков на каждом углу… Тротуары китайского района – это место, куда приходят умирать срезанные листья овощей.
Китайский район Сиэтла официально, из вежливости, называют международным. С одной стороны, это соответствует истине, а с другой – явно ей противоречит. В районе нет ни европейцев, ни африканцев, ни южноамериканцев, ни австралийцев, ни арабов, так что вряд ли его можно назвать международным. Однако наряду с китайцами здесь живут японцы, корейцы, вьетнамцы, лаосцы и, конечно же, филиппинцы, а значит, более подходящим было бы название «азиатский район». Тем не менее Фредди Мати живет здесь отнюдь не из любви к собратьям-азиатам. Причина в другом. Во-первых, все ночные клубы находятся рядом, во-вторых, полицейским платят, чтобы они сюда не совались, а в-третьих – жилье стоит дешево.
Ваш отец занимает верхний этаж небольшого четырехэтажного здания, принадлежащего торговой фирме «Ли По», импортеру и оптовому продавцу всяких безделушек тюремного производства. Его окна светятся, что неудивительно: Фредди обычно не спит до рассвета, а все ночные клубы закрыты в честь Пасхи, так что ему просто некуда пойти. Белфорд считает, что навестить отца – очень милый шаг, только время визита несколько необычно. Он тоже хочет подняться: во-первых, чтобы поддержать вас на крутой и плохо освещенной лестнице, а во-вторых, из желания поскорее установить теплые отношения с предполагаемым тестем.
Фредди долго не отвечает на стук. Из дверных щелей ощутимо тянет марихуаной. Вы не уверены, что Белфорд готов к этой встрече. С другой стороны, отец вряд ли готов к встрече с обезьяной, нетерпеливо прыгающей в полумраке.
– Пипи! – восклицает Фредди, открыв наконец дверь. – Вот это да! Ну, привет!
Вы редко отвечаете на звонки отца, а навещаете его не чаще, чем один или два раза в год, однако он никогда не жалуется, а наоборот, неизменно и бурно радуется при каждой встрече. Правда, сейчас эти восторги кажутся неуместными: было бы легче, если бы он вас упрекал.
– Моя малышка Пипи! Заходи, Пипи. Кто это с тобой? – Он замечает Андрэ. – Опа, ничего себе! Не могу поверить! – При виде макаки Фредди приходит в восхищение, начинает хихикать и пританцовывать. – Это шутка, да? Ух ты, смотри-ка! Она что, настоящая? Или это робот? Да нет, вроде настоящая!
– Конечно, настоящая, мистер Мати. Прямо как вы и я. Добрый вечер! Меня зовут Белфорд Данн.
Если Белфорд ожидает, что Фредди в ответ воскликнет: «Ах, моя дочь о вас столько рассказывала», то его ждет горькое разочарование. Вы, однако, не собираетесь помогать их знакомству. Теперь уже не имеет значения, узнает ли Белфорд о том, что ваш отец употребляет наркотики. Это и раньше-то не имело значения: Белфорд, конечно, отвергает наркотики, но Фредди как малоимущий представитель этнического меньшинства заслуживает скорее жалости, чем презрения. Так или иначе, им придется самим решать проблемы сближения. Едва переступив порог, вы тотчас извиняетесь и ловким друидом стремитесь в ванную через Стоунхендж картонных коробок, кассет, пластинок, лазерных дисков, книг и барабанов.
Вам даже не надо дергать веревку-выключатель, которая свисает с матовой лампочки, как макаронина с белой фрикадельки: уличного неонового света, пробивающегося сквозь окно, достаточно, чтобы все увидеть. Долго искать не приходится – в беспорядке Фредди есть определенная система. Вопреки советам бабушки Мати он не выкинул ни одной вещи, принадлежавшей вашей матери. Например, те книги на полу в комнате: он их перекладывает, стирает пыль, использует как подставку для барабанов, но никогда не перечитывает. Однако объект ваших поисков, благополучно отправившийся в сумку, – вовсе не книга (хотя некоторые книги заслуживают именно такого применения).
Для отвода глаз вы спускаете воду – неудачный ход, ибо унитаз засорен, и вода бежит через край.
Ваши родители никогда не жили здесь вместе: отец нашел эту квартиру через шесть лет после смерти своей жены, когда вы учились на первом курсе. Тем не менее присутствие матери ощущается во всем. Ее старый письменный стол орехового дерева занимает почетное место, на нем по-прежнему стоят ее курительницы для благовоний, чернильницы, словарь рифм и фотографии Дилана Томаса, словно ожидая возвращения хозяйки. Несмотря на острое желание продолжить начатую авантюру, вы пару минут исподтишка наблюдаете за Фредди и Белфордом. Они стоят в коридоре и, судя по всему, весело проводят время: между ними уже установился особый вид шутливых отношений, характерный для мужчин и совершенно немыслимый среди женщин. Они даже успели обменяться пропагандистскими материалами: Фредди всучил Белфорду памфлет с манифестом радикальных анархистов, а в ответ получил лютеранскую брошюру.
– Пипи, ты вся в черном, малышка! Выглядишь классно! Так приятно смотреть, когда ты в черном.
– Да, пап. Похоже, мы с тобой одеваемся в одних бутиках. Он улыбается в ответ; один только ремень в ваших джинсах стоит дороже, чем весь его прикид, от водолазки до сандалий (правда, за ремень еще не выплачен кредит).
– Ну что ж, пап. Жаль, что приходится бежать…
– Уже отчаливаешь?
– Мы проезжали мимо, увидели свет в окнах, решили зайти поздороваться. Да и поздно уже…
Белфорд бросает на вас озадаченный, чуть ли не обвиняющий взгляд.
– Эй, Пипи, ночь – это самое время! Правда, тебе завтра на работу.
– Да уж.
– Ну хорошо. Только помни, малышка: флейту изобрели раньше, чем колесо.
– Что вы говорите, мистер Мати? – удивляется Белфорд. – Я и не знал!
Фредди хочет сказать, что искусство, по большому счету, важнее для человечества, чем коммерция или индустрия. Старая знакомая песня.
– Ну, пап! Музыкант в семье ты, а не я.
– Верно. Я не забыл твои уроки пения. – Вы оба смеетесь, вспомнив эти дурацкие уроки. – Ну ничего. Главное, что у тебя полно лягушачьих шкурок.
Вы застываете. И смотрите на отца таким взглядом, как три дня назад, в ресторане, смотрел на вас Ларри Даймонд, услышав наивно брошенную фразу «дикарь африканский».
– Что ты имеешь в виду? – спрашиваете вы осторожно. – Почему лягушачьи шкурки?
Заметив перемену в вашем настроении, Фредди поспешно объясняет, что «лягушачьи шкурки» – это сленг.
– Уличная феня, – говорит он. – Лягушачьи шкурки значит деньги. Доллары.
Заметив ваше облегчение, Фредди радуется. А Белфорд, наоборот, мрачнеет.
Какое-то время вся компания, включая Андрэ, хранит молчание. Потом вы смотрите на часы и киваете в сторону двери.
– Будь острожен, пап! – Вы импульсивно обнимаете его и шепчете: – Я тебя люблю.
Эх, Гвендолин! Сколько лет прошло с тех пор, как вы последний раз говорили эти слова? Отцу или кому-то другому? Наверное, сейчас вы так расчувствовались, потому что собираетесь уехать и не знаете, когда вернетесь. И вернетесь ли вообще.
– Заходи почаще, – говорит Фредди. – Приводи своего христианского друга. Я покажу ему величайший дар богов, священную траву. Хе-хе. И обезьяну тоже приводи. Она – просто супер!
Когда вы доходите до середины лестницы, отец вдогонку кричит:
– Следующие выходные! Я выступаю во вьетнамском клубе. Новый клуб, называется «Гау Нюк». Будем зажигать с группой «Электрический малыш Моисей и золотые вертолеты». А еще будут «Испанские мухи». Приходите обязательно! Я предупрежу охрану, вас пустят без очереди. У них такие банановые коктейли – с одного стакана крышу уносит! Обезьяне точно понравится, хе-хе!
Белфорд тормозит и хочет объяснить, что Андрэ не простая обезьяна, а переродившаяся. Вы подталкиваете его в спину.
02:23
Стоя в мерцающем облаке драконова огня, на перекрестье неоновых потоков, бьющих из полудюжины китайских фасадов, Белфорд выглядит ошарашенно и слегка встревоженно.
– Пора домой, – говорит он убитым голосом. – Я устал. Странный был уик-энд…
Ха, думаете вы, ты даже половины не знаешь!
– Белфорд, милый, странности еще не закончились. Но уже скоро. По крайней мере для тебя.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. Я еле на ногах стою.
– Давай ключи, я поведу. Бери Андрэ, садитесь назад.
Белфорд подчиняется. Вы газуете на восток по Джексон-стрит, потом сворачиваете на север, на Борен-авеню – Белфорд хнычет, что дом совсем в другой стороне, – и останавливаетесь у круглосуточного магазинчика. Там вы покупаете два банановых эскимо и маленький кекс с глазурью, типовой продукт фирмы «Хостесс». Когда вы возвращаетесь в машину и ставите пакет со сладостями у себя в ногах, Андрэ закатывает истерический концерт.
– Почему ты ему не даешь?…
– Потому что еще не заслужил! В этом городе и так хватает тунеядцев. Андрэ пора усвоить: кто не работает, тот не ест.
Белфорд затравленно озирается.
– Куда ты нас везешь?
– В дорогой отель.
– В отель?! Но мы не можем…
– Еще как можем!
02:47
Варварийские обезьяны считаются у себя на родине искусными собирателями; их руки достаточно проворны, а большие пальцы достаточно развиты, чтобы срывать виноградины и по зернышку подбирать рассыпанную кукурузу. Эта порода макак также обладает защечными мешками для хранения запасов пищи. У Андрэ мешки выглядят внушительно – в них однажды поместилась коллекция драгоценностей султана Брунея, – и тем не менее вы беспокоитесь, войдет ли туда эта длинная и жесткая штуковина, которую вы только что извлекли из сумочки.
– Во имя всего святого, скажи наконец, что происходит? – восклицает Белфорд.
«Линкольн» припаркован на Терри-авеню, напротив входа в отель «Сорренто» – как раз в том месте, где вы с Даймондом наслаждались полномасштабным секс-контактом в столь тесном замкнутом объеме, что даже два цирковых лилипута, из тех, которые по тридцать штук залезают в малолитражные машины, не согласились бы повторить этот подвиг. Поистине любовь движет мир. А вожделение, наоборот, останавливает. Любовь заставляет время бежать быстрее, а вожделение замедляет его, замораживает, убивает – но не транжирит, не проматывает впустую; просто уничтожает его, аннигилирует, удаляет из континуума, не позволяет своим рабам сделать ни шагу вдоль унылой темпоральной шкалы. Вожделение – это тысячетонная стрелка одометра на приборной панели абсолюта. Хотели бы вы снова запустить процесс чувственного торможения, оказаться внутри грязного кокона, сплетенного вами и Даймондом из сексуально заряженной паутины, изолироваться от жадного голода часов. Если ваша стратегия верна, то события должны происходить с астрономической точностью, ибо график неумолим, развязка близится, а запас вожделения, позволяющего затормозить безжалостный бег минут, увы, исчерпан.
Ядовито-зеленым толстым фломастером, купленным в отделе школьных принадлежностей, вы красите белый наконечник – наконечник старой резиновой клизмы вашей матери. Результат напоминает нефрит не больше, чем последние американские президенты напоминали государственных деятелей, да и вообще при таком освещении понятие «цвет» лишается смысла, однако Конго ван ден Босс, как известно, тренировал своего мартышкообразного ассистента при помощи наглядных пособий, и вы хотите застраховаться от лишних случайностей ведь эта затея и так составлена из сплошных натяжек.
– А теперь, теперь что ты делаешь? – спрашивает Белфорд.
Не отвечая, вы выскальзываете из машины и распахиваете заднюю дверь.
– Андрэ, пойдем! Пойдем с тетушкой Гвен! Сейчас мы повеселимся.
Схватив обезьяну за лапу, вы увлекаете ее на улицу. Оранжевые глаза Андрэ буквально приклеены к пакету со сладостями.
– Нельзя, Андрэ, еще не время. Потерпи! А ты что сидишь, Белфорд? Иди-ка сюда. Я помню, ты рассказывал, как работал Конго, но я уже не помню деталей.
Вы переводите Андрэ через пустынную улицу. Потрясенный Белфорд нагоняет вас у подножия пожарной лестницы, нижняя ступенька которой на целый ярд выше вашей головы.
– Эй, какого ч-ч?…
Продемонстрировав животному свежеокрашенный наконечник, вы указываете вверх, на пожарную лестницу. Потом предлагаете ему эскимо, а когда он протягивает руку, прячете назад в пакет. И снова показываете на пожарную лестницу. Андрэ ждет. Вы вкладываете ему в руку наконечник от клизмы. Какие у него пальцы! Маленькие, живые, сильные…
– Белфорд, не стой, помоги мне! Надо подсадить его на лестницу.
Белфорд смятен и ошарашен.
– Ты что, с ума сошла?! Ты что собираешься делать?
Ваш тоненький сладенький девичий голосок похож на голос клубничного пирога:
– Я хочу, чтобы Андрэ забрался в пентхаус и кое-что принес.
– Да никогда! Ты в своем уме?! А ну-ка вернись в машину!
– Спокойно, не нервничай. Это просто розыгрыш.
– Какой еще розыгрыш?
– Смешной и безобидный. Мне надо, чтобы Андрэ принес наконечник для клизмы.
Вы снова достаете сладости, суете их обезьяне под нос и убираете в пакет. Остается надеяться, что ваш гипотетический жених в угаре беготни по Сан-Франциско пропустил сообщения о природе метода доктора Ямагучи.
– Но зачем? Зачем тебе какой-то… Это что, дурацкая игра в холодно-горячо? – Белфорд, несмотря на сильнейшее потрясение, изо всех сил пытается найти оправдание вашим действиям.
– Я же говорю: розыгрыш.
– Но кого ты разыгрываешь?
– Одного знакомого.
– Мистера Искателя Приключений?
– В общем, да. Можешь называть его так, если хочешь. Завтра утром он улетает из Америки, помнишь? Ну вот, я хочу его немного разыграть.
– Только не впутывай сюда Андрэ!
– Но, милый…
– Если желаешь обмениваться пошлыми туалетными шуточками со своим… дружком – пожалуйста, кто запрещает! Но Андрэ впутывать не смей!! Он этим больше не занимается!
– Да ладно тебе, Белфорд! Это просто кусок резины.
Вы постукиваете обгрызенным ногтем по наконечнику, зажатому в обезьяньей лапке. И опять указываете на пожарную лестницу. Андрэ задирает голову.
– Не важно. Клизма или бриллиант – все равно воровство. У меня годы ушли, чтобы отучить невинное животное от дурных привычек, вколоченных грязным преступником! И я не позволю его снова испортить! Андрэ, иди сюда!
Белфорд тянется к своему питомцу, но обезьяна уворачивается от лопатообразных ладоней, запрыгивает вам на плечи и, больно толкнувшись в шею, пружиной взлетает вверх, на пожарную лестницу.
– Стой! – кричит Белфорд. – Андрэ, вернись!
– Тише, ты весь отель разбудишь.
– Разбужу, да! Весь этот дурацкий отель!!! И полицию позову, если ты не прекратишь эту гнусность! Андрэ!
Обезьяна сидит на нижней ступеньке и не движется. Вы потираете растянутую шею. Белфорд распадается прямо на глазах, как двойной торнадо.
– Все, я зову на помощь… Помогите!!!
С инстинктивной ловкостью бывалого ковбоя вы выхватываете из сумочки газовый баллончик. Рассудок еще не успевает подтянуть штаны, а ваша недрогнувшая рука уже наставляет оружие в лицо Белфорда.
– Еще один звук, и я превращу тебя в амебу! В чертово желе! Я не шучу, Белфорд.
Луна зашла; Терри-авеню чернеет, как река. Ночь столь тиха, что слышен стук собственного сердца и шум воздуха, запертого в легких Белфорда. Вы оба стоите неподвижно, будто загипнотизированные раскатом магического грома. Изумление в глазах Белфорда медленно превращается в разочарование и муку. Если бы не шум крови в висках, вы бы, наверное, услышали, как рвется его сердце. Мелькает быстрая мысль: он может убить одним ударом, вы даже клапан нажать не успеете.
– Этот газ медведя вырубает, – предупреждаете вы.
Но Белфорд не собирается вас бить. Его руки болтаются, как сломанные марионетки; дыхание булькает, как каша в горшочке. Он начинает медленно мотать головой, и с каждым махом выражение боли на лице углубляется, как хирургический надрез.
Ваша рука опускается – медленно, безвольно… Пальцы разжимаются, баллончик падает на тротуар и, позвякивая, укатывается в сточную канаву.
Все понятно. Вы просто не можете. Как ни велик стоящий на кону банк, у вас просто не хватает духа. Ах, черт возьми! В чем дело, Пипи? Как только ставки повысились и пошла серьезная игра – вы спасовали, словно трусливый мексиканец! И что же теперь?
02:59
Слезы блестят в ваших глазах, как пораженческая ветрянка, как герпес капитуляции и ярости. Но еще до того, как первая судорога рыданий сотрясает ваши миниатюрные титечки, Белфорд разворачивается на тяжелых каблуках и уходит прочь. Он идет не оглядываясь – через Мэдисон-стрит, вниз по Терри-авеню, на юг, прочь от отеля «Сорренто» и спящих больниц, в сторону построек, принадлежащих сиэтлской епархии Римской Католической Церкви, углубляясь в дремотно-зеленый район, даже более темный и тихий, чем тот, где вы стоите.
Вскоре его силуэт превращается в тень, незаметную среди других, более громоздких теней. В той стороне нет ни ресторанов, ни телефонных будок, ни даже жилых домов. Куда он идет? Зачем? Он что, лишился рассудка? Неужели вы его сломали? Ваши кроссовки сами собой начинают подшаркивать в том же направлении.
Невнятная сила, которую невозможно разложить на простые эмоциональные компоненты, толкает вас за ним вдогонку. И тут, сквозь мерный прибой пульса и шумный плеск рыданий, до вашего слуха доносится зов. Этот зов – не имя, даже не слово, а нечто среднее между хрюканьем и чириканьем, как будто синяя птица удачи пытается высрать сливовую косточку. И доносится он сверху. Очевидно, кто-то пытается привлечь ваше внимание.
03:02
В ярком свете гостиничных коридоров вы различаете Андрэ, который сидит на лестнице перед окном второго этажа с выжидательным выражением на морде, с наконечником маминой клизмы, торчащим изо рта наподобие сигары Клинта Иствуда. Похоже, он ожидает дальнейших инструкций.
Вы смотрите вдоль Терри-авеню: унылая тень Белфорда растворилась в ночи. Вы смотрите вверх: Андрэ начинает терять терпение, ерзать и суетиться. Ваш пульс резко меняет темп, рыдания прекращаются, по растянутой шее бегут мурашки. Ну что ж, пусть будет так!
Вы жестикулируете обеими руками, показывая, что надо лезть выше. Обезьяна реагирует мгновенно. Неуловимым для глаз движением она взлетает на третий этаж и замирает перед окном. Ага! Вот как Конго это делал! Ну что ж, поехали дальше. Вы повторяете команду, и Андрэ вмиг оказывается на четвертом этаже. Здорово! Просто, как дважды два. Если бы обезьян брали на работу в гостиницы, никто не жаловался бы на медленное обслуживание. Вы продолжаете жестикулировать. Андрэ продолжает подниматься. Ваше настроение поднимается вместе с ним.
Макака добирается до шестого этажа, и вы уже хотите направить ее в пентхаус, как вдруг невдалеке раздается сирена, а в небе начинает пульсировать отражение мигалки. Только этого не хватало! И спрятаться некуда… Мало вам бездарных проколов на «дискотеке»; теперь еще придется как следует напрячь свой маленький язычок, чтобы не потратить лучшие годы жизни на разглядывание трещин в тюремной побелке. У вас, конечно, и раньше бывали тяжелые минуты, но это не идет ни в какое сравнение с тем, что надвигается сейчас.
Стоп, это не полиция! Мимо проносится карета «скорой помощи», завывая и крутя красными огнями, спеша доставить очередную порцию поврежденного городского мяса в приемный покой Шведской больницы.
Вытащив из сердца осиновый кол, вы кидаете его в огонь, чтобы растопить изморозь на позвоночнике. Боже великий и милостивый! Вот это был испуг так испуг! Неудивительно, если утром все ваши волосы поседеют… Выходит, у вас есть ангел-хранитель: или мать, заметившая с небес, как вы давеча печально смотрели на ее письменный стол, или старая колдунья бабушка Мати, или Кью-Джо Хаффингтон, которая накоротке с высшими силами, или Ларри Даймонд, нахальный взломщик умов, вхожий в иные миры, или случайный ангел, побитый и покалеченный, играющий голкипером в команде бога. Так или иначе, малышка, вы спасены и можете продолжать.
Или не можете? Поглядев на пожарную лестницу, вы обнаруживаете, что она пуста: Андрэ куда-то исчез.
03:00
Проклятый воришка просто испарился! Насколько можно разглядеть в полумраке, все окна на седьмом этаже закрыты. Может, он залез внутрь, а потом закрыл за собой окно? Неужели Конго ван ден Босс так хорошо его выдрессировал? О способностях этого злодея ходят удивительные слухи.
Или Андрэ забрался на крышу и сейчас бешено танцует среди вентиляционных шахт, подражая Фреду Мати? Или опять сбежал? Эту возможность тоже нельзя отметать. Может, он услышал зов изогнутого горна, и вспомнил родину, и скачет косматым мячом по крышам ночного Сиэтла, ориентируясь по древним созвездиям, что указывают путь к дремучим лесам его детства?
За последние годы численность варварийских обезьян на мысе Гибралтар колебалась так сильно, что возникла легенда о существовании тайного подземного туннеля, соединяющего Гибралтар и северную Африку, – туннеля, известного только макакам. Другая легенда утверждает, что обезьяны – скрытые земноводные, которые безлунными ночами (сейчас как раз такая ночь) бросаются в море и запросто переплывают девятимильный пролив, разделяющий два континента. Интересно, знает ли Даймонд об этой легенде, добавил ли ее в свой Номмо-коктейль?
Медленно ползут минуты. Пульс стучит, как барабан. Мочевой пузырь ломит так, что ноги онемели, словно их перетянули эластичным бинтом. Вы озираетесь в поисках укромного местечка, чтобы присесть и пописать. Но вокруг все открыто; остается лишь ждать, задрав голову и потирая растянутую шею, которая благодаря обезьяне и мажорам превратилась в автобусную остановку на трассе Неспровоцированного Насилия.
Проходит еще несколько минут. Вы смотрите на «Ролекс». И осторожно, стараясь не расплескать скопившуюся внутри мочу, направляетесь в сторону ближайшей больницы. Сквозь кленовые ветки сверкает крупная звезда – похоже, та самая, которую помойный астроном пытался выдать за Сириус-А. Теперь она кажется еще больше и жарче. Можно представить, куда эта звезда заведет странствующую обезьяну!
Хлопает автомобильная дверь. Вы едва не выпрыгиваете из джинсов. У входа в больницу хрустит зажигание – заводят мотор. Вы совершаете одеревенелый пируэт и идете назад, к гостинице. Сзади слышно, как отъезжает «скорая помощь». Вы ускоряете шаг и переходите улицу – нельзя попадаться им на глаза! Добравшись до «линкольна», вы припадаете на колено. «Скорая помощь» не спеша проезжает мимо. Мигалки спят, как угомонившиеся пьяницы; сирены молчат, как гиены, уставшие выть.
На перекрестке с Мэдисон-стрит машина притормаживает, меняет передачу и едет дальше.
Вы переводите дух и поднимаетесь на ноги. И видите, что перед вами стоит Андрэ.
03:28
Вот вам и «переродившийся»! Правильнее будет «пере-переродившийся». Грешник, который сначала «находит» Иисуса, а потом – от скуки, или от стыда, или от излишней образованности, или из практических соображений – с энтузиазмом и без сожаления возвращается к грешной жизни. Так или иначе, манера, в которой Андрэ хлопает руками, кивает головой и отворачивает губы, сверкая зубами в вульгарной обезьяньей усмешке – еще до того, как ему дали заработанные эскимо и кекс, – эта манера ясно свидетельствует: он искренне счастлив, что снова начал воровать, и безумно горд, что ворует ловко и успешно.
Вы тоже счастливы и горды и даже не верите, что все так здорово получилось. Может, удача снова повернулась к вам лицом, и вторая и третья фазы проекта пройдут как по маслу?
Направляясь в сторону аэропорта по шоссе Ай-5 (вы решили не искать Белфорда в окрестных кварталах, справедливо рассудив, что, во-первых, это отнимет драгоценное время, а во-вторых, встреча с ним ни к чему хорошему не приведет), вы не в силах оторваться от магического наконечника: берете его, кладете на сиденье, снова берете… Вы взвешиваете его на ладони, вертите в пальцах, подносите к глазам… свет пролетающих фонарей проходит сквозь кристаллическую часть и отражается от нефритовой. Наконечник тяжелее, чем кажется на вид; в нем скрыт вес доисторических идолов. Он гладок, как окровавленное гусиное перо; он благороден, как непарная палочка для еды; он первичен, как пчелиные соты; он похож на расплав древнего ритуала, залитый в божественную форму и по прошествии множества мелькающих веков превратившийся в ледяной луч базовой функции. Канал для ароматизированной лотосом воды, гарпун для левиафана императорского гастрита, полированный корень из хтонического сада – этот наконечник, облитый уличным светом, несет отстраненное достоинство и мрачную страстность бледно-зеленой звезды.
В конце концов вы вспоминаете, где и как этот предмет про. вел большую часть своего существования, и окончательно кладете его на сиденье. И вытираете руку о джинсы. Подумать только, какая гадость, и в то же время какое рыцарство стороны Андрэ – принести наконечник во рту!
– Знаешь, обезьяна, а ты молодец! Я серьезно: ты лучше всех. Мы с тобой здорово сработались, да? Андрэ и тетушка Гвен. Крутейший альянс со времен слияния Арджи-ар и «Набиско». Говоря по правде, – имитируете вы гундосый говорок Даймонда, – мистер Данн не заслуживает наших талантов!
Андрэ отвечает коротким криком, и вы оглядываетесь через плечо в наивной попытке определить, соглашается он или возражает или просто реагирует на имя своего хозяина.
– Нет, конечно, мистер Данн о нас заботится – и о тебе, и обо мне…
В гортани появляется комок непрошеных эмоций. Победив минутную слабость, вы говорите:
– Извини, в аэропорту мне придется опять посадить тебя в багажник. Не сердись, пожалуйста! Багажник большой, просторный, не то что в прошлый раз. И потом, это для твоей же пользы. Я обернусь очень быстро, ты и глазом не моргнешь!
Знаменитые последние слова…
04:39
Современная физика, считающая время категорией относительной, позволяет доказать, на радость Эйнштейну, что совокупная продолжительность таких событий, как блуждание по пустынному зданию аэропорта, долгожданный визит в туалет и переговоры с клерками двух международных авиалиний, сравнительно невелика – в конце концов, время зависит от скорости движения наблюдателя, и Эйнштейн, будучи покойником, пребывает либо в состоянии абсолютного покоя, либо перемещается в виде сгустка чистой энергии с околосветовой скоростью; однако с вашей точки зрения все происходящее в аэропорту тянулось так долго, что вы полностью потеряли самообладание и едва не потеряли рассудок.
Даймонд вылетает в шесть утра; значит, он должен покинуть «Гремящий дом» где-то без четверти пять, чтобы появиться в аэропорту в пятнадцать минут шестого. Вы собирались позвонить ему на обратном пути, воспользовавшись мобильным телефоном в «линкольне», но времени уже нет. Приходится довольствоваться телефоном-автоматом у входа в зал ожидания. Вы набираете номер и ждете, затаив дыхание. Всплеск помех на линии так внезапен, что трубка чуть не вываливается из рук.
04:40
Когда шум стихает, вы слышите окончание новой записи на автоответчике: «…за сараем. Только не забудьте: картина не знает, кто ее нарисовал, а история не знает, кто ее рассказывает. Экономика тоже понятия не имеет, кто такие экономисты, не говоря уже о брокерах и мелких инвесторах. Вы получили то, что сами принесли, и вообще все это редкая туфта. Не трудитесь оставлять свое имя, номер и время звонка, потому что дядюшка Ларри…»
– Ларри! Ларри, это я. Подними трубку! Ты ведь еще дома, да? Ларри, ну пожалуйста, это…
Щелк.
– Клубничная пипка. Как мило с твоей стороны.
Это что, сарказм? Трудно сказать, особенно когда к его типичным угрожающим интонациям добавляются помехи. По крайней мере он еще не ушел.
– Ну да, решила позвонить, попрощаться. Ты ведь скоро выходишь?
– Совершенно верно.
– Э-э… тебя Ураган отвезет?
– Да, будет интересно. Он уже больше года не садился за руль. Продержись мой мотороллер еще один день, я бы не стал его напрягать. Кстати, тебя я не напрягаю? Почему ты не спишь в такой час? Решила зайти на «дискотеку»? Старая боевая лошадка услыхала сигнал к последней атаке? Хочешь пройти сквозь строй на костылях? Порыться в обломках корабля, найти великого ленточного червя? Бросить прощальный взгляд в кассовые аппараты его зрачков?
В другое время его вербальные излишества, несмотря на всю их гипнотичность, показались бы вам раздражающе неуместными. Однако сейчас сквозь шорох помех в его голосе слышится необычное лихорадочное отчуждение: должно быть, его болезнь по ночам обостряется.
– Я еще не ложилась, – отвечаете вы мягко.
– Ага, значит, я был прав! Мне не удалось связаться с тобой при помощи стандартного телефонного оборудования, и тогда я предпринял попытку проникнуть в твои сны, тоже без особого успеха. Пришлось сделать вывод: либо я утратил ловкость, либо ты не спала. Я рад, что верным оказался второй вариант.
– Ты мне звонил?
– Да, и не один раз. Ты хочешь сказать, что не получила ни одного из моих информационных бюллетеней?
– Ну, в общем… нет. Я дома не была, ездила туда-сюда. Думала о разных вещах… – Ваш голос оживляется. – Слушай, Ларри, я приготовила тебе подарок. Очень хороший подарок. Просто замечательный. Я отвезла его в аэропорт и оставила у клерка, на регистрационной стойке «Дельты». Пожалуйста, не забудь его взять! Это очень важно. Хорошо?
– Конечно. Ни за что на свете не упущу шанса получить сюрприз.
– Только, Ларри, этот сюрприз… ты не должен его открывать, пока не прилетишь в Африку. Ни под каким видом! Обещай мне!
– Ну хорошо, такое соглашение я могу подписать.
Вы пытаетесь представить выражение его лица, когда он откроет пакет и обнаружит нефритовый наконечник. Картина заставляет вас покраснеть – но вовсе не из-за подразумеваемой интимности медицинского инструмента и даже не из-за осознания собственной щедрости и скромности. Просто память заново прокручивает любопытный момент в женском туалете аэропорта Сиэтл-Такома, когда вы сняли трусики и завернули в них драгоценный наконечник – очень дерзкий поступок, ибо Даймонд, вне всяких сомнений, зароет свой извращенный нос в экстравагантную обертку, преодолев первичный шок от ее содержимого. Будет знать, как сомневаться в вашей безрассудной авантюрности! Помнится, он удивлялся: «Как можно быть такой чопорной – и одновременно такой сексуальной?» Чопорной?! Ха-ха! На-ка понюхай! А что до наконечника, то после того, как Даймонд его использует (вы предусмотрительно вложили в пакет купленную в аптеке бутылку бета-каротина; шелушеный рис и кофе ему придется найти в Африке), он наверняка отправит его доктору Ямагучи. Трудно представить, что Даймонд присвоит инструмент и попробует на нем заработать! Хотя вы сами, честно говоря, подумали о сценарии с выкупом. Но потом решили, что это скверный вариант. У вас есть другие пути к финансовому благополучию. Точнее, всего один путь.
– Ну что, Ларри. Значит, ты улетаешь…
– Что? Не слышу! – Бензопила шума отрезала конец вашей ремарки.
– Я говорю: ты не жалеешь, что летишь в Тимбукту?
– Ты шутишь! Только полный идиот может жалеть о поездке в Тимбукту. О чем я жалею, так это о том, что покидаю Америку в столь грандиозный час.
– Но ведь здесь творится черт знает что!
– Да, да! Именно об этом я и говорю. Классно, правда? Джентльмен по имени Хорас Уолпол однажды написал, что жизнь – это трагедия для тех, кто чувствует, и комедия для тех, кто думает. Развивая эту мысль, можно предположить, что для цельных личностей со сбалансированными взглядами жизнь трагикомична. Увы, в современной Америке люди практически перестали думать. Да и чувствовать тоже. Ощущают только злобу и возмущение, что не сумели урвать более толстый кусок грандиозного пирога, в существовании которого их обманом убедили. Свои права на этот пирог они готовы отстаивать до конца, независимо от собственных талантов и заслуг. Что можно сказать о народе, для которого жизнь – не трагедия и не комедия, а спортивный матч на шумном заплеванном стадионе, где очки набирают ушлые и безжалостные счастливчики, а неудачников хладнокровно втаптывают в грязь? Однако трибуны ревут и аплодируют. Этого У Америки не отнимешь. Такого безрассудного азарта не найдешь ни в усталой Европе, ни в фаталистической Азии. Если придется выбирать между евразийской тоской и нашим варварством, дядюшка Ларри не задумываясь выберет варварство.
– Насколько я понимаю, в Африке нет недостатка в варварстве.
– Ты правильно понимаешь. В силу целого ряда прискорбных причин современный африканец отошел от славной и развитой метафизической системы своих предков так же далеко, как средний грек, продающий совлаки, отошел от элевсинских мистерий и дельфийского оракула. Разница в том, что Африка до сих пор сохранила многие из своих тайн. Сколько дорог еще не пройдено…
– Угу. Сколько лягушек не облизано.
– Э, глазурная пипка, не пытайся опошлить мой путь.
– Какая уж тут пошлость. Чистое безумие!
Прежде чем ответить, Даймонд пережидает всплеск трескучих помех.
– Да, «некоторые называют это безумием», как говорил мистер Кэллоуэй. Абсолютное большинство игнорирует прореху в окружающей реальности, и только горстка избранных признает ее, исследует, принимает в расчет. Поневоле задумаешься, кто здесь безумец. Для дядюшки Ларри нет ничего важнее, чем приблизиться к прорехе. Заметь, он не хвалится, что попробует сквозь нее пролезть! Разглядев ее поближе, он может отступить, как страдающий изжогой распутник, или прыгнуть вперед, как молодой олень в первый день охотничьего сезона. Но по крайней мере он будет знать … Моя, как говорится, цель – пересечь границы контроля и определенности. Даже те, кто попал на особый листок, должны помнить: контроль и определенность неустанно работают над возведением чугунных решеток. Чтобы разрушить эти баррикады, достаточно бывает посмотреть через дырочку в холсте… А потом я смогу сделать следующий шаг – если захочу. Если мою искру не сожрет маленький монстр, сидящий в заднице… Однако должен тебя обрадовать: недавно у меня появилось предчувствие, что в этом плане все будет хорошо.
Осторожнее, Гвен! Будет глупо, если ему удастся перехватить ваши мысли о наконечнике. В попытке сбить его телепатический радар вы, пожалуй, заходите слишком далеко.
– Надеюсь, что ты прав, – говорите вы. – Не забывай: у тебя уже было предчувствие. Предчувствие, что ты скоро встретишься с Кью-Джо.
На телефонном проводе повисает тяжелая тишина. Можно подумать, что связь оборвалась из-за атмосферных помех – если не считать звука дыхания. Вы буквально чувствуете его дрожь, жар лихорадки. Зачем вы ударили так жестоко? Теперь надо придумать слова, которые вернули бы ему надежду, не открывая ее истинных причин…
И тут он отвечает – и в голосе звучит хриплый ужас пополам с восхищением:
– Но я видел Кью-Джо…
– Что?!
– Я видел ее. Поэтому и звонил тебе всю ночь.
– Где? Когда? О боже, Ларри!
– Успокойся, Гвендолин. Не кричи. Возьми себя в руки.
Вы так и поступаете, пытаясь приготовиться к сокрушительному удару. Но то, что сообщает Даймонд, просто невозможно переварить. Дрожащим заторможенным голосом он рассказывает, как вернулся в «Гремящий дом», расставшись с вами на автостоянке, и сразу направился в туалет, чтобы употребить очередную порцию индейских листьев. Он уже мыл руки, когда в комнате что-то вспыхнуло и раздался хлопок, как будто взбешенная кинозвезда разбила фотоаппарат папарацци. Свет во всей квартире заморгал и погас, а через несколько секунд опять включился. За прошедшие дни атмосферные помехи уже не раз приводили к перебоям с электричеством, поэтому Даймонд не придал событию большого значения, пока не вспомнил, что проектор в гостиной оставался включенным – со вчерашнего утра, когда вы ушли, не досмотрев слайды. Заметив, что проектор гудит громче обычного, «словно выброшенный на берег фен в окружении враждебно настроенных цикад», Даймонд решил его осмотреть.
– Никаких повреждений не было, – говорит он, – но потом я поглядел на экран… и увидел ее.
– Кого «ее»? О чем ты?
– Твою подружку, – шепчет Даймонд, и вы чувствуете, как он вздрагивает. – Она была там, на экране. На картинке. В слайде. Стояла вместе с остальными преподавателями, цветущая и огромная, как жизнь… Помнишь, я говорил, что меня ничем не удивишь? Выходит, я солгал.
04:44
– Ларри, это скверная шутка.
Даже говоря эти слова, вы уверены, что он не шутит.
– Отнюдь. Ты единственная, кому я отважился рассказать. Даже Ураган не знает.
Помолчав, он добавляет:
– Ты думаешь, что виновата лихорадка. Или эти листья. Что у меня была галлюцинация. Сначала я и сам так подумал. Побежал на кухню, умылся холодной водой, собрался с мыслями. Когда вернулся, она по-прежнему стояла там, среди шаманов и колдунов. И, между прочим, улыбалась так радостно, словно наконец попала в родную среду. Я таращился на экран, наверное, минут десять. Она была там, никаких сомнений.
Ваши сомнения, однако, не рассеиваются.
– Я должна своими глазами увидеть, чтобы поверить.
После паузы он отвечает, с мукой и разочарованием в голосе:
– Это невозможно.
– Но почему?! Если Кью-Джо действительно на слайде…
– То-то и оно, что уже нет. Произошел еще один сбой в электросети. Ты, наверное, заметила? – (В тот момент вы с Белфордом, судя по всему, гоняли белого пони.) – Свет погас секунд на пять, а когда зажегся – ее уже не было. Она исчезла с картинки. Без следа. Я этот слайд всю ночь рассматривал: вставлял, вынимал, переворачивал… Она так и не появилась.
– Ларри…
– Но это еще не все. Я поставил предыдущий слайд – тот, где позируют гости университета, – и увидел, что они тоже исчезли! Все до одного. Остался только пустой двор. И вот это, Гвендолин, ты можешь увидеть собственными глазами. Я хоть сейчас могу тебе показать.
– Уже поздно, тебе пора в аэропорт.
Если Даймонд не шутит, думаете вы, если он не стал жертвой лекарств или наркотиков, то, возможно, он и вправду безумен. А если это так, то не исключено, что он действительно убил Кью-Джо… Страшная мысль, однако отбрасывать ее нельзя.
– В самом деле. Ураган уже заводит машину. Он не хотел бы отсутствовать в «Гремящем доме» дольше, чем необходимо.
– Ну что ж, Ларри…
– Послушай, дорогая. Все это, конечно, очень странно, но постарайся не переживать. Хорошо? В Африке мы с этим разберемся. Уже совсем скоро. Должен предупредить: жизнь в Мали весьма сурова и хаотична. Инфраструктура практически отсутствует. Аэропорт в Бамако – сущий бедлам, не утихает ни днем, ни ночью, а расписания рейсов сделаны из резины. Если по какой-то причине я тебя не встречу, поезжай на такси до отеля «Дружба». Я там зарегистрируюсь под именем Муки Блэйлок.
– Понятно.
– Ну и отлично. Ураган уже бибикает. Сириус-С зовет в дорогу. Похоже, что я тебя люблю. До свидания.
– До свидания, Ларри. Я думаю, что тоже… что ты мне тоже очень дорог.
04:58
Может, их выстругали из могучего дуба – зубы Джорджа Вашингтона? Или из раскудрявого клена, предварительно выпустив сок? Из красного клена, как тогда делали всю американскую мебель? Из скользкого вяза, из узловатой сосны? Или из скрипучей осины, чтобы в ежедневном жевании звучала музыка прибрежных рощ? (Когда Джордж рыгал, его жене Марте, наверное, казалось, что ветер шумит в плакучих ивах. Серенады пленительных платанов.) Представьте, как орех раскалывает орех, как вишня сплющивает вишню, как липа липнет к карамели. Деревянные зубы, жующие древесную утку. За деревьями леса не разгрызешь. Любая каша кажется березовой, любая бяка имеет привкус бука.
Если Кью-Джо действительно была на том слайде – что, конечно, неправда, – то это просто что-то немыслимое. А если Даймонд в своем болезненном состоянии только вообразил, что видит ее на экране… нет, об этом тоже невозможно думать. Глупую историю нужно выкинуть из головы. У вас слишком мало времени, и слишком много поставлено на карту. Вы должны очистить сознание, побороть полчища сомнений и отважно приступить к следующему этапу грандиозного плана.
Пока урчащий «линкольн» катит на север по шоссе Ай-5, двигаясь в двадцать раз быстрее, чем одноименный человечек с неопределенным состоянием зубов бежал когда-то в школу сквозь мокрый иллинойсский снегопад, вы успокаиваете Андрэ, напевая его любимую французскую колыбельную, завораживая его кукольным голосом (сдохни от зависти, Блоссом Диери!), повторяя ее снова и снова, параллельно прокручивая в воображении образы деревянных челюстей, которые могли бы реять вокруг гостиной Белого Дома, как игрушечные орлы.
В какой-то точке Даймонд, двигаясь на юг по той же дороге, на миг встретится с вами, но поскольку вы понятия не имеете, какая у Урагана машина, а Даймонд не знаком с «линкольном», вы обречены разминуться, как корабли в ночном море. Точнее, в предрассветном: справа сквозь горизонтный шов уже пробивается желтый свет.
Вы съезжаете на Мерсер-стрит и едете по берегу озера Юнион в сторону Куин-Энн-Хилл. Навстречу с бешеной скоростью проносится черный кортеж: три BMW и один «феррари». Мажоры возвращаются в богатые пригороды после ночной охоты на бомжей. Вы яростно вспыхиваете, вспоминая, как они сдернули с вас трусы – если это, конечно, были они… Еще одна тема, о которой нельзя думать, пока авантюра не закончится триумфом.
Вдруг Белфорд сообщил в полицию об угоне? Это маловероятно, но не исключено, поэтому вы паркуете «линкольн» рядом со своим домом и переносите Андрэ и сумку с причиндалами в «порше».
– Узнаешь эту красивую машину, топ ami? Помнишь, как ты ее уделал своими витаминами? Не волнуйся, тетушка Гвен тебя простила. Ты поедешь в салоне, а не в грязном багажнике.
Не успеваете вы завести мотор, как сзади раздается крик, и в зеркальце появляется бегущая мужская фигура. Вы не раздумывая врубаете передачу. Секунду или две человек преследует машину и, кажется, вот-вот настигнет, но потом «порше» выезжает на улицу, шумно прочищает горло, как разгневанный прусский барон, готовый зарубить любовника, и легко уходит от погони, оставив на асфальте две полосы черного тестостеронового джема, который так любят размазывать подростки. Скорее всего это был бедняга Белфорд. А может, Осторожный Насильник? Девушке всегда нужно быть начеку. Вихляя рулем и визжа покрышками, вы едете на грани того, что кажется вам допустимой скоростью. Следующая остановка – супермаркет, чтобы пополнить запасы эскимо. Оттуда вы берете курс на Баллард, в «Гремящий дом».
05:25
Рынок ценных бумаг должен открыться через пятьдесят пять минут. Интересно, откроется или нет? Проехав Баллардский мост, вы пытаетесь поймать выпуск новостей, но радио отвечает шумом помех. Ну и черт с ним. Какое вам дело до рынка? Сегодня утром уже не будет обычного «Сирс», «Филип Моррис», «Мерик» и «Дженерал Электрик», не будет «Вестингаус», «Уолт Дисней» и «Проктор энд Гембл», не будет «Ай… Би… Эммммммм».
Сегодня утром будет «Ван… Гоооооог».
05:27
Объехав вокруг боулинга, вы паркуетесь на задворках, у западной стены здания, куда выходят узкие полуподвальные окошки Ураганова вигвама.
– Соберись, Андрэ. Потерпи минутку. Сейчас ты здорово повеселишься, однако мне надо приготовиться.
Макака буквально трепещет, предвкушая то ли очередное ограбление, то ли долгожданные гостинцы.
Ножом для бумаги вы вырезаете из плакатной картонки прямоугольник пятнадцать на одиннадцать дюймов. И начинаете работать черным фломастером. Вас никогда не учили живописи, но ваш брат работает профессиональным скульптором в Сан-Франциско, а мать при помощи рапидографа иллюстрировала свои поэмы изображениями искалеченных единорогов и могильных плит, так что искусство быстрого рисунка заложено в вас генетически. Разумеется, для данного случая сойдет даже грубейшее подобие, общие черты, чтобы маленький вор знал, что брать; тем не менее вы напрягаете память – ибо видели картину только раз, да и то мельком, – пытаясь правильно расположить фигуры.
Затушевав шедевр при помощи пальца и плевка, вы с гордостью констатируете, что верно уловили то грубое достоинство, которым Ван Гог наделил своих крестьян. Конечно, восприятие зависит от освещения, вернее, от его отсутствия: небо уже мерцает черникой и настурцией – цветами божьего линолеума, – но этого еще мало, чтобы оценить качество репродукции.
– Вот держи, малыш. И давай побыстрее, ладно? – Вы подводите Андрэ к окнам Урагана и показываете ему сначала эскимо, а потом картину. – Вот что нужно тетушке Гвен! Это большая штуковина, в защечные мешки не влезет, но ты что-нибудь придумаешь. И конечно, я доплачу за спешку. Так что торопись! Express, понимаешь? Давай, вперед!
Окно Урагана, разумеется, заперто изнутри, однако Андрэ считается экспертом по взлому, обезьяньим гением преступного мира! Вы верите в него всем сердцем. Эта вера, впрочем, подвергается серьезному испытанию, когда макака, повозившись с оконной рамой, ложится на траву и начинает жалобно скулить. О боже!
05:38
Вы могли бы выбить стекло – например, при помощи колесной цепи. Но хочется создать впечатление, что картину украли свои. Когда Ураган вернется из аэропорта и обнаружит пропажу, у него и у следователей не будет других вариантов, кроме как обвинить Ларри Даймонда. Через несколько дней обман, конечно, разъяснится, и никто не пострадает, зато у вас будет время надежно замести следы.
Таков первоначальный план. Сейчас отчаяние разбухает, и вы оглядываетесь в поисках предмета, которым можно вышибить окно. Вот он! В кустах поблескивает округлый объект. Шар для боулинга! Да уж… Какой-нибудь грубый гоблин из низов, должно быть, набрал слишком мало очков и вышвырнул шар на улицу в пароксизме пролетарского гнева. Вы поднимаете его. Фу! Какой-то липкий. И гораздо тяжелее, чем вы думали. Вы впервые в жизни держите в руках эту «луну, спутник Милуоки». Кажется, от одного прикосновения к ней страдает достоинство и понижается коэффициент интеллектуальности. Держа шар на отлете, вы подступаете к окну.
И тут обезьяна, словно осененная внезапной идеей, вскакивает на ноги и начинает карабкаться по водосточной трубе. Наверное, лезет на крышу, чтобы найти вентиляционную шахту. Замечательно! Чудесно! Давно бы так. Вы с самого начала знали, что можете рассчитывать на эту волосатую грозу Кот д'Азура! С отвращением отбросив шар, вы растираете растянутую шею и возвращаетесь к машине, чтобы приступить к выматывающему нервы ожиданию.
05:44
На часах пять сорок четыре. Маловероятно, что проводы в аэропорту были долгими и душевными, а значит, Ураган появится с минуты на минуту. Чтобы утихомирить эмоциональную качку и удержаться от дальнейшего выгрызания того, что осталось от ногтей, вы начинаете разглядывать авиабилеты – новые, приобретенные в кассе обмена.
Сиэтл – Нью-Йорк. Замечательно. Вылет через два часа.
Нью-Йорк – Амстердам. Отлично. Если голландский индустриалист предлагал за Ван Гога два миллиона с мелочью, то его коллеги должны отвалить по крайней мере половину. Придется слегка разнюхать рынок, применить пресловутые биржевые навыки… Вы отвели себе неделю. Далее.
Амстердам – Манила. Идеально. Бабушка Мати с радостью примет вас под крыло. Даже если вы где-то засветитесь и полиция нападет на след – все равно между Америкой и Филиппинами нет соглашения о выдаче преступников. А на родине возможности поистине безграничны. В последнем письме бабушка Мати рассказывала, что молодые амбициозные политики пытаются заполнить вакуум власти в правительстве страны. Молодая хорошо образованная филиппинка с деньгами (бабушка уверена, что вы богаты), утонченная, с эффектной внешностью (англосаксонский нос – мелкий недостаток, с которым соотечественникам придется смириться) имеет все шансы приятно оживить политическую гонку и даже – чем черт не шутит – первой прийти к финишу. При удачном раскладе, писала бабушка, вы можете стать новой Имельдой Маркос.
Лично вы предпочли бы стать новой Гвендолин Мати, однако «новая Имельда Маркос» тоже неплохо.
05:50
О великий боже, влезший на Марию!
Андрэ вернулся. Вы не слышали его шагов, не видели, откуда он появился – окно Урагана по-прежнему закрыто, – однако вот он: сидит, свесив ножки, на широком бампере, который опоясан вокруг «порше», как лакричный кнут вокруг страусиного яйца. Сначала вы думаете, что мохнатый вор провалил миссию. Но тут он спрыгивает с бампера и начинает кружиться в судорожном победном танце – и ваше сердце радостно заходится.
Впрочем, подождите минутку! Эта штука, которую он вертит над головой, словно кубок Уимблдона… Слишком мала для картины Ван Гога!
Слишком, слишком мала! По размеру она скорее напоминает карту Таро.
Андрэ, тупая скотина!
Вы выскакиваете из машины. Обезьяна вручает вам добычу и тянется за лакомой наградой. Вы отталкиваете волосатую лапу:
– Что за…
Это и есть карта Таро. Одна из тех увеличенных карт, которые гадатели используют в особых случаях.
Вы переворачиваете ее. А что еще остается делать? И даже не удивляетесь, что это Дурак.
Странно другое: на карте что-то написано. Несколько слов в правом верхнем углу, поверх безразлично-снисходительного солнца, поверх невинной белой розы и непроницаемого узелка, в котором терпеливо ждут своего часа вещи, необходимые Дураку для решающего прыжка в бурливый океан неизвестности.
В бледном мареве рассвета, да еще с вашим зрением, надпись трудно разобрать. Тем не менее вы щуритесь и всматриваетесь изо всех сил – слова, как ни удивительно, написаны характерным почерком Кью-Джо, ее любимыми серебристыми чернилам.
Буквы приходят в фокус… Надпись гласит:
«Увидимся в Тимбукту!»
От автора
Читателям, желающим получить более подробную и систематизированную информацию о связке «бозо-догоны-Сириус», следует обратиться к следующей литературе: Marcel Griaule, Germaine Dieterlen. Le Renard Pвle; Verzig Dommer. The newest Oldest Science; Daryll Forde. African Worlds. Особенно рекомендую книгу «Тайна Сириуса» Роберта К.Г. Темпла.
После тщательных стоматологических изысканий я пришел к выводу, что искусственные зубы Джорджа Вашингтона были изготовлены из клыков гиппопотама, моржа и слона. Коронки крепились к двум несущим пластинам, сделанным соответственно из золота (верхняя) и слоновой кости (нижняя). В качестве крепежа использовались деревянные штифты диаметром с зубочистку. Эти штифты, судя по всему, и привели к возникновению мифа о деревянных зубах Джорджа Вашингтона. Я посчитал своим долгом сообщить читателям об истинном положении вещей, хотя мне больше по душе апокрифическая версия.
Т.Р.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1] обходительность (фр.).
[2] Пасха по-английски Easter.
[3] Много! (фр.)
[4] Жена филиппинского диктатора Фердинанда Маркоса.
[5] Аперитив, пожалуйста (фр.).
[6] Одна из песен в кинофильме «Звуки музыки» называется «Мои любимые вещи» и, как следует из названия, посвящена перечислению любимых вещей главной героини.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 175; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!