Сон не кончится, пока белый карлик не споет 11 страница
– Ерунда. Очередной рассказ о тяжелой судьбе. Причем весьма неромантичный.
– У тебя рак, да?
– Я тот самый парень, которому вскрыли нарыв.
– Рак толстой кишки?
– Прямой кишки.
– Ах, Ларри…
– Я предупреждал, это очень неромантично.
– Мне так жаль, Ларри.
– Ну что ж. Не одно, так другое. Что-то постоянно пытается сбросить нас с листка. Отец Урагана, старый индеец по имени Разъезд На Большой Дороге, лечил меня народными средствами, и до сих пор опухоль удавалось контролировать. А сегодня утром она распустила волосы и устроила концерт.
Даймонд останавливает мотороллер у «порше», но вы не спешите слезать.
– Почему ты раньше не сказал? Это ужасно! Можно что-нибудь сделать?
– Все козыри у Ямагучи. Надо только дождаться, когда он их выложит. А пока, – Даймонд сладострастно опускает веки, – не хочешь заехать ко мне, в «Гремящий дом», посмотреть слайды Тимбукту?
К лучшему или к худшему, по причине профессиональных амбиций, страсти, сострадания или общего замешательства, вы уже готовы сказать «да». Однако тут он поворачивается, и вы, приготовившись к поцелую, ловите в его дыхании знакомый аромат. Аромат горелого сахара. Точь-в-точь как у незнакомца в женском туалете.
Отстранившись, вы слезаете с мотороллера.
– Мне… э-э… в общем… ну, мне надо узнать, как там Кью-Джо. Если она не вернулась, нужно сообщить в полицию, обзвонить больницы и все такое.
Вы еще умолчали о том, что следует позвонить в Сан-Франциско. Белфорд, наверное, уже все кулаки себе обглодал.
|
|
|
Даймонд улыбается.
– Мудрое решение! Удачи! Спасибо за приятный вечер. Жаль, что не попробовала лягушачьих лапок…
Он отъезжает, не переставая бормотать. Сквозь пуканье мотора удается расслышать слова «Пасха», «гостия» и «святое причастие».
22:00
О вашем состоянии можно судить по тому факту, что, проезжая мимо комплекса «Континентал плэйс», вы даже не поворачиваете головы, чтобы найти на девятом этаже окна вожделенной квартиры, за которую в течение недели нужно выложить первичный взнос, иначе она уйдет вместе со всеми потраченными на нее деньгами. Похоже, ваш мозг, еще неделю назад квохтавший в ритме вальса на теплых круглых нулях, словно курица, высиживающая схемы махинаций, – этот мозг вымазали радием и отшлепали мухобойкой. Удивительно, как вы еще не забыли дорогу домой.
Убедившись, что Кью-Джо по-прежнему в бегах, вы звоните в полицию, в отдел пропавших людей, и ждете ответа так долго, что еще три волоска становятся седыми. Наконец вам удается зарегистрировать предварительное заявление, однако в понедельник нужно явиться лично, чтобы завести настоящее дело.
Белфорд снимает трубку после первого гудка – бедняга аж запыхался, меряя шагами ковер. Пытаясь хоть как-то обелить черную ложь, вы докладываете, что Андрэ еще не пойман, хотя с верхушки клена под вашим окном постоянно доносятся звуки животного происхождения. Белфорд приходит в неописуемое возбуждение и грозится вылететь первым же рейсом. Приходится сдавать назад, заверять его, что это скорее всего енот или игра воображения. В конце концов он соглашается остаться, чтобы побывать на межконфессиональной пасхальной службе, а также встретиться с консульским прихвостнем, которому французский посланник, уже здорово поддавший к тому моменту, когда Белфорд настиг его в Сономе, велел заехать в гостиницу вечером в воскресенье.
|
|
|
– Гвен, ты не устала? У тебя голос какой-то… странный.
– Это, должно быть, из-за месячных.
Сарказм бьет мимо цели.
– Ах, бедняжка, я совсем забыл! Извини, пожалуйста!
О боже!
Сбросив туфли, вы падаете на кровать – и приземляетесь, разумеется, среди миллионов микроклещей. Если бы вам рассказали, что в постелях кишмя кишат гадкие членистоногие крабики, питающиеся мертвыми чешуйками кожи, вы, наверное, предпочли бы улечься на полу. К сожалению, это правда: мы все – и богачи, и праведники, и особы королевской крови – еженощно засыпаем в компании микроклещей – бессменных свидетелей и соглядатаев. Какие книги они могли бы написать, о каких тайнах поведать! Представьте, что хранится в памяти множества мельчайших созданий, похожих на живые экскаваторы, бездомных беженцев из микроскопической Мексики, настаивающих текилу на перхоти, обитающих и пишущих на склонах великого вулкана любви. Подпрыгивая от матрасотрясений, погибая при тектонических сдвигах бедер, захлебываясь в белых потоках семенной лавы, они цепляются за простыни маленькими клешнями, с безупречной объективностью регистрируя наши оргазмы, простуды и бессонницы, наши рыдания в подушку. Кто знает о нас больше, чем они? Каждую ночь, а порой и днем, они плывут вместе с нами на лунном баркасе – с волосами, развевающимися на ветру наших пуков, – плывут, маринуя свои эпидермические бифштексы в наших слезах, варя в нашем поту свои завтраки. Им знакомы наши жены и любовницы, грелки и фетиши, любимые сериалы и наркотики; они запоминают исповеди, обвинения, молитвы, болезненный бред и то единственное мучительно-сладкое имя, которое мы шепчем во сне. Наши дети рождаются у них на глазах; наши родители умирают у них, если можно так выразиться, на руках – где в конце концов умрем и мы сами. И при этом микроклещи никогда не предают! А если и сплетничают, то между собой. Быть может, им ведом тайный смысл нашей хаотической постельной жизни – метаний и ворочаний, стонов и кошмаров, храпа, хлебных крошек и чехарды потных партнеров. Быть может, они даже считают нас высшими существами, воплощениями изначального чуда, способными – не вопреки нашей глупости, но благодаря ей – на просветление, предвосхищающее перерождение. Обычно мы не поем в кровати. Нам это ни к чему. За нас поют микроклещи. За нас, о нас… Наш греческий хор, нечеловеческий хор, пьяно-купеческий хор микроскопических ангелов, способных станцевать на кончике иглы. У них дьявольский аппетит и божественный голод. Они суть то, что они едят.
|
|
|
|
|
|
Фрагмент колыбельной:
Однажды в пасхальный вечер, когда часы еще не пробили одиннадцать, наша госпожа Гвендолин Мати (увы, не раздевшись) возлегла на наш город, чтобы собраться с мыслями, подумать о жизни, разложить по полкам такие вещи, как рак прямой кишки, запах горелого сахара и пропавшие друзья; чтобы подвергнуть сомнению старый и доселе незыблемый постулат социально-экономического роста: каждое поколение американцев должно жить лучше предыдущего. Однако ее мысли – беспорядочные, толпящиеся, тревожные, суетливые, уставшие, отчаявшиеся и непривычно свободные – слиплись в комок, ее мозг переключился в режим проверки, и она сама не заметила, как задремала. Через несколько минут ей приснился сон. С ней говорил чей-то голос, столь громкий и отчетливый (хоть и слегка гундосый, растягивающий гласные, подобно носатому ведущему ночного телешоу), что мы могли расслышать каждое слово; казалось, будто голос разносится над нашим городом из уличных репродукторов. Испугавшись, мисс Мати села на кровати. И удивленным шепотом повторила фразу, эхо которой еще не утихло:
– Путешествие Дурака оканчивается на Сириусе-С.
Воскресенье, 8 апреля, утро
Куда ушли земноводные
5:30
Воскресшее солнце, забинтованное грязными тучами, сквозь которые из раны в боку сочится кроличье молоко, откатывает камень от дверей ночного склепа и выходит на пасхальный двор – бледное, моргающее, но торжествующее – где-то между «Кока-Кола» и Ай-би-эм. На смену дремоте приходит понимание природы наступившего дня, и душа осеняется надеждой на воскресение и страхом жертвенной смерти, несмотря на то, что Пасха благодаря просветительским усилиям Кью-Джо Хаффингтон превратилась в загадку, в круглую дыру, куда не пролезает розовый кубик вашего воспитания.
Если верить Кью-Джо, Пасха была древним языческим праздником, названным в честь саксонской богини Эостры[2] – так на местном диалекте произносили имя Астарты, главной создательницы-разрушительницы, которую на протяжении десятков тысяч лет почитали все индоевропейские культуры. Мать-Природа в своем изначальном, нетронутом, цветущем и кровоточащем обличье. Старые ритуалы давно забыты – и слава богу. На ваш вкус они слишком варварские, если не сказать мерзкие. От них за милю тянет земледельческим атавизмом, запахом мокрой шерсти, родов, дыма, навоза и, конечно, пота. Лоханями вонючего пота: конского, мужского, трудового, неромантично-похотливого. Более того, даже тому, кого нельзя назвать марионеткой церкви – а вас, к вящему огорчению Белфорда, отнюдь нельзя ею назвать, – надо быть редким циником, чтобы поверить, будто раннехристианские политтехнологи узурпировали праздник Эостры, позарившись на его популярность среди крестьян и надеясь подкрепить сфабрикованное чудо.
Кому бы теория понравилась – так это Ларри Даймонду с его разговорами о разгроме стоматологии и сожжении африканских библиотек; тут они с Кью-Джо очень похожи. К чести последней, однако, следует добавить: она не из тех глупышек, которые на каждом углу орут, что если бога подвергнуть принудительной операции по изменению пола, то вокруг сразу потекут молочные реки и наступит общий лад. Поэтому у Кью-Джо так мало друзей среди собратьев по профессии – из-за неприятия идеи бога-женщины. Кью-Джо уверена, что божественная сила стоит выше пола, а те мужские или женские признаки, которыми она, несомненно, обладает, являются лишь двумя повернутыми к нашему миру гранями многомерной бесконечности, и любая попытка приписать богу пол – это глупое проявление шовинизма, стремящегося наложить ограничения на безграничное. Или что-то в этом роде.
В чем-то она, может, и права. Вы одного не в состоянии понять: зачем люди терзают себя вечными вопросами, на которые нет ответа? Разве что это их версия вашингтоновских зубов… У нормальной женщины в наши дни и без того хватает забот. Например, как избежать насилия или как расплатиться с кредитом. За прошедшие века концепции бога и божественных праздников постоянно менялись и развивались; сейчас они уже не имеют ничего общего со своими примитивными прототипами. Зато стремление к выживанию сохранилось в первозданном виде. Выживание – вот священная цель, в Пасху или в любой другой день. А следующий уровень – это выживание изящное, со вкусом, в окружении комфорта. Цель гораздо более достижимая сегодня, чем во времена Эостры, хотя все еще чертовски далекая и скользкая, если судить по событиям последних дней.
Кстати, раз уж мы в этой теме: Кью-Джо говорила, что если каждому из нас выпадет возможность задать богу один-единственный вопрос, то никто не спросит: «Ты мужчина или женщина?» или «Какого цвета у тебя кожа?», что свидетельствует о крайней незначительности факторов пола и расы. Скорее всего мы спросим бога: «Есть ли у меня шансы выйти отсюда живым?», «Что будет, когда не будет меня?», «Увижу ли я того-то или того-то?», «В чем смысл?», «Ты что, язык проглотил?» Такие вопросы мы редко задаем друг другу, ибо трезвым умом понимаем, что подобные упражнения бесплодны и ни один смертный, даже если на нем ряса, не может дать вразумительных ответов в условиях нехватки ключевой информации.
Ну ладно, день еще слишком молод для всей этой чепухи. Правда, вы чувствуете себя на удивление отдохнувшей, хотя спали в одежде, да еще слышали оглушительный голос, да еще среди ночи проснулись и какое-то время мастурбировали, чем последний раз занимались так давно, что даже микроклещи не помнят; обычно, насилуя себя, вы воображаете Гарри Гранта, но в эту ночь, когда белый пони доскакал до вершины холма, губы прошептали «Гарри», которое больше походило на «Ларри», о чем вы, впрочем, тут же забыли. Так или иначе, вы ощущаете прилив бодрости и сил и наивно верите, что во всеоружии готовы встретить любые сюрпризы нового дня.
Прошлепав на кухню, вы наливаете стакан томатного сока. В холодильнике – остатки яиц, купленных Белфорду. Будь у вас дети, эти яйца можно было бы пожертвовать для их праздничных забав. Может, Кью-Джо права насчет Пасхи? Что общего между ритуалом окрашивания и припрятывания символов материнства – и перипетиями драмы, окружающей распятие Христа? Разве что к Тайной Вечере подавались омлеты? Подумать только: самая известная трапеза в истории человечества, а никто понятия не имеет о содержании меню! Гурманы, наверное, с ума сходят от любопытства. Вам с братишкой однажды довелось искать пасхальные яйца в старой, просвистанной сквозняками квартире в центре города. Яйца подготовил Фред Мати – персонаж, мало похожий на пасхального кролика. Оба яйца он выкрасил в равномерно-густой экзистенциальный черный цвет.
5:50
Одно ясно и прозрачно, как вода в утренней ванне: у вас есть два варианта. Во-первых, можно покориться судьбе и стать безработной бомжихой или проституткой от замужества. А во-вторых, можно перейти в атаку. Последнее, судя по всему, означает игру на фьючерсах из расчета, что цены на нефть сначала поднимутся, а потом упадут; надо будет поставить заявку на Международной нефтяной бирже сразу после ее открытия в Лондоне – завтра в час ночи по сиэтлскому времени. У варианта с метанием нефтяных костей, в свою очередь, есть несколько путей развития. С помощью Ларри Даймонда можно, конечно, купить в долг. Но с вашим кредитом, который не толще позолоты на елочных шарах, электронные операции такого рода считаются риском, если не сказать – мошенничеством. Стоит где-то ошибиться, и загремишь в стальной отель. В вашем шатком положении допустимы лишь безупречно законные трансакции. Конечно, если человека загнать в угол…
Так или иначе, необходимо перебрать все потенциальные источники денег. Янтарная устрица шампуня садится на голову, и к тому времени, как намылена половина черных волос и треть седых, список источников готов.
1) Можно с убытком обналичить все оставшиеся инструменты на личном счету, что даст максимум десять тысяч. Ерунда. Мелочь. Карликовая сумма, по плотности не сравнимая с Сириусом-В.
2) Белфорд. Несмотря на глупое пристрастие к филантропии, любимый наверняка заначил кое-что под матрасом. Это очевидно. Он ведь собирается учиться на дурацкого социального работника, а пока учишься, надо на что-то жить. Тысяч сто – сто пятьдесят уж точно лежат у него на счету где-нибудь в тихом маленьком банке. Проблема в том, что Белфорд охотно согласится уступить часть этих денег оборванному лютеранскому миссионеру с дикими глазами, монотонно несущему слово Божие каким-нибудь равнодушным дикарям, скажем, в Тимбукту, а вот вам – дудки, не допросишься, хотя вы в отличие от миссионера гарантированно вернули бы ему всю сумму с процентами буквально через несколько месяцев.
3) Даймонд. Денежный рулон, которым он вчера размахивал, выглядел весьма внушительно. Правда, есть одна загвоздка. Даймонд, конечно, не склонен к показухе, однако толстый рулон вполне мог быть демонстрационным. Возможно, это все его сбережения до последнего цента. От таких отвязных типов чего угодно можно ожидать. Подобно Миликену и прочим сорванцам-восьмидесятникам, талантливым брокерам, которых капитализм наказал за то, что они были слишком хорошими капиталистами, Даймонд, наверное, припрятал в обеденной корзинке пригоршню-другую приличных камешков, перед тем как его вышибли с изумрудной шахты. Конечно, он почти десять лет не работал, разъезжает на ржавом мотороллере, одевается как пожилой рокер и живет в подвале под боулингом, но это еще не значит, что у него в жестянке от леденцов не хранится аппетитная пачка пятисотенных купюр. Вопрос только в том, согласится ли он иметь с вами дело? Трудно представить, чтобы старый пожарный конь не отозвался на последний удар набата. Правда, сейчас он с головой ушел в другие интересы, его волнуют странные вещи, свидетельствующие об утрате практической сметки, о метаниях нетвердого ума. Кто знает, вдруг он даже опасен? Он ведь такой… такой сексуально озабоченный! Причем отнюдь не в здравом и ответственном смысле. К тому же он либо притворяется, либо и вправду серьезно болен. Еще одно осложнение.
Надо признать: Белфорд – самый надежный вариант. Вы никогда еще не говорили с ним о ссуде, поэтому не уверены в отказе. К тому же есть способы смягчить его сердце. Например, беседа о будущем совместном житье, пусть даже без конкретных обещаний. Но чтобы наверняка открыть все шлюзы в бурлящей Белфордовой душе, надо доставить ему на блюдечке, живой и невредимой, драгоценную беглую макаку. Остановившись на этой мысли (и вымыв мочалкой из пупка комок свалявшихся ниток – неизбежный результат ночи, проведенной в одежде), вы принимаете решение: немедля отправиться в магазин и щедро инвестировать в эскимо банановых сортов.
Да, вы так и сделаете: до отказа набьете банановой вкуснятиной свою морозилку и морозилку своей подруги. А затем откроете в обеих квартирах фрамуги, запертые вчера после несанкционированных вторжений, и на каждом подоконнике разложите эскимо в качестве приманки. Вы также поместите желтые брикетики снаружи на карнизах, чтобы они блестели, как зубы заядлого курильщика; вы привяжете их к перилам балконов, чтобы они светили, как антикомариные фонарики на южном крыльце. Плавясь на солнце, эскимо пропитает банановым духом всю округу, как отрыжка исполинского Гарри Белафонте, и пресловутый маленький негодник, будучи не в силах противиться зовущей музыке запаха, неуклюжей вальсирующей походкой прибежит прямиком в вашу ловушку, причмокивая желтыми губами и встряхивая липким мехом.
Последним взмахом губки вы запечатываете адресованный самой себе промежный конверт. Затем, вытершись, попудрившись и помазавшись кремом, натягиваете золотистые трусики от «Кристиан Диор», а поверх надеваете средней длины шерстяную юбку от «Перри Эллис», белую шелковую блузку и темно-синий свитер от «Ральф Лорен». Вперед, за банановым эскимо! Вы бодро сбегаете по ступенькам – и в дверях сталкиваетесь с двумя очень серьезно настроенными офицерами полиции.
6:30
Первое, что приходит в голову: они пришли из-за Кью-Джо. Бедняжка попала в больницу, в морг, в тюрьму… Ладно, хватит прикидываться! Скажите правду, Гвендолин! Первое, что приходит в голову, – это что на «дискотеке» провели ревизию, и Познер сделал поспешные выводы: не дожидаясь ваших объяснений, он сообщил в комиссию по ценным бумагам и вызвал полицию. И лишь потом, когда страх отступил, вдоволь наигравшись с сердцем в веревочку, вы подумали о Кью-Джо. Справедливости ради заметим: вы не стали втихаря молиться, чтобы полиция пришла из-за нее.
Как выясняется, они пришли из-за Осторожного Насильника.
Осторожный Насильник, названый так из-за обыкновения пользоваться презервативом, за последние тридцать дней совершил двадцать нападений. Его темперамент столь горяч, что некоторые сиэтлцы склонны подозревать целую банду насильников (забыв, очевидно, собственную молодость). Пресловутые мажоры также находятся под подозрением, хотя круг жертв не ограничивается бездомными или нищими; тем не менее мажоров подозревают буквально все, за исключением мэра, членов муниципального совета и редакторов газет, словом, тех, кто играет в гольф с мажорскими отцами. Так или иначе, полицейские сообщают, что сегодня ночью Осторожный Насильник нанес новый удар. Это случилось уже под утро; жертвой стала работавшая в ночную смену медсестра. Она возвращалась домой на автобусе, а злодей подстерег ее на остановке. Насилию помешал случайный таксист, который бросился на своей машине в погоню; к нему присоединилась полиция, и преступника загнали в угол. Теперь он, судя по всему, прячется где-то в вашем районе.
– Мы советуем всем, кто здесь живет, особенно женщинам, не выходить на улицу и не отпирать дверей, пока мы не выкурим зверя, – говорит один из полицейских.
– Но сейчас белый день! – протестуете вы. – Я просто иду в магазин. Собираюсь заехать в супермаркет.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 161; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!