Моя послевоенная жизнь и воспоминания моего мужа
Блокада Ленинграда. Воспоминания очевидцев Автор:
Хоничев Илья Евгеньевич
2014
О КНИГЕ
Эта книга посвящается 70-ой годовщине полного снятия блокады Ленинграда. Блокада Ленинграда – это величайшее событие, которое, увы, уже не все знают. А такое нельзя забывать. К сожалению, с каждым годом блокадников остается все меньше, и меньше. Многие умирают в забвении наедине со своими воспоминаниями, а другие напротив – ходят по школам и рассказывают ученикам, о том страшном времени. Однако стоит сказать, что многие знают, что такое блокада, но не понимают, того, что происходило на самом деле. Говорят, что знают, что там умерло много людей. Но как они умирали, и что терпели, об этом знает не каждый. И мне захотелось открыть эту занавесу, и узнать, какие же события скрываются, под этим словом «блокада». Как я уже упоминал выше, людей, которые помнят блокаду как дети, осталось мало, а те, кто были взрослыми, вообще по пальцам можно пересчитать. Когда я составлял список людей, которых я опрошу, я прекрасно понимал, что сейчас уже не то время. Но как говорится, лучше поздно, чем никогда. Может и удастся, кого-то опросить. Я решил узнать у всех своих знакомых, есть ли у них знакомые блокадники, или жили ли их родители в блокаду. Все воспоминания я решил объединить в одной книге, которую вы сейчас и прочтете.
|
|
|
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Предисловие
Ленинград (сегодня Санкт – Петербург) – второй по значению город в СССР (Россия).
Как известно в июне 1941 года Германия объявила войну СССР. У Гитлера были две важные задачи:
1) Захватить Москву.
2) Захватить Ленинград
Поскольку Ленинград был важным военно-промышленным городом, то с его захватом Германия могла бы завладеть Балтийским флотом, который был очень важен для СССР. Кроме того, Ленинград был научным и культурным центром страны.
Когда немцы подошли вплотную к городу, их атаки были отражены советскими солдатами. Тогда немцы решили уморить ленинградцев голодом. Фюрер считал, что в городе окруженным противником, начнется голод. И жители попросту вымрут, а солдаты войдут в пустой город. После взятия, Гитлер намеривался вывезти все оборудования и уничтожить город. В директиве № 1601 от 22 сентября 1941 года написано: «Будущее города Петербурга» сказано: «''Фюрер принял решение стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса...''».
|
|
|
В той же сентябрьской директиве 1941 года Гитлер указал: «Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения».
Так наступило страшнейшее в истории человечества (и в истории Ленинграда) событие. Это было самое тяжелое время для жителей Ленинграда и его пригородов. Из-за голода ежедневно умирали тысячи людей. Умирали везде: в квартирах, на работе, в очередях за хлебом…
Однако ленинградцы оказались стойкими. Они не только не впустили неприятеля в свой город, но и производили военную технику, которая прямо с завода отправлялась на фронт. Сейчас это кажется невероятным. И не смотря на тяжелые лишения, в городе было исполнено произведение Седьмая Симфония Шостаковича, которая потрясла весь мир. Ленинград жив, и не сдается. Изголодавшие и промерзшие люди не утратили главного - своего человеческого достоинства. И, безусловно, блокада Ленинграда войдет в историю нашей страны (да и мира), как символ стойкости и мужества.
|
|
|
Но давайте подумаем. А что могут рассказать нам люди, которые жили в блокаду в Ленинграде? Мне как коренному жителю Санкт – Петербурга, интересно, что может рассказать моя родная бабушка (Агеева Евгения Дмитриевна, 1932-го года рождения), пережившая блокаду.
И так начнем:
Бабушкины воспоминания о блокаде Ленинграда.
Прежде всего я бы хотела рассказать о первом дне войны между Германией и СССР. На улицах стаяли репродукторы, по которым обычно объявляли всякие праздники. В тот день (22 июня 1941 года) по таким репродукторам я и миллионы жителей нашей страны услышали, что Германия без объявления войны напала на СССР. Тогда я была еще маленькой и не понимала, что это значит. Но еще тогда обратила внимание, на то как умолкли сразу все голоса. Была гнетущая тишина. И тысячи людей, собравшихся на улицах выглядели угрюмыми. Все были в ужасе. Уже потом я узнала, что по радио говорил сам Молотов. В тот же день мой отец по собственной воле ушел в военкомат, а затем был направлен под Ленинград. А мой класс вместе со всей школой эвакуировался в близжайшее от города село. Как называется не помню. Помню что туда мы ехали на поезде, и пробыли там от силы три дня, так как немцы отрезали все железнодорожные пути, по которым нас могли эвакуировать. Родители приехали за нами, и мы пошли пешком обратно в Ленинград. Шли всю ночь. Детей возили в телегах. В таких телегах везли и меня. А мама шла рядом. И вот когда мы дошли до Ленинграда, мы узнали, что то село, которое мы вчера вечером покинули, сегодня утром было занято немцами. О судьбе тех, кто не успел уйти думаю можно не говорить... А 8 сентября началась блокада. Что такое «блокада» мы с мамой узнали очень быстро. В октябре ввели карточки на хлеб и на другие продукты. И постепенно сокращали все. Как я помню, к декабрю нам выдавали 125 грамм хлеба на человека, а для тех, кто работал 250 грамм. И все. Больше нам ничего не давали. Зимою за водой мы ходили на Фонтанку, и брали воду из проруби (становились на колени), однако мы были обессилены голодом, и нам было трудно туда спускаться и тем более подниматься. Было скользко. И если человек падал, вода выливалась, и ему приходилось возвращаться. Позже во дворе дома №74 (по Невскому проспекту) провели колонку, и тогда мы (и не только мы) начали ходить в этот двор, чтобы взять воду. Люди наливали эту воду в ведра и увозили на санках. Другие носили в бидончиках. Однажды идя с мамой к колонке, мы увидели мертвого мужчину (или женщину) с длинными волосами. Он лежал у самой колонки. Так он пролежал там несколько дней. Позже его кто-то перенес в нашу парадную (Невский, 72), и я сильно напугалась, когда увидела его посреди лестницы. Одет он был в голубую рубашку и темно-серые брюки.
|
|
|
На улицах каждый день появлялись новые трупы. Мы не были удивлены этим явлением, так как люди были истощены. Живые скелеты… Они тащили на фанерах или на санках тела своих родственников завернутых в простыню или одеяла. Тащили их в морг или на кладбище. Они шли и шатались, опираясь на стены зданий, с трудом переставляя ноги.
Их лица были желтые, а взгляд был пустым и безразличным.
Некоторые падали и мгновенно умирали. Так и жили. Все время очень хотелось хлеб (о другой еде мы и не мечтали).
В это время мой отец был военным связистом, и его часть стояла на Кировских островах, а мама ходила на работу и помогала делать гранаты, а потом работу свернули, и мама ходила туда отмечаться, чтобы получить карточку на 250 грамм хлеба…
Иногда к нам приходил папа и приносил нам сахарные кубики. Мы их ели. Поскольку транспорт не ходил, отцу приходилось идти пешком через весь город. И как он однажды рассказал, его попросили помочь провезти провод в квартиру. Он начал помогать, встал на снежный комок и поскользнулся. Посмотрев, на что он наступил, папа пришел в ужас. Это оказалась замороженная голова без тела. От голода люди ели даже мертвых людей. И еще говорил, что на фронте очень страшно. А когда папа не мог придти, он посылал ординара, который приносил нам часть папиного пойка. Это была греча, сухари или таблетки витамина «С» с десяток. У него часто спрашивали «Агеев, что ты делаешь, сам умрешь, и семью не спасешь». Однако папа все равно приносил нам свой паек, который нас здорово выручал. Спасибо ему за это.
Ближе к весне по радио начали объявлять прибавку хлеба, однако, насколько, я уже не помню. Знаю только одно: мы были несказанно рады, и эту новость ждали с нетерпением. А еще по радио мы слушали стихи Ольги Барггольц. Мы ее все очень любили слушать.
В то время я была еще маленькой, и мама мне запрещала ходить с карточками за хлебом. Боялась, что их у меня отберут. Поэтому я все время сидела в квартире, и лежала на дровяной плите, накрывшись теплым одеялом. Все мысли были заняты только о хлебе и о том, как бы выжить. Когда мама возвращалась с работы, она давала мне свою часть хлеба. У нее была рабочая карточка, соответственно она получала больше (250 грамм). Она всегда делилась со мной. Всегда. А свою долю хлеба я съедала мгновенно.
Блокадный хлеб мы считали самым вкусным. На вид он был корично-зеленым, тяжелым и сладким на вкус. Мы с друзьями мечтали, что когда кончится война, мы все вместе соберемся, у кого-нибудь в гостях и будем, есть только хлеб. И больше ничего. Ни тортов, ни шоколада. Только хлеб.
Хотелось бы приметить, что многие люди ходили на «Черный рынок», где можно было разменять вещи на еду. Мы не были исключением. Моя мама отдала патефон и велосипед, чтобы получить кусок хлеба.
Один раз мы с мамой до истерики хотели есть. И мама мне говорит: «ну пойдем, сходим к друзьям. Может у них есть, что поесть». Мы пошли к знакомому дедушке (приятель папы), который жил рядом с Екатерининским садом. Уже на улице, когда мы шли в гости, шедший перед нами мужчина закачался и упал. Мама тихо мне сказала, что ему уже ничем не помочь. И даже если его поднять, он все равно уже не выживет.
В то время мы все настолько привыкли к такому явлению, что уже не обращали внимания. Поскольку у нас не было сил, мы не могли помочь этим людям, так как понимали, что сами упадем и не встанем. Мы, как и другие люди прошли мимо. Зайдя во двор нужного дома, мы зашли в подъезд и с трудом, поднявшись на третий этаж, постучались в дверь того дедушки. Он нам открыл дверь и развел руками. Он понял, зачем к нему пришли мама с дочерью. Еды у него тоже не было.
Весной я пошла в школу (до весны они не работали). Там нам давали соевое молоко. Было противно, но, увы – выбора не было. Писали мы на газетах 86-м пером. Не смотря на то, что была уже весна, мы все были одеты в пальто. Чернила делали либо из сажи, либо из так называемых химических карандашей. Мы их резали и вытаскивали грифель. Затем разводили его в воде, и получались фиолетовые чернила. Ни света, не воды не было с осени.
Бомбежки.
Первые бомбежки были самыми страшными. Сначала звучала сирена, а затем рупоры извещали нас о воздушной тревоге. «Воздушная тревога! Воздушная тревога» – а затем летели бомбы. Вой пролетающих снарядов и грохот разрывающихся бомб, наводил ужас. Мы все тряслись от страха. Это было ужасно.
Так как у нас не было опыта, мы все вместе собирали вещи в чемодан и бежали в подвал (который освещался лишь одной лампой излучавший синий свет), в надежде, что это нас спасет. Но время шло. Мы стали привыкать, и, в конце концов, стали оставаться в квартирах. Мы поняли, что подвал нас не спасет. Нам было все равно, где умереть…
Так мы и пережили бомбежки и артобстрелы. Между прочим, после бомбежек, на улицах звучали медленные щелчки метронома, которые означали, что опасность миновала, а быстрые щелчки означали, что опасность приближается. Некоторые ленинградцы называли этот метроном сердцебиением города.
После нескольких бомбежек был разрушен дом на углу Фонтанки и Невского. Это так называемый Литературный дом № 68. А мы жили в доме № 72. В этом доме (68), в будущем я получу свой первый паспорт, в 16 лет.
В тот день (28 ноября 1941 года) когда был разрушен 68-й дом, был сильный обстрел. На город падали фугасные бомбы. Одна из них и попала в тот самый Литературный дом. Мы как жильцы ближнего дома все почувствовали это. Произошел страшный грохот, и на улице все покрылось дымом и пылью. В квартире многих сшибло с ног, и многие вещи упали и пропали в облаке пыли. К счастью у нас в квартире обошлось без жертв. В тот момент, когда бомба попала в тот дом, я стояла у окна и увидела, что осколок от бомбы попал в люк и пробил канализационную трубу. Из трубы поднялся трехметровый столб воды. Тогда я почувствовала, как сильно закачался наш дом. Казалось, что он сейчас рухнет. Но дом не рухнул. Выстоял.
После той бомбежки, когда был разрушен Литературный дом, я вышла на него посмотреть. Было видно, у кого какие комнаты, какая мебель…
На наш дом несколько раз падали зажигательные бомбы, и я видела, как мужчины и мальчики бежали на крышу и скидывали их на улицу. При особенно сильных бомбежках даже находясь в квартирах, мы чувствовали, как качались стены дома. Градусов на 20 точно.
А когда на помощь прилетали советские самолеты, мы все из окон смотрели, как они сражались с самолетами противника. Было видно, как они стреляли друг в друга, но чтобы падали, такого не припомню.
Зато припоминаю, что почти все окна нашего дома были выбиты после бомбежек. Весь лицевой фасад был в следах от разорвавшихся снарядов. Один из них был между двумя окнами нашей комнаты. Огромный след был. А в подъезде (из-за угрозы пожара), повесили огнетушитель. Но кроме бомбежек, были еще и артобстрелы. Мы их боялись не меньше, чем бомбежек. Особенно, когда мы находились на улице. Однажды весною я шла по Фонтанке. И началался артобстрел. Мне было жутко страшно слышать, как летят снаряды. Сердце замирает от страха, и думаешь, лишь бы пролетело или недолетело... К счастью все обошлось.
Позже все соседи объединились, и мы жили на кухне, у дровяной плиты. Каждый старался принести все, что могло гореть. Например, в первое время, моя мама вместе с соседкой ходила к бабушке соседки за дровами. Та жила на Васильевском острове. Дрова везли на санках. Через некоторое время оказалось, что много дров ушло, и мы стали подбирать доски на улице или ночью отдирали их от витрин магазинов. Так делали многие. А те витрины, которые были полностью заставлены мешками с песком, мы не трогали. С них было невозможно содрать доски.
У нас была большая коммунальная шести комнатная квартира.
И соседи решили вернуться в свои комнаты. А мы с мамой переехали с кухни в маленькую комнатку одной бабушки с дочкой. Бабушку звали Анна Давыдовна, а дочь Лилия Илишна. У них была буржуйка (на ней мы жарили кусочки хлеба). У нее мы грелись, ели и спали.
У них же я слушала радио. По нему обычно объявляли прибавки хлеба или сокращение. И всякие патриотические рассказы. Комнату освещали коптилкой.
А перед тем как лечь спать, все окна занавешивали.
А те окна, которые не были закрыты фанерой, были заклеены крест-накрест полосками бумаги. Считалось, что это может спасти стекла от взрывной волны.
Ночью весь город погружался во мрак. Все окна были занавешены, фонари не горели. Ни машин, ни людей. Лишь только прожекторы освещали пустое небо.
Поскольку зимой, в городе прекратилось отопление домов, были отключены водопровод и канализация, нам приходилось спать в одежде прижавшись, друг к другу. Мылись мы кипяченой водой с Фонтанки.
Эвакуация
В июле 1942 года мы с мамой должны были эвакуироваться. Собрав все необходимые вещи, мы вышли на улицу, и нас отвезли на машинах к Ладоге. Прибыв на место, мы положили свои вещи у дерева. Очередь на катера была большая. Вскоре нас посадили в сильно перегруженный катер. Стоило только опустить руку – она в воде.
Во время плавания часто случались налеты. Немцы топили катера. Перед нашим катером, были потоплены несколько судов. Нам удалось проскочить.
Когда мы прибыли на другую сторону, нас вывезли на машинах, и увезли к товарному поезду, который должен был нас доставить в Казань. Несколько дней мы не могли пойти в туалет, и поэтому, когда поезд останавливался, все пассажиры делали свои дела прямо рядом с поездом. И именно тогда среди жителей ближних поселков, пошла поговорка, что если много кучек лежит, значит, ленинградцы проехали. А если поезд шел, то люди это делали на ходу. От этого кровавого поноса люди умирали. И от слабости тоже. В нашем вагоне умерла одна женщина. На станциях умерших людей забирали санитары.
Прибытие и жизнь в Казани
По прибытию (город Горький) нас отправили в баню. Там нас должны были помыть, а нашу одежду постирать. Мылись все вместе. Мужчины и женщины. Затем снова грузили в машины, и пока мы ехали, местные жители бросали нам картошку. Мы с мамой собрали всю картошку, которую мы успели подобрать в бидончик и были счастливы.
Уже по прибытию в Казань, нас посадили на речные пароходики, и мы на них прошли примерно 40 км. Затем всех отпустили.
Мама хотела жить у родственников. Всем у кого были мужья на войне, выдавали пособие, а у кого рядовой солдат, не выдавали. Нам не выдали.
Нам нужно было у кого-то жить. Мама сказала, что в 40-х км. от Казани в селе Синьки, у нее живет сестра с тремя детьми. Живут они на берегу Волги. Мы с мамой направились туда. Шли пешком. По дороге мама говорила мне, что у них с детства не очень хорошие отношения. Однако в тот момент, мы надеялись на жалость. Когда мы пришли к ним, они нас встретили совершенно равнодушно. У них уже жила одна семья. Называли они нас не «эвакуированными», а «выковырянными». Как ко мне, так и к маме, было злобное отношение. Обзывали и унижали нас. Жили мы все в 12-метровой комнате. Четверть комнаты занимала русская печь. А сам дом был очень маленьким с одной комнатой. Сказывалось то, что рядом рос очень маленький лес.
В декабре тетя Нина выгнала нас на улицу. Пока мама искала людей, которые могли бы нас принять, я сидела с чемоданом на дороге и ждала маму. Вскоре мама вернулась, и сказала, что мы пойдем к другой сестре (зовут Александра). Та тоже встретила нас
равнодушно. Детские ссоры оказались слишком сильными. Пожив какое-то время, мы решили уйти.
И вот я снова сижу на дороге и жду, когда мама вернется. Нам повезло. Когда мама вернулась, она сказала, что нашла дом, где нас могут принять, но платно. Я согласилась.
Когда мы подошли к нужному нам дому (он был двухэтажный), нас встретила женщина с 17-ти летней дочерью. У них мы и жили. У этой женщины (звали ее Поля) не было огорода. Зато она жила у дороги, по которой ехали татарские торговцы. Она впускала их переночевать. Те платили ей за ночлег. Помню, что по ночам, когда татары спали, принявшая нас женщина выходила на улицу и воровала их сено. Когда те уезжали, они с дочерью продавали это сено соседям. Взамен получала литр молока и прочие продукты.
А в самом доме было холодно. Не было дров. И чтобы не помереть от холода я ходила и собирала липучки репьев. Все это мы потом сжигали. А днем мама ходила в ближайшие деревни и покупала картошку.
Однако голод все равно давал о себе знать. У нашей хозяйки участок был большой, а сами они ничего не делали. Им было лень. В связи с этим мы с мамой начали копать грядку на ее участке. Грядку раскопали мы большую, и начали выращивать овощи. Сажали мы в основном картошку и морковку. Поскольку земля была очень плодородная, то все, что мы сажали, росло быстро. Когда появились первые плоды, мы с мамой собрали все в наш бидончик. Каждый день мама уходила в Казань, чтобы там все выращенное продать.
Обратно она возвращалась с хлебом. Соответственно у нас были и овощи и хлеб.
Наша хозяйка завидовала нам, и я не раз видела, как она ночью воровала овощи с грядки. Я сказала об этом маме. И вот однажды, когда она снова пошла, собирать наши овощи, моя мама ее уличила прямо на месте. Тетя Поля бросилась к маминым ногам, встала на колени и просила прощения. Мама простила, а тетя Поля больше не воровала.
А так мы с мамой вместе каждый день ходили в центр деревни. У нас был статус эвакуированных ленинградцев, поэтому в пункте приема нам выдавали суп, который мы переливали в бидончик. На второе нам давали миску с картошкой с чем-то.
Время шло. В деревнях стало трудно жить, и мы с мамой решили переехать в саму Казань. Нас приняла одна женщина с трехлетним ребенком. Приняла бесплатно. Жили мы на улице Галиаскар-Камала.
Чтобы раздобыть хоть какие-то деньги мама устроилась охранником в школе, где мы и ночевали. Стелили в канцелярии карты и прямо на них и спали. Но и там мы жили недолго. Найдя другой дом, где нас согласились принять, мы пошли, искать новую работу.
Нашли огромный рынок, где моя мама познакомилась с людьми, которые делали мыло. Мама стала продавать это мыло. Затем отдавала деньги хозяевам, но зато часть оставалась у нас. В то время как мама продавала мыло, я ходила в школу в третий и частично в четвертый класс.
Через некоторое время стало трудно жить и в Казани. Помню, как мы пошли в магазин, чтобы взять один из маленьких кусочков хлеба. Я сказала маме, что если я сейчас его не съем, я умру. Мы подошли к продавщице. Она на нас посмотрела… и молча дала…
В 1944 году после снятия блокады (произошло это 27 января), мы решили уехать обратно в Ленинград. Но чтобы вернуться обратно, нужен был вызов, а папа наш был в госпитале. Когда отец вылечился, он выписал нас в Ленинград. А сам снова ушел на фронт. В октябре мы собрались и пошли на вокзал.
Назад возвращались мы на поезде без пересадок. Казань – Ленинград. В Казани, когда мы хотели пройти в пассажирский вагон, нас долго не пускали, и говорили, что евреям вход в пассажирские вагоны запрещен. Мы евреями не были. После долгих уговоров и доказательств нас впустили. Мы с мамой уселись на наш чемодан. Сидели мы прямо в проходе. Рядом с нами сидела татарская семья, которая была вся в лохмотьях. В вагоне было множество отвратительных вшей. Это были омерзительные бельевые вши. Рукой проведешь по валикам и чувствуешь сколько их. Это был кошмар.
Когда наш поезд прибыл в Ленинград на Московский вокзал, мы направились к выходу, но там стоял санпропускник. Нас с мамой повели в баню, где мы должны были раздеться и умыться. А наши вещи должны были, образно говоря поджариться, так как вши должны при такой температуре умереть. Из бани вышли чистыми, и без вшей.
Когда мы подошли к нашему дому, мы облегченно вздохнули. Дом был цел, а квартира была нетронута. Все вещи лежали на месте. Мы были счастливы. Маму устроили на вагоновожатую, а я пошла в пятый класс! А в свободное время я пела в хоре. Сам хор находился во дворце пионеров. Мы ездили по разным военным частям и госпиталям. Хорошо запомнилось, как мы выступали в Большом зале филармонии. Наш хор объединили с танцевальной группой. В зале было полно народу. Мой папа тоже пришел смотреть. А еще мы ходили выступать на радиокомитет. Это угол Малой Садовой и Итальянской улицы. Мы видели множество известных артистов, таких как Мигай Сергей Иванович. Было очень интересно. Руководительницей нашего хора была Мария Федоровна Заринская. Она с нами репетировала.
А в целом впечатления от города, были очень большие. Во время блокады, мы страшно голодали и из-за слабости практически не могли передвигаться по городу. Маленькие расстояния казались нам большими. А сейчас, мы снова на нашем родном Невском проспекте, в родном городе. И он нам больше не кажется гигантским. Блокада прорвана!
Мою маму сразу отправили учиться на водителя трамвая. После учебы мама устроилась на водителя. Ее трамвай ходил и по Невскому проспекту, и я зная когда примерно придет ее трамвай, ждала ее на остановке. Когда трамвай подходил, я заходила прямо в кабину к маме, и ехала несколько остановок.
Мама часто рассказывала о своей профессии. Жаловалась, что трамваи были очень холодные, и мама очень страдала от этого. Приходилось много всего одевать, и было очень неудобно водить, когда на тебе столько всего. Хочется заметить, что во время войны учили не очень хорошо. И бывало, что трамваи могли запросто проехать остановку из-за плохо обученного водителя. А иногда (по рассказам мамы), отказывали или плохо работали тормоза.
И все равно моей маме нравилась работа. Вставала она в 4 часа утра, затем ее забирал служебный трамвай и увозил на работу. А во время службы, водители стремились придти к конечным остановкам по расписанию. Это контролировали службы, которые фиксировали прибытие трамвая. Если трамвай пришел вовремя – получали штамп, который оплачивался. Те, кто приходил не вовремя – ничего не получали.
От себя скажу, что я очень любила кататься на общественном транспорте. Да и цены на билет были смехотворными – всего 2 или 3 копейки. Внутри трамваи не были особенными. Деревянные сидения, расположенные вдоль окон.
Яркие воспоминания
Октябрь 1941 год. В доме №74 была булочная. Давали пайку. И у одной бабушки какой-то мужчина вырвал пайку хлеба. Публика начала бить этого мужчину. Пока его били, он лежал и ел… И его понять можно – голод – это жуткое чувство, внутри раздирает, а съесть нечего.
Однажды во время блокады я вышла на улицу. Это был 1942 год. Было ослепительное солнце, а улицы не убирались. И всюду снег. И я увидела, что на трамвайной остановке было много людей. Я подошла туда, и увидела, что на платформе лежали мешки. Оказалось, что там лежала искусственная мука. Такую муку обычно добавляли в хлеб, так как нормальной муки не было. Народ ковырял эти мешки, а затем облизывал пальцы…
У некоторых зданий, в частности у Невского 68, убирали трупы. Вначале зашивали в одеяла, а потом в простыни, а потом, просто оставляли лежать…
На улицах везде висели плакаты, на которых было написано «Наше дело правое, мы победим». Впрочем, мы и без них были уверены, что враг не войдет в наш город. Мы были уверены в победе!
Так как у людей не было сил тащить мертвых людей на кладбища, их стали складывать в разрушенную часть Литературного дома. Взрослых людей в одно место, а детей в другое. И вот один раз, ради любопытства я заглянула в то место, где лежали дети, и увидела, что у них у всех были вырезаны ягодицы. Это было ужасно. Я до сих пор не могу забыть это ужасное зрелище…
Еще помню, что окна нашей квартиры были закрыты фанерой, так как стекла выбило после бомбежек.
Голод был страшный. Многие люди ели клей, а родители детей… Мы с мамой ели столярный клей. Нашли его в кладовке. Мы его варили, заливали водой и кипятили. Получался студень. Заливали в миску, резали и ели. Было очень вкусно.
Еще мы ели дуранду. Отвратительнее еды не существует. Это было еще хуже, чем соевое молоко, которое нам давали в школе. А пили мы кипяченую воду с Фонтанки. По утрам даже в квартире была минусовая температура. Вода в кастрюле леденела. И чтобы ее разморозить, мы ставили кастрюлю на буржуйку.
Не раз я видела, как по Невскому проспекту водили аэростаты. Их вели два-три человека. Они были огромные, метров семь-восемь. Перед тем как взлететь, их наполняли газом. Над городом они висели низко, поэтому летящие вражеские самолеты не могли везти прицельную бомбежку. А если самолет врезался, или запутывался в них, то падал.
Отчетливо помню, как по всему Невскому проспекту шли пленные немцы. Наблюдали мы это всей квартирой из окон. Их было много, а вокруг них было огромное количество людей. С одной стороны, я их ненавидела, но с другой, стороны их было жалко. Я не стала на это смотреть и отвернулась.
Но, пожалуй, самым ярким воспоминанием, это был пожар на Бадаевских продовольственных складах в сентябре 1941 года.
Говорят, что именно из-за этого пожара, в городе наступил такой жестокий голод. Мы все сбежались смотреть, как они горели. На небе было огромное зарево.
Как природное явление… Близко не подойти, было жарко, и не пускали. Они горели примерно неделю. Потом мы с мамой узнали, что зимой туда шли люди и собирали сладкую землю…
Еще хотелось бы поделится еще одним ярким и страшным воспоминанием. Дело было зимой. У моего друга соседа по коммуналки Готьки было родственница. Это была совсем молодая женщина, которая часто к нам приходила. И вот она к нам пришла страшной зимой 1941 года. В тот момент я находилась в комнате соседей, вместе с которыми мы жили. И вот кто-то постучался в дверь. Я открыла и тут же с ужасом захлопнула, закрыла на ключ и спряталась от страха. Там стояла та самая Готькина знакомая. То как страшно она выглядела очень трудно описать. Она была такая тощая, что если бы не одежда, то это был бы самый настоящий скелет с сухой кожой. Она была замотана в рванную одежду. Уже когда я захлопнула дверь, я услышала как она кричала «Женя, Женя это я». Но я не открыла. Боялась.
Весна 1942 года
К весне люди начали опасаться эпидемии. В домах были организованны группы, которые очищали квартиры от трупов. В нашей квартире лежали два трупа. Это был мужчина, умерший в ванне, и женщина на кухне. Я помню, что перед смертью мужчина кричал «Семеновна», а женщина страшно кричала и извивалась. Хорошо помню, как я очень боялась идти в туалет (а мы дела делали на кухне), из-за ее крика. После смерти их забрали. Их похоронили в Братской могиле на Пискаревском кладбище.
Хотелось бы рассказать о мужчине, который умер в ванне и о женщине. Мужчину звали, Петр Иоганнович, а его жену Анна Семеновна. У них был сын Готька. (Полное имя Август).
В одно весеннее утро Анна Семеновна шла на работу, в магазин, где работала охранником. Началась бомбежка. И ее, убило осколком снаряда. А ее муж Иоанн умер в ванне от голода. Я уже рассказывала, что перед смертью он кричал «Семеновна». Вскоре он умер. Их сын Готька в 12 лет остался сиротой…
Я с друзьями. Готька первый мальчик слева. Затем Дима с двоюродной сестрой Лорой. Наши соседи по квартире.
А женщину, умершую на кухне звали Шифра Давыдовна. Зубной врач по профессии. Она была сестрой, той женщины, в комнате которой мы жили и грелись. Сначала умер ее муж. Шифра (жила этажом выше), часто приходила к своей сестре Анне Давыдовне (в комнате которой, собственно мы и жили), и говорила, что делит свои 125 грамм на умирающего мужа и сына. Что муж ее очень страдает, и свою пайку съедает мгновенно. Когда она говорила о муже, она все время рыдала, и говорила, что скоро он у нее умрет. И действительно. Муж у нее умер. После его смерти, она вместе со своим сыном Давидом переехала к нам. Точнее в комнату своей сестры. Со временем ей становилось все хуже, и в конце концов она умерла на кухне. Ах, как же она пронзительно кричала…
После смерти родителей Давид, как и Готька остался сиротой.
В марте после холодной зимы (когда было -42 градуса), я из окна увидела, что по Невскому проспекту промчалась машина, битком забитая трупами. Мертвецов возили на кладбище, на чем угодно. На санках, в колясках. А в это время дворники уложили на лист фанеры двух трупов. Они были в жутких позах во льду. Их тащили на веревках…
Весною десятки тысяч людей, вышли на уборку самого города (и моя мама тоже). Они убирали снег, рубили трехметровую ледяную толщу и все это увозили на фанерных листах к Фонтанке, и сбрасывали туда. Так же были реквизированы многие грузовые машины. К бортам кузова прибивали доски, чтобы увеличить их вместимость. Соответственно эти машины могли увозить больше снега. Высыпали все это тоже в Фонтанку. А лежащие на улице трупы поднимали и… как бревна бросали в кузов машин. Эпидемии не допустили.
Также было восстановлено движение общественного транспорта. Если зимой из-за недостатка электроэнергии и разрушенных контактных сетей транспорт перестал ездить, то весной основные трамвайные пути были восстановлены, и трамваи снова стали ходить. Но троллейбусы остались стоять.
А позже на нескольких домах (по Невскому проспекту), было написано «Граждане, при артобстреле, эта сторона улицы наиболее опасна!».
Кроме того, где-то к концу весны начали разгребать завалы разрушенных зданий. После разборки кирпичей, уничтоженную часть Литературного дома закрыли фанерой и нарисовали на ней дом. Точно так же поступили с домом Энгельгардта, который находится на углу Невского и Грибоедова канала.
На улице постепенно стали появляться птицы. Зимой практически все они погибли от голода, или были съедены.
Некоторые жители, в том числе и я, стали ездить за город на трамвае, чтобы собрать корзинку подорожника. Когда я приезжала домой, мы с мамой делали из него щи с уксусом.
А теперь расскажу еще одну историю, которая произошла весною 1942 года. В нашем доме на первом этаже в квартире № 1 жила мать с мальчиком. Это была тетя Екатерина Ивановна с сыном Левой. Лева был очень красивым и интеллигентным мальчиком года на три старше меня. Мы с Левой дружили.
С настоящим мужем тетя Катя была разведена, но при этом она дружила с другим мужчиной, который работал домоуправом на улице Рубинштейна. В каком именно доме, я не помню. Так вот, он часто брал с собой тетю Катю. И однажды тетя Катя принесла к себе в квартиру большой сервиз голубого цвета. Он стоял у них в комнате на буфете. Поскольку у Левы я бывала часто, я сразу обратила внимание на этот сервиз, и догадалась, что они его откуда-то взяли, однако я ничего ему не сказала. А один раз Лева предложил мне пройтись по пустой квартире на улице Рубинштейна. Я согласилась. Когда Лева меня туда привел, я не увидела ничего интересного и отказалась, что либо брать, хотя и брать там по сути было нечего.
Вскоре тетя Катя пропала. Мы с соседями догадывались, что ее арестовали за то, что она ходила по чужым квартирам, и забирала оттуда вещи. Лева остался один.
Помню, вошла я в Левину квартиру, и увидела в его квартире девочку Грету с шестого этажа. Грета рассматривала вещи тети Кати. Я думаю, когда Лева понял, что мать арестовали, он решил продать все ее вещи, чтобы выжить. Вот такими делами приходилось заниматься. Впоследствии уже после войны, я узнала, что Грета стала артисткой Александрийского театра.
Кстати, хочу заметить, что у тети Кати был еще и младенец рожденный от того мужчины, который работал домоуправом. Этот младенец умер от голода.
Повседневная жизнь
На работу мама уходила рано. В 8.00 она должна была быть на работе. Приходила примерно в 17.00. Была усталой.
А я сидела дома. Так как я была очень слаба и могла в любой момент упасть, то на улицу выходила редко. А если выходила, то только за водой в соседний дом или просто погреться на солнышке. Несколько раз ходила на Марсово поле и видела, (дело было весной) как люди сажали семена. Все поле было одной большой грядкой для блокадников. Впрочем, тогда огороды разводили везде, где только можно. Во дворах, в скверах, парках и даже на Исаакиевской площади. И к Адмиралтейству ходила. Здание было замаскировано. Шпиль был накрыт чехлом из брезента. Делалось это для того, чтобы вражеские самолеты не могли ориентироваться. Хотелось бы сказать, что все известные храмы были замаскированы. Например, Исаакиевский собор и Петропавловский соборы были покрыты серым веществом (или накрыты?). Казанский собор тоже был замаскирован. А у Спаса на Крови складывали трупы. Внутри храма был морг.
Возвращаясь, домой всегда думала, дойду или не дойду? Держась за перила, я ступеньку, проходила, отдыхала, следующую ступеньку пройду, отдыхаю. И так далее. А когда входила в квартиру, сразу падала на плиту. Входную дверь мы не запирали, так как боялись, что если мы все умрем, то нас некому будет убрать.
Лежа все время на плите, я не обращала внимания на артобстрелы и сирену. А когда все стихало, было слышно, как где-то вдали стреляют.
А ночью было темно. Фонари не работали, окна не светились. Поэтому людям выдавали, так называемые значки-светлячки, чтобы хоть как-то можно было ориентироваться на улицах. Всегда интересовало, как они светились. Думаю, что они были покрыты составом, который светился. А вот каким не знаю… Зато помню, что они мне очень нравились. Было интересно.
Как у меня, так и у всех жителей нашего дома и всего Ленинграда, спускаться вниз, и выбрасывать отходы не было сил. Поэтому мы выбрасывали все это из окна. Так как каждый день я ходила к подруге Инне, я постоянно видела это все во дворе. Все человеческие отходы были во льду. Бывало, идешь по двору, и слышишь, как кто-то выливает грязную воду с шестого этажа во двор. Все это пахло. Коричневые сосульки никого не удивляли. Потом когда это все отмерзало, во дворе стоял смрад. Зимою на улицах было все в снегу. Ходили по тропинкам.
Моя подруга Инна, которая спасла мне жизнь.
Я с Инной.
С Инной Букаловой я познакомилась еще в школе. Она очень любила читать. Помню даже во время блокады, я ходила к ним в квартиру (жили они тоже, как и мы в доме №72, только во дворе на четвертом этаже), и мы садились читать. Читали мы в коридоре у сундука. Ее было очень интересно слушать. Инка читала дореволюционные книги о судьбах людей, и обычные рассказы. Название одной из книг я помню. Она называлась «Маленький лорд Фаунтлерой». Ее родители мне тоже нравились. Они были очень доброжелательны ко мне.
А теперь расскажу, о ее родителях:
Ее мама (тетя Вера) работала в милиции на Дворцовой площади, а отец шофером. Бабушка и дедушка тоже жили с ними.
В одно утро, был особенно сильный артобстрел. Никому не разрешалось, выходить на улицу. Но поскольку мама Инны, работала в милиции, ей разрешалось выходить на улицу. И когда она возвращалась домой, ее, как и маму Готьки убило осколком снаряда. Это произошло рядом с Казанским собором. Инне было всего 9 лет, когда она лишилась матери. После смерти матери, Инна жила с бабушкой и дедушкой. Отца (звали Константин Степанович) часто не было дома, так как он должен был перевозить людей по Ладожскому озеру, или как тогда ее называли по «Дороге Жизни». Иногда он привозил продукты.
Константин Степанович все время звал меня к ним в квартиру, чтобы покормить меня. Я приходила. Мы ели картошку, а кожуру я уносила с собой. Моя мама варила из нее суп.
Вскоре у Инны от голода умер и дедушка. Я часто ходила к ней, чтобы ее успокоить. Мы просто сидели. А когда ее бабушка уходила за хлебом, мне Инка сыпала кулечки крупы. Я ее прятала в карман. Так я к ним ходила каждый день. Хочется сказать, что иногда я ходила к ним еще и ночевать. Запомнилось, что у них в квартире в большой комнате стоял стол. Так вот я на него постоянно ложилась, и когда засыпала, меня будили крысы, которые бегали по полу и скреблись. Было очень не приятно, и к тому-же страшно. Позже, когда мы с мамой эвакуировались, я надеялась, что с ней будет все в порядке. Однако, когда мы вернулись из эвакуации, я узнала, что у нее умерла бабушка. Теперь у Инки остался только отец, который работал на Дороге жизни. Поэтому мою подругу забрали в детдом. После войны, мы продолжали ходить друг к другу в гости. Я очень люблю ее. Ведь именно она спасла мне жизнь. Светлая Ей Память!
Победа
Когда 9 мая по радио было официально объявлено о победе, я решила одеть, свое платье и выйти из дома, и пойти на Садовую улицу. На улице было столпотворение. Как в трамвае в час пик. Почему-то запомнилось, что было много зелени, а погода была прекрасной.
Было бешеное количество народу. Не пройти. Обессиленные, худые люди смеялись, плакали, обнимались и целовались, прыгали, одевали друг другу цветочные венки. Другие носили целые бутоны сирени и черемухи. Нет слов, какое это было счастье. Люди кричали «Ура»… В нашей квартире все оставшиеся в живых жильцы тоже поздравляли друг друга с победой. Не возможно вспомнить это без слез…
Возвращение отца
После войны мой отец еще некоторое время служил в армии. Во время войны, он был ранен. В госпитале ему хотели ампутировать руку, но отец отказался. Он был очень волевым человеком. Под рукой была большая выемка, в которой позже завелись черви. Врачи сказали, что если они завелись, то рука скоро пройдет. И действительно. Вскоре как не странно, рука зажила. Через некоторое время после победы он вернулся домой. Мы с мамой были счастливы, что он остался жив.
Послевоенный период
Через некоторое время после победы, я вышла на улицу, чтобы посмотреть, как на Аничковом мосту водружали на свои места коней. В начале войны их сняли и увезли в сад Аничкова дворца. Там их и закопали. И вот после войны, с помощью специальных кранов под радостные крики людей, их установили на исторических местах.
А вообще послевоенная жизнь была очень тяжелой. В магазинах были пустые витрины. Жили на карточках. Карточки были на все: и на хлеб, и на мыло и на порошок. Покупали дрожжи, которые были в виде кирпича. Их продовали с газированной водой. Мы их жарили с луком, получалось как печенка. Вот так и жили. Года два точно…
А в нашей квартире осталось все по старому. Только не хватало тех людей, которые умерли, и немца жившего у нас еще до войны.
Крысы
Как во время блокады, так и после нее, в Ленинграде было множество крыс. Они питались трупами людей, разносили заразу. Их, травили, гнали, расстреливали. Но их количество не уменьшалось. После войны их было не меньше. Помню, как я ходила в кинотеатр «Титан». В нем находился продуктовый магазин «Гастроном». Соответственно там их было великое множество. Это были огромные, серо-рыжие, упитанные существа, которые наводили ужас на любого. Когда мы шли из магазина домой, 3-4 крысы сопровождали нас (и других людей) до самого дома. А в кино, когда выключался свет, из разных углов выбегали полчища грызунов, и было видно, как они бегали по широкому проходу. Было не по себе. К счастью уже к концу шестидесятых годов, они практически исчезли.
Моя послевоенная жизнь и воспоминания моего мужа
После войны, я проучилась до 1950 года, а затем поступила в Технологический институт, где познакомилась со своим будущим мужем Евгением Вениаминовичем. Он тоже был 1932-го года рождения. О своих воспоминаниях, муж рассказывал редко. Но кое-что из его рассказов помню…
Значит до войны Женя, жил с семьей на 13-ой Красноармейкой, в доме №16. Как и я, он жил в коммунальной квартире вместе с папой и мамой. А во время войны, их семья переехала к семье Жениного двоюродного брата. Того звали Левой. Жили они на Большой Пушкарской улице, в доме 7. Это Петроградская сторона. До войны, они часто ходили, друг к другу в гости. И им часто давали суп, с хлебом. Хлеб они не любили, и все время прятали его в какую-то коробочку. И когда наступили война, и голод, они с Левой вспомнили о спрятанном хлебе. Тогда это был праздник.
Женин отец Вениамин Нахимович знал, что рано или поздно начнется война, и стал запасаться крупой. И в дальнейшем это помогло.
15 августа 1941 года, отец Жени М. Вениамин Нахимович, получил справку, о том, что он как военврач третьего ранга, мобилизован в РККА и состоит на военной службе в должности врача патолого – анатома военно-полевого госпиталя №88, с месячной зарплатой в 950 рублей.
25 августа 1942 года, отец Жени, был переведен в город Череповец.
А зимою, когда был лютый холод, Женя с Левой пилили мебель на дрова.
Когда эвакуировались, не помню. Знаю, что когда они ехали к Ладожскому озеру, в поезде умерла их бабушка, и ее выбросили прямо на ходу из поезда. Муж часто говорил, что перед тем как эвакуироваться, они спрятали две вазы в пианино. Когда возвратились, они были страшно рады, что их дом уцелел, а их вазы остались нетронутыми.
После эвакуации, они жили в Ялте и коллекционировали почтовые марки.
Вот и все, что я знаю. А уже после нашего развода, я переехала на улицу Рылеева, и жила в доме 17-19. Тоже коммуналка. Там я познакомилась с соседкой, которую звали Гельвинг Ирина Владимировна. Во время блокады, она жила на Кирочной улице, и сбрасывала зажигательные бомбы с крыш зданий.
Расскажу и еще об одном человеке. Когда я работала в Технологическом институте, у нас был профессор по химии. Звали его Маиссей Наумович Тульсинский. Во время блокады он работал на заводе, и придумывал рецепты для хлеба. Говорил, что в рецепт хлеба входили опилки и заменители муки.
В заключение моих воспоминаний
Конец 1940-х
В конце 1940-х нас с классом водили по разрушенным пригородам Ленинграда. Больше всего запомнились прогулки по Пушкину и Петергофу. В Пушкине, внутри Екатериниского дворца творилось нечто. Это невозможно описать, это надо видеть. Вместо красивых залов, везде куда не глянь были пустые, обгоревшие стены, и полный разгром. А в Петергофе ситуация была еще хуже. Главный дворец был взорван и разгромлен. Естественно фонтанов и скульптур не было. Всюду куда не глять – следы войны и пустота. Вот так.
А теперь я бы хотела показать несколько интересных фотографий:
Я с мамой. (Анастасия Васильевна).
Я с отцом. (Дмитрий Федорович).
Я с Инной.
Во Дворце Культуры.
Хронология событий
21 августа немцы перерезали Октябрьскую железную дорогу.
28 августа взято Тосно.
30 августа пал крупный железнодорожный узел Мга.
8 сентября Ленинград окружен Голубой дивизией. Началась блокада. В тот же день в 18.35 началась первая бомбежка.
11 сентября маршал Жуков стал командиром Ленинградского фронта.
12 сентября к мысу Осиновец с восточного берега Ладожского озера пришли две баржи с зернами и мукой. Так начала свою работу «Дорога Жизни».
15 сентября немцы подошли вплотную к Ленинграду.
С 1 октября инженерно-технические рабочие стали получать по карточкам 400 грамм хлеба. Остальные по 200 грамм.
13 ноября снизили норму выдачи хлеба. Теперь рабочие получают по 300 грамм хлеба. Все остальные – 150 грамм.
20 ноября норму выдачи опять снизили. 250 грамм получали рабочие. Остальные по 125 грамм хлеба.
20 ноября на лед толщиной чуть менее 20 см вышли конные обозы.
В конце ноября морозы ударили до – 40 градусов.
2 декабря 1942 года утвержден план операции «Искра».
12 января 1943 года в 9.30 началась артиллерийская подготовка.
19 января 1943 года блокада была прорвана, но не снята.
27 января 1944 года – блокада полностью снята.
От издателя От Хоничева. И. Е.
Расспрашивая свою бабушку и других людей о том страшном времени, я часто думал. А стоит ли это делать? С одной стороны, конечно надо, так как история показывает, что если люди забывают какое-нибудь событие, то оно повторяется. Да и вообще. Как такое можно забыть? Но с другой стороны, стоит задуматься. Что чувствуют те люди, которые пережили блокаду? Зачем оживлять их муки и боль? Некоторые в упор не хотят ничего рассказывать. Другие (кто рассказывают) плачут. Остальные, кто не плачет, просто рассказывают, и иногда посреди рассказа задерживают дыхания… и краснеют. А по щекам текут слезы.
Я считаю, что задача современного поколения собрать все, что сохранилось с того времени. Поэтому я уверен, что собранный мною материал поможет другим людям понять, что такое голод или холод, да и вообще - война. И воспоминания моей бабушки уйдут в общую копилку воспоминаний других людей. Ведь именно воспоминания конкретных людей считаются наиболее ценными. И никакие учебники, и фильмы (даже очень хорошие), не дадут такое отчетливое и зримое представление о тех людях, которые жили там. В блокадном Ленинграде. В городе, в котором ежедневно от голода умирали тысячи люди. Город постоянно бомбили. И даже не смотря на эти страшные события, некоторые ленинградцы находили в себе силы ходить в библиотеку или в кино. Помогали разгребать завалы разрушенных зданий. Разве можно такое забывать? Ответ один: нельзя. Никогда. Поэтому, написав, бабушкины воспоминания, я считаю, что я выполнил свой долг. Долг настоящего петербуржца – прямого потомка блокадного жителя. Мы должны помнить, и уважать людей, которые нам подарили чистое небо ценой своих жизней. Мы помним, вас дорогие блокадники и фронтовики!
Бабушка рассказывает о своих воспоминаниях.
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 857; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!