Период российской гегемонии. Был ли он?

Присутствие короля Кочжона в российской дипломатической миссии, естественно, привело к усилению влияния России. И это был единственный период, когда позиции Российской империи в Корее были сильнее, чем позиции иных стран. С другой стороны, Россия не стремилась полностью прибрать страну к рукам. Русское правительство даже не присылало в Корею дополнительные войска, а только увеличило до 160-ти человек охрану русской миссии за счет снятых с крейсера «Адмирал Корнилов» моряков.

Деятельность русских в Корее в это время развивалась по нескольким направлениям.

Дипломатическая активность. Важной деталью отношений между двумя странами на тот момент была отправка в Россию на коронацию императора Николая II корейской дипломатической миссии во главе с Мин Ён Хваном, единственным представителем клана Мин, известного своим бескорыстием и пользующегося уважением иностранцев, в том числе и К. Вебера, который и рекомендовал его кандидатуру в качестве посла[1].

После торжеств состоялись переговоры, которые длились несколько месяцев, и существует предание, что на этих переговорах Мин Ён Хван якобы передавал российскому правитель­ству просьбы объявить протекторат России над Кореей. Мотивы такого решения хорошо изложил Юн Чхи Хо, который входил в посольство в качестве советника посла и главного переводчика[2].

Ситуацию в Корее на тот момент Юн описывал так: «…все корейцы согласны в одном, жаждут одного, вся Корея сознает необходимость одного – это какого-нибудь определенного, устойчивого правительства… Вся бедность и общественный паралич Кореи, все ее невзгоды, смуты, порабощение то тому, то другому чужеземному влиянию происходит от постоянно меняющегося правительства, партийных раздоров, назначения на посты министров, заведомо недостойных его и т. д. При постоянной неизвестности относительно будущего торговцы не решаются начинать никаких дел, земледелец считает бесполезным возделывать свои поля, почти наверное зная, что не сегодня-завтра в Сеуле свершится переворот, новая партия восторжествует, начнутся преследования, казни, бунты и его жатва будет стоптана или разграблена солдатами и шайками бродяг. Корее нужно устойчивое правительство»[3].

Официаьно же, Мин озвучил пять просьб корейского двора:

1. Охранять короля русскими силами вплоть до создания подготовленной корейской армии.
2. Прислать достаточное число (говорили о двухсот) инструкторов для обучения войск и полиции.
3. Прислать трёх советников для Министерства Двора, для кабинета министров и по руководству промышленными и железнодорожными предприятиями.
4. Предоставить заем в 3 млн.иен.
5. Установить телеграфную связь между Кореей и Россией[4].

Такая сумма займа была связана с тем, что в 1896 г. Корея заняла у Японии 3 млн. иен на 5 лет. Гарантией уплаты должны были быть доходы трех южных провинций. С этой целью Корея собиралась взять у России в долг аналогичную сумму[5]. Также ван просил Россию поддержать его страну финансовым советником и военными инструкторами, ибо крайне низкий уровень боеготовности корейской армии отмечался очень большим числом авторов, в том числе и русскими путешественниками[6].

Россия не могла пойти на подобные кардинальные шаги. Охрана короля русскими караулами в самом дворце показалась Петербургу несовместимой с принципами корейской независимости и способной вызвать явное неудовольствие других держав[7]. Вопрос о займе « будет иметься в виду, как скоро выяснится экономическое положение страны и потребности правительства» [8]. Вместо двухсот Мин получил всего 13 военных советников, после чего в секретном докладе написал вану, что Корее лучше держаться Японии, чем России, Более того, несколько корейских государственных деятелей, которые ранее были членами прорусской партии, изменили свою политическую ориентацию[9].

Модернизация системы управления. В июле 1896 г провели реформу административного устройства и разделили страну на 13 провинций и 342 округа и уезда. Это разделение в целом сохраняется и доселе. В августе 1896 г. ввели в действие выработанные ранее (под японским руководством) положение о судоустройстве и. уложение о наказаниях, направленные на обеспечение честного судопроизводства и неприменение пыток.

12-го сентября 1896 г. по образцу российского Государственного Совета был введен орган с аналогичным названием (кор. Ыйчжонбу), в ведении которого находились издание новых законов, принятие чрезвычайных мер и обсуждение всех важных дел в целом.

В Сеуле открылась русская школа и приведены в порядок главные улицы[10].

Военные инструктора. Обученный русскими инструкторами батальон Королевской Охраны действительно производил хорошее впечатление, хотя и команды, и даже строевые песни там были русскими[11]. Более того, постоянное получение жалования полностью и в срок произвело среди корейских солдат фурор.
Тем не менее, даже сами российские офицеры отмечали, что «батальон Королевской Охраны в случае нападения на дворец оправдает свое наименование, но в то же время было бы странно рассматривать этот батальон, существующий менее года, как часть, могущую иметь серьезное боевое значение в поле: в нем нет налицо одного из главных для того условий – стоящего на должной высоте кадра офицеров. Чины батальона не более как наемники, привлеченные хорошим жалованьем, и в настоящем своем виде батальон имеет скорее полицейское, а не боевое значение»[12]

Так что, из-за отсутствия кадровых офицеров полномасштабной воинской частью или основой для армии нового типа батальон охраны дворца быть не мог[13], да и планов подготовки полевой армии у России не было. Речь шла о программе-минимум, нацеленной на то, чтобы предотвратить инциденты типа убийства королевы Мин, и не случайно особое внимание уделялось караульной службе[14].

Формирование батальона столкнулось с проблемой с набором солдат из традиционных частей – никто не хотел проходить серьезную боевую подготовку[15]. Прилежание русских инструкторов и их учеников отмечалось всеми, хотя активно ходили слухи, что те часто использовали розги, и русский офицер мог избить даже корейского полковника за малую провинность. Дальнейшее расследование выяснило, что телесные наказания не были такими частыми, и солдаты отделывались поркой там, где в корейской армии они могли потерять голову, но когда для улучшения физической подготовки русские построили комплекс для гимнастических упражнений (турники и т. п.), корейцы решили, что это – станок для пыток[16].

Экономическая деятельность. Коммерческий агент в Корее К. Алексеев, выполнявший функции финансового советника вана и подчинявшийся не министру иностранных дел, а министру финансов С. Ю. Витте, оставил подробный отчет о своей деятельности. Прибыв в Корею уже после отъезда Вебера[17], он весьма красочно описывает ситуацию, с которой столкнулся при попытке наладить финансовые дела страны. Здесь и «полнейшее безначалие, дикий хаос, обычный для каждого корейца подкуп», и интриги англичанина М. Л. Брауна, который, будучи начальником таможенного управления, всячески вставлял ему палки в колеса. Так, когда Алексеев принял казну, в ней было меньше 20 тыс. долларов, когда через две недели он должен был выдать на расходы чиновников и двора до 300 тыс. долларов.

Крали, по словам Алексеева, все, – от чиновников из окружения короля (он говорит именно о «поголовном» расхищении, и японский посланник открыто говорил Алексееву, что после его ухода все, что он собрал для казны, будет расхищено), до Брауна, который, с одной стороны, был образованным человеком и хорошим дипломатом[18], с другой – не терпел, когда кто-то вмешивался в сферу его деятельности и не без оснований считал себя первым человеком в корейских финансах [19]. Из английского посольства и резиденции Брауна было видно все, что происходит в королевском дворце[20].

К тому же в финансовой системе Кореи того времени было определенное двоевластие, так как, с одной стороны, главный советник министерства финансов формально должен был управлять всей ситуацией, однако реальные деньги и реальные доходы были в руках начальника таможен.

Алексеев, однако, почти добился отстранения Брауна, играя на неприязни короля к этому человеку. Кочжон любил слушать рассказы про Россию и потому часто встречался с Алексеевым в приватном порядке. Во время одной из этих встреч Алексеев начал рассказывать вану о спекуляциях Брауна, после чего ван пришел в бешенство и стал требовать его увольнения[21]. В результате в декабре 1897 г. англичанин был вынужден подписать меморандум об изменении условий своей деятельности, в частности, потерял право напрямую общаться с императором[22]. Однако из-за позиции российского МИДа, который советовал соблюдать осторожность, и контрмер со стороны Англии, которая активно защищала свою креатуру[23], на своем посту Браун удержался и в конце концов, к январю 1898 г. Браун и Алексеев пришли к компромиссу о разделении своих функций.

В декабре 1897 г. был учрежден Русско-Корейский банк, призванный стать стержнем фи­нансовой политики правительства. Планировалось перевести на его счета средства Ведомства Двора и Министерства Финансов и дать ему право на выпуск корейской валюты[24].

Успехи не особенно велики. Таким образом, даже в период, когда влияние России в Корее, казалось бы, было максимальным, речь не шла о попытке закабаления, и этому есть несколько причин. Во-первых, неуспеху России способствовали интриги американцев и англичан, в целом антирусская позиция Тэвонгуна, а также личные интересы многих военных и чиновников, для которых проводимая политика была ударом по их личным корыстным интересам[25].

Во-вторых, известно, что хотя подходы российских дипломатов различались (Вебер был более осторожным, Шпеер – более жестким и предпочитал действовать напролом, оба они были более радикальны в своих предложениях и действиях, чем российский МИД. Хотя корейские националисты и поддакивающие им зарубежные авторы любят рассуждать о российской угрозе «с геополитической позиции», инструкции МИД четко говорят о том, что никаких планов относительно аннексии Кореи и включения ее в состав Российской империи у Санкт-Петербурга не было. Россия стремилась не столько захватить эту страну, сколько обрести в регионе незамерзающий порт (причем необязательно именно в Корее) плюс – не допустить, чтобы там закрепились японцы.

Вообще, в российской политике на ДВ были две точки зрения на то, где Россия должна закрепляться. Первая считала, что опираться нужно на Маньчжурию, развивая ее посредством строительства КВЖД. Вторая уделяла большее внимание Корее, но после того, как 15 (27) марта 1898 года Россия взяла в аренду, а фактически аннексировала Порт-Артур, интерес Петербурга к Корее несколько снизился. Именно этим можно объяснить то, что впоследствии российские позиции в Корее были оставлены без особого сопротивления.

_____

[1] К.И. Вебер и Корея. стр.263-264
[2] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 248.
[3] Там же. С. 250.
[4] К.И. Вебер и Корея. стр.266
[5] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 249.
[6] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 55.
[7] К.И. Вебер и Корея. стр.267
[8] К.И. Вебер и Корея. стр.269
[9] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 258.
[10] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[11] Любопытная деталь. Поначалу солдатам разрешались традиционные прически, но «из санитарных соображений» русские таки уговорили их постричься и часто мыть голову. Не срезал волосы только командир части, заявивший, что поскольку военный министр и прочие генералы не меняли традиционную прическу, он должен быть похож на свое начальство, а не на своих подчиненных.
[12] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 47-49.
[13] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 266.
[14] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[15] Letters from Joseon. С. 355.
[16] Letters from Joseon. С. 352-354
[17] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[18] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 83.
[19] Впрочем, оценки коррумпированности британского таможенника разнятся. А. Гамильтон высоко ценит Брауна, считая его человеком, который героически делал свое дело в условиях полного непонимания окружающих, человеком честным и экономным на фоне корыстолюбивых корейских чиновников и иностранных дельцов.
[20] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 85.
[21] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 288.
[22] Там же. С. 295.
[23] Дело дошло до демонстрации сил в лице сначала российской, а через месяц британской эскадр в порту Инчхона.
[24] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 464
[25] Там же. С. 275.

 

ГлаваXОбщество независимости. Корея становится Империей

 

Начало деятельности Общества

Новый виток реформаторского движения был связан с появлением в Корее человека по имени Со Чжэ Пхиль (1866-1951). Со принадлежал к провинциальному знатному роду, но получил хорошее конфуцианское образование. В 1883 г. в составе группы молодых дворян отправился учиться в Японию и в 1884 г. закончил обучение в военном училище в г. Ояма, получив звание офицера. Так как его дядя Со Гван Бом был активным участником переворота 1884 года, Со Чжэ Пхиль тоже принял активное участие в мятеже (был самым молодым его участником) и был вынужден бежать в Японию. Когда японское правительство дало понять, что пребывание этой группы корейских эмигрантов на территории страны нежелательно, Со переехал в США, где в 1888 г. поступил в Университет Лафайета, а в 1889 г. – на медицинское отделение Вашингтонского университета, которое закончил с отличием. В 1892 году он стал первым корейцем, получившим американский диплом врача. После этого он принял американское гражданство, изменил имя на европейское Филипп Джэсон и женился на белой женщине. Мюриэль Джейсон, была дочерью Джорджа Бьюкенена Армстронга, главы Центральной почты Чикаго, очень богатого человека и изобретателя системы ж.-д. почты, а также – племянницей экс-президента США Джеймса Бьюкенена[1].

В общем-то, Со хотел навсегда остаться в США, однако когда бывшие участники переворота были амнистированы, Пак Ён Хё фактически пригласил Со вернуться на родину, зная, что молодой и энергичный адепт западной демократии, скорее всего, с радостью включится в процесс реформ[2].

Со прибыл в Сеул 26 декабря 1895 г. Вскоре после его прибытия японский посланник Комура в частной беседе предупредил его, что реалии Кореи отличны от американских, и что ему не следует пропагандировать в Корее демократию американского типа[3]. Со выслушал, но намерений не переменил.

Когда прояпонскую группировку у власти сменила прорусская, Со получил от правительства предложение занять пост министра иностранных дел, но отказался. Формально – потому, что у него не было таланта политика, фактически – потому, что консервативная часть чиновников испытывала к нему очень сильную неприязнь. Ему казалось, что гораздо удобнее заниматься «обучением народа и воспитанием лидеров» в качестве частного лица, так что он начал читать лекции в одной из наиболее популярных школ (Пэджэ Хактан), где усиленно внедрял в умы молодежи идеи демократии американского образца.

Не меньшую роль сыграл Юн Чхи Хо (1865-1945). Участник ознакомительной миссии в США, затем – первый корейский переводчик с английского, Юн в 17 лет был направлен на учебу в Японию, где познакомился с Ким Ок Кюном. Его отец Юн Ун Нёль был умеренным реформатором и одним из тех, кто высказался против переворота, так что Юн в нем не участвовал (и даже отговаривал от этого замысла друзей), однако, из-за тесных связей с мятежниками оказался под подозрением и был вынужден покинуть страну. Юн уехал в Шанхай в англо-китайский колледж Американской методисткой церкви, а затем – в США, где получил западное образование. Когда Пак Ёнхё добился для Юна назначения на должность министра образования, он вернулся в Корею, но к прояпонской группе не примкнул[4].

С точки зрения взглядов Со и Юн относились к реформаторам, но это было уже несколько иное поколение- в отличие от реформаторов более старшего возраста, члены данной группы могли изучить принципы устройства западного общества на практике, достаточно прожив в США. Это придавало им рвения. Кроме того, если Ким Оккюн и Ко могли сочувственно относиться к христианству, но оставаться некрещенными, Юн и Со, искренне приняли христианскую веру.

В январе 1896 г., еще до бегства вана в русскую миссию, Со Чже Пхиль и Юн Чхи Хо договорились издавать газету, которая бы пропагандировала корейский язык, величие Западного мира как христианской цивилизации, равноправие мужчин и женщин, изучение отечественной истории и языка как способ пробуждения национального самосознания. Формально Со занимался созданием газеты как частное лицо, но на государственные деньги, так как правительству нужен был свой рупор. Статус частного лица давал ему больше свободы. Когда же ван бежал в русскую миссию, Со избежал репрессий, поскольку а) не занимал официальных постов в правительстве, б) был гражданином США. Более того, новая власть еще больше нуждалась в своей газете, так как «Столичный Вестник» воспринимался как рупор прояпонской фракции.
Очень серьезная помощь была оказана и американскими миссионерами. Типография располагалась в помещении школы Пэчжэ, принадлежащей миссионеру Аппенцеллеру, а редактором английского выпуска был брат миссионера Хальберта. За корейский выпуск газеты отвечал Чу Си Гён, впоследствии выдающийся корейский лингвист[5].

Первый номер «Тоннип синмун» («Независимая газета») вышел 7 апреля 1896 г. Вначале в газете было четыре страницы, из которых одна была на английском, а три- на корейском. Корейская версия из принципа пользовалась практически только национальным письмом хангыль и не прибегала к китайским иероглифам[6]. При этом до конца года газета выходила три раза в неделю. С января 1887 г. она была разделена на два самостоятельных издания – корейское и английское, а с июля 1898 г. корейское издание стало ежедневным. Газета просуществовала до декабря 1899 г. За это время было выпущено 1218 номеров, а тираж вырос с 300 экз. до 3000[7].

Газета была очень популярна благодаря низкой стоимости и отсутствию иных периодических изданий. Она была рассчитана на достаточно образованную аудиторию и, хотя в последующие годы в Корее появились иные газеты и журналы, многие редакторы или журналисты таковых начинали именно в Тоннип Синмун.

В июле 1896 г. Со Чжэ Пхиль организовал Клуб независимости, впоследствии преобразованный в Общество независимости. Его первоначальными формальными целями было торжественное уничтожение Ворот приветствия и благословения (Ёнынмун), воздвигнутых в западной части столицы для торжественного приема китайских посланников, и строительство рядом с остатками их опор так называемых Ворот независимости (Тонниммун), возведенных на собранные народные средства. Также предлагалось разбить Парк независимо­сти и устроить Павильон независимости в бывшем Павильоне преклонения перед Китаем. Кроме того, Общество независимости должно было заниматься распространением в Корее новых знаний. В первый год существования в состав Общества, по различным сведениям, входило от 1 до 2 тыс. чело­век.

Важно отметить: Со Чжэ Пхиль был советником Общества, но его официальным президентом был генерал Ан Гён Су, который был военным министром до убийства королевы Мин. При японцах был арестован, а после бегства вана в русскую миссию был освобожден и назначен начальником полиции Сеула. Обществом он руководил до 11 мая 1898 г. , после чего его сменил Юн Чхи Хо. Подобный маневр был сделан для того, чтобы во главе Общества не стоял гражданин иностранного государства, что дискредитировало бы саму идею его создания.

Так как Китай к этому времени давно выбыл из игры, постройка Ворот не встретила сопротивления со стороны иных держав. Любой человек, внесший на строительство большую сумму, автоматически считался членом Общества. На строительство было собрано около 6 тыс. вон, при этом, несмотря на активную агитацию, основными спонсорами были крупные корейские чиновники (наследный принц пожертвовал 1 тыс. вон) и иностранные представители, в том числе – русский поверенный. Проект Ворот по личной просьбе Со Чжэ Пхиля выполнил русский архитектор, хотя все строительные работы выполняли уже корейцы[8].

Парк же должен был включать в себя посадки иностранных растений, площадки для спортивных игр западного типа, а также – место для публичного лектория. Однако поскольку все деньги потратили на Ворота и Павильон независимости, перестроенный из Павильона преклонения перед Китаем, этот проект не был реализован.

Часто Обществу приписывают проекты, к которым оно не имело никакого отношения. Так, В.Ф. Ли утверждает, что под эгидой Общества в 1896 г., т. е. в год организации Общества, вышла пятитомная «История Кореи». Однако, принимая во внимание дату организации Общества и то, сколько сил и времени требуется для подготовки такого большого труда, понятно, что выпустило его не Общество. К тому же указанная «История Кореи» была скорее пропагандистской работой, а не исследованием, и делала упор на Тангуна и Три государства.

_____

[1] Letters from Joseon. С. 389-390.
[2] ПакА. В. Диссертация. Рукопись. С. 133-134.
[3] Korea’s Self-Identity. Р. 165.
[4] К.И. Вебер и Корея. стр.263-264
[5] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 139.
[6] Пропаганда хангыля рассматривалась как проявление национализма и упор на национальные корни.
[7] Пак А. В. Диссертация «Общество Независимости (Тоннип Хёпхве) и его место в национально-освободительном движении в Корее в конце XIX – начале ХХ вв.». Рукопись. С. 141-142.
[8] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 165.

https://makkawity.livejournal.com/3484211.html#cutid1

***

Состав и программа Общества

Изначально Клуб независимости возник как некий клуб, состоящий из правительственных чиновников и как организация, занимающаяся сбором средств на строительство Ворот независимости, и поначалу был скорее местом, в котором собиралась интеллигенция для обсуждения насущных проблем. Однако после постройки «Ворот» он стал спонсором газеты, массовой организацией с филиалами по всей стране и значительной силой в корейской политике. Учреждения Общества Независимости были фактически признаны правительственными, и «быть членом Клуба и внести свою лепту на постройку арки стало для корейских чиновников положительно обязательным»[1].

Общество возникло не с нуля. Оно родилось на базе двух политических группировок, одной из которых было Общество Года Конъян (Конъян Хёпхве), куда входили умеренные реформаторы, а другой – Клуб чиновников и дипломатов, куда входили как наиболее известные иностранцы, так и те корейцы, которые стояли за самое широкое распространение западных ценностей. К этой группе, помимо общего костяка Общества независимости, относились, например, Мин Ён Хван и Ли Ван Ён , который с 1895 г. был постоянным членом корейского правительства, занимая в нем разные посты[2].

Как отмечал А. Шпейер, «Клуб независимости являлся главным центром интриг, происков всех корейских сановников, которые затем по тем или иным причинам были удалены от дел»[3].

Разнородность Общества понимал и Юн Чхи Хо, который писал о составе Общества в одном из частных писем: «Это Общество является фарсом. Это просто конгломерат абсолютно несовместимых элементов. У нас есть Ли Ван Ён и его группировка, имеющая свои интересы. Также есть сторонники Тэвонгуна, русская партия, японская, королевская и т. д. Каждая группировка и просто праздные зеваки – все они нашли себе место в нашей организации»[4].

Формальные цели Общества сводились к трем основным положениям: охранять независимость страны от внешней агрессии, привносить в политические процессы широкое участие народа, проводить политику самоусиления.[5] С тактической точки зрения деятельность Общества может быть разделена на несколько этапов. Вначале основным политическим лозунгом было «Возвращение вана во дворец». На втором этапе появляется лозунг: «Корея для корейцев», а ведущей целью становится борьба против русского финансового советника и русских военных инструкторов. На третьем Общество разворачивает движение за создание национального парламента (но об этом чуть позже).

Можно сказать, что это движение впервые в корейской истории выглядело как политическая партия с европейским фасадом, а не придворная группировка, не имеющая формальных признаков[6]. Общество имело устав и прокламацию (программу), а его члены платили членские взносы.

За три года своей политической деятельности Общество провело 31 массовый митинг, а также устраивало специальные собрания, на которых проводились состязания между различными ораторами, что способствовало обучению масс технике политической дискуссии и парламентских дебатов.

Частые дискуссии на тему развития в Корее демократии, для проведения которых был построен специальный Зал независимости, были важным новым элементом политической культуры. Лекции и семинары для членов Общества сочетались с обсуждением гражданами наиболее актуальных вопросов того времени.

Основные темы дискуссий сводились к:

· проблемам модернизации образования и здравоохранения (особо напирали на необходимость заменить иероглифы хангылем);

· вопросам социально-экономического развития страны с упором на внедрение новых технологий, развитие торговли и противодействия передачи земельного фонда страны в иностранную собственность;

· внешней политике страны (здесь следует отметить не только антироссийскую позицию руководства Общества, но и его поддержку идей нейтралитета, который понимался как возможность получать от западных стран культурную и экономическую помощь, но при этом обходиться без их политического влияния);

· направлениям духовного совершенствования общества (против культа предков, а также – духа согласия между поданными и правителем руководство Общества ничего не имело).

Статьи в газете, равно как и декларации и выступления лидеров «Общества независимости», отличались открыто прозападной ориентацией. Со и Юн понимали вестернизацию как заимствование тех социальных и политических механизмов, которые позволили Западу занять столько завидное положение в мире. Закономерно, что конфуцианство в их работах подвергалось самой беспощадной критике – они решительно отвергали какую-либо ценность традиционной доктрины, обосновывая необходимость создания парламентской системы государственного управления.

Такие понятия, как «гражданские права», «права человека» и тп были впервые введены в корейский язык благодаря материалам «Тоннип синмун», и некоторые южнокорейские историки даже договариваются до того, что Общество «разворачивало свою деятельность в форме западного движения борьбы за права человека», но это несколько не так. Вот характерная цитата из Со Чжэ Пхиля: «Когда мы осознаем, насколько темен и безграмотен корейский народ, мы поймем, что пребывание в Корее иностранных войск является для нас великим благом. Если бы не иностранные отряды, то повстанцы из числа тонхак или ыйбён давно заняли бы Сеул..»[7]. Юн Чхи Хо тоже склонялся к мысли о том что Корея не в состоянии самостоятельно управлять собой и потому пока ей лучше находиться под управлением более цивилизованной и сильной страны. Массы для него были объектом, коим должны были руководить цивилизованные люди.

Корея становится империей

В марте 1897 г. под давлением Общества Кочжон вернулся во дворец, но не обратно в Кёнбоккун, а во дворец Кёнъугун (ныне Токсугун), который был меньше размером, но находился поблизости от иностранных миссий.

Заметим, однако, что возвращения вана требовали не только прогрессисты. Люди вроде Хон Чжон У (убийца Ким Ок Кюна занимал весьма важный пост наставника-секретаря при наследнике престола) также собирали конфуцианскую молодежь и писали петиции с требованиями, чтобы ван вернулся в свой дворец и изгнал из страны иностранцев[8].

После возвращения во дворец ван Кочжон поставил на руководящие посты представителей умеренной группировки и учредил новые органы, в том числе Комитет по законодательству. Затем, не без влияния Со Чжэ Пхиля, он решил принять титул Императора. Корея должна была не на словах, а на деле сравняться с окружающими державами. Именно поэтому члены Общества, воспитанные внешне в совсем другой внешнеполитической парадигме, уделяли такое большое внимание изменению статуса корейского государства и переименованию его в империю.

Понятно, что с точки зрения европейца, привыкшего к иному наполнению понятия «империя», корейские потуги выглядят смешно. Но стоит помнить, что в рамках китайской геополитической модели единственным истинно независимым монархом является император, а ван с точки зрения титулатуры ближе к герцогу, чем к королю. Принятие ваном титула императора потому должно было поставить его вровень со всеми соседями. Тем более, что исторически сложилось так, что правители Китая, России и Японии носили титул императоров.

Однако в депеше наверх российский посланник описывал мотивы вана несколько иначе: «Король бесповоротно решил принять титул императора. … Я всячески старался отговорить его от этого, уверяя, что никто его нового титула не признает. Король вчера объяснил мне, что на признание и сам он мало рассчитывает, но вынужден к этой мере происками отца своего и вдовствующей королевы, старшинство над которыми в глазах народа он приобретет, только приняв новый титул, чем и лишит их возможности свергнуть его родительской властью с престола, заменив внуком Тайвегуна (т. е. Тэвонгуна), проживающим в Англии. Король желал бы лишь, чтобы Государь Император (России) милостиво согласился, не признавая его, не отказывать ему прямо, а просто продолжать давать королю его теперешний титул; боится, чтобы официальный отказ наш не возбудил против нас всю страну, в особенности если бы мы приняли на себя почин отказа»[9].

Кстати: А.В. Пак отмечает, что предложение стать императором было сделано Кочжону еще в 1895г., но тогда он боялся выглядеть смешным[10].

12 октября 1897г. Кочжон принял императорский титул. Страна также была переименована из Чосон (Страна утренней свежести) в Тэхан (Великая Хан). При этом иероглиф «хан», обозначающий корейцев как этноним, должен был указывать на древность Кореи и ее самостоятельные этнические корни, так как территория, занимаемая в старину этими родоплеменными образованиями, никогда не была территорией Китая.

____

[1] Депеша статского советника А. Н. Шпейера от 14 февраля 1898 г. № 5 из Сеула // АВПРИ, ф. 150 «Японский стол», д. 150, л. 5.
[2] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 469.
[3] Там же. С. 297.
[4] Тягай Г. Д. Формирование идеологии национально-освободительного движения в Корее. С. 167.
[5] Choong Soon Kim. Tradition and Transformation in Korea. С. 56.
[6] Интересно, что Хендерсон, начиная анализ внедрения современной политической культуры с «Клуба Независимости», отмечает, что даже этот клуб не имел, по его мнению, серьезных идеологических корней и организационной базы.
[7] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С 191.
[8] Letters from Joseon. С. 381.
[9] Архив внешней политики Российской империи. Фонд «Японский стол. Опись 493, 1897-1902. Дело 81. листы 3-3б.
[10] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 186.

https://makkawity.livejournal.com/3484903.html#cutid2

***

Русские уходят…

Советская историография очень любила Общество за относительный прогрессизм, оставляя в тени то, что Со Чжэ Пхиль активно выступал как против низкопоклонства перед Китаем, так и против русского влияния[1]. Между тем западные историки и ряд корейских историков, наоборот, подчеркивают антирусский аспект деятельности Общества, как будто его деятельность была реальной борьбой за независимость страны в условиях острой угрозы закабаления.

Таким настроениям было несколько причин. Во-первых, с точки зрения борьбы фракций Общество независимости стоит считать проамериканской группой, естественно сдерживающей российские интересы. К тому же , хотя у Российской империи не было намерения сделать Корею вассальной страной, и нападки Общества на Россию не были стратегически обоснованными, многие члены общества искренне верили в то, что «Россия – жадный тигр, который смотрит на весь мир, как на кусок мяса»[2] и воспринимали пребывание вана в русской миссии как ее доказательство.

Во-вторых, как мы писали ранее, двор ориентировался на Россию потому, что из всех оставшихся кандидатов в сюзерены РИ наиболее подходила традиционалистам, – абсолютная монархии, сохраняющая старую структуру общества, включая сословные привилегии. Соответственно, чиновники из консервативных группировок стали из прокитайских пророссийскими[3], в то время как Общество выступало за продолжение реформ.

В-третьих, по мнению В.М. Тихонова, сыграла свою роль активность нового посланника А.Н. Шпейера, который окончательно заменил Вебера в сентябре 1897 года. От последнего он отличался большей решительностью (обратим внимание на то, что, бегство вана в русскую миссию произошло именно в тот период, когда главным в миссии считался он, а не Вебер) и некоторой бестактностью, которую отмечал и его коллега[4]. Более грубое отстаивание им российских интересов вызвало большее противодействие.

С февраля 1897 г., после приглашения на службу русского финансового советника и военных инструкторов члены Клуба устраивали сидячие митинги и бомбардировали двор антирусскими петициями[5]. Аналогичные демонстрации устраивались и перед российской миссией с требованием вану не ронять своей чести и достоинства и вернуться во дворец: «Если вы, как правитель страны, не будете жить в (вашем) дворце, а продолжите находиться в иностранной миссии, это не только станет пятном на вашей репутации но и приведет к тому что иностранцы будут презирать нас»[6].

Однако надо сразу же обратить внимание на то, что «иностранцы» в этом тексте не значит «иностранцы вообще»: речь шла не о борьбе с институтом западных финансовых советников вообще, а именно с русским финансовым влиянием. Англичанин М. Л. Браун, который находился на этом посту до и после Алексеева и был тесно связан как с американскими, так и с японскими предпринимателями, их вполне устраивал[7].
К февралю 1897 г. отношения вана с русскими окончательно ухудшились, и, не дав даже прощальной аудиенции, он «съехал» из русской миссии, хотя планировал оставаться там до весны. Практически сразу же после этого был дан от ворот поворот русским искателям концессий. И вообще экономический климат стал менее благоприятным для русских.

В мае 1897 г., впервые со времени открытия русской миссии в Сеуле, были расклеены антироссийские прокламации, в которых переход Коджона в русскую миссию изображался как следствие деятельности изменников-заговорщиков, подговоривших вана покинуть свой дворец. Затем этот текст попал на страницы «Independent»[8].

Летом 1897 г. К.И. Вебер натолкнулся на сопротивление проамериканской фракции предоставления российским предпринимателям горнорудных концессий. Ему удалось продавить перевод Ли Ван Ёна из министров иностранных дел в министры образования, но эта мера вызвала недовольство США и проамериканских сил, включая Общество. В такой ситуации окончательно сработал принцип «враг моего врага – мой друг», и в октябре 1897 г. под нажимом Шпейера на ключевые министерские посты были назначены консерваторы. Это наложилось на конфликт Алексеева и Брауна и окончательно сдвинуло Тоннип Хёпхве на антироссийские позиции[9]. Консерваторов (заслуженно) обвиняли в коррупции, вынуждали подавать в отставку и даже устраивали компании неповиновения среди чиновников[10].

Так, в январе 1898 г. деятельность Клуба сорвала переговоры о строительстве угольной станции для нужд русской тихоокеанской эскадры на о. Чорёндо на рейде Пусана[11].

Петиции при этом продолжались, и текст одной из них есть в депеше Алексеева: «В настоящее время нет у императора людей, которые могли бы помочь в делах управления. Каждый день все меняется: войсками и финансами распоряжаются иностранцы, отнявшие всю власть. Под предводительством главного (вдохновителя) Юн-чихо составим и подадим прошение. Послужим Императору и поклянемся восстановить самостоятельное государство»[12].

Не обошлось и без поиска врагов, и здесь главной демонизированной личностью оказался переводчик Ким Хон Юк, который отвечал за внешние сношения вана и имел право входить к нему без доклада в любое время[13].

В феврале члены Общества потребовали выдать его властям как предателя, а 10 февраля 1898 г. организовали на него покушение. Вот как рассказывает об этом покушении российский источник: «направляясь обычно кратчайшей тропинкою к боковой калитке Миссии, Ким-пан-са был окружен несколькими людьми, которые и схватили его, обратив в бегство двух сопровождающих переводчика полицейских. Каким-то чудом удалось Ким-пан-се вырваться из рук злодеев, один из которых бросился наносить ему удары саблею. Крик о помощи был услышан несколькими китайцами из английской миссии, которые и поспешили к месту свалки. Нападавшие скрылись. Отклонив поздние услуги прибежавших из дворца солдат, Ким-пан-са поднял брошенную на дороге саблю и самостоятельно добрался до Миссии»[14].

Исполнителей схватили тотчас, но затем дело замяли, так как, несмотря на контроль с самого верха, ссориться с Обществом независимости никто не хотел, в результате чего объективный полицмейстер, который вел дело, даже просил русскую миссию об убежище.

С покушением связана еще одна интересная история. Утром того же дня, когда был ранен переводчик, Общество независимости подало королю петицию об удалении из Сеула всего русского. Однако, по словам Алексеева, второпях вместо «русского» подписанты написали «иностранного», после чего сочувствовавший Обществу принц Ли Чжэ Сон (в тексте Алексеева – Ли Джи Сун) пытался подменить документ, но был «застукан» Ким Хон Юком, из-за чего и нанял убийц последнего.

Покушение, естественно, вызвало изрядный скандал, – представители Англии и Германии объявили, что это провокация самих русских[15], в Тихонов упоминает, что Шпейер потребовал от вана явиться в российскую миссию и принести личные извинения[16]. Националистические настроения только подскочили, и Алексеев пишет, что корейские офицеры из числа обученных русскими инструкторами были готовы «срыть Клуб независимости до основания», а. Шпейер бомбардировал Петербург записками о том, что проявление осторожности превращается в утрату возможности реализовать свое влияние.

Из переписки Шпейера с министром иностранных дел Н. Н. Муравьевым видно, как болезненно был воспринят отход короля от пророссийских позиций, хотя, по словам Муравьева, «непосредственное вмешательство в различные отрасли управления страны никогда не составляло нашей задачи». В письме Шпейеру от 19 февраля 1898 г. Муравьев предлагал впрямую запросить вана о том, какой позиции он придерживается, и если российская помощь в лице дворцовой охраны, инструкторов и финансового советника представляется ему лишней, принять меры. В ответной телеграмме от 28 февраля Шпейер предлагал потребовать от вана уволить одновременно с российскими всех иных иностранных советников, не принимать благодарственного посольства, которое ван собирался отправить в Петербург, и потребовать строжайшего наказания заказчиков и исполнителей покушения на переводчика. В случае неисполнения этих требований Шпейер предлагал занять российскими войсками северные провинции Кореи по линии Пхеньян – Вонсан, «иначе мы не можем надеяться выйти с честью из нынешнего затруднительного положения»[17].

Муравьев, однако, пояснил, что «спускать флаг и занимать северные провинции совершенно не входит в виды нашего августейшего монарха». «В высочайшие предначертания государя императора не входит мысль о занятии Северной Кореи нашими войсками, что было бы явным нарушением неоднократно провозглашенного нами принципа независимости этой страны, ограждение коей составляло нашу постоянную заботу»[18]. Но раз Корея считает, что достигла того уровня самостоятельности, который позволит ей обойтись без советников, так тому и быть, но «счеты с корейским правительством следует покончить»[19]. Настолько, что российская миссия не должна была идти на контакт с Кочжоном и даже официально объявила ему, чтобы он не пытался снова искать у неё убежище.

10 марта 1898 г. на центральной ули­це Сеула Общество собрало огромный (с участием более 10 тыс. человек) митинг, на котором российское участие в де­лах управления страной подверглось особым нападкам. Поэтому, чувствуя все больший накал страстей, Шпейер направил корейскому монарху письмо с вопросом о целесообразности дальнейшего при­сутствия русских военных инструкторов и финансового советника К.А. Алексеева[20].

Полученный 12 марта ответ был отрицательным[21], и уже 19 марта 1898 г. финансовый советник и военные инструктора покинули Сеул. Перед отъездом Кочжон вызвал к себе Алексеева и объяснил ему, что ему очень жаль с ним расставаться, но иначе он поступить не мог, иначе принц Ли Чжи Сун задушил бы его. Алексеев оставил пост финансового советника, вручив корейской стороне под расписку «1278127 долларов чистой экономии» и пробыв на этом посту всего около полугода[22]. Финансы и таможни страны снова оказались в руках Брауна[23].

Что же до переводчика Кима, то в августе того же года после кампании в прессе по ложному доносу он был сослан, а позднее обвинен в попытке отравить вана[24]. Х.Хальберт утверждает, что вану пытались подмешать что-то в кофе, и расследование привело к поварёнку, который признался, что сделал это по приказу друга Ким Хон Нюка. Как Ким, который находился далеко в изгнании, мог быть к этому причастен, сказать трудно, но представители общества решили сделать его козлом отпущения[25]. 11 сентября 1898 г. был собран массовый митинг, где с одной стороны, Общество требовало его обвинения и казни, а с другой, чтобы к Киму не применялись «традиционные пытки»[26]. Оба требования были исполнены.

_____

[1] Так, у В.Ф.Ли много говорится о «прояпонских элементах», которые давили на вана, но не указывается, что это были акции Общества.
[2] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 490
[3] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 461-462
[4] Согласно замечанию Вебера, «после бестактных и безумных действий Шпейера, которым наши недоброжелатели сверх того придавали ещё особую окраску, наше влияние опустилось ниже нуля; корейцы стали сомневаться в честности и доброжелательности нашей политики и до того ненавидели Шпейера, что народное возмущение поднялось в Сеуле против сановников, ранее принадлежавших к русской партии».
[5] Россия и Корея (1895-1898). С. 105.
[6] Депеша статского советника А. Н. Шпейера от 14 февраля 1898 г. № 5 из Сеула // АВПРИ, ф. 150 «Японский стол», д. 150, л. 5.
[7]То же самое касалось Японии. Как пишет Хан Ён У, во время визита в Корею бывшего премьер-министра Японии Ито Хиробуми Юн Чхи Хо оказал ему радушный прием и даже подарил памятный чайник с изображением Арки независимости. Правда, этот поступок стал предметом критики Юн Чхи Хо даже в среде членов Тоннип хёпхве.
[8] К.И. Вебер и Корея. Стр.302
[9] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 462-463
[10] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 465
[11] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 297.
[12] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 61-62.
[13] В.М. Тихонов добавляет, что недовольство Ким Хон Нюком объяснялось скорее его «подлым» происхождением и отсутствием у него формального образования, чем особой вовлеченностью в коррупцию.
[14] Там же. С. 62.
[15] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 299.
[16] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 464
[17] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 64-66.
[18] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 299.
[19] Российский государственный исторический архив. Фонд560. Опись 28. Дело 109. Листы 92-93 об. Цит. по. ??
[20] С точки зрения В.М. Тихонова, это был ультиматум – или прекращение российской помощи, или решительные меры.
[21] Автор полагает, что сыграло свою роль обретение Порт-Артура и начавшаяся периеориентация российской внешней политики на укрепление Маньчжурии.
[22] Российский государственный исторический архив. Фонд 560. Опись 28. Дело 1090. Листы 111-116 об. Цит. по. ??
[23] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 302.
[24] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 200-202.
[25] The Passing of Korea, стр. 160
[26] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 466-467

https://makkawity.livejournal.com/3485416.html#cutid1

***

Разгон Общества

В период пребывания Коджона в российской миссии деятельность «Тоннип Хёнхве» целиком отражала устремления двора и его проамериканской фракции[1]. Но на протяжении всей второй половины 1896 года пропасть между партией независимости и консерваторами продолжала увеличиваться[2]. Стремительность планов членов Тоннип Хёпхве начала пугать двор, и еще в октябре 1896 г. он начал предпринимать меры для того, чтобы ограничить влияние Общества и сократить количество проводимых им массовых мероприятий.

Это хорошо видно по истории с книгой «Юхак кёнгви» («Основа и содержание конфуцианства»), которую написал министр образования Син Ги Сон (1851-1909). Этот труд не только критиковал христианство, но содержал пассажи типа «пример мерзости варварских обычаев недостоин того, чтобы о них серьёзно рассуждать… Люди Запада оскорбляют Небо и стремятся изменить общественные порядки во всём мире… Они достойны проклятья»[3]. Заявления подобного рода вызвали протест со стороны иностранных послов в Сеуле и Син лишился должности. Однако, ультраконсерваторы, включая Хон Чжон У продолжали занимать высокие посты в правительстве[4].

Уже в декабре 1897 г. корейское правительство начало критиковать Тоннип синмун за излишне разоблачительный тон. Со был вынужден уйти в отставку, но передал руководство газетой Юн Чхи Хо[5].

Не поддерживали Со Чжэ Пхиля и американские власти. Обращение к гражданам США от их генконсула от 11 мая 1897 г. требовало от любого американского гражданина быть сторонним наблюдателем и не вмешиваться «в дела, которые находятся в компетенции местных властей». Американцам предписывалось даже не давать советов и держать себя в рамках законной деятельности[6]. (Ранее, кстати, Госсекретарь США запретил своему посланнику действовать совместно с русскими в защиту вана[7]).

А в стремлении удалить Со от государственных дел консервативные политики активно использовали доктора Аллена, имевшего на короля большое влияние. Против Со выступал еще один американец, некто Вильямс, который в своих речах и статьях сравнивал его с Дон Кихотом[8].

В такой критике есть значительная доля правды. Многие историки отмечают определенную отдаленность Общества независимости от народа и отсутствие у его лидеров реальных организаторских способностей. Хотя часть его членов обладала высокой харизмой и могла заводить массы, у них не хватало таланта на то, чтобы поддерживать эту энергию на постоянном уровне. Тот же Б. Камингс не считает Общество независимости адептом демократии и современного гражданского общества и приравнивает его к группировке Ким Ок Кюна с единственным исключением: если первая группа находилась под влиянием японского реформизма, то Со Чжэ Пхиль и его последователи «находились в плену американского прогресса, понося и критикуя при этом достижения своего собственного народа»[9]. М. Н. Пак также квалифицировал Общество как проамериканскую фракцию.

Просветительство понималось членами Общества как простое копирование западных обычаев. Это подчеркивает даже момент с Воротами независимости. Снос старых Ворот и строительство новых, весьма напоминающих парижскую Триумфальную Арку, можно трактовать не как приход прогресса, а как демонстративный акт, призванный подчеркнуть смену ориентации страны с прокитайской на проевропейскую (точнее, на проамериканскую) и символизирующий не фактическую независимость Кореи, а не менее слепое заимствование идей и ценностей западной демократии.

К тому же, несмотря на весь поднимаемый шум, деятельность политических партий и газет ограничивалась, в основном, Сеулом и прочими крупными городами. Большинство населения страны мало представляло себе большую политику, и, по мнению южнокорейского историка Ли Джон Сика, чувство прогресса было развито слабо и предпосылок для проведения широкомасштабных реформ не было.

Сначала, в начале 1898 г., Общество покинули старые политические лидеры (в том числе Ли Ван Ён). В мае 1898 г. был вынужден вернуться в Штаты Со Чжэ Пхиль. Помимо внешнего давления, Корея не пришлась по вкусу Мюриель[10].

К весне-лету 1898г. члены Общества уже не занимали постов в центральной администрации. Не имея уже возможности задействовать официальные каналы, они попытались вернуться в политику как «представители народа», опирающиеся на массовые митинги[11]. К моменту собрания марта 1898 г Общество имело филиалы по всей стране и насчитывало более 4000 членов[12].

Однако массовые демонстрации, которые, показали всем силу Тоннип Хёпхве и поспособствовали сворачиванию российской активности, – вскружили голову части его руководства и радикальным элементам. Хотя Юн являлся человеком здравомыслящим, он не мог контролировать «молодую кровь» [13]. Наиболее громкие проекты Общества, наподобие организации Ассамблеи или попыток превратить Государственный совет в аналог парламента, половина которого избиралась бы из числа членов «общественных ассоциаций» (читай «Общества»), относятся именно к этому периоду. Так, уже с апреля 1898 г. Общество начало требовать реформы судебной системы[14].

Между Обществом и двором началась активная переписка. 10 июля 1898 г. в ответ на очередную петицию Кочжон писал: «То, о чем вы просите, вызвано вашей обеспокоенностью о благе страны и любовью к народу. Однако, если вы желаете сохранить свои должности за собой, вы не должны впредь столь безрассудно вмешиваться в дела правительства».

Юн Чхи Хо в ответной петиции 19 июля не медлит: «… опасность для страны исходит не только от злоупотреблений властью и от советников вашего величества, но, мы боимся, что ваше величество сами ставите себя в опасное и сложное положение… ваше величество должны улучшить законы и пересмотреть ваши поступки». Это ван проигнорировал и Общество перешло к психологическому давлению, снова начав бомбардировку прошениями устранить неугодных им личностей[15].

Летом того же года в Сеуле был будто бы обнаружен заговор с целью заставить короля отречься от престола, поместить на трон наследного принца и начать новую эру в истории Кореи. По Хальберту, заговор был плохо спланирован и заслуженно провалился, но нам важно то, что одним из его руководителей вроде бы был бывший глава Общества Ан Гён Су, который спасся, сбежав в Японию[16].

Повторюсь: неясно, правда это или нет, но и дипломаты, и двор были вынуждены существовать в атмосфере постоянного напряжения, Тем более вне зависимости от того, был ли верен слух о заговоре, все обычно заканчивалось арестами, судами, казнями и ссылками. Фракции сводили друг с другом счеты, а оправдаться, не имея влиятельного покровителя, было крайне мало реально[17].

В сентябре император решил завести себе личную охрану из иностранцев – тридцать человек разных национальностей прибыли в Сеул 15 сентября[18]. В это же время Коджон попытался заручиться покровительством Франции, направив президенту письмо с просьбой о присылке десанта и оказания помощи[19]. Это вызвало сильное сопротивление Общества, и Кочжону пришлось уступить народным протестам, что опять же настроило его против реформаторов.

____

[1] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 460
[2] The Passing of Korea, стр. 154
[3] Тягай Г.Д. Формирование идеологии национально-освободительного движения в Корее, с.172
[4] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 310-11
[5] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 147.
[6] Там же. С. 234.
[7] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 228.
[8] Korea’s Self-Identity. Р. 168.
[9] Cumings B. Korea’s place… Р. 124.
[10] Letters from Joseon. С. 389-390.
[11] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 467
[12] Understanding Korean History. С. 174
[13] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 316
[14] ПакА. В. Диссертация. Рукопись. С. 205.
[15] Тамже. С. 209.
[16] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 317
[17] Letters from Joseon. С. 411.
[18] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 318
[19] К.И. ВебериКорея. Стр.304

https://makkawity.livejournal.com/3485795.html#cutid1

***

Кульминацией деятельности Тоннип Хёпхве стал октябрь 1898 г., Общество независимости насчитывало более 4 тыс. членов, а его филиалы открывались по всей стране.

27 октября на площади Чонно в Сеуле состоялся шестидневный массовый митинг по вопросам реформирова­ния государственного управления под названием Всеобщее собрание чиновников и народа (Кванмин кондонхве). На митинге, где собрались не только правительственные министры (Пак Чон Ян и др.), но и горожане Сеула всех классов и слоёв – интеллигенция, студенты, женщины, торговцы, монахи и даже мясники-пэкчон, была принята записка с предложениями на имя императора, состоящая и 6 статей. Вот они.
1. Ни чиновники, ни народ не должны быть зависимы от иностранной помощи, однако должны делать все возможное для укрепления и поддержания императорской власти.

2. Все договоры и соглашения с иностранными государствами или фирмами, включая займы, предоставление концессий на разработку рудников, строительство и эксплуатацию железных дорог, найм иностранных военных инструкторов, должны быть подписаны всеми министрами и председателем Чунчхувона (Тайного совета), без подписи которого они не могут вступать в действие.

3. Все источники доходов и методы повышения налогов должны находиться под контролем департамента финансов, ни один другой департамент, должностное лицо или корпорация не могут в это вмешиваться.; ежегодный бюджет и отчетность по нему должны быть обнародованы.

4. Обвиняемые должны быть наказаны только после проведения публичного судебного разбирательства, а также им должно быть предоставлено право на защиту.

5. Назначение императором высших чиновников возможно только с одобрения большинства членов кабинета министров.

6. Существующие законы должны быть исполнены без страха и предвзятости[1].

Можно обратить внимание, что традиционные призывы к избавлению от иностранного влияния сочетаются здесь с требованиями ограничения монархии, большей демократичности и того, что сегодня назвали бы правовым государством.

Важно: в первый день члены Общества направили правительству требование явиться на митинг, но консерваторы проигнорировали это и, наоборот, потребовали закрытия этого «нелегитимного» собрания. В ответ властям дали понять, что собрание – общенациональная конференция, которая «не является прихотью одного лишь Общества независимости». Под давлением ситуации ван дал личную аудиенцию Юн Чхи Хо и согласие на участие министров в работе митинга.

Члены Общества независимости практически подошли к организации Национальной ассамблеи как первого корейского парламента на базе Чунчхувона (Центральной палаты; иногда название этого органа переводят как Тайный совет), но тут королю нашептали, что «Общество независимости» готовится к свержению императора и установлению республики, собираясь сделать президентом Пак Чон Яна, а вице-президентом – Юн Чхи Хо. Хотя на следующий же день выяснилось, что этот донос был сфальсифицирован тогдашним главой МИДа Чо Бён Сиком, Кочжон был напуган достаточно, после чего в несколько этапов и с молчаливого согласия США и России Общество было разогнано.

2 ноября 1898 г. указом Кочжона Тайный совет превратили в выборный правительственный орган. 5 ноября в Павильоне независимости даже прошло голосование по выбору 25 членов Чунчхувона (такова была квота, выделенная Обществу), но как только «Всеобщее собрание» завершило работу, император издал указ об аресте лидеров Общества и обвинил их в подготовке государственного переворота. Всего было задержано более 17 человек. Указ об их аресте был подписан еще накануне, 4 ноября.

В ответ по Сеулу прокатилась волна организованных низовыми членами Общества уличных митингов, участники которых объявили себя «всенародным обществом» (манмин кондонхве), обращения которого от 9 и 10 ноября требовали восстановления Общества независимости и наказания тех, кто его закрыл, а также – реализации его программы в полной мере. Ван выпустил членов Общества из тюрьмы, одновременно стянув в город более 2 тыс. побусанов, но в уличных столкновениях успех не сопутствовал ни той, ни другой стороне: против коробейников привлекли «рыночных силачей» («охранявших» торговцев и облагавших их «данью»)[2]. По отзывам японских дипломатов, в конце ноября 1898 г. столица находилась в состоянии «полной анархии».

В такой ничейной ситуации обвинения против Общества были сняты, двор разрешил его деятельность и дал «добро» на создание Национальной ассамблеи. Однако для того, чтобы разрушить монополию Общества на политическое представительство, двором было создано Императорское общество (Хвангук Хёпхве), куда вошли в основном все те же побусаны. Императорское общество формально возглавлял наследник престола[3], а реальным его главой был Хон Чхон У.

Причины принадлежности «корейских офеней» к ревнителям традиции понятны – развитие структуры путей сообщения и дешевые товары мануфактурного производства обесценивали и их труд, и их значение. Чем хуже дороги, тем дороже товар, доставляемый коробейником[4]. Именно поэтому милитаризованную организацию побусанов так часто старались распустить реформаторы.

Когда Ассамблею открыли, только 17 ее членов оказались членами Общества независимости. Тем не менее, эти 17 имели гораздо больший опыт парламентской борьбы и публичных дискуссий и потому очень быстро протащили резолюцию о назначении членов Клуба на высокие государственные посты и о возвращении из эмиграции Со Джэ Пхиля и Пак Ён Хё, которые тоже должны были занять очень высокие посты в правительстве. Такая ломовая тактика насторожила двор, и когда пополз слух о том, что Общество независимости готовит переворот и собирается ввести в Корее республику с Пак Ён Хё в качестве премьер-министра, разъяренный Кочжон приказал принять «строгие меры», и 26 декабря 1898 г. Тоннип Хёпхве было окончательно разогнано[5]. Впрочем, на этот раз за руководством реформаторов не было целенаправленной охоты, хотя многие из них уехали из страны. Юн Чхихо и ряд других активистов были отослан из столицы на малозначительные провинциальные посты.

Не повезло только Ан Гён Су: корейское правительство обещало ему справедливое судебное разбирательство, а японское – свою защиту. На этих условиях он и иные обвиненные смело вернулись в Корею и собирались предстать перед судом, но вместо этого их просто тайно задушили в тюрьме[6].

Позиция двора хорошо видна в указе, в котором император объяснял, почему в Корее не нужны общественно-политические организации: «…Частные организации (западных стран) могут лишь помогать правительству в вопросах образования и прогресса. Что же касается критики законов и личных назначений на государственные должности, то это не входит в их компетенцию. Они часто устраивают митинги и представляют резолюции Двору, но при этом не хулиганят перед стенами дворца и никому не угрожают»[7].
17 августа 1899 г. законодательный орган Кёджонсо опубликовал документ из 9 статей под названием Тэхангук кукче (Государственный строй империи Тэхан) определяющий новое государство как абсолютную монархию. Этот текст называют первой корейской консти­туцией, хотя на деле это был измененный вариант Попкю Юпхён который даже с учетом дополнений больше напоминал «разночинное собрание монарших вердиктов, постановлений правительства и других юридических актов, привычное для нормативной базы традиционной Кореи»[8]. Ничего о правах народа в этой «конституции» сказано не было[9].

4 декабря 1899 г. окончила свое существование Тоннип синмун. На этом «демократический эксперимент» полностью завершился, хотя нельзя сказать, что он завершился ничем, поскольку просуществовавшая 10 дней Национальная ассамблея стала первым «парламентским экспериментом» в корейской истории. Кроме того, в отличие от всех предыду­щих попыток реформирования, предложения Общества независи­мости были поддержаны народом.

А. В. Пак обращает внимание на то, что Общество было первой попыткой добиться модернизации Кореи политическими средствами и путем пропаганды передовых идей, а не при помощи банального заговора или путча, а западные историки отмечают положительный аспект попытки привить обществу западный стиль жизни, западное образование и западное понимание национализма. И хотя в целом этого не удалось, усилия Со Джэ Пхиля сыграли значительную роль в укоренении на корейской почве большого числа элементов американской политической культуры. Это попытки сформировать интеллектуальную элиту, политическая пропаганда через прессу и использование газеты как средства политической борьбы вообще, массовые демонстрации и публичные выступления европейского образца, апеллирование к националистическим чувствам народа через лозунг «Корея для корейцев». Все это было востребовано и применено в более позднее время.

_____

[1] The Passing of Korea, стр. 161
[2] В.М. Тихонов, КанМангиль. История Кореи. Том I, С. 470
[3] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 378.
[4] Пак А. В. Диссертация. Рукопись. С. 211.
[5] Korea’s Self-Identity. С. 163.
[6] The Passing of Korea, стр. 169
[7] ПакА. В. Диссертация. Рукопись. С. 221.
[8] Толстокулаков И. А. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1. С. 244.
[9] Understanding Korean History. С. 177

 

Глава XI

Период между разгоном Общества независимости и началом русско-японской войны историки обычно обделяют вниманием, однако для более точного понимания последующих событий автор считает необходимым уделить ему отдельный раздел, потому что это были последние годы, когда можно было что-то исправить в стране.

У некоторых корейских националистических историков период с 1897 по 1904 гг. носит гордое название «реформы Кванму» (новый девиз правления императора Кочжона) и позиционируется чуть ли не как новый виток реформ, который привел бы страну к модернизации, если бы не японцы. К сожалению, с конкретными подтверждениями этого тезиса возникают проблемы.

Внутриполитическая ситуация и административная система. После смерти королевы Мин Кочжон женился снова при довольно примечательных обстоятельствах. Госпожа Ом оказалась в ванском гареме не сразу. Изначально низкого происхождения, она была наложницей какого-то богатого китайца, а затем стала фавориткой министра, который определил ее на службу фрейлиной при королеве Мин. Ее отец был дворцовым служителем низшего разряда, но хорошо ее воспитал, и госпожа Ом отличалась от придворных дам привлекательностью, начитанностью и умением «убеждать других в своей невинности»[1]. Кочжон увлекся фрейлиной, но королева Мин обратила внимание на эту интрижку мужа, и Ом была вынуждена срочно бежать из дворца, подождать пока родится и умрет ее ребенок, и найти себе нового покровителя. После того, как королева Мин была убита японцами, она снова поступила во дворец и грамотно попалась на глаза вану, который дал ей статус императорской наложницы, а через какое-то время – королевы[2].

В 1896 г. Ом родила ему сына, после чего очень быстро стала вертеть мужем так же, как раньше им вертела королева Мин, и так же пытаться отбивать попытки сановников вытеснить ее из сердца Кочжона. Когда чиновник Ким Ён Чжун ввел во дворец новую красавицу, госпожу Кан, то через две недели он был под пустым предлогом лишен звания, а затем подвержен пытке, искалечен и казнен, после чего госпожа Кан быстро поняла, что с императрицей шутки плохи, и не пыталась конкурировать с ней за внимание вана[3]. Правда, будучи по происхождению простолюдинкой, королева Ом не особо вмешивалась в политику, но активно заботилась о благополучии своей клики и, будучи суеверной, наводнила дворец еще большим числом шаманов и геомантов, которые создавали в нем весьма специфическую атмосферу, являясь при этом противниками реформ[4].

В результате никого из известных нам политиков в это время при императорском дворе не было, и политическую линию определял Ли Ён Ик (1854-1907) – министр финансов и управляющий казной императорского двора. Человек из простонародья, выдвинувшийся во время мятежа Ким Ок Кюна, когда он был простым носильщиком королевы Мин[5], он заслужил внимание власти как видный специалист по выжиманию денег из населения. Так, А. Гамильтон рассказывает о том, как Ли, например, разорил поставщиков женьшеня, забрав у них товар как монополист, а затем заявил, что заплатит за него цену, которая была в 7 раз меньше обещанной, так как поставщики будто бы нарушили условия договора[6].

Ли Ён Ик активно интриговал против М. Л. Брауна в союзе с русским и французским посланниками. По Гамильтону, ситуация выглядела так. В момент, когда императорская казна нуждалась в деньгах, Ли убедил вана в том, что нехватка денег связана с деятельностью начальника таможни и предложил Брауна уволить, а доходы от таможен отдать на покрытие расходов по займу на 5 млн. иен, который должно был дать Корее французское акционерное общество «Юннаньский синдикат» [7]. Брауна уже почти уволили, ему было приказано очистить резиденцию, но он проигнорировал эти требования, а попытка дворцовых слуг вытолкать его оттуда силой вызвала сопротивление. Пока Браун баррикадировался в резиденции, на рейде Чемульпо появились 4 английских военных судна под командованием адмирала Брюса, и франко-русский план рухнул[8].

Затем уже противники Ли Ён Ика обвинили его в сговоре с иностранными державами и оскорблении величества: беседуя с леди Ом, Ли Ён Ик сравнил её с Ян Гуйфэй, наложницей последнего императора династия Тан в Китае. Изначально он предполагал это как комплимент, однако из-за ограниченности его образования, он не понимал, что его комплимент обернулся самым обидным оскорблением, так как считалось, что распутство этой наложницы привело к разрушению династии Тан. До премьер-министра и министра иностранных дел дошли слухи о том, что наложница императора была оскорблена, и четырнадцать высших сановников подали петицию, заявив, что негодяя следует немедленно осудить и казнить [9].

Кочжон даже издал указ об изгнании его из страны, но свое слово сказали русские дипломаты[10]., – сначала Ли под охраной вывезли в русскую миссию, и изгнание было заменено загранкомандировкой в в Порт-Артур покупать аннамский рис[11]. Было это оттого, что Ли считался прорусским политиком, хотя его политические взгляды скорее напоминали воззрения королевы Мин.

На обсуждение текущих проблем был наложен запрет: Указ Полицейского Управления 22 июня 1901 г. запрещал любые «сборища для праздной болтовни» . Теоретически, наказаны могли быть даже 3-4 человека, собравшиеся для обсуждения политических или общественных тем, не говоря уже о создании общества[12].

Что же до административной работы, то и здесь указы времен реформ Кабо остались на бумаге: деления чиновников по министерствам не существовало в принципе, и в течение года один чиновник мог успеть послужить в трех и более министерствах и при этом съездить по делам службы в Китай. Продвижение по служебной лестнице тоже обычно не было последовательно, чередуясь со ссылками, опалой (нельзя забывать про фракционную борьбу и дворцовые интриги!), переходом на службу в иное ведомство или даже другую провинцию. Создается впечатление, что назначение на высший пост – министра – происходило спонтанно, ввиду обстоятельств или «заслуг», не нашедших отражения в официальных документах. Лишь немногие чиновники, имевшие возможность съездить на учебу за границу, получали профильное образование, которое могло помочь им в деле управления государством. Остальные же получали то же конфуцианское образование, что и их предшественники на протяжении нескольких веков.

Ситуацию в корейской политике того (и не только того) времени очень хорошо подчеркнул К. И. Вебер: «Веками угнетенные соседями и находясь в постоянной зависимости от них… они не доверяют собственным силам и сомневаются в возможности существования без посторонней помощи. Поэтому имеются здесь и русская партия, и японская, китайская, американская и другие, только одной нет – это чисто корейской»[13].
Кочжон же, который всегда был слабохарактерным, согласно свидетельству К. И. Вебера, стал еще менее энергичным, отчего коррупция и фракционизм победили окончательно[14]. По ощущениям этого российского дипломата, с точки зрения модернизации и прогресса в стране наступил откат к временам до реформ Года Кабо: жалкий вид армии, постоянное безденежье казны, интриги, протекционизм и взятки.

А. Гамильтон пишет: «Номинально корейский император пользуется правами неограниченного монарха; на деле он же всецело в руках партии, своими интригами достигнувшей временного перевеса. Чего бы ни пожелал император, ему непременно помешают исполнить его волю, или войдя в сделку с наложницами, или путем подкупа министра»[15]. Ему вторит Вебер: «Известно, что особа императора окружена ватагою бессовестных придворных, евнухов, шаманов-заклинателей, которые, если и не дают себе, может быть, ясного отчёта в том, чего японцы в Корее добиваются, находят более выгодным поддерживать их и пользоваться заинтересованностью финансов, неурядицей в администрации и слабостью императора для набивания собственных карманов. Всякий, который им может помешать в этом, тщательно устраняется»[16].

Эту точку зрения подтверждает и Вацлав Серошевский, оставивший подробные записки о Корее накануне русско-японской войны[17]. Как и многие иные русские и западные путешественники того времени, он составил весьма развернутый отчет о положении дел в стране, в котором весьма желчно прошелся по коррупции и общей отсталости.

_____

[1] Гамильтон поясняет, что у Ом было по ребенку от каждого из покровителей, однако каждый новый покровитель ничего не знал о ее прошлом и был уверен в том, что эта молодая женщина невинна и простодушна. По этому поводу в Корее даже ходили скабрезные куплеты, которые были запрещены после того, как Ом стала императрицей.
[2] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 70.
[3] Впрочем, налицо некоторый прогресс. Королева Мин в такой ситуации, как и китайская императрица Цы Си, подвергала изощренной казни не только сановника, но и наложницу.
[4] После окончания русско-японской войны всех шаманов и геомантов из дворца прогнали.
[5] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 64-65.
[6] Там же. С. 91-99.
[7] Там же. С. 84-86.
[8] Там же. С. 66.
[9] The Passing of Korea, стр. 180
[10] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 334.
[11] The Passing of Korea, стр. 180
[12] В.М. Тихонов, КанМангиль. История Кореи. Том I, C. 479
[13] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 109.
[14] Там же. С. 109.
[15] А. Гамильтон. Корея. С.-П., 1904, с. 64.
[16] К.И. Вебер и Корея. Стр.329-330
[17] Серошевский Вацлав. Корея. СПБ. 1909.

https://makkawity.livejournal.com/3487002.html#cutid1

***

Финансовая сфера и коррупция. К началу XX в. Корея имела лишь зачатки современной финансовой системы, и ситуация прекрасно описывается цитатой из В. Серошевского: «Казна в Корее, в сущности, принадлежит всякому, у кого хватает смелости и возможности ее грабить»[1].

Налоги взимались местными властями без должного правительственного контроля. Точнее, министр финансов утверждал лишь общую сумму налогов, в то время как местные власти собирали их с запасом и разницу клали себе в карман[2]. К этому добавлялось то, что чиновники, получившие должности за взятки, стремились вернуть свое как можно быстрее (часто еще и потому, что деньги на взятки брались взаймы под высокий процент). Отсюда – распространенность всяческих «местных налогов», самовольно вводившихся в стиле пресловутого Чо Бён Гапа. Добиться справедливости в столице при этом было почти невозможно, — ходатаев скорее арестовывали по обвинению в «клевете»[3]. Набор налогов постоянно менялся[4], и Ли Ён Ик, как мы уже говорили, считался хорошим специалистом по их созданию.

Дворцовые расходы фактически не были отделены от государственных[5]. Отменив положения «реформ года Кабо» о переводе системы налогообложения под контроль Министерства Финансов, Коджон передал Ведомству Двора доходы от монополии на продажу женьшеня и золота, дорожных сборов, а также от ряда дополнительных налогов, горнорудной промышленности, продажи концессий, лицензий на предпринимательскую деятельность и пошлин на право чеканки монет. В итоге к 1904 г. под контролем Ведомства Двора оказалось примерно 44% всех государственных доходов[6] , и уходили они отнюдь не на строительство новых дворцов, не говоря уже о мерах по укреплению государства.

Единой валюты в Корее фактически не существовало. Жалование солдатам выплачивали в мексиканских долларах, купцы в портах рассчитывались за торговые сделки в иенах. В 1901 году Ли Ён Ик начал чеканить корейские никелевые монеты, нанеся стране еще больший ущерб, чем порча монеты Тэвонгуном. Дело в том, что если при регенте номинал монет был слишком мал для подделок, никелевая монета Ли была идеальной для фальшивомонетчиков, – её стоимость была не настолько высока, чтобы расплачиваться по-крупному, однако была достаточной для оплаты труда и затраченного времени[7].

Государственный долг страны имел устрашающие размеры, и б?льшая его часть образовалась следующим образом: правящая клика брала на весьма кабальных условиях заём у японского правительства или кредит в японском банке, после чего до 80 % суммы банально разворовывалось чиновниками. Цитируем Вебера: «…императорский двор поглощает все доходы страны, нисколько не заботясь об экономических нуждах ее. Деньги уходят на бесполезное, непроизводительные покупки, и когда наличных средств не хватает, корейцы делают заём у японцев… Желательно, чтобы был положен предел этим тратам, иначе платежные силы Кореи истощатся… и финансовый крах последует. Япония в роли шекспировского Шейлока появится на сцене, чтобы взыскать долг. Между корейцами нет человека, достаточно способного, независимого и бескорыстного, чтобы управлять здешними финансами как следует, и даже иностранцу невозможно будет навести в них порядок, не имея самых широких полномочий»[8].

Иногда у автора возникает риторический вопрос: «Как, на что можно было потратить миллионные займы, которые брались на кабальных условиях и не оставили после себя ничего?». Ответ дает Вебер: «на улучшение нравственного и физического быта населения, на устройство школ и технических заведений, на постройку хороших путей сообщения и проч. средств не имеется, ибо большая часть доходов поглощается … бесполезными и непроизводительными покупками и наконец — несоразмерными тратами на удовлетворение прихотей Императора, на излишние празднества, постройку дворцов, храмов и королевских кладбищ и на содержание евнухам, гадалкам и шаманам, пользующимся при дворе значительным влиянием и почетом»[9].

Вообще, если судить по заметкам как российских, так и западных путешественников и журналистов, посещавших Корею в конце XIX – начале XX вв., уровень разрухи коррупции правящей верхушки был близок к запредельному. Неспособность двора платить по счетам приводила даже к таким курьезам, как отключение электроэнергии дворцового комплекса американской электрической компанией за неуплату[10].

В. Серошевский по этому поводу иронизировал, что, несмотря на смертную казнь за взяточничество, этим недугом были поражены буквально все. В своих записках он откровенно издевается над объяснениями в стиле «электрическое освещение во дворце было прекращено не по причине неуплаты компании следуемых ей денег, но потому, что «император рассердился на американское электрическое общество»; что «крыша на новом дворце провалилась не вследствие плохой постройки, но от неимоверно проливных дождей», что «она не чинится не по недостатку средств, а оттого, что со времени провала все здание опротивело императору»[11].

Впрочем, наиболее веселая история такого рода, описанная им – про сеульский трамвай, где он приводит сначала корейскую версию событий, а потом комментарий европейца. Корейская версия такова: «Правительство дало концессию на электрическую дорогу американской компании с условием, что если оно пожелает, вправе выкупить линию; когда же дело дошло до выкупа, компания запросила невероятную цену: полтора миллиона иен за сбитые рельсы, за старые вагоны и машины. В свое время император много помог компании наличными деньгами, теперь, рассердившись, потребовал отчет. Компания отказала императору в отчете и даже не захотела представить доказательств, сколько действительно стоила ей постройка дороги. Она определяла ее стоимость по последнему доходу. Отсюда произошли разные недоразумения и неприятности. Простонародье, узнавши, что император сердится на компанию, стало бросать камнями и грязью в вагоны с публикой за Западными Воротами. Тогда компания вместо восьми обязательных вагонов стала под предлогом поломки посылать только два; к тому же потребовала через своего посланника вознаграждение за убытки. Это случилось месяца два тому назад, недавно – недели три – произошло новое столкновение. Трамвай наскочил на ребенка; возмущенная толпа набросилась тогда на кондуктора-американца и стала его преследовать. Тот спрятался в лавку к японцу, получил от него велосипед и убежал. Горожане побили японца и разрушили его лавку. Отсюда опять тяжелые разговоры в министерстве иностранных дел. Разгневанный император приказал потушить во дворце электричество».

Иностранный дипломат описывает ситуацию иначе: «Хотя корейское правительство и выговорило себе право выкупа электрической дороги, но поставило в концессии такое условие, что один непогашенный вовремя платеж возвращает обратно полностью компании всю дорогу, а все полученные до того деньги поступают в собственность компании в качестве неустойки». Корейское правительство уплатило первый и второй взнос, но с третьим опоздало и… потеряло дорогу…. здесь, на Востоке, «неустоек» не знают и условий таких не понимают. Корейцы считают себя обманутыми и обиженными, но можно ли с этим считаться?»[12]
Подход же корейских чиновников к жизни и господствующие в их среде умонастроения хорошо иллюстрируют следующие высказывания корейского чиновника, опубликованные. В. Серошевским и приводимые автором с сокращением:

«Я не вижу спасения, не вижу. Нужно учиться открывать школы, посылать студентов за границу, а денег нет. А нет денег, потому что чиновники воруют, а чиновники воруют потому, что жалование у них маленькое, а жалование маленькое потому, что денег в казне нет… Откуда взять на расходы? А жить ведь нужно… Делать приношения начальникам нужно, содержать стариков-родителей нужно… Вот и воруем! Говорят иностранцы, что у нас чиновников чересчур много, что чересчур много лишних бумаг и переписки, что следовало бы уменьшить штаты и лучше вознаграждать оставшихся лиц… Согласен! Хорошо! Но куда денутся остальные? Ведь и они тоже люди… Другого труда кроме службы нет… Никто зла себе не желает. Каждый предпочитает жить наверху, а не в колодце. Так грустно, так грустно, когда об этом думаешь, что и есть не хочется… Вы спрашивали меня об иностранцах? … Они только и думают о том, как бы нас разграбить… Иностранцы ругают нас, что мы продажны! А кто портит нас, кто подкупает! Кто за деньги склоняет нас к измене отечеству?… Потому что должен пить воду тот, кто поглотил соль… они открывают банки, дают нам взаймы деньги… Но они хотят удовлетворить нас только снаружи… Они хотят вырвать наши внутренности, оставить нам шелуху, они хотят убить наши души!»[13].

Похожее мнение и у И. Бишоп: «традиции благородства и честности, если они когда-то существовали, были забыты на многие века. Стандарты государственной нравственности были неизвестны. В Корее было два класса, грабители и ограбленные, и грабители составляли большую армию, которая включала чиновничество. Вымогательство и растрата были нормой, и каждый пост продавался и покупался»[14]. Корейских чиновников она называет вампирами[15].

В советской историографии В. Серошевского и иных авторов заметок подобного рода иногда упрекали в определенных прояпонских настроениях, однако можно представить себе реакцию бывшего революционера на такой бардак и подобные попытки самооправдания в стиле: «Не мы такие, жизнь такая» и «Это они во всем виноваты». Немудрено, что с точки зрения представителей цивилизованного Запада Корея начала ХХ в. была таким заповедником варварства, что действия японцев казались европейцам меньшим злом, а то – и благом. А заявления корейского двора о том, что его страну попирают и угнетают, вызывали в лучшем случае снисходительные усмешки.

____

[1] Там же. С. 139.
[2] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 139.
[3] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 482-483
[4] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 91-99.
[5] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 140.
[6] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 480
[7] The Passing of Korea, стр. 173
[8] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 109.
[9] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[10] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 133.
[11] Там же. С. 136-138.
[12] Там же. С. 160-161.
[13] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 162.
[14] Korea and her neighbors, p 263
[15] Korea and her neighbors, p 303

https://makkawity.livejournal.com/3487526.html#cutid1

***

Правоохранительная система и криминал. Так как «государственные службы и правосудие продавались и покупались как продукты потребления»[1], состояние правоохранительной системы оставляло желать лучшего. Хорошее описание этого дает Х. Хальберт: «Если человек из высшего класса что-то имеет против человека из низшего класса, он просто пишет обвинение и отсылает его в полицейское бюро. Если совершённое преступление было небольшим проступком, он может попросить в доносе, чтобы данного человека посадили в тюрьму на три или четыре дня, включая ежедневные побои. В трёх случаях из четырёх это будет исполнено без дальнейшего расследования. Однако если обвинитель – человек честный, он появится в течение дня или двух для дачи более развёрнутых объяснений. Виновнику может быть предоставлен шанс рассказать историю со своей точки зрения, однако вероятность этого зависит от того, будет ли это выгодно полиции или нет»[2].

И далее: «Тюрьмы, будь то располагающиеся в столице или в провинции, есть не что иное, как пристанища с земляным полом и полным отсутствием отопления. Заключённым же здесь еду приносят друзья или родственники, а те, которые таковых не имеют, заранее обречены на голодную смерть»[3].

В 1901 г. в Корее был голод, который очень сильно увеличил криминогенную обстановку. В почти двухсоттысячном Сеуле (население Сеула в 1903 г. насчитывало 194 тыс. человек[4]) было 20 тыс. нищих, а в провинциях действовало множество разбойничьих шаек[5].

А. Гамильтон указывает, что голод не принял бы такие размеры, если бы правительство поддержало запрет на вывоз риса из страны, а Япония продавила в интересах своих рисоторговцев отмену такого запрета, отчего пострадало более миллиона человек (он считал не только умерших, но и тех, чье здоровье было серьезно подорвано из-за систематического недоедания)[6].

Правда, как раз здесь подсуетился Ли Ён Ик, который импортировал большое количество аннамского риса на продажу по разумной цене. С тех пор, какие бы ошибки Ли Ён Ик не совершал, всегда находился кто-то, кто упомянул бы этот рис. Благодаря этой умной и успешной уловке он всегда оставался фаворитом двора[7].
Народные волнения начались не только в Сеуле, серьезные восстания вспыхнули в двух южных провинциях[8], и В. М. Тихонов приводит довольно впечатляющие данные о внутренней нестабильности и количестве «благородных разбойников , громивших усадьбы чиновников и богачей и раздававшие беднякам отнятое добро[9]. Он же пишет, что в 1904 г. дороги Кореи оставались небезопасными для торговцев, а в отдельных районах администраторы чувствовали себя настолько неуверенно, что предпочитали платить «дань» вожакам сильных крестьянских отрядов[10].

«Укрепление армии». Несмотря на перевооружение корейской армии и то, что в 1900 г. расходы на оборону составили 1/5 госрасходов, ее реальная боеспособность была очень низкой, а престиж среди корейского населения невысок. По словам простых корейцев, солдаты были способны только грабить и убивать безоружных и бежали даже от плохо вооруженных повстанцев[11], а в качестве элитных войск по-прежнему использовались охотники на тигров. Так, в 1901 г. их мобилизовали для охраны границы от набегов хунхузов[12].

Нелицеприятный портрет корейской армии оставил и А. Гамильтон: «Корея не имеет ни армии, ни флота, которые могли бы быть пущены в ход с пользою; она находится в положении страны, лишенной даже возможности возвысить голос в свою собственную защиту. Войска всего несколько тысяч человек, которые за последние годы были обучены владению европейским оружием. Они снабжены ружьями Гра (устарелого образца), Мурата, Мартини и ружьями, заряжающимися с дула. Искусство корейцев в стрельбе очень сомнительное; кроме того, они отличаются недостатком дисциплины и храбрости. Артиллерии у них вовсе нет, а кавалерия ограничивается несколькими сотнями всадников, не умеющих ездить и не имеющих понятия об употреблении присвоенного им оружия. В армии имеется много офицеров, а флот состоит, кажется, из 23-х адмиралов и одного железного угольного лихтера, до самого последнего времени бывшего собственностью японской пароходной компании»[13].

Российский штабс-капитан Афанасьев, посетивший Корею в 1903 г., дает аналогичные оценки по результатам пребывания в Корее, посещения смотров и учений корейской армии, казарм и служебных помещений: пехоты корейской армии обучены удовлетворительно, хотя форма и оружие набраны с бору по сосенке, а патроны от винтовок хранятся в военном министерстве (видимо, для предотвращения мятежа); кавалерия и артиллерия – не удовлетворительно; саперы и обоз не обучены по своим специальностям совершенно. Зато «Хор музыки отличный и вполне может соперничать с лучшими военными оркестрами нашей армии».

В 1900 г. Кочжон начал увольнять из армии прояпонски настроенных офицеров и ставить на высшие командные посты лиц прорусской ориентации. Корейская армия достигла численности в 15,5 тыс. человек, в том числе 372 офицера[14]. При этом в конце 1902 г. на содержание корейского войска, включая управленческие расходы (!!), ушло свыше четверти бюджета страны, или более 2, 8 млн йен. Масштаб коррупции аудитория может оценить самостоятельно.

Планировалось введение всеобщей воинской повинности и доведение численности армии до 100 тыс., но тут случилась русско-японская война.

Однако в этот же период Корея предприняла «ползучую» попытку расширить свою территорию. После восстания ихэтуаней, когда в Маньчжурии образовался вакуум власти, корейское правительство начало прибирать к рукам район Цзяньдао (кор. Кандо) на левом, китайском берегу р. Туманган, где корейское население намного превышало китайское[15]. Корейские власти стали не только поощрять эмиграцию туда корейцев, но и собирать с них налоги, рассчитывая превратить этот достаточно плодородный район в свою житницу[16].

В 1902 г. корейское правительство решило официально включить район Цзяньдао в состав своего государства и назначило туда губернатором Ли Бом Юна[17], который с разрешения сеульского правительства сформировал на корейском берегу Тумангана вооруженный отряд и с его помощью основал в Цзиньдао ряд военных постов[18]. И хотя в 1903 г. китайская власть была восстановлена, корейцам фактически приходилось платить налоги и тем, и другим[19]. Заметим, что окончательный отказ от претензий на Кандо произошел только в 1909 г., когда внешней политикой заправляли уже не корейцы, а японцы.

_____

[1] Bishop I. Korea and her neighbours. London. 1898, p. 372.
[2] The Passing of Korea, стр. 57
[3] The Passing of Korea, стр. 64
[4] ГамильтонъАнгьюсъ. Корея. С. 40.
[5] Тамже. С. 223
[6] Тамже. С. 224.
[7] The Passing of Korea, стр. 174
[8] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 350
[9] В.М. Тихонов, КанМангиль. История Кореи. Том I, С. 482-483
[10] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 483
[11] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 135.
[12] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 199.
[13] Там же. С. 17-18.
[14] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 303.
[15] Корейцы Кандо переселились в Китай в результате тех же процессов, что образовали корейское землячество в российском Приморье. Во время восстания ихэтуаней в Китае этот регион был оккупирован русскими войсками, а затем воспринимался многими как «ничья земля».
[16] Забровская Л. В. Политика Цинской империи в Корее. 1876-1910 гг. М., 1987.С. 100-110.
[17] Брат Ли Бом Чжина и активный член прорусской партии.
[18] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 474.
[19] Собственно, именно с этим моментом и связано самоназаначение одного из руководителей Ыйбён Ли Бом Юна «губернатором Кандо». В начале ХХ в. он, еще до подписания каких-либо документов, был отправлен туда надзирать за сбором налогов, но с укреплением китайской власти в регионе Пекин в конце концов настоял на том, чтобы Ли вернулся в Корею.

https://makkawity.livejournal.com/3488245.html#cutid2

***

Социальная сфера. Как писал А. Гамильтон, «Назрел момент для введения новой, более практической философии, и с течением времени, по мере того как распространялось христианство, стало ослабевать и сопротивление великой вере гуманности. В настоящее время соблюдается терпимость по отношению ко всем почти европейским исповеданиям; корейцы находят обращение в христианство выгодным для себя, так как это избавляет их от вымогательств чиновников[1]. Тем не менее, распространение христианства все-таки во многих случаях сопровождается ужасами и кровопролитием. Но и помимо этих препятствий к водворению христианской веры в Корее, возникает вопрос, проникнута ли деятельность различных миссионеров тем духом милосердия, который должен быть неразлучен с их учением? Не осуждая в частности поступков тех или иных миссионерских групп, я скажу только, что хотя духовенство римско-католической и англиканской церкви проявляет принципы самоотвержения, но этого вовсе не замечается в беспечальной жизни американских миссионеров, получающих хорошее вознаграждение и всякие блага»[2].

Развивая эту тему, британский путешественник замечает, что большинство американских миссионеров было тесно связано с торговыми компаниями, и лишь вмешательство дипломатов привело к тому, что они перестали открыто заниматься коммерческой деятельностью. Большая их часть получала высокое жалование и льготы[3]. К тому же ситуация с иностранцами в Корее напоминала европейские поселения в китайских городах конца XIX – начала ХХ вв.[4]

Тем не менее, «Горячность миссионерской пропаганды за последние годы ничем не обуздывалась. Печальные последствия кипучей деятельности различных обществ, происходящие от их неограниченной свободы, обрушились как раз на самых неутомимых из миссионеров и на других лиц, совершенно неповинных в религиозных гонениях (Имеется в виду то, что не обращенное в христианство население иногда очень сильно завидовало защищенным от произвола, что служило причиной погромов. Прим. автора.) . Давно пора принять энергичные меры к ограничению такого необузданного, свирепого прозелитизма. Нельзя позволять миссионерам селиться врассыпную во внутренних областях страны; необходимо, чтобы на все их действия последовало согласие со стороны местного консула и совета иностранных посланников. Кроме того, было бы разумнее не позволять женщинам в одиночку вести пропаганду за пределами, намеченными трактатом»[5].

Католики не отставали, и Хальберт пишет о вызванных ими беспорядках в провинции Хванхэ, которые стали причиной расследования только потому, что были задеты интересы протестантов[6]. Есть сведения и об аналогичных злоупотреблениях на о. Чечжудо, где в 1901 -1902 гг. дело дошло до погромов.

Развитие промышленности и инфраструктуры. Распространение современных технологий. Учитывая сильное давление со стороны великих держав и трудности самостоятельного развития всех отраслей промышленности, Дворцовое ведомство[7] было вынуждено передать России, США, Англии, Японии и др. в одинаковом объеме различные концессии на строительство железных дорог, разработку рудников, лесов, рыбные угодья и т. д. на условиях получения части прибылей. России главным образом были переданы права на эксплуатацию рудников, лесов и рыболовных угодий в зонах рек Туманган, Амноккан и побережья Восточного (Японского) моря; США – право на разработку золотых и серебряных рудников в Унсане (в 1899 г.) и эксплуатацию Сеульской трамвайной линии (совместный американо-корейский проект, об участи которого мы упоминали выше); Англии – концессии на золотые и серебряные рудники в Ынсане; Германии – права на разработку золотых рудников в Танхёне провинции Канвон. Японии удалось заполучить все важнейшие железнодорожные магистрали, пересекающие полуостров с севера на юг, путем получения прав на прокладку линий Сеул-Пусан и Сеул-Инчхон[8]. Кроме этого, Япония приобрела право добычи золота в нескольких районах и рыбной ловли по всей стране. В результате доходы от торговли в открытых портах, составлявшие в 1895 г. и 1896 г. в среднем около 717 000 долларов, а в 1902 г. составили 1 204 776 долларов[9].

Что же до развития собственной промышленности, то отдельные корейские «буржуа» получили возможность заниматься своим делом, но государство абсолютно не помогало им в этом. Никаких намеков на индустриализацию или модернизацию как планомерную программу, методично проводимую в жизнь государством, мы не наблюдаем. К 1904 г. в Корее было лишь 222 официально зарегистрированных промышленных и торговых фирм, большую часть из которых составляли мелкие предприятия[10].

Первый телеграф появился в Корее в 1884 г. на японской почтовой станции в Пусане после того, как датская компания проложила подводный кабель между Пусаном и Нагасаки. В ноябре 1885 г. корейское правительство взяло у Китая ссуду для прокладки кабеля между Сеулом и Ыйджу. Затем правительство Кореи распорядилось проложить телеграфные линии между Сеулом и Пусаном в 1888 г. и Сеулом и Вонсаном в 1895 г. Однако денег на содержание линий выделялось недостаточно, линии содержались в крайне не удовлетворительном состоянии, и при плохой погоде связь часто прерывалась. Во время войны с Китаем японская армия построила свои телеграфные линии между Пусаном, Сеулом и Чемульпхо. Затем, в соответствии с российско-японским протоколом, подписанным в 1896 г., российское правительство получило право прокладки кабеля от Сеула до российской границы. Эта новая линия имела ответвления, которые шли к морским портам и шахтам на севере полуострова.

Любопытно, что телеграф вызывал сильные протесты традиционалистов, и в стране даже распространилось приводимое Хальбертом пророчество: «Когда расцветут белые сосны, Север перейдет к Татарии (читай – России), а Юг к креветкам». Япония по своей форме напоминает креветку, а “Белые сосны” люди интерпретировали как телеграфные столбы. Таким образом, считалось, что когда Корея станет открыта для иностранных отношений, она будет разделена между Россией и Японией[11].

К 1905 г. в Корее появились и телефонные линии. Они были проложены из Сеула в Сувон и Чемульпхо. Общая численность телефонных пользователей во всей стране не превышала 50 человек.

Железная дорога Сеул – Инчхон протяженностью около 4 км была сдана в эксплуатацию в октябре 1901 г. В августе того же года финансируемый правительством японский синдикат «Сеул-Пусанская железнодорожная компания» приступил к строительству линии Сеул-Пусан общей протяженностью 450 км, которая была закончена к ноябрю 1904 г. и пущена в эксплуатацию 1 января 1905 г. уже во время русско-японской войны, когда японским войскам потребовалась логистическая поддержка.

Появление таких путей сообщения было очень важно, так как в Корее начала XX в. почти не было мощеных дорог. Исключение составляли так называемая «большая дорога», соединявшая Сеул с китайской границей, и еще несколько незначительных дорог между Сеулом и провинциальными центрами.

Возникновение железной дороги внесло изменения в повседневную жизнь, изменив концепцию времени, которое стало исчисляться в минутах и секундах, не говоря уже о поездах, которые приходили и отходили по расписанию[12].

В 1887 г. в Корее появились первые электрические лампочки, которые освещали королевский дворец Кёнбоккун. В 1899 г. появился трамвай (одновременно с Японией и раньше, чем в Китае) [13]. Однако судьба как сеульского трамвая, так и освещения императорского дворца, уже упоминалась нами выше.

Корейское почтовое ведомство было учреждено только в 1895 г. и находилось под управлением японцев[14]: после мятежа Года Капсин современная почта была сформирована только 10 лет спустя. Просто в связи с тем, что ее руководитель принадлежал к мятежникам.

Здравоохранение держалось на миссионерских больницах, и А. Гамильтон отмечает очень большое распространение в Корее малярии, оспы (эпидемии случаются каждые 4-5 лет) и туберкулеза[15].

Если подводить итог описанному, перед нами открывается «печальная картина ретроградного движения как в политической, так и социальной жизни страны»[16]. Стоило прогрессистам потерять влияние, как правящая клика осуществила откат ко временам до реформ Кабо. Для автора это очень важно, потому что такая ситуация не могла не подтолкнуть сторонников прогресса в объятия внешних сил.

В остальном, рассуждения о благоденствии Кореи перед русско-японской войной напоминают автору разглагольствования о «богоспасаемой Российской империи», которая была так хороша, что абсолютно непонятно, почему же в ней случилась революция и почему за самодержца никто не вступился[17]: ведь иначе бы гражданская война началась после февраля 1917 г. между монархистами и их противниками.

_____

[1] Дело в том, что кореец христианского вероисповедания воспринимался как человек, который находился под «миссионерской крышей» и уже не мог быть простым объектом произвола со стороны чиновников.
[2] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С. 231.
[3] Там же. С. 233.
[4] Там же. С. 154.
[5] Там же.. С. 235.
[6] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 345
[7] Дворцовое ведомство (Куннэбу) непосредственно ведало рудниками, железными дорогами, производством женьшеня и мясными лавками, стараясь не допускать передачу концессий на них иностранным державам.
[8] В 1896 г. американцу Джеймсу Морзе удалось получить концессию на строительство первой железнодорожной линии между Сеулом и Инчхоном, но из-за финансовых трудностей проект встал, и в 1898 г. концессия была выкуплена японским синдикатом .
[9] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[10] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. ИсторияКореи. Том I, С. 482
[11] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 347
[12] Understanding Korean History. С. 186.
[13] Understanding Korean History. С. 186-187.
[14] ГамильтонъАнгьюсъ. Корея. С. 44.
[15] Тамже. С. 227.
[16] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[17] Более того, большинство деятелей Белого движения (генерал Корнилов и Ко) куда больше, чем большевики, приложили руку к свержению царя.

https://makkawity.livejournal.com/3488699.html#cutid2

***

Российско-японское соперничество

Как представляется автору, борьба за Корею между двумя соседними империями приобрела новые формы. Страны пытались прибрать ее к рукам не политическими, а экономическими методами. Однако, с другой стороны, сказывалось то, что после обретения главной стратегической цели в лице незамерзающего порта в Манчжурии и определенной нехваткой сил и ресурсов на Дальнем Востоке Россия не рассматривало корейское направление как приоритетное. В рамках этого тренда 13 (25) апреля 1898 г. . российский посланник в Японии Р.Р. Розен и глава японского МИДа Ниси Токудзиро подписали в Токио т. н. Протокол Ниси – Розена, согласно которому Россия и Япония взаимно обязывались признавать Корею независимым государством и воздерживаться от непосредственного вмешательства в ее дела. Даже назначение финансовых или военных советников должно быть оговорено предварительным соглашением[1].

Формально содержание документа , закрепляло российские интересы в Корее и удерживало Японию от активного вмешательства в корейские дела, однако подписание протокола фактически совпало с выводом из Кореи финансового советника и военных инструкторов в результате действий Общества Независимости. Кроме того, одна из статей протокола говорила о том, что «ввиду широкого развития торговых и промышленных предприятий Японии в Корее и значительного числа японско-подданных, проживающих в этой стране, российское Императорское правительство не будет препятствовать развитию торговых и промышленных сношений между Японией и Кореей»[2].

Этот параграф многие (в том числе и К.И. Вебер) воспринимали как необоснованную уступку, справедливо обращая внимание на то, что передает отказ от активности на корейском направлении инициативу в руки Японии, которая обладает куда большими возможностями для увеличения своего влияния на Корею. Однако для Петербурга важнее было то, что Манчжурия признавалась сферой влияния Российской империи, и замечание В.И. Ленина о том, что «Маньчжурию обменяли на Корею», очень хорошо указывает на характер ситуации[3].

Как отмечал в своем хорошо известным историкам докладе К. И. Вебер[4], основными опорами японского влияния в Корее на рубеже веков являлись: многочисленная японская колония; оживление торговых связей между двумя странами (во внешней торговле Кореи доля Японии составляла 90 % в экспорте и 60-70 % в импорте) и установление регулярного пароходного сообщения; сооружение японцами между Сеулом и Пусаном железной дороги (статус которой с точки зрения закрепленных территорий был похож на статус КВЖД) и телеграфной линии, а также – учреждение в Корее японских банков, которые оказались там единственными кредитными учреждениями[5], и свободное обращение в Корее ассигнаций японского банка «Дайити Гинко», которые на территории Кореи ходили как полноправное платежное средство.[6]

С ассигнациями «Дайити Гинко» связана любопытная история, для осознания которой вспомним, насколько аховой была ситуация с денежным обращением на территории Кореи того времени. Проблему надо было решать, и с этой целью банк «Дайити Гинко» начал выпускать банкноты, которые бы принимались к обращению в Корее и за ее пределами.

Но против японских банкнот активно выступал Ли Ён Ик, – как из-за своей прорусской ориентации, так и потому что в новых условиях всесильный министр финансов не мог более «химичить» с качеством монет. Когда в январе 1903 г. новый министр иностранных дел Чо Бён Сик (тот самый, который приложил руку к разгону Общества независимости) разрешил принимать банкноты, Ли потребовал отставки Чо и лично лишил банк этой привилегии, заявив, что японцы собираются разорить страну, так как сначала они хотят наводнить ее своими ассигнациями, а потом по той или иной причине (например, из-за неуступчивости корейцев или после какого-то эксцесса) банк объявит себя банкротом, и все ассигнации обесценятся. Однако через некоторое время министр финансов подтвердил распоряжение Ли, и корейцы бросились сдавать эти ассигнации обратно в банк. Японцы заявили протест на это, поскольку такая политика действительно чуть не привела банк к банкротству, а доказательств их коварных планов предъявлено не было. В результате после серии совещаний власть была вынуждена отменить распоряжение и признать право этих ассигнаций на хождение в Корее[7].

Опорой Страны восходящего солнца была и многочисленная японская колония в Корее, где жило до 25 тыс. японцев[8], а в Сеуле она насчитывала 4 тыс. совершеннолетних членов, имея свои почту, телефон, телеграф и полицейскую службу[9]. Для сравнения: американская колония в Корее в 1904 г. насчитывала 240 чел., из них проживали 100 – в Сеуле[10], а русскую вообще составляли почти исключительно дипломаты и несколько торговцев[11]. А. Гамильтон отмечает, что манеры и быт японцев в Корее сильно отличались от канонического образа, и среди них было очень много маргинальных и криминальных элементов[12].

Как писал японский посланник Хаяси Гонсукэ: «Единственное, чего нам недостает в Корее, – это чувство полной уверенности, что мы в каждый данный и притом неожиданный момент не получим какого-нибудь сюрприза из рук России»[13]. Однако российские действия на корейском плацдарме существенно уступали японским. Не был решен важный вопрос об открытии корейских портов на р. Амноккан. Попытки русских скупать землю в районе открытых для иностранной торговли портов тоже ничем не кончились, так как эти участки остались не использованными и на них не была создана какая-то инфраструктура[14]. Та же судьба постигла попытку России получить места для стоянки своего флота в Масане или Чинхэ, что очень удобно в качестве промежуточной стоянки между Владивостоком и Порт-Артуром[15].

Когда Россия попыталась протянуть телеграфную линию, которая бы связала Корею с Владивостоком, Кабинет министров Кореи ей отказал. Впрочем, русские инженеры начали установку столбов, а посланник Павлов намекнул, что их удаление будет воспринято как знак недружелюбия. Тем не менее, местные должностные лица в течение нескольких месяцев выводили столбы из строя[16].

Эту историю стоит сравнить с историей с банкнотами. Ибо с одной стороны, российское предложение прокладки телеграфной линии таило в себе гораздо меньше опасностей, с другой – попытка России воздействовать на ситуацию по дипломатическим каналам была проигнорирована.

Бывали и проблемы «из-за межкультурной коммуникации». В. Серошевский описывает инцидент, который случился, когда в японском квартале Чемульпо были устроены жертвенники, на которых были выставлены фрукты, а группа русских матросов, решив, что это просто выставленные угощения, взяла с одного из жертвенников несколько груш и стала их есть. Увидевшие это японцы бросились на них, и завязалась драка, в ходе которой двое японцев были убиты, а русские сбежали под защиту своих товарищей. Однако вскоре после этого японцы устроили в городе беспорядки и даже ворвались в английское консульство, разыскивая убежавших матросов там. Толпа японцев рассеялась только после действий японского консула[17]. При этом он замечает, что в 1903 г. такие странные инциденты, в которых был и замешаны русские, случались неоднократно.

К определенному успеху можно отнести разве что картографические экспедиции русских офицеров, которые имели не только военно-стратегическую цель, но и возбуждение симпатий к России[18]. Также нельзя не отметить деятельность Ли Бом Чжина на посту корейского посланника. В этом качестве Ли сменил на этом посту Мин Ён Хвана, который считался первым посланником Кореи в России и всех ведущих странах Европы одновременно, но уехал из Петербурга в Америку, даже не выполнив формальных дипломатических обязательств посла[19]. И хотя, учитывая то, какой пост он занимал во время пребывания вана в русской миссии, данное назначение можно расценивать как почетную ссылку или попытку убрать ценного человека подальше от недругов, для улучшения отношений двух стран Ли Бом Чжин сделал чрезвычайно много.

В ноябре 1901 года Ито Хиробуми, который был сторонником пророссийской ориентации Японии, повёл переговоры с С. Ю. Витте с целью заключения соглашения о разделении сфер влияния. Смысл его инициативы сводился к окончательному закреплению сфер влияния: Япония получала свободу действий в Корее, аРоссия – в Маньчжурии. Однако военный министр А. Н. Куропаткин высказался против: «полный отказ от Кореи составит слишком дорогую цену для соглашения с Японией» . Мнение императора Николая II было аналогичным: «России никак нельзя отказаться от прежнего её права держать в Корее столько войск, сколько там находится японских».

В октябре 1902 г, когда исполнилось 40 лет со дня восшествия Кочжона на трон, Россия попробовала активизироваться, и в ответ на просьбу корейского двора в Сеул был направлен К. И. Вебер, который должен был передать Кочжону торжественный адрес и наградить его орденом Андрея Первозванного[20].

Однако прояпонские круги распустили слух о том, что Вебер прибыл не просто так, а привез некие секретные требования, так что Кочжон боялся его принимать и сказывался больным[21]. В результате торжественные празднования были отложены, Вебер уехал домой, так и не вручив орден[22].

_____

[1] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 305.
[2] К. И. Вебер. Записка о Корее до 1898-го года и после. https://koryo-saram.ru/k-i-veber-zapiska-o-koree-do-1898-go-goda-i-posle/
[3] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 365.
[4] Вебер предложил довольно разумный план по сдерживанию активности такого рода, – потребовать вывода из Кореи японский войск ввиду восстановления в стране порядка, создать свой банк и иные инфраструктурные проекты, издавать свою газету на английском языке и вести в ней контр-пропаганду, начать учить в России корейскую молодежь и др.. Однако его идеи не получили поддержки.
[5] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 127-129.
[6] К. И. Вебер и другие источники отмечают по этому поводу, что это было очень эффективным способом привязывания к Японии корейских финансов, так как в случае политического кризиса частный банк вполне мог объявить о своем банкротстве, после чего его ассигнации утратили бы платежную способность, что привело бы к катастрофическим последствиям.
[7] Ангьюсъ Гамильтонъ. Корея. С. 97.
[8] Помимо столицы, японцы жили в портовых городах, во многом определяя их облик. Это частично видно по литературе того времени, в том числе и русскоязычной, где для Пусана и Вонсана предпочитали использовать их японские названия – Фузан и Гензан.
[9] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 142.
[10] Там же. С. 138.
[11] Там же. С. 172.
[12] Там же. С. 124.
[13] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 335.
[14] Там же. С. 316-317.
[15] Ангьюсъ Гамильтонъ. Корея. С. 177.
[16] Там же. С. 171.
[17] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 155-156.
[18] Корея глазами россиян (1895-1945). С. 24.
[19] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 335.
[20] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 105.
[21] Пак Б. Б. Карл Иванович Вебер и Корея после 1897 г. С.104-116 // Корея: история и современность. К девяностолетию со дня рождения профессора Михаила Николаевича Пака. Сборник статей. М.-Сеул, 2008. С. 108.
[22] Там же. С. 110.

https://makkawity.livejournal.com/3489137.html#cutid1

***

---

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 248; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!