Отступление историографа: влияние иероглифического письма на традиционную ментальность региона

Важный момент, связанный с пониманием того, почему на Дальнем Востоке у традиции столь глубокие корни, связан с тем, что на пути адекватной адаптации политической культуры Запада в странах дальневосточного региона встает дополнительное препятствие. Дело в том, что особенности иероглифического письма накладывают интересный отпечаток на трансляцию иноязычных терминов, которые не переводятся буквально, а как бы объясняются через комбинацию уже существующих иероглифов. Принцип звуковой транскрипции нового заимствованного понятия вместо перевода его методом подбора похожих по смыслу знаков появился в РК не так давно, и потому стоит задуматься, вкладывают ли европейцы и корейцы одинаковый смысл в одни и те же понятия.

Сделаем в связи с этим отступление и коснемся того, как повлияло на традиционную ментальность региона иероглифическое письмо вообще. Плюсом письма такого типа является то, что текст, написанный иероглифами за тысячу лет до нашей эры, может быть прочитан нашим современником, ибо за это время могли трансформироваться начертания знаков, но не их значение: иероглифы подобны цифрам или математическим символам: «2+2=4» на разных языках звучит по-разному, но стоит написать это арифметическое действие, и его содержание будет ясно всем. Таким образом, передача информации во времени была гораздо более сохранной, ибо в процессе последовательного перевода с одного языка на другой любой текст искажается.
Но тут мы подходим к главному минусу иероглифического письма – рано или поздно число иероглифов стабилизируется, и принципиально новые знаки появляются крайне редко. Там, где в несимвольном языке можно было бы просто дать транскрипцию, в символьном приходится подбирать комбинацию примерно подходящих по смыслу знаков, вынужденно превращая «автомобиль» в «самодвижущуюся телегу». Происходит подстановка смысла, и принципиально новое понятие воспринимается не как что-то кардинально новое, а как новая комбинация старых знаков.

Когда же речь идет о философских понятиях, найти правильный символ для их обозначения еще сложнее. Характерным примером такой подстановки смыслов является слово «демократия» (кор. минчжу). Два иероглифа, взятых для его обозначения из «Книги песен», в оригинале означали «владыка народа», или «хозяин народа», хотя вне контекста их можно перевести как «народ правит». Если же говорить о сути демократии как форме политического строя, основанного на принципах народовластия, свободы и равенства граждан, то внимательный анализ каждого из этих понятий в иероглифическом преломлении не дает нам точного перевода.

То же касается восприятия ключевого для демократии понятия «народовластие». Идея прямого представительства народных масс во власти в конфуцианском государстве отсутствует, а иероглифы, которые были использованы для обозначения этого понятия, «читаются» не столько как власть народа, сколько как власть во имя народа или от имени народа.

Однако не следует думать, что идеи, связанные с понятием «демократия» в массовом сознании, в конфуцианской культуре отсутствуют вообще. Восприятие демократии, особенно такого ее компонента как плюрализм, можно проанализировать через конфуцианские категории «хэ», которую принято переводить как «гармония», и «тун», которую принято переводить как «согласие». Однако более внимательный анализ, сделанный Л. С. Переломовым[1], трактует хэ как единство через разномыслие, а тун – как единство через послушание. В политической культуре эпохи Конфуция тун символизировало покорное единение с силой, исходящей, как правило, от верховной власти, в то время как хэ означало достижение единства путем столкновения и взаимопреодоления полярных сил.

Конфуций отдавал предпочтение хэ, сравнивая достигнутую таким образом гармонию с гармонией вкуса, полученного при приготовлении блюда, когда ингредиенты различного вида и различного вкуса в сочетании создают нечто новое и удивительное, или с музыкой, состоящей из разных нот.

Кстати, первые китайские социалисты для обозначения социалистического общества и его «великого единения» использовали термин да тун[2], что предполагало единение через нивелирование и «приведение всех к единому стандарту»[3], в то время как новое китайское руководство, говоря о важности и необходимости плюрализма[4], апеллирует именно к категории хэ.

О том, как в иерархической системе воспринимают идею всеобщего равенства, мы уже говорили и повторяться не будем. Что же до понятия «гражданин», то его иероглифический аналог кунмин состоит из знаков со смыслом «государство» и «народ» и может обозначать не только граждан в европейском смысле этого слова (ведь в Китае не было вольных городов и их свобод), но и народные массы вообще, а то и просто «подданных» как людей, живущих на территории данного государства. А «республика» (кор. конхвагук) в иероглифическом прочтении превращается в «государство разделенной (или поделенной) гармонии».
Не менее важно и дальневосточное понимание понятия «революции» – обозначающее его корейское слово хёнмен (кит. гэмин) буквально означает «исправлять, менять [Небесный] мандат».

Интересна и дискуссия о правильном переводе термина «свобода» (liberty). Кан Ювэй предлагал термин «цзы ю», что буквально значит «действовать по своему усмотрению». Лян Цичао предлагал вариант «цзы чжи» (примерно «самоупорядочивание»), отмечая, что «цзы чжи» таит в себе два смысла – «не подвергаться управлению со стороны другого человека» и «управлять собой, воздерживаясь от своеволия». Однако в обиход вошел термин «цзы ю», который, по мнению Л. С. Переломова и ряда других китаистов, означает не столько «свободу», сколько «вольности», возможно, ведущие к хаосу[5].

_____

[1] Переломов Л. С. Конфуций. Лунь юй. М, 1998. С. 150.
[2] Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. С. 125.
[3] При этом надо помнить, что период ориентировочно с 1840 по 1949 гг. воспринимается в Китае как век позора и время смуты и хаоса. Именно поэтому руководство Пекина играет на идее единения.
[4] Если на Западе плюрализм является одной из базовых общественно-политических ценностей, а европейская культура считает его важным инструментом для социализации личности, в конфуцианском мире мораль, общественное сознание и современные реалии поощряют «единство в многообразии», где на первый план выдвигается именно понятие единства, отчего плюрализм скорее отторгается и преследуется.
[5] Переломов Л. С. Конфуцианство и современный стратегический курс КНР. С. 185.

 

Глава IVПравление Тэвангуна

Правление Тэвонгуна

Более подробный очерк корейской истории мы начнем с момента воцарения предпоследнего корейского вана Коджона. Он был представителем боковой ветви правящего рода, так как предыдущий монарх умер от сифилиса и не оставил прямого наследника. Коджон (Ли Мен Бок, 1852-1919) взошел на престол в 1864 г., в возрасте 12-ти лет , и, по мнению некоторых, даже не получил достаточное для этой роли образование. Оттого первое время бразды правления были в руках его отца, принца Ли Ха Ына (1821-1898), родственника покойного вана Чхольчжона в шестом колене, более известного под его титулом «Тэвонгун», что можно перевести как «великий князь», или «князь-регент».

До прихода к власти Тэвонгун имел репутацию гуляки и человека, в целом далекого от большой политики (в годы правления Чхольчжона он занимал посты при дворе, но на фоне господства андонских Кимов, влиявших на политику путем систематической поставки жен в королевский гарем, не имел никакой власти). Именно поэтому придворные кланы , особенно вдовствующая королева из клана Пхунъянских Чо, были уверены в том, что им, как и малолетним ваном, будет легко манипулировать. Однако в первые же месяцы Тэвонгун снял маску и очень решительно избавился от своих противников[1].

Практически сразу же Ли Ха Ын объявил о новой по­литике привлечения на службу людей не по их происхождению, а по способностям, и уже с 4-го месяца 1864 г. представителей семьи андонских Кимов и их ставленников стали смещать. Одновремен­но Тэвонгун изменил роль некоторых придворных ведомств, желая сделать королевскую власть более независимой, поднять ее престиж. С этой целью Тэвонгун заново отстроил разрушенный в ходе Имджинской войны дворец Кёнбоккун (1865-1868), который стал основной резиденцией короля.

Осознавая, что административная система нуждается в радикальном улучшении, Тэвонгун провел серию реформ. Помимо избавления аппарата от андонских Кимов, ставленники которых узурпировали власть на местах, он стремился ослабить влияние местной знати, издав в 1864 г. указ о подчинении всех провинциальных ведомств только распоряжениям центральных институтов власти, дабы представители влиятельных кланов на местах не могли диктовать чиновникам свою волю[2]. Был возрожден институт тайных инспекторов, скрытно изучавших положение на местах и обладавших карательными полномочиями.
В 1866 г. он систематизировал законодательство (создание кодекса «Тэджон Хветхон»)[3], издал указ о создании пятидворок и назначении в каждой из них старосты, выполнявшего полицейские функции[4]. Для ограничения роскоши были приняты указы, которые запрещали пользоваться серебряной посудой (1865) и носить шелковую одежду (1867).

В рамках этой же политики Тэвонгун продолжил борьбу против конфуцианских «храмов славы» – совонов, которые к тому времени не только были кузницей кадров для разнообразных фракций и группировок, но обладали весом и привилегиями, сравнимыми с буддийскими храмами в конце периода Корё. В 1865 г. Тэвонгун закрыл очень известный храм Мандонмё (традиционный оплот группировки «стариков»), в 1868 г. упразднил около тысячи нелегальных храмов, не имевших жалованных ваном вывесок, и отдал приказ, чтобы оставшиеся конфуцианские храмы платили налоги, а к 1871 г. он оставил лишь 47 легализованных храмов из всех [5]. Хотя упразднение конфуцианских храмов вызывало ожесточённый протест местных конфуцианских учёных, Тэвонгун решительно продолжал свою политику, заявляя: «Я не прощу того, кто вредит народу, даже если скажут, что это сам Конфуций».

В 1870-1872 гг. Тэвонгун даже отменил ряд ограничений, связанных со сдачей экзаменов, устранив региональную дискриминацию и даже облегчив участь сооль[6]. На ответственных постах оказалось и несколько поздних сирхакистов[7] .

Проводя политику «самоусиления», Тэвонгун пытался заниматься укреплением армии, которая до того выполняла исключительно церемониальные и карательные функции. Закупалось огнестрельное оружие, ремонтировались и сооружались новые крепости, усиливалась береговая охрана. Офицерам было запрещено пользоваться паланкинами для того, чтобы они учились ездить верхом.

Кроме этого, Тэвонгун пытался противостоять Западу при помощи новых видов оружия, среди которых стоит отметить утонувший во время испытаний цельнометаллический кобуксон и попытку построить летательный аппарат из журавлиных перьев, что привело к почти полному исчезновению журавлей[8].

Тэвонгун ввел единый для всего населения подворный налог (то есть, впервые ввел прямое налогообложение янбанов) и провел ряд других мер по ограничению власти янбанского сословия, что радикальные конфуцианцы сочли нарушением морали и угрозой общественному порядку. Лидер этой группы Ли Хан Но посылал во дворец петиции, убеждая вана, что единственным залогом благополучия государства является мораль, и что только возвращение к временам Конфуция и Мэн-цзы спасет страну. «Если ван рано встает и поздно ложится», нет необходимости заниматься модернизацией экономики. В качестве варианта спасения страны он предлагал воздержание от военных авантюр, помпы и роскоши: следовало прекратить помпезные проекты по модернизации, ввести режим экономии с тем, чтобы даже дворец ввергнуть в «благородную бедность», уделять внимание нуждам народа. Именно в этом случае правительство получит поддержку общественного мнения, а силы народа и мощь духа окрепнут. Сторонники такого курса устраивали по этому поводу бурные демонстрации, на которые являлись с топорами в руках в знак того, что готовы отрубить себе головы ради того, чтобы ван воспринял их идеи.

Естественно, все эти проекты требовали денег и ложились тяжелым бременем на население: для покрытия расходов, связанных с реализацией своих планов, в декабре 1866 г. Тэвонгун провел денежную реформу, в результате которой одна новая монета стала равняться 100 старым, ввел новые налоги и увеличил старые. Такие непопулярные меры, не говоря уже о мобилизации людских ресурсов на строительные работы, привели к волнениям крестьянских масс и стимулировали начало бегства корейских крестьян через границу в Россию и Маньчжурию, ибо распространение новой монеты с принудительным курсом обмена привело к росту цен на продовольствие и другие товары.

Идеологической платформой Тэвонгуна стал приписываемый Ли Тхве Ге лозунг «Виджон чхокса» («Установим истину, изгоним ересь»), под которым понималось непреклонное следование конфуцианской традиции, решительное отмежевание от контактов с Западом и курс на самоусиление. Он отклонял любые просьбы о международных контактах и договорах с западными державами, в том числе и требования о разрешении пропаганды христианства.

Точнее, первоначально Тэвонгун был настроен по отношению к христианству достаточно нейтрально, и в первые годы после прихода к власти надеялся ис­пользовать католических миссионеров, чтобы с помощью европейцев воспрепятствовать возможному «продвижению» России. В 1865 г. он через посредников обратился за помощью к французскому епископу Берне. В ответ в феврале 1866 г. представители христиан во главе с неким Фомой Кимом[9] подали Тэвонгуну петицию о необходимости заключить союз с Францией и Англией в качестве гарантии защиты Кореи от российских притязаний[10], а также потребовали ввести свободу вероисповедания.

Двор счел это в высшей степени неуместным, особенно на фоне второй опиумной войны, где «вслед за миссионерами пришли батальоны». Было решено что христианство есть антигосударственная ересь, а те, кто его исповедует, – агенты западного влияния[11], после чего начались репрессии. Созванные на государственное совещание католические священнослужители были арестованы и подвергнуты смертной казни[12], а их корейскую паству вырезали почти наполовину. Преследования христиан продолжались с 1866 по 1874 гг., при этом указ предписывал сжигать иноземные книги. Сразу же после прихода Тэвонгуна к власти был казнен и Чхве Чжэ У, о котором мы упоминали ранее.

Не менее жестким было и его отношение к японцам, чьи потуги преобразовать существующие отношения двух стран по международному образцу он отвергал с не меньшей решительностью. Стремительно модернизирующаяся Япония с ее лозунгом «Богатая страна, сильная армия» была для Тэвонгуна примером того, насколько можно впасть в варварство и отойти от конфуцианских традиций, а конфуцианские ученые вроде уже упомянутого нами Ли Хан Но или Чхве Ик Хёна шли даже дальше: поскольку теперь японцы плавают на европейских кораблях, используют европейское оружие и носят европейскую одежду, их должно воспринимать как новый вариант европейцев, а, следовательно – держаться от них подальше. «Эти дикари озабочены лишь материальной выгодой и далеко ушли от человеческой морали».

В 1866 г. в Корею было отправлено японское посольство, почти все члены которого были убиты. В живых оставили лишь одного, и он должен был передать письмо довольно оскорбительного содержания. В нем, в частности, говорилось, что титул японского императора взят «самочинно» и он не обладает Небесным Мандатом, что Корея уже отразила несколько вторжений варваров и в состоянии справиться с Японией, которая идет у них на поводу[13]. В 1870 г. Япония еще раз попыталась установить дипломатические отношения, но корейцы снова отказались от них. Правда, на этот раз обошлось без жертв.

_____

[1] История Кореи (Новое прочтение). С. 202.

[2] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 321.

[3] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 372-373

[4] Тягай. С. 55.

[5] Тягай Г. Д. Очерк истории Кореи во второй половине XIX в. М., 1960. С.34-35.

[6] Толстокулаков И. А. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1. С. 208.

[7] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 372

[8] Breen М. The Koreans…Р. 98.

[9] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379.Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886.

[10] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 97.

[11] Толстокулаков И. А. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1. С. 205.

[12] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379. Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886

[13] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 106.

Источник: https://makkawity.livejournal.com/3467275.html#cutid1

***

Первые контакты с Европой

В правление Тэвонгуна были предприняты и первые попытки «открыть» страну представителями Европы. В 1854 г. восточные порты Кореи посетил российский фрегат «Паллада» во главе с адмиралом Е. В. Путятиным, а в 1864 г. российские власти неоднократно предлагали Корее начать официальную приграничную торговлю. В январе 1866 года в гавани Вонсана бросил якорь русский военный корабль, и в Сеул было направлено письмо, просящее о свободной торговле с Кореей. В ответ им пришло разъяснение, что поелику. Корея является вассалом Китая, дело должно быть рассмотрено в Пекине, куда уже послан человек с этим поручением[1]. На том все и закончилось.

Первая попытка открыть страну силой была связана с тем, что 11 октября 1866 г. после очередной волны репрессий против христиан, когда было казнено 9 (из 12 тайно пребывавших в стране) французских священников, а общее количество убитых, по разным источникам, доходило до 8 тыс. чел.[2], французское правительство отправило в Корею военную экспедицию, формальной целью которой была месть за казненных миссионеров. Представитель Франции в Китае г. Беллонэ тогда даже обратился к китайскому императору с пафосным письмом, уведомляющим, что «день, когда король Кореи смочил свои руки в крови моих несчастных соотечественников, был последним днем царствования этого короля»[3].

Эта попытка Наполеона III завоевать Корею была первой колониальной войной в Восточной Азии, которая прекратилась из-за малочисленности французского контингента (7 кораблей, 600 солдат на борту[4]) и внутренних причин в самой Франции.

Серьезного успеха вторженцы не добились. Им удалось захватить часть о. Канхвадо, где 16 октября они взяли штурмом летнюю резиденцию корейских ванов и вывезли оттуда национальные архивы и произведения искусства на общую сумму более 200 тыс. франков[5]. Затем был высажен десант на полуостров, но попытка двинуться на Сеул и блокировать устье р. Ханган, была отбита — корейские власти без труда мобилизовали двадцатитысячную армию, которая фактически сбросила французов в море[6]. Одновременно были разбиты войска, находящиеся на о. Канхвадо, после чего интервенты отступили на корабли[7].

И хотя кроме регулярной армии (практика рекрутского набора прекратилась в 1840 г.) для отражения агрессии пришлось привлекать полувоенные силы типа побусанов или охотников на тигров[8], а для имитации многочисленности войска расставлять по берегам реки группы соломенных чучел[9], этот факт окончательно убедил Тэвонгуна в правильности выбранной им политики и способности дать отпор внешним варварам. По стране даже расставили стелы с текстом: «Варвары с запада напали на нас с намерением либо начать войну, либо заставить подписать договор. Если мы согласимся на последнее, то это будет означать измену стране. Наши потомки должны знать об этом в течение десяти тысяч поколений»[10].

В том же году произошел довольно важный для нашей истории инцидент с американской шхуной «Генерал Шерман». Это судно под командой некоего Престона, принадлежащее английской фирме Meadows and Сº[11], имело на борту четырех белых и двадцать китайцев. Оно вошло в устье р. Тэдонган недалеко от Пхеньяна и было сожжено местным населением после того, как его команда попыталась заняться грабежом и миссионерской деятельностью.

Относительно деталей этой истории существует несколько версий. Как сообщал по горячим следам российский посланник в Пекине, «Судно это не было занесено бурею в Корею, а пришло само в устье реки Пхеньян, и находившиеся на нем два человека, говорившие по-корейски, из коих один француз, а другой англичанин, объявили, что против Кореи собирается большая экспедиция французов и англичан и если местные власти дозволят означенному судну начать торговлю с жителями, то оно примет на себя рассеять войска обеих стран, которые высадятся на берег. Несмотря на просьбы местной власти, чтобы судно отплыло для избежания каких-либо осложнений с жителями, оно продвигалось вверх по течению и в одно утро захватило силою на свой борт помощника начальника округа, сопровождавшего в своей лодке непрошенное иностранное судно. На все требования отпустить захваченного в плен сановника иностранцы отвечали, что они его отпустят, когда дойдут до главного города округа. Когда же корейцы вздумали отнять его силой, то судно сделало несколько выстрелов, коими было убито несколько десятков человек. Разъяренный этими поступками народ бросился большими массами, развел на обоих берегах большие огни и поджег судно, которое от взрыва находящегося в нем пороха взлетело в воздух со всем экипажем и пассажирами»[12].
Американцы склонны считать, что корабль просто потерпел бедствие, и его команда оказалась в запретной зоне, из-за чего была уничтожена войсками. Как пишет Х. Хальберт, « парусное судно «Генерал Шерман», перевозившее 5 белых иностранцев и 19 азиатов и чей целью являлась торговля, вошло в устье реки Тэдон. Губернатор провинции Пхёнан потребовал назвать причину прибытия, на что ему ответили, что хотели бы начать торговлю с Кореей. Хоть и было сказано, что это невозможно, иностранное судно не только не покинуло провинцию, а наоборот, отправилось вверх по реке, пока не достигло острова Янджак недалеко от Пхеньяна. Из-за проливных дождей и исключительно высокого прилива судно смогло пройти через ограничение и вскоре засело в грязи. Надежды на его спасение не было. Этот поступок сильно удивил корейцев. Насколько отчаянными должны быть намерения человека, чтобы он повел свой корабль на верную гибель. Спустя какое-то время от регента пришел приказ о начале атаки по судну, если в ближайшее время оно не уплывет. Затем завязался бой, который не возымел никакого эффекта для обоих сторон, пока корейцы не подожгли Генерала Шермана зажигательными плотами. Командиры и экипаж были вынуждены бросится в воду, где многие из них потонули. Тех, кто уцелел и добрался до берега, зарубило взбесившееся население. Сегодня подтверждением произошедшего сражения можно считать весящие якорные цепи злополучного судна у одних из ворот Пхеньяна»[13].

Любопытно, правда, что в более поздней своей книге его позиция становится нейтральнее: «Судно подошло к корейскому побережью в сентябре, и, несмотря на предупреждения и угрозы, продолжало упорно плыть вверх по реке Тэдонган к Пхеньяну. Это было возможно только благодаря высоким весенним приливам и тяжёлому паводку. Корейцы же считали, что американцы не собираются отступать, потому что не видели других объяснений тому, как такое судно выбралось из столь опасного положения. Был отдан приказ на уничтожение. Судно было сожжено, а команда, едва ступив на берег, тут же убита. Поэтому часть вины, учитывая провокацию другой страны, была возложена на корейцев[14]»

Ряд советских и российских историков (в частности, В.Ф.Ли) полагает его целью военную разведку и делает «Генерал Шерман» торговым вооруженным транспортом, который доплыл до Пхеньяна и был уничтожен артиллерийским огнем береговой охраны[15]. То, что это американское судно имело на борту крайне немногочисленную команду, состоящую в основном из китайцев, из данного текста неочевидно. Более того, создается впечатление, что речь шла о типичном примере «дипломатии канонерок».

Корейская версия сводится к тому, что американцы плавали по всему региону, занимались торговлей там, где можно, и грабежом там, где нельзя, маскируя свои действия проповедями христианства. 21 августа корабль вошел в корейские территориальные воды. Местные власти снабдили его продовольствием, но когда на борт корабля поднялся корейский чиновник, чтобы получить объяснения по поводу происходящего, его взяли в заложники и стали грубо требовать, чтобы корейские власти снабдили их провизией и деньгами, официально разрешили им торговать с корейцами, а также разрешили проповедовать в Корее христианскую веру. Вдобавок местные католики из окрестностей Пхеньяна решили, что корабль был послан, чтобы избавить их от гонений: В.М. Тихонов пишет, что изображение королевы Виктории на привезенных открытках было принято ими ошибке за портрет Девы Марии[16].

Помимо этого, командование корабля распространяло слухи о том, что одновременно с его появлением на севере Кореи в южные провинции прибыла целая эскадра. Заметим, что «наглое поведение команды» признавали сами американские дипломаты, а «экипаж судна был вооружен с головы до ног, так что в Китае, откуда это судно вышло, сейчас же догадались о пиратских намерениях этих торговых мореплавателей»[17].
В результате 2 сентября местное население подожгло корабль при помощи брандеров, и то, что уничтожение захватчиков было стихийным выступлением народных масс, а не произошло по указанию свыше, отмечает целый ряд историков, в том числе даже Ян Сын Чхоль. Северокорейские источники добавляют, что Ким Ын У, сельский староста, организовавший эту контратаку, был прадедом великого вождя товарища Ким Ир Сена.

В принципе, экспедиция «генерала Шермана» была сугубо частным предприятием, к которому американское правительство не имело никакого отношения, но и Тэвонгун, и представители левого направления в историографии Кореи любят подчеркивать эту историю как доказательство того, что Соединенные Штаты никогда не хотели Корее ничего хорошего. Тем более что согласно одной из версий, целью этой экспедиции был грабеж сокровищ из могил знатных корейцев. Американцев привлекали слухи о том, что в районе Пхеньяна находятся гробницы ванов Когурё, сделанные из чистого золота[18]. Так ли это, неизвестно, однако одна попытка грабить могилы в корейской истории, безусловно, была.

***

[1] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 205

[2] Cumings B. Korea’s place… Р. 96.

[3] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379 . Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886

[4] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 324.

[5] На о. Канхвадо находились Походный дворец, являвшийся временной резиденцией вана, и филиал королевской библиотеки Кюджангак, где хранилось более 6 тыс. томов ценных книг, большинство из которых сгорело. Как пишет Хан Ён У, французская армия увезла золота и серебра на сумму 200 тыс. франков, а также более 300 книг с рисунками, иллюстрирующими различные церемонии династии Чосон, и передала их в дар Наполеону III. Сейчас эти книги хранятся в Парижской государственной библиотеке.

[6] Cumings B. Korea’s place… Р. 96.

[7] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 324.

[8] Henderson. Р. 381.

[9] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379 . Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886.

[10] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 215

[11] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379 . Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886.

[12] Пак Б. Б. Борьба западных держав за открытие корейских портов и позиция России (1866-1871). Документы // Россия и народы стран Востока. Иркутск. 1993. С. 132.

[13] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 207

[14] The Passing of Korea, стр. 116

[15] История Кореи (Новое прочтение). С. 212-214.

[16] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 376

[17] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379 . Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886

[18] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 323-324.

***

В том же 1868 г. американский авантюрист немецкого происхождения Эрнст Яков Опперт предпринял в данном направлении весьма занятную и показательную авантюру, которая нередко позиционируется как первая попытка Соединенных Штатов заключить с Кореей неравноправный договор.

Эрнст Яков Опперт был средним братом из трех ученых-путешественников (старший, Жюль, был профессором ассирологии, а младший, Гюстав-Соломон — серьезным специалистом по санскриту[1]), но в нашей истории он проявил себя как образцовый «расхититель могил», наметивший своей целью курган, где покоился прах принца Намъёнгуна, приходившегося князю-регенту приемным отцом. При этом Опперт собирался не просто разграбить могилу и поживиться сокровищами, но, зная дальневосточные традиции и понимая почитание предков, захватить прах отца Тэвонгуна с тем, чтобы вынудить того вести переговоры и таким образом получить лавры человека, «открывшего страну»[2]. По некоторым сведениям, он трижды посещал Корею в поисках сокровищ[3].

План был разработан при участии американского консула в Шанхае (где слухи о «золотых гробах» были распространены широко), однако основным спонсором экспедиции был некто Ф. Дженкинс, бывший переводчик американского консульства, впоследствии – торговец[4]. На его средства были снаряжены два судна (пароход «Чайна» и паровое судно «Грета») с общей командой в 128 матросов (восемь европейских матросов, двадцать филиппинцев и сотня китайцев). Был подготовлен текст американо-корейского торгового договора, содержащий 21 пункт и построенный по образцу неравноправных взаимоотношений с Японией и Китаем, а французский аббат Ферон (кстати, один из немногих французских миссионеров, которому удалось покинуть Корею[5].) выступал проводником[6].

Вначале экспедиция высадилась в районе Куманпхо провинции Чхунчхон, где пыталась разграбить гробницу Намъёнгуна, однако «взятия мумии в заложники» не случилось. Гробокопатели пытались взорвать курган, но заряд оказался недостаточным, и привлеченные взрывом местные жители заставили вандалов отступить[7].

Затем Опперт и Ко высадились на о. Ёнчжондо, где опять-таки попытались заняться мародерством и были изгнаны местным населением[8]. Корабли Опперта воротились в Шанхай, потеряв убитыми всего двух матросов[9], и хотя впоследствии участники экспедиции утверждали, что отправляли вану требование открыть порты и подписать договор, но в международных кругах их воспринимали, в первую очередь как охотников за сокровищами, и даже такой американский автор как Х. Хальберт, подчеркивает, что «операция была затеяна чисто в рамках грабежа»[10], и разговоры о том, что Опперт и его команда были друзьями римских католических священников, убитых годом ранее, неправда.

Тем не менее, по материалам этого и иных путешествий, Опперт даже опубликовал богато иллюстрированную книгу с характерным названием «Запретная земля» (Ein verschlossenes Land)[11].
В июле 1868 г. произошел и инцидент с русской канонеркой «Соболь», сделавшей остановку на о. Канхва. Ее сошедшие на берег матросы были атакованы корейцами из крепости, после чего судно открыло ответный огонь. Инцидент был назван «прискорбным», а правительству Кореи было передано письмо с выражением соболезнования[12].

После этих историй Тэвонгун окончательно счел всех европейцев врагами и после провала французской агрессии расставил по стране стелы с надписями примерно такого содержания: «Западные варвары вторглись в наши земли. Если мы не будем сражаться с ними, мы должны будем склониться перед ними. Настаивать на мире с ними значит предать страну». Минусом такой политики было полное отрицание достижений западной культуры, ослаблявшее Корею на фоне вестернизации окружающих стран.
В 1871 г. для расследования инцидента с «Генералом Шерманом» Конгресс США отправил в Корею пять военных кораблей (включая две канонерки) под командованием посла США в Пекине Фредерика Лоу и адмирала Джона Роджерса. В Соединенных Штатах эту экспедицию считали «небольшой войной с неверными» (корпус вторженцев составил 1230 солдат и 85 пушек[13]), о которой вскоре фактически забыли, и Б. Камингс даже указывает на то, что в Северной Корее этому историческому событию, равно как и предшествующему ему «потоплению «Генерала Шермана», уделялось несравнимо больше внимания, чем в США.

Эскадру встретили артиллерийским огнем, но все корейские ядра и бомбы пролетели мимо, не задев никого[14], после чего американская морская пехота сумела взять укрепления на о. Канхвадо, прикрывающие морские подступы к Сеулу, хотя оборонявшие их тигровые охотники дрались буквально до последнего, атакуя противника голыми руками, когда у них кончились боеприпасы[15]. Американские источники отмечали храбрость корейцев и их мужество, но (как хорошо подметил М. Брин) делали это так, как охотник описывает доблесть только что застреленного им льва[16].

Вторжение, предпринятое американцами, оказалось гораздо более разрушительным, чем пришествие французов. Янки уничтожили 481 пушку и убили более 300 корейцев, имея всего одного убитого и 5 раненых (согласно другим данным, потери экспедиции Лоу-Роджерса составили 13 человек, но порядок жертв понятен). На острове американцы пробыли три недели, ожидая, что после такой демонстрации силы, аналогичной разрушению форта Симоносеки в 1855 г., после которого был подписан американо-японский договор, корейцы тоже сдадутся и пойдут на их условия. Однако корейское правительство медлило, против американцев началась партизанская война, припасы кончались, и, так и не получив инструкций от Конгресса о дальнейшем ведении полномасштабной войны, эскадра отправилась восвояси. Во всяком случае, отступление военной экспедиции старательно объясняется американцами отсутствием инструкций, а не отсутствием успеха[17].

Власть меняется…

Тэвонгун утратил власть в стране в ноябре 1873 г. после того, как конфуцианские сановники, в особенности некий Чхве Ик Хён, бомбардировали двор меморандумами о том, что король уже женат и, следовательно, может управлять государством сам и в регенте не нуждается. По настоянию принца-регента малолетнего короля женили на представительнице менее знатного, чем Андонские Кимы, дома Мин, но новая королева быстро прибрала к рукам мужа, став опасной соперницей Тэвонгуна. Кроме того, в 1873 г. у Тэвонгуна испортились отношения с вдовствующей ко­ролевой Чо, которая в свое время способствовала его приходу к власти. В результате с наступлением совершеннолетия короля Тэвонгун был отстранен.

Ян Сын Чхоль и другие историки замечают, что это не было восстановлением королевской власти, а заменой одного временщика другим. Партия королевы отличалась сравнительной прогрессивностью по сравнению с партией Тэвонгуна, однако, по-прежнему являла собой типичную придворную клику со всеми сопутствующими ей пороками. Большинство историков описывает клику королевы Мин как сборище некомпетентных и коррумпированных чиновников, безусловно, ориентированных на Китай.
Тэвонгун же вошел в историю как личность неоднозначная: с одной стороны, он был последним примером активно действующего правителя и политиком, много сделавшим для укрепления страны и усиления легитимности королевской власти, а с другой – отчаянным националистом и ксенофобом, хотя если судить по делам, многое из реформ Тэвонгуна было продуктом деятельности сирхакистов, особенно – их умеренного крыла.

И. А. Толстокулаков считает, что успешные действия Тэвонгуна, направленные на оздоровление финансовой системы (введение государственных монополий, упорядочение финансов и чеканки денег, ограничение спекуляций землей и зерном, запрет на чрезмерную роскошь) сумели предотвратить назревавший к концу XIX в. экономический кризис, связанный со структурными проблемами феодального строя[18].

Некоторые южнокорейские ученые, в том числе Лю Ён Ик, даже называют Тэвонгуна первым корейским диктатором или первым манипулятором, использовавшим для достижения своих целей и официальные, и неофициальные каналы. Как писал о нем Хальберт, «его главной чертой была непоколебимая сила воли, которая была присуща и его желанию истребить любые препятствия, будь то моральные, экономические, политические и даже родственные. Однако он не мог принять примет нового времени. В его жизни самыми огромными ошибками были убеждения в том, что он сможет устранить католицизм силой, и в том, что он сможет предотвратить открытие страны для внешнего влияния»[19].

Действительно, Тэвонгун пытался привести в порядок традиционную административную систему, в том числе – снизить недовольство народа дворянскими притеснениями. Однако его главной проблемой было непонимание того, что «время изменилось» : борьба с католицизмом и иностранной интервенцией вылилась в отрицание достижений за­падной культуры, которое объективно делало Корею гораздо слабее как стран Запада, так и Японии, вставшей на путь вестернизации.

***

[1] https://slovari.yandex.ru/dict/brokminor/article/30/30449.html

[2] Cumings B. Korea’s place… Р. 98, 99.

[3] https://do.gendocs.ru/docs/index-261949.html?page=3

[4] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 325.

[5] The Passing of Korea, стр. 116

[6] Любопытно, что в одном из источников встречается версия о том, что гробокопатели выдавали себя за русских солдат, однако реальный источник данного слуха, приведенный по адресу https://teleobektiv.ru/Istoriya-Korei/Ekipazh-parohoda-%C2%ABGreta%C2%BB.html , автором пока не выявлен.

[7] Эта версия встречается у историков наиболее часто, однако должен отметить, что в корейских текстах об этом говорят как о «случае ограбления могилы», и звучащая по-корейски эта фраза не дает адекватного ответа на то, как это все происходило, была могила разрыта или нет. В результате каждый европейский автор как бы дорисовывает картинку по своему разумению. См. по этому поводу https://www.rauk.ru/modules.php?name=Content&pa=showpage&pid=58

[8] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 325.

[9] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379. Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886

[10] The Passing of Korea, стр. 298

[11] Oppert E., Ein verschlossenes Land, Leipzig, 1880

[12] Пак Б. Д. Россия и Корея. С. 101-103.

[13] История Кореи (с древнейших времен до наших дней). Том I. С. 326.

[14] https://www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Korea/XIX/1880-1900/Sovr_Korea/text.phtml?id=2379. Текст воспроизведен по изданию: Современная Корея // Исторический вестник. № 2, 1886.

[15] Cumings B. Korea’s place… Р. 97.

[16] Breen М. The Koreans… Р. 98.

[17] Корейские историки в этой связи отмечают другое. Тэвонгун получил донесения о победе и воспринял уход американцев не просто как подтверждение правильности своей политики, но и как подтверждение удивительной мощи и боеспособности корейской армии. Последствия понятны.

[18] Толстокулаков И. А. Политическая модернизация Южной Кореи. Часть 1. С. 206.

[19] The Passing of Korea, стр. 114

 

Глава V Открытие Кореи

 

Начало правления клана Мин

Хотя формально Кочжон объявил, что будет править самостоятельно, автору кажется резонным уделить внимание портрету лиц, чья политика будет определять курс развития Кореи в это критическое время. Конечно, личность скорее катализирует или замедляет общественно-политические процессы, но в нашем случае историки нередко задаются вопросом о том, как развивались бы события, управляй Кореей кто-то другой.

Добродушие Коджона, его стремление общаться с иностранцами отмечают многие источники[1], равно как и отсутствие характера, суеверность[2], политический инфантилизм и наивность [3]. Мягкий, добросердечный и, в принципе, неплохой человек был слишком нерешительным для того места, на котором оказался, и того времени, в которое ему пришлось руководить страной. У него не было ни дипломатической хитрости, ни политической интуиции, ни талантов лидера, ни даже той жесткости, которая отличала его отца. К тому же он всегда придерживался консервативных взглядов и весьма неблагосклонно относился к любым административным изменениям [4].

Коджон патологически не умел извлекать уроки из своего политического опыта, не учился на собственных ошибках, был человеком очень непоследовательным, даже трусливым, и легко поддавался внешнему влиянию. Начав править самостоятельно, Коджон следовал всем конфуцианским нормам, а когда они окончательно перестали отвечать требованиям времени, просто отстранился от выработки властных решений, завися от того или иного временщика и заявляя в критических ситуациях, что тот или иной шаг был принят им под давлением. Не случайно не раз имевший с ним дело Ито Хиробуми говорил, что к нему неприменимы такие слова, как «слово чести».

И хотя южнокорейская историография проявляет определенную тенденцию к тому, чтобы сделать из Кочжона своего рода страстотерпца (выдавая его нерешительность за проявление глубокого пацифизма и неприятия насилия, из-за которых он не мог допустить, чтобы народ пострадал по его вине), мне это очень напоминает попытку ряда российских историографов обелить Николая II, который, безусловно, несет ответственность за судьбу погубленной им страны.

У иностранцев Коджон обычно вызывал сострадание и сочувствие. А. Гамильтон писал о Коджоне как о «добрым милостивом, приветливом государе, желающем внедрения прогресса в свою страну», который «работал по ночам до самого рассвета»[5]. Изабелла Бишоп отмечала, что « его поза и манеры не без чувства достоинства», а « натуральная доброта хорошо известна»[6]. Однако она же писала о том, что « к сожалению, для человека, чьи указы стали законами страны… он нуждается в твердости характера и хваткости цели. Многие лучшие проекты реформ потерпели неудачу из-за его слабости воли[7]».

Однако, как кажется автору, наиболее развернутое и эмоциональное описание того, что представлял собой Кочжон с психологической точки зрения оставил В. Серошевский.: «(он) всецело находится во власти окружающих, требования которых естественно все возрастают… толпа все новых любимцев, наперсников, кудесников, жадная и властолюбивая, стремится захватить вакантные места. У императора постоянно не хватает денег… Между тем от него все требуют подачек и он вынужден все давать и давать… Он столько раз видел измену друзей, жестокость любимцев, надменность вчерашних рабов… неимоверное поклонение при жизни и после смерти, а в сущности вечный плен, огромная возможность причинять всякое зло и бесконечно малая совершать добро, – вот судьба корейских императоров»[8].

Так что на самом деле власть перешла к королеве, точнее – к новому правящему клану Мин, и некоторые историки, в том числе авторы учебника Understanding Korean History, открыто называют период с 1873 по 1894 гг. периодом правления королевы Мин[9], биографии которой мы тоже уделим внимание.

Теперь о королеве. В восемь лет она потеряла родителей, в 16 ее выдали замуж за пятнадцатилетнего короля. В основе брака лежали сугубо прагматические соображения: Тэвонгун выбрал для своего сына жену из относительно худородного клана, рассчитывая избежать ситуацию, при которой родственники жены вана немедленно приобретают политический вес и начинают заниматься разграблением страны.

Поначалу королева и Кочжон тяжело переносили друг друга. Кочжон не особенно занимался конфуцианским самообразованием, зато амбициозная королева уделяла меньше внимания увеселениям и больше – книгам. Более пяти лет Коджон не проявлял интерес к ней как к женщине, и королева даже заявляла, что муж презирает ее, но, по мере развития модернизации страны, она сумела привязать мужа к себе.

Борьба между королевой и Тэвонгуном стала открытой после того, как ее сын умер через четыре дня после рождения. Тэвонгун публично заявлял, что королева не способна выносить здорового ребенка мужского пола, в то время как королева считала, что дело в лекарствах, которыми ее пичкали по указанию свекра Тэвонгуна. Впрочем, стоит вспомнить, что два сына и дочь королевы, рожденные позднее, не дожили до одного года, а единственный сын, который прожил дольше, страдал отклонениями развитии[10], – умственная отсталость наследника престола была видна невооруженным глазом[11]. Между тем, дети Кочжона от иных женщин были полноценными.

Пытаясь добыть наследника, Тэвонгун подтолкнул сына к одной из наложниц, и в апреле 1868 г. она родила ему сына, которого Тэвонгун объявил наследником престола. Однако, когда Тэвонгун утратил пост регента, королева немедленно лишила эту наложницу всех титулов и отправила ее в деревню, где ее ребенок вскоре умер при не совсем ясных обстоятельствах. Статус королевы поднялся после того, как 8 февраля 1874 года она наконец родила наследника. Постепенно королева и ее клан заняли доминирующие должности при дворе, и сама королева принимала активное участие в дворцовой политике.

В общем, новый семейный клан, сменивший у власти Тэвонгуна, оказался не сильно отличающимся от тех, с которыми он боролся с точки зрения коррупционности и протекционизма . Место Тэвонгуна занял один из старших братьев королевы Мин Сын Хо, довольно быстро заработавший репутацию коррупционера и в 1874 году ставший первой в истории Кореи жертвой покушения с помощью бомбы. Неизвестные передали ему шкатулку, которая при открытии взорвалась, убив его вместе с частью семьи[12].

Большинство историков полагает, что здесь не обошлось без Тэвонгуна[13], однако это ничего не изменило – на смену одному брату пришел другой, Мин Тхэ Хо. Среди иных заметных коррупционеров, которые пользовались высокой должностью для достижения своей личной выгоды, и были объектом множества жалоб, отметим Мин Ён Чжуна[14].

Во внутренней политике клан Мин привечал конфуцианских ученых, восстановив разогнанные Тэвонгуном частные академии. Они отменили ряд новшеств Тэвонгуна, в том числе использование дешевой валюты. Однако финансовое положение страны продолжало ухудшаться. Это вызывало дальнейшее ослабление административной системы, постоянные локальные бунты и общий рост преступности. В.М. Тихонов приводит по этому поводу целый ряд впечатляющих примеров[15] вплоть до истории с подделкой государственной печати[16].

В 1875 трое друзей бывшего регента, возглавляемые Чо Чхун Сиком, обратились к Его Величеству, прося вернуть Тэвонгуна к власти. За это они были приговорены к смертной казни, и только благодаря личной просьбе экс-регента их наказание было сменено на вечное изгнание. Тем не менее, Чо был убит в ссылке[17].

Во внешней политике Мины не отходили от китаецентризма, но пытались быть более контактными с внешним миром хотя бы в силу логики фракционной борьбы: раз Тэвонгун был против иностранцев, королева и Ко не могли не быть за.

——-

[1] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С.-Петербург, Издание А. С. Суворина, 1904. С. 67.

[2] The Passing of Korea, стр. 346

[3] Корея глазами россиян (1895-1945). Российское корееведение в прошлом и настоящем. Том V. М., 2008. С. 37-38

[4] The Passing of Korea, стр. 152

[5] Гамильтонъ Ангьюсъ. Корея. С.-Петербург, Издание А. С. Суворина, 1904. С. 68.

[6] Korea and her neighbors, p 253

[7] Korea and her neighbors, p 255-56

[8] Кореяглазамироссиян (1895-1945). С. 141.

[9] Understanding Korean History. С. 158.

[10] Korea and her neighbors, p 253

[11] Letters from Joseon. С. 105.

[12] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 218

[13] The Passing of Korea, стр. 120

[14] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 248

[15] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 386

[16] В.М. Тихонов, Кан Мангиль. История Кореи. Том I, С. 397

[17] Hulbert, Homer B. The history of Korea. vol. 2 стр. 219

https://makkawity.livejournal.com/3468923.html#cutid1

***

---

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 227; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!