II. СТАНОВЛЕНИЕ ДРЕВНЕРУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ 2 страница
Это разнообразие особенно усиливается по мере начинающегося постепенного разрушения традиционного уклада жизни. Развитие производительных сил, позволившее производить коллективу больше, нежели минимальный прожиточный уровень, по-новому поставило проблему распределения. Внутри коллективов выделяются особые общественные группы, получающие большую, нежели остальные его члены, долю созданного им продукта. Это, прежде всего племенная верхушка, все чаще превращающая исполнение своих функций в наследственное владение.
Усиление влияния этой группы особенно активно происходит в результате все учащающихся столкновений (в т.ч. и вооруженных) с другими племенами. Нарастание конфликтности было вызвано, прежде всего, борьбой за ресурсы, обострившейся в связи резким ростом народонаселения в первые века нашей эры на территории Восточной Европы.[14] Именно этот «демографический взрыв» стал одной из движущих сил колонизационного процесса, в ходе которого славяне (оказавшиеся, по сути дела, последней волной эпохи великого переселения народов), в ходе которого славяне расселились на обширных пространствах Восточной Европы.
Война же, с одной стороны, особенно наглядно демонстрирует высокую значимость племенного руководства для соплеменников, а с другой – создает условия для появления своего рода мерила ценности индивида в виде все возрастающего объема военных трофеев и подарков, полученных в результате столкновений и последующих мирных переговоров, – будущего богатства. Примитивное сознание, требовавшее вещного, натурального выражения значимости человека, создания своеобразной шкалы, с помощью которой можно выстроить иерархию людей в обществе, получило возможность сравнить их между собой и расставить в соответствии с новой классификацией ценностей. Чем выше уровень богатства (большую часть которого на первых порах следовало раздаривать соплеменникам), тем более значимым оказывался человек. Это и порождало стремление к индивидуальному обогащению.
|
|
|
Однако эти стимулы не могли бы быть реализованы, если бы опирались лишь на внешние источники. Главным фактором, сделавшим возможность накопления значительных индивидуальных богатств, стали ресурсы, создаваемые внутри коллективов. Большая часть общественных запасов контролировалась представителями племенной верхушки.[15] Распоряжение ими, приобретавшее все больше наследственный характер, начинало превращаться в фактическое владение, пусть и с необходимостью выделять значительную его долю в распоряжение соплеменников.[16]
Война приносит не только дополнительный прибавочный продукт, она поставляет и тех, кто может его создавать – рабов, являющихся коллективной собственностью данного племени[17] и не обладающих какими-либо реальными правами.
|
|
|
Наконец, следует учитывать естественное разделение труда в рамках любого коллектива, где управленческая деятельность, очевидно, играет более важную роль, чем любая другая. Всеобщее признание этого факта создает условия для осознания справедливости сосредоточения большей доли общественного богатства в руках этой группы, как своего рода «вознаграждения» за больший вклад. Особенно отчетливо это заметно в фигуре военного вождя. Успехи на поле боя и в обеспечении мира олицетворялись в нем и все чаще выдвигали его на ведущие позиции в рамках племени (союза племен). Соответственно, все большая доля военной добычи сосредотачивалась в его руках (и как распорядителя общественных запасов, и как собственника ресурсов). Этому способствует постепенное ослабление кровнородственных связей: в ходе колонизации происходят значительнейшие процессы ассимиляции, приводящие к смене племенной структуры общины территориальной. В силу этого место племенной верхушки частично занимают «большие люди», выделившиеся в ходе военных действий (в большинстве своем воины, сумевшие получить значительную долю военного трофея и завоевавшие авторитет среди «соплеменников»). Тем самым, война оказывается не просто средством выяснения межплеменных отношений, но и формой экономической деятельности.
|
|
|
Таким образом, в рамках славянского (и не только) общества складываются различающиеся по своему, теперь уже социальному, положению группы, между которыми все чаще возникают противоречия, как на внутриплеменном, так и межплеменном уровнях, что все больше и больше раскалывают коллективистский уклад жизни. Высокий уровень конфликтности делает фактически недееспособными старые средства разрешения противоречий, опирающиеся на традицию и обычай, не нуждающиеся в создании каких-то особых механизмов, учреждений. Все более становятся необходимы новые формы организации общественной жизни, возникает потребность в государстве.[18]
Развитие этих новых форм идет в рамках постепенной дифференциации мононорм в направлении распадения их на нормы права и нормы морали. Правовые нормы содержали правила обязательного поведения, моральные – предпочтительного. Соответственно, первые из них обеспечивались жесткими санкциями формирующегося управленческого аппарата, вторые – лишь силой общественного мнения.[19] В свою очередь, формирующаяся мораль также не была единой: различные социальные группы руководствовались весьма различающимися нормами.
|
|
|
Начинает, например, складываться новое отношение к былым нормам общежития, которые утрачивают строго неукоснительный характер и рассматриваются как предпочтительные. Если до сих пор трудовая взаимопомощь другим членам общины (супряга) считалась обязательной и в случае отказа от участия в ней могла привести в изгнанию из общины, то теперь дело ограничивалось лишь чем-то вроде бойкота.
Формируются и представления о существовании особых предназначений различных групп: мирный труд – удел большинства общинников, управленческие и военные функции – задача социальной верхушки.
В новой морали возникает противопоставление должного и сущего: значительная часть былых форм отношений отходят в область идеалов, все более расходясь с новой социальной реальностью.
Еще отчетливее, чем становление морали, набирает силу процесс превращения части мононорм в правовые нормы.
Прежде всего, начинают меняться сами субъекты взаимоотношений, между которыми возникают конфликты, а соответственно, возникает потребность в их урегулировании. Если ранее они завязывались, как правило, на межобщинной основе, то теперь возникают и между группами и членами одной общины. Естественно поэтому, появление норм, определяющих особость группы или индивида.[20]
Существенно расширяется и сама сфера действия формирующихся норм: землевладение и землепользование, договорные обязательства, наследование, положение членов семьи и т.д. Причем, все более важным источником конфликтов становится имущественный ущерб (грабеж, кража, потрава полей, невыполнение имущественных обязательств и т.п.). Впрочем, нередко имущественный ущерб все еще рассматривается как нанесение ущерба личности: тот же грабеж, поскольку означал применение насилия над человеком.
Трансформируются обычаи взаимопомощи, которая приобретает все более ассиметричный характер, в результате чего происходит узаконение права вождей на получение поборов и повинностей с общинников.
Изменяются мононормы взаимозащиты: если в первобытном обществе в случае конфликта по поводу убийств члена одной родственной группы представителями другой единственным ответом пострадавшей стороны могло быть лишь возмездие, означавшее нанесение равного ущерба виновной стороне (принцип талиона), то теперь возникает и другой вариант восстановления справедливости (а соответственно и урегулирования конфликта), – эквивалентное материальное возмещение нанесенного ущерба, например, уплата штрафов в пользу как потерпевших, так и лиц, осуществляющих урегулирование. К тому же, становится заметной дифференциация «цены крови» (вергельда) лиц, обладающих разным социальным статусом. Впрочем, возникновение вергельда не отменяло самого обычая кровной мести. Это было правом, но не обязанностью потерпевшей стороны, которая могла избрать и традиционный способ разрешения конфликта.
Очевидно, что если уж убийство можно было заменить уплатой возмещения, то тем более возможной становилась компенсация всех других видов ущерба: телесных повреждений, имущественного ущерба, оскорблений и т.п.
В то же время, эти нормы все еще действуют не столько в границах территориальных, сколько этнических – в рамках общины, племени (союза племен). Признаком сохранения связей со старым укладом является и подчеркнутая публичность реализации норм. Все действия совершаются в присутствии большого числа свидетелей, прежде всего, родственников. К тому же сохраняется неразграниченность между правом и обязанностью: та же кровная месть еще не столько право, сколько обязанность потерпевших.
Отсутствуют и специальные органы судебной власти. Судопроизводство осуществляет, как правило, общинное (племенное) руководство – советы старейшин, жрецы, вожди, последние среди которых постепенно занимают здесь главенствующее место. В ряде случаев, конфликт разрешался путем прямых переговоров или через посредников.
Одной из форм обеспечения соблюдения людьми обязательств являлась угроза применения вредоносной магии. Пытаясь наказать обидчика, потерпевший стремился навлечь на него кару с помощью магических действий, прибегая к услугам колдунов. Вообще, значительная часть «судебных» действий сопровождалась различными языческими обрядами, присягами, поединками, ордалиями (испытаниями), установлением «доброй славы» сторон.
Таким образом, к моменту возникновения государства у восточных славян все явственнее обнаруживается переплетение новых, выходящих за рамки традиционных мононорм классического родового строя инструментов, и большого количества сохраняющихся старых средств и форм регулирования общественных отношений. Фактически, здесь мы имеем дело с переходным периодом, когда старое и новое сосуществуют вместе. Этот период обычно определяется как строй «военной демократии».
Хотя перемены происходили в укладе жизни всего славянства, само оно едва ли не с момента своего возникновения отнюдь не было единым. Исследователи выделили несколько основных славянских групп: южную, западную и восточную. Восточные славяне к VII – VIII вв. заняли весьма обширную территорию в четырехугольнике: Финский залив – Карпаты – Черноморское побережье – верховья Волги и Дона. В свою очередь и они представляли из себя весьма разношерстный конгломерат союзов племен[21], именуемых в летописи «Повесть временных лет» как поляне, ильменские словене, древляне, дреговичи и др. По-видимому, первые два союза являлись наиболее развитыми, что позволяло им доминировать в восточнославянской среде.
Соседями восточных славян на северо-западе были скандинавские народы (норманны), более известные среди славян как варяги, на северо-востоке – финно-угры, на востоке и юго-востоке – кочевые тюркские племена (сначала гунны, затем авары (обры), далее булгары и хазары). На юго-западе через Черное море был прямой выход на одно из крупнейших государств того времени – Византийскую империю.
Отношения с этими важнейшими соседями для восточных славян развивались весьма непросто. Если Византийская империя являлась для них в течение длительного времени объектом агрессии, то, в свою очередь, славянские земли сами подвергались нападению со стороны кочевых народов (авар – обров, в славянской интерпретации[22], хазар) и варягов. В отдельные периоды славянским племенам приходилось даже уплачивать некоторым из них дань[23]. Впрочем, периоды войны сменялись миром, во время которого активно развивались и торгово-хозяйственные отношения между ними. Как раз через славянские территории проходил два важнейших торговых пути раннесредневекового мира – Волжский торговый путь, соединяющий арабский мир с Европой, и так называемый путь «из варяг в греки», связывавший Северную Европу и Византию.[24] Именно этим, собственно, славянские территории и оказывались столь привлекательны для всяких «находников».
2. Образование Древнерусского государства (IX – XI вв.)
Изучение проблемы образования государства (политогенеза) у восточных славян в течение длительного времени было неотделимо от рассказа «Повести временных лет», обычно именуемого «легендой о призвании варяжских князей» (или «норманнской» легендой). Согласно ей, в начале 60-х гг. IX в.[25] среди ряда северных славянских племен незадолго до этого освободившихся от варяжской зависимости (выражавшейся в уплате им дани) возникли острые разногласия («встал род на род»). Разрешить этот конфликт оказалось возможно лишь с помощью обращения о посредничестве к одному из варяжских князей (конунгов) Рюрику, представителю племени, известного летописцу как «русь», который пришел «княжить и володеть» в Новгороде. Вслед за этим два его боярина Аскольд и Дир обосновались в Киеве, что означало овладение варягами основными восточнославянскими центрами. Через двадцать лет, в 882 г., новгородские и киевские земли были объединены князем Олегом.[26] Киев стал столицей Древней Руси.
Именно этот рассказ, обнаруженный немецкими учеными, работавшими в России в XVIII в. (Г.-Ф. Миллер, Г.-З. Байер, А.-Л. Шлецер), лег в основу теории, получившей название норманизма, и стал отправной точкой длительного и ожесточенного спора, отзвуки которого слышны и до сего дня. Ученые (и не только) разделились на два лагеря – норманистов и антинорманистов – по вопросу об образовании Древнерусского государства. Первые с большой долей доверия относились к сообщению летописца (Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев и др.) о том, что Рюрик был варягом (норманном, скандинавом), а название государства произошло от наименования скандинавского племени, вторые же (среди наиболее известных – М.В. Ломоносов) – резко опровергали и этническую принадлежность Рюрика (его называли и славянином, и финном, и готом и т.д.) и летописное определение происхождения названия «Русь» (выводя его из южной – поднепровской – славянской топонимики). Впрочем, сегодня эти споры заметно утратили свою актуальность (хотя следы их еще нередко встречаются, как правило, в околонаучной литературе). В настоящее время центр дискуссии все больше смещается с проблем второстепенных, каковыми несомненно являются вопросы родословной Рюрика или племенного названия, к вопросам более существенным – к действительным причинам возникновения ранних государственных образований.
И здесь, прежде всего, встает вопрос о реальных взаимоотношениях славян с их соседями.
Эти отношения были весьма напряженными. Славяне подвергались натиску с двух сторон: с севера на них оказывали давление скандинавские племена, с юга же им приходилось противостоять нападениям степных кочевников. Но если последние были для славян не просто враждебны, а еще и чужды по образу жизни, то варяжская культура была им сравнительно близка и понятна. К тому же, здесь обнаруживались и общие интересы: их связывало единое стремление к совершению походов на богатые владения Византии с целью получения военной добычи. Тем самым, создавались условия для складывания между ними своеобразного альянса, который бы установил определенный баланс сил в этой части Европы: славяно-варяжское объединение с целью совместного натиска на Византию и противостояния кочевникам. Конечно, альянс этот было весьма условным, он, во многом сложился под давлением, но все же обоюдная заинтересованность славян и варягов друг в друге была несомненной. Эта заинтересованность наложилась на видимое даже из летописного рассказа, резкое повышение конфликтности внутри самого славянского общества, которому все сложнее становилось регулировать старыми средствами обострившиеся противоречия. Возникла потребность во внешнем арбитре, не могущем быть заподозренным в симпатиях к той или иной конфликтующей стороне. Роль такого арбитра, посредника и сыграли варяги.
Тем самым, Древнерусское государство возникло как результат разрастания внутри славянского общества противоречий, неразрешимых изнутри самого этого общества и вынужденного поэтому, в целях самосохранения, прибегнуть к помощи внешней силы, с которой оно, к тому же, имело совместные интересы. Очевидно, существуют и другие факторы, способствовавшие формированию государства в рамках системы взаимоотношений с варягами – преобладание их в транзитной торговле, оседание варяжских купцов в Восточной Европе, более высокий уровень социализации и др., однако они становятся государствообразующими лишь в том случае, если оказывается подготовлена почва к восприятию государства.
Естественно, не варяги создали Древнерусское государство (и уж тем более не экспортировали новую модель отношений, уже хотя бы потому, что сами таковой не имели)[27]. С этнической точки зрения мы имеем дело с процессом двусторонним (а еще точнее – многосторонним[28]): в нем существенны и неотделимы друг от друга как внутренние процессы саморазвития славянского общества (разложение старых и складывание новых форм отношений), так и влияние формирующихся взаимодействий с другими этническими группами, прежде всего, с варягами (сотрудничество, конфликты). И славяне, и варяги одновременно являлись участниками этого процесса (хотя, понятно, что место, роль, степень активности их не были одинаковы). В конечном итоге, в результате соединения этих разнородных элементов, своего рода синтеза, Древняя Русь сложилась как полиэтническое образование.[29]
Первые правители Древнерусского государства – Рюрик (862 – 879 гг.), Олег (879 – 912 гг.), Игорь (912 – 945 гг.), Святослав (945[30] – 972 гг.), Владимир I (980 – 1015 гг.) – варяжские по этнической принадлежности князья, активно опирающиеся в своих действиях на варяжские дружины и нередко рассматривающие Русь как временное место пребывания (как, например, Святослав, мечтавший перенести столицу из Киева на Дунай[31]). Однако постепенно, по мере проникновения в дружинную среду славянской племенной верхушки, а также в результате отпора, полученного со стороны Византийской империи, завоевательные устремления стали ослабевать, превращая Русь в самодостаточное, самоценное образование и для самих ее правителей.
Это создало условия и для постепенного становления Руси как государственного образования со свойственными всякому государству функциями.
Первоначально эти функции были крайне примитивны и во многом являлись продолжением тех целей, которые, собственно говоря, и создали Древнерусское государство – целей, направленных по преимуществу за пределы Руси.
Основные устремления древнерусских князей – это военные походы на земли соседних народов – Византию (Аскольд и Дир в 866 г.[32], Олег в 907 г., Игорь в 941, 944 гг., Святослав в 970-971 гг., Владимир в 989 г., Ярослав в 1043 г.), Болгарию (Святослав в 968 г., Владимир в 985 г.) Закавказье и др. В рамках этих походов решались троякие задачи: получение военного трофея (краткосрочная), получение дани (среднесрочная), и, в конечном итоге, наиболее важная (долгосрочная) – обеспечение выработки стабильной системы торговых отношений (отраженная в договорах с Византийской империей 911, 944, 1046 гг.), создания, говоря сегодняшним языком, «режима наибольшего благоприятствования» в русско-византийской торговле. Общие выгоды от этих походов, в которых принимали участие представители значительной части древнерусских земель,[33] сплачивали рождающееся государство, создавали стимулы к сохранению и развитию процессов объединения.
Не менее объединяющее воздействие оказывала другая функция, также вытекавшая из тех оснований, на которых государство возникло, – оборона славянских земель от натиска последовательно сменявших друг друга степных кочевников – хазар, печенегов, половцев. Нередко эта борьба со «степью» по форме мало чем отличалась от тех завоевательных походов, которые русские князья совершали в отношении Византии. Однако по сути своей они носили оборонительный, ответный, либо своего рода «превентивный» характер, оказываясь реакцией на постоянное и непрерывное давление степи на протяжении, по крайней мере, IX – XII вв. В целом, Древнерусское государство вполне успешно справлялось с этой задачей: Святослав, сумел в 965 г. полностью разгромить Хазарский каганат, Ярослав практически прекратил набеги на Русь печенегов (1036 г.), борьба с половцами постепенно привела к оформлению довольно сложной системы сюзеренно-вассальных отношений, где последние стали играть роль буферного образования на южной границе Древнерусского государства.
Дата добавления: 2018-04-15; просмотров: 178; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!