Счастливый «господин Александр» 34 страница
Все это также будоражило общественное мнение, озлобляло реакционное дворянство. К тому же реформа управления, создание министерств лишь усилили бюрократические основы государства. Неудачи во внешней политике и позорный для России Тильзитский мир еще более накаляли обстановку. По существу, Александр отступил от своей идеи невмешательства в дела Европы и пренебрег именно национальными интересами страны.
Еще не затихло недовольство, связанное с заключением Тильзитского мира, еще свежа была в памяти деятельность «якобинской шайки» – Негласного комитета, а на Александра обрушилось новое недовольство правящих верхов. Оно хорошо перекликалось с тем возмущением, которое было вызвано первыми подступами Александра к реформам и Тильзитскому миру и было выражено тогда в так называемом письме известного деятеля адмирала Мордвинова к Александру I.
«Если Ваше Величество удостоит обратить свой взор с пружин правления на их действия, какая ужасная картина всеобщего расстройства в государстве представится отеческому Вашему сердцу, – говорилось там, – моровая язва, приближающаяся к нашим границам и угрожающая распространиться даже во внутренности государства, возмущение народа в Астрахани, прекращение внешней и внутренней торговли, товары, остановленные в Макарьевской ярмарке, непослушание уральских народов, явное неповиновение работников на железных заводах в Перми; крестьяне немецкие ожидают лишь первого знака к возмущению, жиды, притесненные в гражданском их существовании без всякой основательной причины и побуждаемые внешним влиянием, готовы все предпринять против правительства, которое с ними одними нарушает правило терпимости веры, в коем оно дало пример другим нациям; польские крестьяне и их господа, ободренные прилипчивым примером вольности, дарованной смежным соотечественником, крымские татары, упоенные фанатизмом, готовые соединиться с турками; необыкновенная дороговизна в столицах, голод в пограничных губерниях, недостаток рук и скота, похищенных от земледелия рекрутскими наборами и милицией, и от севера до юга во всех губерниях все классы подданных, дворяне, духовные, купцы и земледельцы, движимые одинаковым чувством отчаяния и возмущения; финансы, истощенные двумя несчастными войнами, патриотические пожертвования, истраченные без всякой пользы, чрезмерное умножение ассигнаций без нужды, соблазнительная роскошь в строении домов в столицах, наругающаяся бедность в губерниях, и источники государственных доходов, истощенные даже и у крестьян не истинными нуждами отечества, нося удовлетворение ненасытной алчности всякого рода грабителей, явно ободряемых систематической терпимостью.
|
|
|
Армия потеряла прежний дух свой, огорченная потерей бесполезно пролитой крови, без опытного начальника, к которому бы могла иметь истинное доверие, презирая тех, кого одна личная благосклонность монарха подтверждает против всеобщего мнения, вновь укомплектованная рекрутами, без повиновения, без правил настоящего устройства и, наконец, имея недостаток попеременно в оружии, в военных припасах и в провианте.
|
|
|
Милиция, обманутая в справедливой доверенности к торжественным обещаниям монарха, призванная единственно на время войны и употребленная на укомплектование армии, как обыкновенные рекруты.
Морская сила еще в жалостнейшем положении, нежели армия! Состоящая в одном Сенявинском флоте и заслуживающая свое наименование одними бесполезными и чрезмерными издержками; Сенявин, заслуживший своим достойным поведением общее одобрение народа, уважаемый как воспитанник Мордвинова и притесняемый, равно как и он.
Департамент иностранных дел обнаружился миром, теперь обнародованным, но имея хотя то одно достоинство, что будучи управляем иностранцем, который оставил по крайней мере отечеству утешение, что не имя русского покрыто будет вечным посрамлением.
|
|
|
Духовенство навлекло на себя презрение народное ненавистью и ругательством, которых правительство от него требовало, чтобы оно произносило против врага отечества, и отринутое самим правительством.
Ежели внутреннее положение России возбуждает справедливое опасение, равно и внешние отношения не представляют ничего утешительного. Она не имеет более союзников, ибо она их всех обольстила тщетным надеянием на свои силы и потом оставила без всякой защиты». В заключение письмо призывало царя: «Положитесь более всего на дворянство, на сию твердую подпору государства, на сие сословие, которое поставляет единым преимуществом проливать кровь за Отечество, признавать государя своим покровителем и гордиться его доверенностью».
Другие предпринятые в течение первых лет правления реформы государственного переустройства в России, будучи нерешительными, половинчатыми, не только не давали никакого эффекта, но, напротив, отягощали страну новыми неурядицами и трудностями. Они подвергались атакам как справа, так и слева.
Вот лишь два мнения, исходящие, казалось бы, из разных общественных полюсов. А на деле оказавшихся просто мнениями честных и прозорливых людей, независимо от их общественной позиции. Декабрист А.А. Бестужев говорил на следствии: «В казне, в судах, в комиссариатах, у губернаторов, у генерал‑губернаторов – везде, где замешан интерес, кто мог, тот грабил, кто не смел, тот крал». А Н.М. Карамзин в своей знаменитой «Записке о древней и новой России», которая традиционно почему‑то считается чуть ли не верхом русского консерватизма, с возмущением произнес свои вещие слова, которые буквально уничтожили результаты половинчатых и недальновидных александровских преобразований: «Везде грабят и кто наказан? Ждут доносов, улики, посылают сенаторов для исследования и ничего не выходит! Доносят плуты – честные терпят и молчат, ибо любят покой. Не так легко уличить искусного вора‑судью, особенно с нашим законом, по коему взяткобратель и взяткодатель равно наказываются. Указывают пальцем на грабителей – и дают им чины, ленты в ожидании, чтобы кто‑нибудь на них подал просьбу. А сии недостойные чиновники в надежде на своих, подобных им, защитников в Петербурге беззаконствуют, смело презирая стыд и доброе имя, какого они условно лишились. В два или три года наживают по несколько сот тысяч и, не имев прежде ничего, покупают деревни».
|
|
|
Н.М. Карамзин обрушивается на всю систему преобразований первого десятилетия царствования Александра I, не оставляя без внимания практически ни одну из сторон общественной жизни. Особенно он негодует по поводу нового статуса министерств, которые были поставлены в прямую личную зависимость от монарха, а фактически были бесконтрольны и насаждали произвол, монополизм, местничество и коррупцию. И хотя Александр не дал ход этой «Записке», положил ее под сукно, где она пролежала несколько десятилетий (что уже само по себе ставит под сомнение ее безоговорочно консервативный характер), но уже одно то, что он внимательно ознакомился с ней, а фактически – с мнением наиболее мыслящей части русского дворянского общества, показывает большую осведомленность императора в делах страны и в оценках этих дел в различных слоях русского общества.
Эти оценки не могли не вызвать разочарования у Александра, но в делах реформ для него лучше было недовольство людей мыслящих, нежели ярость тупой и себялюбивой помещичьей массы, готовой стереть в порошок любого, кто покушался на ее интересы.
В результате Александр не устоял перед натиском реакционного дворянства, требовавшего убрать «преступника, изменника и предателя» – М.М. Сперанского. Человек, с которым Александр замышлял свои первые реформы, был отправлен в ссылку, но у царя хватило мужества признаться своему другу А.Н. Голицыну: «Если у тебя отсекли руку, ты, наверное, кричал бы и жаловался, что тебе больно: у меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моей правою рукою».
Аналогичная ситуация сложилась с решением крестьянского вопроса в стране, который в первые годы XIX в. так жарко обсуждался в Негласном комитете. Несомненно, что Александр остался верен принципам молодости и делал попытки сдвинуть крестьянский вопрос с мертвой точки. Так, встав на престол, он прекратил раздачу государственных крестьян в частную собственность. А далее началось топтание на месте.
Исследователь данного вопроса С.В. Мироненко объясняет это следующим: «Убежденный, что крепостное право есть зло, что отношения помещиков и крестьян не могут более существовать в прежнем виде, он так и не смог даже для самого себя определить принципы переустройства крепостной деревни».
Но дело, видимо, не в том, что у Александра не было в этом отношении четкой программы. Дело как раз в другом: он всячески стремился закамуфлировать эту свою программу, хотя ее контуры, ведущие к ней шаги просматриваются довольно четко. В его душе постоянно боролись две тенденции: с одной стороны, он хотел облагодетельствовать страну, миллионы закрепощенных людей, выступить инициатором крупнейшего поворота в жизни Отечества по направлению к современной цивилизации, а с другой, обуянный нерешительностью и животной трусостью, стремился тщательно скрыть эти свои намерения и переложить инициативу в деле освобождения крестьян на плечи самого дворянства, которое, увы, в это время было еще ни духовно, ни материально к этому совершенно не подготовлено.
Появившийся в 1801 г. в Петербурге его бывший наставник Лагарп, который возглавлял ранее Гельветическую республику в Швейцарии и вынужден был столкнуться с той же проблемой – отменой в этой стране крепостного состояния крестьян, предупреждал Александра, что этот вопрос «очень легко решают в кабинетах, но с величайшим трудом в действительной жизни». Он советовал императору проявлять здесь выдержку и постепенность, «а главное – без малейшего посягательства на права собственности».
По существу, именно в либеральном окружении Александра зарождается та основная идея решения крестьянского вопроса – осторожность, постепенность, охранение интересов помещиков, которая так полно в дальнейшем вызрела уже в умах деятелей эпохи отмены крепостного права в России, получила дальнейшее развитие в реформах П.А. Столыпина и досталась по наследству еще Временному правительству.
Основная общественная и политическая сила России вплоть до начала XX века – помещичий класс – вовсе не хотела быть унесенной ветром «аболиционизма», и это прекрасно понимали не только императоры, но и их противники: даже декабристы весьма осторожно и противоречиво подходили к решению этой проблемы.
Александр, видимо, понял это одним из первых государственных деятелей страны, поскольку ему пришлось вплотную столкнуться с этой проблемой.
И тем не менее он осторожно, постепенно, с большой оглядкой, постоянно инициируя дворянство и как бы отстраняясь от личного участия в этом вопросе, продвигал его вперед.
В 1811 г. в России была переведена книга польского сенатора В. Стройковского «Об условиях помещиков с крестьянами», в которой он описал наиболее выгодное устройство сельского хозяйства, учитывающее ликвидацию личной зависимости крестьян от помещиков.
В России книга вызвала дружное негодование крепостников, и один из них, В.В. Попов, обратился с возмущенным письмом к Александру. «Государь! – писал автор. – Благосостояние и сила империи основываются на твердости связей, все части соединяющих. Внушения о расторжении их весьма опасны».
Прочитав письмо, Александр пришел в ярость: «Писание ваше нахожу я совершенно излишним», – отвечал он своему корреспонденту. Но это было личное письмо – не более, хотя и оно показывало общее настроение мыслей Александра.
Аналогичный случай повторился через три года, когда государственному секретарю адмиралу Шишкову было поручено изготовить проект манифеста по случаю победы России над Наполеоном.
Верный своим реакционным воззрениям, Шишков восхвалял в проекте крепостное право, патриархальные отношения крестьян и помещиков («Существующая между ними, на обоюдной пользе основанная, русским нравам и добродетелям свойственная связь… не оставляет в нас ни малого сомнения, что, с одной стороны, помещики отеческою о них, яко о чадах своих, заботою, а с другой – они, яко усердные домочадцы, исполнением сыновних обязанностей и долга приведут себя в то счастливое состояние, в коем процветают добронравные и благополучные семейства».
По словам самого Шишкова, Александр, прочитав проект, вспыхнул, оттолкнул от себя бумаги и сказал: «Я не могу подписывать того, что противно моей совести и с чем я нимало не согласен», затем он вычеркнул слова «на обоюдной пользе основанная». После этого случая Шишков пришел к выводу, что у императора сложилось «несчастное предубеждение против крепостного в России права, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка».
Позитивная оценка Шишкова была снята, но общую его характеристику как существующего в России общественного явления Александр оставил без изменения. В этом он был весь: все понимающий, хранящий в глубинах души свои истинные пристрастия и принципы, осторожный и внимательный политик.
Невольно вспоминаются оценки, данные ему мемуаристами и историками: робкий, двуличный, пассивный и т. д. Да о нем ли все это было сказано? Реальная жизнь показывает нам совсем иное – натуру целеустремленную, властную, исключительно живую, способную на чувства и переживания, ум ясный, прозорливый и осторожный, характер гибкий, способный к самоограничению, к мимикрии, учитывающий, с какого рода людьми в высших эшелонах российской власти приходится иметь дело.
В это трудное, переходное для России время, в период тяжкой борьбы с Наполеоном, послевоенного переустройства Европы, окруженный временами как всеобщим почитанием, так и всеобщим недовольством, находясь под постоянным страхом государственного переворота, он просидел на троне без малого четверть века – одинокий, всегда закрытый и легко и хорошо чувствовавший себя, по мнению мемуаристов, лишь с самыми близкими к нему людьми – сестрой, старыми флигель‑адъютантами, слугами – камердинером, парикмахером; здесь он мог быть самим собой…
Шло время, Александр по‑прежнему осторожно, но настойчиво подвигал вперед решение крестьянского вопроса. В 1816 г. он поддержал инициативу эстляндского дворянства, проявившего готовность освободить крепостных крестьян.
По новому положению, утвержденному императором, крестьяне получали личную свободу, но лишались права на землю: знакомый для XIX в. мотив впервые достаточно громко прозвучал на всю Россию.
В 1817 г. Александр попытался подтолкнуть к такой же инициативе помещиков Малороссии, поручив через генерал‑губернатора князя Н.Г. Репнина предводителю дворянства Полтавской губернии С.М. Кочубею подать на этот счет свои предложения. Через год С.М. Кочубей составил «Правила для свободного состояния помещичьих крестьян» и представил их царю. Все дело совершалось в глубокой тайне. Кочубей ушел от решения вопроса об отмене крепостного права и тем вызвал глубокое разочарование царя. Когда же Репнин, инспирированный Александром, в 1818 г. на собрании дворян Полтавской и Черниговской губерний произнес речь, в которой призывал дворян принести «жертвы» «для пользы общей», это вызвало взрыв негодования крепостников и вновь встревожило Александра. Малороссийское дворянство, в отличие от помещиков Прибалтики, не желало проявлять подобной инициативы.
В этом же году, отправляясь в Варшаву, Александр сказал своему флигель‑адъютанту Лопухину, «что он непременно желает освободить и освободит крестьян от зависимости помещиков», а когда Лопухин сказал ему о трудностях в этом деле и возможном сопротивлении, Александр ответил: «Если дворяне будут противиться, я уеду со всей своей фамилией в Варшаву и оттуда пришлю указ». И снова мы видим знакомую линию: упорное желание продвинуть вперед дело и страх перед возможной реакцией российского дворянства.
В 1817 г. в Курляндии и в 1819 г. в Лифляндии по просьбе тамошнего дворянства, так же как и в Эстляндии, было отменено крепостное состояние крестьян; поступила просьба на этот счет и от дворянства Литвы. В 1819 г. Александр заявил по случаю проведения реформы в Лифляндии: «Радуюсь, что лифляндское дворянство оправдало мои ожидания. Ваш пример достоин подражания. Вы действовали в духе времени и поняли, что либеральные начала одни могут служить основою счастья народов».
Наконец, на 1818–1819 гг. приходятся еще две попытки Александра осуществить свои планы решения крестьянского вопроса: он поручает внести предложения на этот счет А.А. Аракчееву и министру финансов Д.А. Гурьеву.
Уже сам выбор очередных кандидатов в реформаторы показывает, насколько серьезно Александр относился к своей идее об освобождении крестьян. Ни перед тем, ни перед другим ему не было необходимости кокетничать, играть в либерализм, оба являлись его доверенными людьми, оба были беспрекословными исполнителями его воли, прекрасно улавливали умонастроение монарха; к тому же им Александр изложил свои принципы решения вопроса, в основе которых лежала мысль о невозможности нанести какой‑либо ощутимый урон помещикам.
Вскоре А.А. Аракчеев представил свой проект. Его автор был одним из первых в России, кто заговорил о возможности выкупа крестьян с землей посредством кредитной операции, которая была положена в основу и реформы 1861 г. И хотя проект был одобрен Александром, не было сделано ни малейшей попытки претворить его в жизнь.
Для рассмотрения проекта Д.А. Гурьева был создан специальный комитет, который и одобрил его. В основе проекта лежала мысль о постепенном введении в России «различных родов собственности» на землю. И отношения между крестьянами и помещиками должны были строиться на основе соглашения сторон. Этот проект пытался скопировать в России долгое, многовековое развитие деревни в странах Западной Европы, закончившееся утверждением в земледелии свободного предпринимательства.
И тот, и другой проекты также разрабатывались в глубокой тайне. Такова была плата за страх и учет законодателями, и в первую очередь Александром, реальной действительности. И как результат – никаких практических движений в этом вопросе.
И все же помещичий класс безошибочным чутьем определил приближение новых времен и находился, по словам М.М. Сперанского, в «припадке страха и уныния». «Опасность для помещиков, – писал он в 1818 г., – состоит в том страхе, который теперь везде разливается». Слухи о готовящемся освобождении крестьян получили широкое распространение. И об этом страхе и этом унынии не мог не знать Александр, для которого в самом противостоянии дворянства и освобождения крестьян таилась колоссальная личная опасность.
Но все– таки трудно отрицать, что Александр неуклонно старался продвинуть свои идеи в среду помещиков, осторожно готовил общественное мнение, не отказывался вплоть до начала 20‑х годов от своих убеждений.
Параллельно с попытками дать ход крестьянскому вопросу Александр I стремился столь же деликатно и осторожно прозондировать почву относительно разработки в России конституции.
Первые подступы к ней начались еще во время доверительных разговоров Александра со своими «молодыми друзьями» в Негласном комитете. Затем идея представительного правления неоднократно высказывалась Александром в период выработки под руководством М.М. Сперанского государственных реформ.
Наиболее полно конституционные идеи Александра и его окружения были воплощены, увы, не в России, а на сопредельных территориях, недавно вошедших в состав империи, – в Финляндии и Польше.
17 Сентября 1809 г. по Фридрихсгамскому договору после поражения в войне Швеция признала факт перехода Финляндии к России. Сам этот переход Финляндии сопровождался рядом специфических обстоятельств. Финляндия до этого являлась шведской провинцией, и ее представители, согласно действующим на ее территории шведским конституционным актам 1772 и 1789 гг., воплощающим черты сословно‑представительной монархии, формально имели те же права, что и шведы. Финские представители на заседаниях риксдага участвовали в решении законодательных и финансовых вопросов. Но финны были здесь в меньшинстве, и интересы провинции нередко нарушались. Шведское правительство зачастую препятствовало экономическому прогрессу края. Финны были стеснены в употреблении родного языка, так как государственным языком был шведский. Это порождало антишведские настроения среди части финского общества, особенно его высших слоев. Не раз финские оппозиционеры пытались найти контакты с правительством России.
Дата добавления: 2018-04-05; просмотров: 211; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!