ПОВЕДЕНИЕ В ОТНОШЕНИИ ПОВЕДЕНИЯ
Когда-то мне придумалась такая тавтология: «поведение в отношении собственного поведения» (надеюсь, это выглядит забавно, поскольку избыточная серьезность во всем, что касается «психологических практик», делает последние сущим извращением). Работа с невротиками, к которым, кстати, я отношу и себя, заставляет меня думать, что мы не должны серьезно относиться к тому, что мы чувствуем, желаем, переживаем, думаем. Все это - порождение тех психических процессов, которые составляют нас, но не являются нами. Мы - наше подлинное «Я» - не являемся мистическим демиургом, но, при желании и большом старании можем стать хорошими управляющими собственного психического аппарата. Наш психический аппарат выражается нашим поведением, когда мы влияем на свой психический аппарат, зная те законы, по которым он скроен, мы также осуществляем некое поведение. Вот таким образом и возникла эта, на первый взгляд, тавтологическая конструкция: поведение в отношении собственного поведения.
К сожалению, мы с излишним пиететом относимся к тому, что с нами самими в нас самих происходит. Мы прислушиваемся к своим чувствам, переоцениваем значимость своих желаний, отдаемся своим переживаниям, верим тому, что мы думаем. Все это кажется нам естественным - это ведь «мы»! Ой ли… Все эти наши чувства, желания, переживания, думы и т. п. психологическая эквилибристика - результат нашего взаимодействия с окружающей средой (здесь важно одно существенное уточнение: наш организм и наш психический аппарат тоже являются средой нашего «обитания»), будь эта окружающая среда иной, то и все эти «номера» были бы другими. Как можно воспринимать их серьезно?! Однако же воспринимаем…
|
|
|
Когда мы относимся к поведению своего психического аппарата серьезно, мы оказываемся у него в заложниках, мы подчиняемся тому, кто (что), по самой сути своей, является нашим подчиненным, услужителем, а в каком-то смысле даже должником. Вся эта история напоминает гофмановскую историю Цахеса или головокружительную карьеру Тараканища от Корнея Ивановича. Но мы, кажется, совсем не понимаем этого и не думаем о своей плачевной роли во всем этом фарсе, роли, которую мы в действительности избрали себе сами, ведь незнание закона, как известно, не освобождает нас от ответственности, и это незнание нельзя объяснить иначе как непростительной нелюбопытностью подобного Незнайки, а также его ленью.
Одно только понимание этого факта: наш психический аппарат - лишь упряжная лошадь (правда, зачастую никоим образом не объезженная), - способно кардинальным образом изменить нашу жизнь. Утрата пиетета перед собственной «психической деятельностью» (последнюю часто выдают за «духовную», «социальную» и бог еще знает какую) освобождает так, как не способна освободить ни одна когда-либо проводимая амнистия. Я думаю, что даже амнистирование обществом таких «злостных пороков», как гомосексуальность или онанизм, не идет ни в какое сравнение с этой амнистией, которую, кстати говоря, мы можем провести только сами (здесь от мнения окружающих ничего не зависит) и причем в любое удобное для нас время.
|
|
|
Осваивая, «объезжая» свой психический аппарат, мы решаем лишь две на самом-то деле небольшие задачки. Мы, с одной стороны, отучаемся от привычек тревожиться и раздражаться, а с другой стороны, обучаемся реагировать на внешние обстоятельства таким образом, чтобы не отторгать, но ассимилировать их. Глупо, если вся жизнь уходит у нас на борьбу с «внутренними демонами», глупо так потратиться. У нас ведь много иных, куда более приятных дел - и для нас самих, и для окружающих, и прежде всего это сами эти наши «окружающие», те, кто приносит нам истинную радость своей радостью, а также дела, в которых мы реализуемся, распространяясь с помощью них далее собственного бытия. Вот, собственно, в этом и весь фокус указанной «тавтологии»…
|
|
|
Нежно любимый мною Фридрих Ницше, страдавший, кстати сказать, серьезной болезнью - идеей развития, - предлагал нам движение к «сверхчеловеку». Я, вообще говоря, мало где соглашаюсь с этим «модусом экзистенциализма», но здесь мое сопротивление его тезису является непримиримым (так что даже и любовь моя здесь не в счет). Прежде чем стремиться к какому-то там «сверхчеловеку», нам бы следовало сначала стать человеком, а для этого необходимы, как минимум, три составляющие. Во-первых, тезис об «эгоизме»: нам следует осознать, что мы все делаем для себя, поскольку все последствия наших действий - это наши последствия, и нам же следует позаботиться о том, чтобы не слишком преуспеть в издержках. Во-вторых, тезис о «иллюзиях»: нельзя верить тому, что кажется убедительным, а вот тому, что составляет несодержательный остов жизни - внимать можно и должно. И в-третьих, тезис о «поведении в отношении собственного поведения»: наш психический аппарат - это вещь нам подчиненная, которую мы просто обязаны настраивать таким образом, чтобы результаты этой настройки обеспечивали нас тем жизненным уровнем (имеется в виду, конечно, субъективное качество жизни), который, выражаясь аллегорически, оправдывал бы затраты Земли-матушки на наше содержание.
|
|
|
РАБОТА
Секрет нашего психического устройства состоит в следующем: мы не должны работать… Мы не можем не работать. Мечтая об отдыхе, о прекращении всяких трудов и занятий, о том, чтобы «взять так, и ничего не делать», - мы мечтаем о собственной трагедии, полагая это мечтою о счастье. В нас сокрыта гигантская энергия, за непрерывное производство которой отвечает наш инстинкт самосохранения, мы же вынуждены отвечать за ее непрерывное расходование. Наши предки решали сложнейшую задачу - задачу выживания слабого и уязвимого существа в чудовищных условиях «доисторической» жизни. Теперь, когда эта проблема решена, а мы целиком и полностью освобождены от необходимости борьбы за выживание (наше физическое выживание социальными институтами гарантировано настолько, насколько это вообще возможно), эта баснословная, в прямом смысле этого слова - гигантская энергия остается невостребованной.
Впрочем, недолго ей - этой энергии - оставаться невостребованной. Если мы не находим ей достойного применения, она сама отыскивает для себя способы «траты». Большая ее часть, конечно, наматывает круги по нейронным сетям центральной нервной системы, составляя нашу психическую активность; но чуть здесь передозируешь - и возникают сбои, заторы, плотины, на которые излишки нашей энергии набрасываются как голодные псы на парное мясо, набрасываются, с тем чтобы превратить эти заторы в то, что именуется у нас «психологическими проблемами». И так мы невротизируемся, так мы превращаемся в инвалидов, оказываясь посредством наших неврозов «людьми с ограниченными возможностями», причем ограниченными в самом пикантном и труднопроходимом месте - в голове.
Если подобная участь нас не устраивает, то других вариантов нет: мы должны искать работу. Под «работой», разумеется, я понимаю здесь не «общественно-полезный труд» и не использование прав, даруемых нам «трудовым законодательством». Под «работой» я понимаю здесь занятость чем-то, что нас по-настоящему увлекает, т. е. тянет нас само, зацепляет и тянет. Ошибкой было бы думать, что нам следует взвалить на свои плечи какое-то «дело», которое мы будем вынуждены тянуть как ослы, запряженные в арбу. Это «дело» само должно стать вьючным животным, тянущим за собой наше существо.
Жизнь (в самом широком смысле - все происходящее) - это такая штука, которую совершенно не нужно тянуть за лямку, хотя многие из нас привыкли думать, что мы обязательно должны именно тянуть эту массу, как будто бы вся она встанет, стоит нам хотя бы и на короткое время отлучиться. Конечно, если рассудить здраво, если представить себе, что ты отлучаешься не «на время», а навсегда, то подобное нахальство тебя оставляет. Ты понимаешь, что жизнь будет крутиться и вертеться, что она, как «все происходящее», будет продолжаться и после того, как тебя не станет, а потому временная отлучка сейчас не является катастрофой.
Однако же нам нужна эта наша «лямка», но не для того, чтобы тянуть, а для того, чтобы мы могли двигаться, совершая попутно так необходимую нам трату. Человека иногда называют «играющим существом», но мы же, сознаемся себе в этом, совсем разучились играть, мы потеряли ощущение игры, игрового момента. Почему? Да потому что мы перестали чувствовать взаимодействие себя и жизни - этого «всего происходящего»; мы решили, что жизнь - это то, что мы должны тянуть, так, словно бы она - это некая мертвая масса, в которую мы «вдуваем жизнь». И нет ничего странного в том, что мы перестали чувствовать взаимодействие себя и жизни, а играть с самим собой - это как-то глупо. Короче говоря, нас подвели наше самомнение и наша серьезность…
Работу, которую мы делаем, должна быть; но она должна быть «нашей игрой», и в этой «игре» нам следует взять на себя роль прицепа, а не локомотива: это она должна тянуть нас (а не мы ее), вырывая наше существо из омута заторов, в которые мы неизбежно попадаем по причинам, определенным нашим собственным устройством. Впрочем, здесь важен один нюанс - «неблагородная» роль «прицепа» не должна нас смущать, напротив, она должна занимать нас и тешить. Это замечательно - быть «прицепом жизни»: видеть любопытное, чувствовать свое любопытство и двигаться в соответствии со своим любопытством.
Мы необычайно одаренные существа, к сожалению, правда, наша одаренность, вследствие перенаселения планеты Земля, практически никому не нужна. Ну и пусть, ведь то, что мы делаем, мы делаем не для них ( кого-то ), а для себя - нам нужна эта занятость, чтобы потратить огромные избытки своей жизненной силы, нам необходимо ощущение своей вовлеченности в жизнь, которая потягивает нас за нашу лямку с помощью нашего любопытства; и наконец, это нам самим нужно само это наше любопытство, чтобы все происходящее не было бы нам в тягость, а было бы забавной и милой игрой.
Человек должен работать - это ему нужно.
РЕЛИГИЯ
Любой социальный феномен рано или поздно устаревает. Отмерла мифология, мистерии инициации и посвящения, отмирают специфические отношения между поколениями, когда «младшие» беспрекословно подчиняются мнению «старших», нет теперь «классов», теряется смысл понятия «национального государства», даже брак - и тот держится теперь лишь на одной только тоненькой ниточке - желании государства сохранить хоть какой-то рычаг воздействия на «законопослушного индивидуума». Странно ли, что религии (как социальному феномену) в современности нет более места?
Что сейчас осталось от религии, если сравнить ее нынешнюю с ней прежней? Да ничего. Одни здания, одежды, люди, считающие себя представителями той или иной религиозной конфессии, и тексты. Я не случайно оговариваюсь - «считающие себя», ведь это именно «мнение», «усмотрение», в значительной степени обусловленное лишь культурально. В действительности нельзя быть представителем веры, а быть представителем конфессии - это все равно что болеть за ту или иную футбольную команду, выбор этой команды - случайность, которую следует редуцировать: ты или болельщик, или нет.
Вера, как и любой другой психический акт, возникает, когда в ней есть необходимость, а также пока сохраняется его возможность. Необходимость объяснять «необъяснимое» отпадает с повышением уровня образования, возможность верить во что-то сохраняется лишь до тех пор, пока предмет веры совпадает с представлением о действительности. Право, трудно верить в предлагаемые сроки «сотворения мира», если ты знаешь о данных углеродного анализа, а если тебе известны законы космообразования и эволюции, то механизмы этого «сотворения» и вовсе кажутся смешными. А верить в аллегорию… Это слишком.
«Но ведь душа-то есть! Ведь я-то не должен умереть! Так чтобы совсем…» - даже если и так, при чем тут религия? При чем здесь вера? Есть душа - и хорошо; а умрешь ты или не умрешь - как можно об этом знать? Просто так верить в это… В том-то все и дело, что верить в это можно только «просто так», т. е. ни для чего, для самоуспокоения и на всякий случай. Впрочем, вера, аргументируемая необходимостью самоуспокоения, используемая как средство самоуспокоения и предпринимаемая с целью застраховаться, - это и вовсе чистой воды порнография.
Религия всегда выполняла этическую функцию, и в этом вся коллизия веры. Когда я полагаю себя неверующим, я в чьих-то глазах могу выглядеть аморальным (и это важно, ведь этика - это то, что между социальными субъектами, а потому «чужие глаза» здесь вещь неотъемлемая). Меня словно бы спрашивают: «А что тебя сдерживает от "недостойных поступков"?» То, что я считаю их недостойными? А как ты можешь считать их недостойными, не будучи верующим, т. е. сопрягающим свой поступок с неким реестром «достойности-недостойности»? И здесь трудно что-либо возразить, остается сказать, что само понятие «достойного» (или «недостойного») ущербно, будучи абстракцией и фикцией. Все время от времени врут, хотя знают, что это недостойно, да и что такое «врать»? По-моему, так это способ ограничить самого себя, чему я, конечно, пытаюсь всячески препятствовать, но делает ли это мой поступок «достойным»?
«Бог» стал у нас гуманоидом, который слышит и понимает, к которому можно обратиться и попросить. Но все это достаточно странно. Если ты понимаешь, что Высшее Существо беспредельно, то Оно просто не может изменить самого себя, а ведь именно это ожидается от Него, когда мы просим: «Сделай не так, сделай эдак!» И ведь именно в эту ошибку ввергает нас религия…
«Верующий ли вы человек?» - этот вопрос кажется мне абсурдным. Глупо отвечать на вопрос: «Вы верите, что земля круглая?» - «Да, верю». Еще глупее отвечать на вопрос «Вы верите, что есть внеземные цивилизации?» - «Нет, не верю». Я бы спрашивал так: «Живете вы, радуясь?»
БОГ
Итак, что мы знаем о заявленной теме - о Боге? Во-первых, мы знаем, что ничего не знаем о Боге, кроме разве того только, что о Нем говорят. Во-вторых, мы знаем десятки, если не сотни «доказательств» существования Бога, впрочем, число «доказательств», опровергающих Его существование, возможно, даже более внушительно. В-третьих, мы знаем, что никакое «доказательство» само по себе не способно заставить нас уверовать, равно как и наоборот: нет такого «доказательства», которое бы заставило нас разувериться в существовании Бога, если мы в это существование верим. Какие из всего этого можно сделать выводы?
Во- первых, никакие наши знания сами по себе к делу веры не имеют никакого отношения, а вера - имплицитно иррациональна. Во-вторых, вера есть то, что можно было бы назвать «религиозным чувством», однако поскольку в «массовом сознании» бродят различные религиозные учения, то во внутреннем психологическом пространстве индивида данное «религиозное чувство» называется не иначе как «Бог в моей жизни». В-третьих, и это самое печальное, поскольку наши мысли - это наши мысли, то Бог, о котором думают, Богом не является.
Все начинается с «религиозного опыта», точнее говоря, даже не с религиозного, а просто с «опыта» - ощущения, некоего психологического состояния, истинные причины которого (как, впрочем, и большинства других наших психологических состояний) нам неведомы - это означаемое (значение), то, что будет означено (названо). Но человек - это существо, страшащееся неизвестности более чего бы то ни было. Преуспевшее в объяснениях это существо мириться с подобным положением дел не способно. «Все может быть объяснено!» - вот наш девиз, чем-то очень напоминающий аутотрениг невротика, страдающего комплексом неполноценности.
При этом, что поразительно, мы, например, столько знаем о геноме человека, что дальше, кажется, некуда, но ведь мы не можем понять элементарнейшей вещи, а именно: как из этой примитивной, по сути, цепочки нуклеотидов, из этой неживой материи (!) появляется то, что является жизнью, причем во всей ее сложности и многогранности. О Боге же мы знаем гораздо меньше, нежели о геноме (если вообще хоть что-нибудь о Нем знаем), однако же пребываем в полном удовлетворении от собственных объяснений о малейшем жизненном явлении, увязывая его с «Божественным промыслом» и еще бог знает чем. Как такое возможно?!
Ответ, к сожалению, слишком прост и незамысловат, чтобы можно было говорить о нем вслух, не краснея. Психическая организация неизменно стремится к стабильности, которую, впрочем, сама же с завидным постоянством и нарушает. Поэтому если происходит что-то (и с нами, в нас, в том числе), что нарушает виртуальную стабильность нашего виртуального же психического бытия, то включаются примитивные механизмы защиты, призванные восстановить нарушенный баланс, закрывая «белые пятна» другими «белыми пятнами», которые, впрочем, кажутся нам «цветными», - это слова.
Именно с этой целью - виртуального спасения от виртуальной катастрофы - нами и используются объяснения, начинающиеся с элементарных называний (означений) и заканчивающихся стройными теориями (компиляциями означающих). Причем объяснение - как простое (означение), так и сложное (теория, концепция, традиция) - может быть абсолютно нелепым, ни на чем не основанным, просто абсурдным; но ради стабильности, ради чувства определенности мы согласимся с ним не моргнув глазом. Ситуация с «религиозным опытом» именно такова.
Впрочем, во всем этом таится и ужасная каверза, поскольку, как известно, сказал «А» - придется говорить и «Б»; сознание одним называнием неизвестного утолить свою жажду к «определенности» не может. Однако создание любой теории, любой системы, где множество означающих сплетаются в единую сеть взаимопоясняющих понятий, всегда есть создание новой реальности, реальности виртуальной, но это никогда не реальность первичная, и даже не ее отражение, но лишь отображение - искаженное, если не сказать изуродованное.
С тем чтобы придать этому отображению хоть сколько-нибудь достойную форму, мы готовы пойти на любые допущения, додумывая фактически любые недостающие, как нам кажется, детали, элементы, кусочки нарождающейся картины. Именно такова религия, растущая как на дрожжах из идеи Бога; религия, которая начинается с элементарного психического акта произвольного означивания означающего и заканчивающаяся жесткими определениями и инструкциями, адресованными верующему.
Здесь мы видим, как созидается здание языка - последовательно, неутомимо, изощренно. От своего закладного камня оно получает название - религия; и, претендуя на то, чтобы быть «пространством Бога», оно не способно даже разместиться в этом пространстве, поскольку само это пространство, если, конечно, мы допускаем его существование, раскинулось от края до края - под, над, вокруг этого здания, но никак не в нем и уж никак им не являясь. Мы ничего не узнали с помощью языка о Боге, нам с помощью него рассказали о «Нем».
Однако жесткая связка - означаемое-означающее придает этой конструкции необыкновенную устойчивость, субъективно выражающуюся в чувстве уверенности, или, проще говоря, веры. Эта связка - суть, некое подобие цемента, скрепляющего отдельные камни в огромную стену, однако же, разбив скалу на множество камней, мы лишили себя горной вершины. За возникшей стеной, быть может, удобно, однако это не прежний величественный монолит, который существовал до сих пор, не пытаясь быть удобным, но будучи настоящим.
О пространстве Бога можно, видимо, говорить, двумя способами: или как это делал Спиноза, обличая в царственные одежды этого термина всякое наблюдаемое нами движение бытия, или же никак, т. е. молчанием. Поскольку же все, что будет получено нами в первом случае есть часть, а не целое, я не думаю, что было бы резонным вообще говорить о Боге. Кроме того, все, что будет сказано в первом случае, коснется только того, что наблюдаемо (в том или ином смысле), а наблюдение имплицитно содержит в себе наблюдающего; следовательно, все, что мы можем сказать о Боге, будет так или иначе рассказом о гуманоиде, но «я» - это фикция.
Говоря о Боге, мы уничтожаем Бога; Бог будет там, где не будет того, что мы считаем «я», а «я» - суть, первое слово, с которого начинается «осмысленный» язык. Круг замкнулся, и, видимо, единственный выход из этого круга - молчание. Удастся ли нам наше «молчание»? Вероятно, это возможно, но лишь в том случае, если мы научимся так пользоваться языком, что вершиной этого умения будет подлинное Молчание.
ПРИКОСНОВЕНИЕ САМОУБИЙСТВА
Есть в нашей с вами жизни два феномена, которые бы следовало рассмотреть как некие противопоставленные друг другу экстремумы, создающие линию, а точнее говоря, границы пространства, в пределах которого расположилось наше индивидуальное бытие, жизнь каждого из нас. Странно ли прозвучат эти экстремумы: самоубийство и прикосновение? Я думаю, что странно. Но подобное сопоставление только при поверхностном взгляде кажется парадоксальным, если же мы внимательно вглядываемся в сущность того и другого феномена - в отчаянную абсурдность самоубийства и животворящую сущность прикосновения, то мы не можем не заметить - вся наша жизнь, к великому сожалению, лежит между ними. И продиктовано это «великое сожаление» тем, что лежать бы ей - нашей жизни - не между, а в одной только точке прикосновения, и было бы нам даровано самое настоящее, вечное блаженство, в поисках которого мы стоптали самих себя.
И самоубийство, и прикосновение - те «позиции», где жизнь столбит свою действительность, но если в первом случае этот ее шаг - суть болезненная конвульсия, то во втором случае - ее нарождение. Самоубийство - это то, чем мы расплачиваемся за идею собственной индивидуальности, приятно ощущать себя субъектом, противопоставленным миру, но это ощущение при определенных обстоятельствах может потребовать непомерную плату - доказательство, заключающееся в реализации «права на добровольную смерть». Прикосновение - это то, что режет по живому идею индивидуальности человеческого субъекта (если здесь, конечно, может быть применена такая формулировка - «по живому»), здесь мы растворяемся в другом субъекте (или даже объекте), сливаясь с ним на абсолютно паритетных началах, ведь «площади» нашего соприкосновения, а потому и само наше сообщение себя друг другу здесь всегда одинаковы. В этой паритетности, удивительно уважительном равноправии, впрочем, я и усматриваю эманацию подлинной индивидуальности. Но обо всем по порядку…
Самоубийство - это «общественно значимый протест», им я сообщаю свое «неприкосновенное право вершить собственную судьбу», не сообразуясь с мнением окружающих. Двигаться наперекор требуемому от тебя поведению, двигаться по линии, прочерченной твоей собственной «правдой», соответствующей прочувствованной тобой «истине», - значит проявить собственную индивидуальность, ощутить самого себя, свою целостность, не идентификацию себя, но свою идентичность. Это, если прочувствовать весь пафос этого события, суть способ, адресованный самому себе, заставить себя уважать собственное «я», почувствовать собственную жизнь, пусть и на острие в какой-то момент, но ощутить - «я есмь!» Удивительно, но таковы законы работы этого психического механизма: миллионы людей ощущают самоубийство как свою «собственную истину», как проявление своей подлинной индивидуальности, своей исключительности. Миллионы людей… Правда, нелепо? Правда, ведь это языковая игра.
Да, нам следует помнить главную особенность и одновременно ахиллесову пяту языка: он, если использовать аналогию с работой рецепторных аппаратов, является самым «переносимым» из всех «переносимых» свойств. Суть идеи о «переносимых» и «непереносимых» свойствах, как ее понимал Лев Веккер, состоит в следующем: существует два принципиально отличных друг от друга типа психического изображения - одно является результатом взаимодействия воспринимающего с объектом (таков любой образ и выражающее его слово, в том числе и образ-слово «самоубийство»); второе - состоянием взаимодействия, которое всегда двустороннее и не является атрибутом лишь одного из взаимодействующих тел, но принадлежит и тому, и другому участнику этого взаимодействия (таково прикосновение).
Именно поэтому первое, о чем у нас идет речь, можно «снять» с объекта и «унести», а потом делать с ним - этим «результатом» - все, что нам заблагорассудится, искажая, извращая и профанируя его; второе же - «не снимаемо» или «не переносимо», невозможно «утащить» с собой деформацию кожной поверхности, которая возникает при нашем физическом взаимодействии с физическим же предметом, эта деформация существует только в момент самого этого взаимодействия. По сути дела, первое здесь - это только репрезентация взаимодействия, второе - само взаимодействие. И нет ничего более уязвимого, нежели репрезентация, и нет ничего более подлинного, нежели само взаимодействие. По первому механизму мы и ввергаем себя в одиночество, которое есть социальный аналог физической смерти, тут потому и гнездится идея самоубийства. По второму же механизму мы, напротив, разрушаем неприступные («на глаз» и «по идее») бастионы собственного одиночества.
До тех пор пока я говорю с другим - он, этот другой, для меня лишь фантазм, лишь плод моих языковых абстракций. В условиях невозможности содержательной коммуникации в диалоге, мы просто профанируем общение, создаем иллюзию общения. И только в тот миг, когда я прикасаюсь к другому, когда наши тела изменяются под действием друг друга, я ощущаю его непосредственную данность, его существование, его действительность, а потому и свою непосредственную данность, свое существование, свою действительность. И именно в этот момент моя жизнь нарождается, словно из блаженного рога изобилия, поскольку я преодолеваю солипсизм своего психического бытия. Прикасаясь к другому, чувствуя его, я более не хочу умирать, я хочу жить, поскольку ощущаю жизнь, которая, как оказывается, нераздельна между мной и им - этим Другим, которая не во мне и не в нем, а лишь в нас.
Жизнь - не медицинское, не философское и не психологическое понятие, это даже не понятие, это факт, облеченный в досужий языковой термин. В нем - в этом слове - факту жизни неудобно, ведь благодаря данному «облечению» факта в словесную форму у нас сразу же возникает искушение говорить и строить концепции, вместо того чтобы делать, работать, как бы банально и топорно ни звучала эта сентенция. Жизнь требует к себе уважения, она требует, чтобы ее проживали, чтобы о ней заботились, чтобы ее не просто хранили, а пестовали. Более того, жизнь - это факт, внушающий восторженное восхищение, сопряженное с молчанием действия, а с не действием речи, которое всегда иллюзорно. Одну из своих наиболее фундаментальных работ О. Розеншток-Хюсси назвал «Бог заставляет нас говорить», однако же психотерапевтический опыт свидетельствует: «говорить» заставляет лишь тот «Бог», которого, по меткому выражению Ф. М. А. Вольтера, «следовало бы выдумать». Но Тот, Кто не может быть выдуман, равно как и жизнь, понятая как факт, не растраченная в суете говорения, требует молчания.
Самоубийство тоже оказывается «фактом», и происходит это именно потому, что к факту жизни подходят как к понятию, слову, концепту, но не как к факту. Только пустопорожняя мысль о жизни может породить безрассудную мысль о добровольном уходе из жизни, о суициде; мысль-бессмыслицу. Если же не мыслить, а думать (надеюсь, что эта дефиниция здесь будет воспринята правильно), то факт суицида становится невозможным. Рассудить, что нет иного выхода из круговорота страдания, кроме как смерть, которая, согласно откровению Гаутамы Будды (в этом ракурсе рассмотрения), также страдание, может лишь тот, кто впал в иллюзию мета-фактичности жизни, открывающей путь лишь к мета-фактичности смерти и суицида. Но факт жизни, со всеми ее течениями и порогами, открывает полную абсурдность и невозможность подобного «выхода», факт жизни делает факт суицида сущей нелепостью. И единственный способ ощутить факт жизни в нем в одном - в прикосновении…
ГЕДОНИЗМ
«Зачем мы живем?» «Какой во всем этом смысл?» «Какова цель?» - прекрасные вопросы. Все они способны наилучшим образом испортить жизнь, превратив ее в кромешный Ад, который, как известно по многочисленной кино- и прочей такого рода продукции, есть бесконечное блуждание по замкнутому лабиринту.
Искать ответы на эти и подобные им вопросы - дело безумных. Живем - это факт, живем - слава богу. И если цели не ясны, смыслы призрачны и теряются в дымке неизвестности, а всякая определенность в заданной теме - подкрепленная глупостью фантазия, то стоит ли ломать над всем этим голову? Вряд ли. Может сломаться, чай не железная.
Если с чем и следует определиться, то лишь с тем, как жить, как проживать эту жизнь. Это существенно, это важно. Ответа же только два: жить можно или хорошо, или плохо. Третьего не дано. «Хорошо» или «плохо» лишено в данном случае всякого морализаторства, это констатация качества жизни: «мне хорошо», «мне плохо». Если так, то лучше «хорошо», чем «плохо», со времен Эпикура мало что изменилось. Мы разучились наслаждаться - не тонуть в запредельном, вызывающем паралич удовольствии, а наслаждаться, т. е. испытывать усладу радости. Мы превратились в вечно спешащие, бессмысленно суетящиеся автоматы, мы не знаем радости, не знаем покоя, мы не знаем, что есть «хорошо».
«Хорошо» - это удовольствие, гедонизм… Хорошо! Только как? Что это вообще такое? Да и можем ли мы теперь удовлетвориться «тихой радостью», «бесхитростными открытиями», «невинными глупостями», «милыми пустяками»? «Хорошо» - это для нас загадка, мы знаем теперь только - «нормально». Даже удовольствие само по себе - и то категория, определенная нами лишь отчасти. Впрочем, здесь действительно много аспектов, много нюансов. Остановимся лишь на том, что существенно для интеллектуала.
Большая часть неудовольствия связана со страхом (оставляем за скобками неудовольствие, вызванное глупостью и болью). Страх - естественное следствие неизвестности, когда все известно, уже не страшно. Страшно лишь до той поры, пока надеешься избежать пугающего. Когда же эта надежда отправляется ко всем чертям, она уволакивает с собой и страх, что в целом приятно. Знание в этом смысле вещь, доставляющая немыслимое удовольствие, гедонисту отказываться от этого удовольствия не пристало. Итак, знание…
Оставшаяся часть удовольствия связана с интересом (оставляем за скобками удовольствие, вызванное физиологическими обстоятельствами и радостью, ни на чем не основанной). Интерес вызывает лишь то, что неизвестно, то, что известно, интереса не вызывает и вызывать не может, это печально, но с этим ничего не поделаешь. Единственная возможность для модернизации (перевода известного в неизвестное) кроется в опять-таки возможности увидеть известное по-новому. Это бывает интересно, поэтому к знанию следует добавить умение озадачиваться…
Вот, в сущности, и весь гедонизм интеллектуала - скромно, но со вкусом. Обе возможности получать удовольствие - узнавать и уметь озадачиваться - в нашем распоряжении. Но сумеем ли мы правильно распорядиться этим инструментарием? Периодами мне кажется, что он - этот инструментарий - тупится: когда ты узнаешь больше, чем интересно окружающим тебя людям, возникает девальвация знания («один шимпанзе - не шимпанзе»). Здесь ты в очередной раз озадачиваешься, но как-то совсем не так, как хотелось бы. Ты осознаешь вдруг, что все сделанное тобою для избавления от одиночества ввергло тебя в самую бездну этого самого одиночества.
Так что же такое гедонизм, к которому следовало бы стремиться? Я думаю сейчас, что это полный отказ от борьбы, от всякого сопротивления, противодействия. Это чистое, спонтанное действие-движение на незанятых клетках жизни, представляющейся здесь своеобразной шахматной доской, действие, которое совершается тобою так, словно бы есть только они одни, эти не занятые ничем клетки. Так, словно бы ограничения, накладываемые содержательностью, отсутствуют… Но здесь следует обучиться тому, как «ходить» на этом искривленном поле, поле, которое должно восприниматься тобой как неискривленное.
Здесь тебе (как шахматной «фигуре») нужны какие-то новые правила, новые степени свободы, дарованные новым видением мира. «Доска» стала объемной, но способен ли ты ощущать этот объем, достаточны ли возможности твоего психического аппарата, чтобы чисто технически обеспечить тебе это ощущение?… К сожалению, ответ на этот вопрос носит риторический характер: каков он - «Да!» или «Нет!» - не имеет значения. Даже если «Да!» здесь - «неправильный ответ», у нас просто нет другого выбора, ибо ответ «Нет!» в этом случае - никуда не годится, даже если он «правильный».
Если, действительно, «правильный ответ» - «Нет!», то с гедонизмом просто ничего не получится, а без гедонизма - не получится ничего, поскольку жизнь теряет при таком раскладе свой всякий смысл - тускнеет и проституируется. Гедонист в этом смысле это тот, кто играет ва-банк: или счастлив, или пошло все к черту! Однако же эта тактика не должна быть риском, что возможно, на мой взгляд, лишь при отказе от борьбы, от всякого сопротивления. Теперь странный вопрос, который я не могу не сформулировать именно так и только так: хватит ли у нас сил, чтобы заставить себя жить? Ответ за подлинным гедонистом…
Вместо эпилога
Если в названии значится слово «самоучитель» - это, как вы понимаете, означает, что автор фактически снимает с себя полную ответственность за достижение заявленной им в названии цели - будь то игра на гитаре или искусство пасьянса. Я и опечален, что дело обстоит именно таким образом, но, казалось бы, если тебя это так смущает - смени название… Однако же от этого ничего не изменится: назови я эту книгу «учебником» - результат все равно всегда дело рук своего творца. И если я мечтаю виртуозно играть на гитаре или с легкостью раскладывать пасьянсы - это ведь мое собственное умение, следовательно, мне, а не кому-нибудь придется его осваивать. Понятное дело, что такие цели, как «свобода», «философствование», «психологическая чуткость», - это еще более головокружительные номера, нежели музицирование или карточная игра. Так что…
Но это именно «самоучитель», и именно потому, что его цели - это свобода, умение думать корректно и психологическая чуткость. Этому просто нельзя учить - в этих вопросах недопустимо никакое давление, а школярство просто противопоказано. Но я очень хочу, чтобы всякий научился этому! - поэтому я и писал эту книгу. Если вы лишь мельком просмотрели ее, забавляясь персонажем, историями и «меткими замечаниями» автора, - эта работа не достигла своей цели, я сожалею. Каждый вопрос, поставленный в этой книге, требует принятия и истинно глубокого вопрошания - только тогда от ее прочтения будет какой-то толк. Все, что я говорю здесь, я отношу и к себе, причем к себе - в первую очередь. Вместе с тем помните: если что-то кажется вам нелепым - это вам так кажется, если же вы чего-то не можете понять - вы просто не хотите этого, и это ваше право; я со своей стороны лишь могу предложить вам то, что имею, рассчитывая, что это вам как-то поможет.
Так не пишут ни в предисловиях, ни в послесловиях, но я все-таки скажу: мне совершенно неинтересна критика моей работы, мне интересен ее эффект; я писал эту книгу, желая развенчать губительные социальные и мыслительные стереотипы, желая освободить человека для чистого познания. Кто может знать, насколько это мне удалось? Если же эта задача оказалась невыполненной в каком-то конкретном случае, не думаю, что это моя вина. По крайней мере, я не буду чувствовать себя виноватым (возможно, уже просто нечего было разрушать или же невозможно было разрушить). Сопротивляйтесь мне - я даже рад этому. Скажите, что я не открыл Америк, только не вешайте на них амбарных замков. Скажите, что все это уже было сказано; правда, здесь я отвечу: то, что сказано, что все уже сказано, уже было сказано - Экклезиастом.
Эта книга - собеседник. Она разворачивает мышление, переживание, пространство и время читающего, который все-таки задался целью перестать причитать и жаловаться на жизнь, решившись, наконец, достичь желаемого собственными силами. Я знаю, что это возможно, и я желаю этого каждому. Сделать же это за другого - не в моих силах, да и никто не сможет сделать это за другого: чтобы произошло наводнение, вода сама должна выйти из берегов, хотя помощников может быть тьма-тьмущая и они всегда есть, но не будет воды - не будет и наводнения…
Сейчас человечество неустанно кричит о грядущих трагедиях, впрочем, этот крик был популярен во все времена, только если раньше в большей мере опасались Страшного суда и чумы, то сейчас экологической катастрофы и СПИДа… Кто осмелится утверждать, что что-то изменилось принципиальным образом?… Я не думаю, что имеет смысл кричать, настало время отдаться своему страху, чтобы он в страхе же и ретировался. Беда ныне, как и прежде, ищется вовне. Я же полагаю, что основная проблема человечества спрятана глубоко в нас самих и, конечно, «далеко за» всеми этими формально-логическими опасениями. Человек - существо социальное, но социальность эта не в отношениях масс, организаций, государств, этике и эстетике, социальность человека в глубоком и искреннем отношении между двумя. Если вы почувствовали такое отношение с Семен Семенычем (или со мной), эта книга уже дала замечательные результаты. А если не почувствовали - теперь вы знаете «нет», значит, когда-нибудь, при каких-нибудь иных обстоятельствах яснее будет «да».
Мир слишком сложен - я знаю это, или кажется, что знаю. Но так или иначе, именно по этой причине я и написал «достаточно сложную книгу», ведь она о нем (если мне только это не кажется)… Я догадываюсь, что немногие сразу же вняли моим увещеваниям читать ее вдумчиво, не спеша, осознавая глубину живущих в ней символов, аллегорий, метафор, принципов и тенденций. Впрочем, я и сам дал к тому повод, потешаясь от одного рассказа к другому, отвлекая тем самым своего читателя от основной задачи; но я априори очень нежно отношусь к своему читателю, и нет ничего странного в том, что я хотел порадовать его, в меру своих скромных сил и возможностей.
Но я не писал эту книгу специально для этого, все имеющиеся в ней казусы и забавные эпизоды не придумывались мною специально, а как-то сами собой рождались по ходу. Они приходили ко мне, а я лишь акцентировал их, поскольку прекрасно знаю, что такое читать «философские тексты», которые, к сожалению, очень сложны в своей композиции, точнее, не то чтобы сложны… Они не предполагают читателя - вот что плохо. Я же упростил эти рассказы, насколько это было возможно, надеясь, что основное содержание моего труда родится не в форме слов на этих страницах, а мыслями в голове моего читателя. Только в том случае, если мне это удалось, я могу считать свою работу удачной.
Невозможно получить новое знание, перебирая старые идеи, а существующее философское и психологическое знание ни одного действительно мыслящего человека, на мой взгляд, удовлетворить не может. Философия ходит по кругу однажды поставленных ею проблем, не делая никаких принципиальных уровневых переходов в феномене познания. После Платона ничего лучшего создано не было, хотя вот подпортили многое. Обратитесь к его диалогам, и вы увидите в философском тексте живого человека, а потом почитайте современных экзистенциалистов… Вы поймете, что здесь уже речь идет (и это в лучшем случае!) о клинической смерти. Холодный интеллект растоптал человека как объект своего изучения, Платон же радовал тех, кто был рядом с ним…
Философия и психология в том виде, которые представлены здесь, это инструменты нашего с вами существования, причем, как мне представляется, хорошие, удобные, эффективные инструменты. Это то, что нужно освоить, пробудить в себе всякому, кто хочет быть свободным и приносить радость любимым людям. Что может быть лучше возможности осчастливить любимого человека?… Да и что еще в этой жизни может быть нам нужно?
Я благодарен каждому, кто читал эту книгу, и смею надеяться, что это время не было потрачено даром. А еще я надеюсь, что Вы не раз вернетесь к ней - к нашему Семен Семенычу. Спасибо! Удачи! И до свидания…
1996-2002
Андрей Курпатов
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
06.05.2008
document.getElementById("text").style.fontSize = (getCookie("font_size")+"px"); document.getElementById("text").style.fontFamily = (getCookie("font"));document.getElementById("text").style.textAlign = (getCookie("text_align"));document.getElementById("text").style.lineHeight = (getCookie("line_height")+"px");document.getElementById("text").style.backgroundColor = ("#"+getCookie("background_color"));document.getElementById("background").style.backgroundColor = ("#"+getCookie("background_color"));document.getElementById("text").style.color = ("#"+getCookie("font_color")); 58
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 203; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!