ЗЛО – ЭТО НЕ ЧТО ИНОЕ, КАК ОТСУТСТВИЕ ДОБРА 16 страница

Но не без движения вашего духа... Если следовать этому простому изречению, весь мир опустится в глубокую тишину. У вас есть что сказать?

-- это не движение вашего духа, а всего лишь пустячные мысли, собравши­еся в голове.

Пусть голос вашего голоса говорит уху его уха.

Он говорит: Пусть голос вашего голоса... потому что есть голос, который будет слышен снаружи. Но прежде чем услышать снаружи, вы слышите голос внутри. То, что вы слышите внутри, в глубочайших частях своего существа, — только это и достойно быть сказанным; что касается услышанного только наружными ушами — в этом нет никакой пользы. Пока вы не услышите ухом, которое скрыто внутри уха и которое напрямую связно с вашим существом... У всех ваших чувств есть две стороны: одна — это корни, что уходят внутрь, а другая — ветви, ствол и листва, что выходят наружу. Если вы не имеете корней — пожалуйста, не разговаривайте: дерево мертво или, может быть, сделано из пластика.

Говорите изнутри, пользуйтесь голосом, который может вынести на своих крыльях наружу. И так же должно быть при слушании: не просто слышать — пусть это достигнет самих корней вашего существа. Только тогда есть сопричастие.

Где бы вы ни встретили друга — на обочине дороги или на рыночной площади, — пусть дух в вас движет вашими устами и повелевает языком.

Пусть голос вашего голоса говорит уху его уха;

Ибо его душа будет хранить истину вашего сердца так же, как вспоминается вкус вина.

Вы, наверное, слыхали о людях, которые, завязав глаза, пробуют вино и могут определить его состав, год производства и из какой оно страны — просто пробуя его; они помнят вкус. Я слышал, что один человек вошел в пивную и сказал: «Я вызываю всех пьющих здесь, вот тысяча долларов. Завяжите мне глаза и дайте любой сорт вина, а я буду говорить вам название вина, название фабрики, страну и год. Если я ошибусь — эта тысяча долларов ваша; но если я преуспею, тогда тот, кто принимает вызов и подносит мне вино, кладет тысячу долларов сверху, так что ставка стано­вится все больше — две тысячи долларов, потом три тысячи долларов, пять тысяч долларов...»

Все были возбуждены: вызов стоило принять. Человек, похоже, был безумным, потому что сказать год, страну, название вина, название изгото­вителя... такая сложная задача — просто пробуя вино. Но человек все выигрывал и выигрывал. Проиграло десять человек, и выросла куча из одиннадцати тысяч долларов.

Снова этот человек взял чашу, попробовал, удивился на миг, попробовал еще раз, а затем снял повязку. Он сказал: «Кто это сделал? Это же человеческая моча, это не вино». И кто-то в толпе сказал: «Но скажи нам

чья, иначе ты проиграл. Она свежая, о дате не беспокойся, — скажи только чья».

Но существуют и такие специалисты: если бы Морарджи Десай был там, он бы рассказал, была ли она свежей или не очень; он бы рассказал, принадлежит ли она индуисту или мусульманину, царской семье или како­му-нибудь шудре, гандисту или противоречивому человеку — Бхагвану Шри Раджнишу.

— Хорошо, Вимал?

— Да, Мастер.

этот миг...

единственная

реальность

2 февраля 1987

Возлюбленный Мастер,

И спросил астроном:  «Мастер, а как же Время?»

И он ответил: «Вы хотите отмерять время безмерное и неизмеримое.

Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года.

Из времени вы хотите сделать ручей, чтобы сесть на берегу и следить за его течением.

Но вневременное в вас осознает вневременность жизни,

И знает, что вчерашний день — лишь память сегодняшнего, а завтрашний — его мечта.

И то, что поет и мыслит в вас, все еще пребывает в том первом мгновении, которое рассыпало звезды в пространстве.

Кто из вас не чувствует, что сила его любви беспредельна?

Но кто при этом не чувствует, что сама любовь, хотя и беспредельна, заключена в центр его естества, а не тянется вереницей любовных мыслей и деяний?

И разве время не подобно любви — неделимой и неизмеримой? Но если в своих мыслях вы должны отмерять время по временам года, пусть каждое из них объемлет все другие.

И да обнимет сегодняшний день: прошедшее — памятью, будущее — страстным влечением!"

Калил Джебран — сам по себе категория. Но вот что самое поразительное в нем и самое таинственное: бывают моменты, когда он кажется мистиком высшего порядка — Гаутама Будда, Иисус, Сократ, — а в другое время мистик исчезает. Остается только поэт, который поет прекрасные, но бессодержательные песни, который говорит золотыми словами, но в тех словах нет ни подлинного опыта, ни экзистенциального вкуса.

Очень трудно обычному человеку провести различие — когда Калил Джебран мистик, а когда он просто поэт. Порой, когда он просто поэт, он кажется еще прекрасней. Он рожден поэтом; он как река, которая временами становится совсем мелкой, — но когда река мельчает, она поет песни. А временами река становится очень глубокой — но тогда есть лишь молчание.

Сегодняшние изречения были бы совершенно естественными в устах Гераклита, Чжуан-цзы или Нагарджуны. Не было бы странным, если бы Будда высказал эти слова.

Поражает, что, хотя Калил Джебран еще не пробужденный человек, он все же каким-то удивительным образом говорит о тех глубинах и тех вершинах, которых достигает только просветленный. Вот почему я говорю, что он сам по себе категория — странная смесь мистика и поэта.

Как поэт, величайший мистик будет выглядеть бедно по сравнению с Калилом Джебраном; но как мистик, Калил Джебран лишь временами разворачивает свои крылья в открытом небе и достигает безграничного, беспредельного — без всякого страха, без оглядки.

В его душе присутствуют оба, поэт и мистик, — он самый богатый человек. Поэт пробужден чаще, мистик — временами, но их смесь создала новую категорию, к которой принадлежит только еще один человек — Рабиндранат Тагор. Мне известны только эти двое из этой странной категории.

Мы собираемся обсуждать изречения огромной глубины и самый таинс­твенный предмет — время. Мы все полагаем, что время нам известно; мы считаем его само собой разумеющимся. Бывают люди, которые играют в карты, ходят в кино, а если вы спросите их: «Что вы делаете?» — они не колеблясь скажут: «Убиваем время». Они не знают, что такое время.

Испокон веку тысячи философов думали и размышляли на эту тему, но ничего существенного не попало в руки человечества. Однако здесь не утверждения философа, здесь слова поэта, знающего красоту языка.

Время от времени, когда его мистик немного пробужден, открывается окно в неведомое. Он улавливает проблеск, и он достаточно красноречив, чтобы перевести этот проблеск в слова, выразить его такими словами, что, пожалуй, ему и самому не объяснить, что же это означает.

Однажды было так. Профессор английского в Лондонском университете застрял на одном месте, когда комментировал поэмы Колриджа, одного из великих английских поэтов. Профессор, очевидно, был очень честным. Обычно профессора не бывают честными — даже если они не понимают, они продолжают делать вид, что им понятно. Даже если они не знают, они никогда не скажут: «Я не знаю». Не часто увидишь профессора, который смог бы сказать: «Простите меня, я понимаю слова, но не улавливаю за ними смысла. Дайте мне день времени, Колридж живет со мной по соседству, так что это не сложная проблема. Я отправлюсь к нему и спрошу его прямо: "Что вы имеете в виду? Я понимаю красоту ваших слов, лингвистический смысл ваших слов, но это не все. Я постоянно чувствую, что нечто упускается, что я упускаю реальный смысл и значение. Я в состоянии ухватить розу, но аромат ускользает от меня — а в аромате и состоит смысл розы!"»

На следующий день он отправился к Колриджу. Тот, уже старик, поливал свои саженцы в саду. Профессор сказал: «Простите за беспокойство, но это стало абсолютно необходимым для меня... я не могу быть нечестным со своими студентами. Если я что-то знаю, я говорю, что знаю; если я не знаю, то не могу притворяться. Хоть они и не смогут разгадать, не смогут заметить, что их обманывают, но я-то знаю, что обманываю.

Вот ваша поэма, вот то место, где я застрял. Всю ночь я пытался разгадать — я открывал слои за слоями в ней, но все же смысл ускользает. Поэтому я и пришел спросить вас: что означают эти слова?»

Колридж сказал: «Вы задаете очень трудный вопрос. В то время, когда я писал эту поэму, смысл знали двое».

Профессор очень обрадовался. Он сказал: «Тогда никаких проблем. Меня не интересует другой — вы расскажете мне, в чем состоит смысл».

Тот сказал: «Вы не так поняли меня. Когда я писал ее, смысл знали двое: я знал смысл, и Бог знал смысл; а сейчас только Бог знает. Я и сам пытался изо всех сил... прекрасные слова, но — ничего существенного. Вы должны простить меня. Если вы повстречаетесь где-то с Богом, можете задать свой вопрос Ему; можете также спросить и от моего имени, потому что я очень сильно расстроен.

Не вы первый приходите ко мне; это случалось и прежде три или четыре раза. Другие люди с глубоким пониманием поэзии приходили ко мне и как раз на этом пункте они застревали. Те скрытные слова ясны, но пусты».

Калил Джебран — один из величайших поэтов с уникальным качеством: время от времени его поэт преображается в мистика. И когда говорит мистик, это говорит не Калил Джебран.

По словам Колриджа — «Бог тот, кто говорит» — он становится просто средством, позволяя существованию выразить себя. Если вы пойдете к нему, он и сам, пожалуй, не сможет объяснить вам многих вещей, которые сказал. И сказал так прекрасно, что прекраснее не говорилось еще никогда.

И спросил астроном: «Мастер, а как же Время?»

Астроном постоянно озабочен реальностью времени — это и есть вся его профессия, все его исследование.

И он ответил: «Вы хотите отмерять время безмерное и неизмери­мое».

Он говорит, что сама ваша попытка абсурдна. Вы хотите отмерять... безмерное и неизмеримое?

Уже сама идея выявляет ваше невежество. Жизнь имеет множество измерений, которые безмерны и неизмеримы; время — это только один из аспектов.

Попутно, для вас будет важно понять, что английское слово «мера» происходит от того же санскритского корня, что и «материя». Этот санскрит­ский корень — матра, то, что может быть измерено.

Материя — это то, что может быть измерено.

Дух — это то, что не может быть измерено.

Единственное различие между материальным и духовным — в изме­рении, потому что одна мера — это количество, материя, а другая мера — это качество: дух, любовь, время. Это качества; нет способа измерять их. Вы можете переживать их, но не можете описать свое переживание в словах, которые выражают какой-нибудь вид измерения. Разве можете вы рассказать кому-то, как сильно вы любите его? — одно кило, два кило или одна миля, две мили? Насколько же вы любите? Даже целое небо окажется слишком малым. Все мерки отбрасываются.

Поэтому когда кто-то говорит: «Я люблю тебя очень сильно» — он не понимает, что говорит, ведь «очень сильно» указывает на количество. Любовь — это просто любовь; она никогда ни больше, никогда ни меньше. Достаточно сказать: «Я люблю тебя». А возможно, лучше даже не говорить и этого. Пусть ваши глаза выскажут это, пусть ваши руки выразят это, пусть ваши песни дадут намек, пусть ваш танец покажет это. Не говорите: «Я люблю тебя», — потому что в тот миг, как вы говорите: «Я люблю тебя», — вы ограничили нечто безбрежное маленьким словом «люблю». Вы убили что-то.

Если безбрежность любви ограничить маленьким словом — это тюрьма. Ее крылья обрезаны, это мертвое слово.

Мое собственное чувство к тысячам моих людей дало мне удивительное понимание, которое, возможно, упустил Гаутама Будда, ведь он никогда не говорил о любви. В тот миг как вы говорите кому-то: «Я люблю тебя» — наблюдайте! Быть может это и есть начало конца.

Когда была любовь, не было нужды говорить это.

Это было слышно и без слов. Не произнося ни единого слова, все вокруг вас ясно проявляет вашу весну, цветение, танец под ветром, солнцем и дождем. В любви человек не ходит, он танцует. Ходят только люди, не знающие любви.

В тот миг, когда любовь расцветает в вашем существе, это столь велико и безгранично, что изменяет в вас все. Ваши глаза уже не те, какими они были обычно — тусклыми, мертвыми; внезапно они воспламеняются. Внезап­но темнота из ваших глаз исчезает — там свет; мелочность исчезает с вашего лица — там глубина иного. Вы касаетесь кого-то, — и ваша рука уже больше не просто физический предмет; через нее протекает нечто нефизическое, нематериальное — теплота.

Вы, наверное, замечали, пожимая людям руки... когда вы обмениваетесь рукопожатиями с некоторыми людьми, кажется, будто вы держитесь за мертвую ветвь дерева, а с некоторыми другими — редко — пожимая руки, вы знаете, что это не просто рукопожатие, а встреча двух энергий. Вы чувствуете прохождение энергии со своей стороны и прохождение энергии с другой стороны. Произошла связь, общение.

Алмустафа говорит:

Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года.

Это напомнило мне случай. Один из моих друзей, хоть он и был совсем старый, ровесник моему деду, безгранично любил меня — так, что исчезла дистанция в возрасте, разрыв поколений. Он был членом парламента шесть­десят лет непрерывно.

Теперь это достояние истории — только два человека оставались без перерыва так долго членами парламента. Одним был Уинстон Черчилль, а другим — доктор Говиндас.

Он был очень традиционным, все удивлялись, насколько он был тради­ционным, ортодоксом... Даже ортодоксы спрашивали: «Как вам обоим уда­ется часами сидеть и дискутировать?» Обычно я останавливался у него всякий раз, как проезжал через Ныо-Дели. Даже его жена сказала мне однажды: «Это так странно... Все то, что вы говорите, против него. Слушая вас обоих, я прихожу в замешательство. Он продолжает слушать вас и продолжает делать по-своему».

Он был до того суеверен, что, если собирался куда-либо поездом или самолетом, сначала должен был вызвать своего астролога и спросить: «Когда подходящее время двигаться к северу, к югу — точно, до минуты, секунды?» И астроном вычислял ситуацию по звездам.

Я сказал ему: «Это заходит слишком далеко. Звездам не интересно, куда собирается Говиндас. Я не вижу никакой причины, чтобы звезды волновались из-за того, что Говиндас собрался на север, на юг или выходит на час раньше...»

Я сказал: «Это просто эго человека — как будто целое существование движется вокруг его эго!»

Он слушал меня и говорил: «Может, ты и прав, но я не хочу никакого риска».

Я говорил: «Это же нелепо — ты никогда не докажешь этот пункт».

Он сказал: «Дело не в доказательстве, дело в риске. Ты, может, и прав, но кто знает? — веками люди консультировались с астрологами во всем мире, составлялись диаграммы рождения...»

Было трудно останавливаться у него, и было очень трудно не остано­виться у него, потому что если я оказывался в Дели, не остановившись у него, он на следующий день узнавал, прочтя в газетах, и мчался ко мне сердитый, со словами: «Я же сказал тебе, что, когда ты в Дели, ты должен остановиться у меня».

Он ничего не слушал, он просто тащил меня к себе домой — а мне было очень удобно в его доме. У него был самый замечательный дом, лучше, чем у императора: все удобства, слуги, автомобили, все; и там жил только он со своей женой, оба очень старые.

Он обычно созывал туда людей — парламентариев, министров, весь кабинет министров — на встречу со мной. Я говорил: «Все хорошо, кроме твоего астролога. Если бы ты перестал звать того астролога — он до того измучил меня... Поезд уходит в двенадцать ночи, а астролог говорит, что мне нужно уезжать как раз с заходом солнца. Это не от меня зависит: поезд уйдет в полночь; он не может уйти в шесть часов вечера». Что вы думаете, астрологи нашли via media, середину, — они заявили: «Покидай дом в шесть часов и жди на станции».

И я часами сидел на станции.

Я говорил: «Это единственное беспокойство с тобой; все остальное в порядке». Я приезжал в Дели, и если собирался остановиться у него, он забирал меня. Но он не отъезжал от станции до тех пор, пока астролог не говорил, что ему пора домой. Если же мы добирались домой раньше — просто случайно, когда не было большого уличного движения, — нам приходилось колесить вокруг.

Я говорил: «Это нелепо. Ты изводишь меня и себя».

Он говорил: «Мы доберемся домой точно во время, назначенное нам звездами для входа в дом».

Я говорил: «Никакие звезды не назначали тебе ничего».

Но у астрологов тысячелетиями тянется это наваждение — действовать в соответствии со своими астрологическими расчетами. Когда вступать в брак...

Вы удивитесь, узнав, что, согласно древним индийским астрологическим трактатам, даже время для занятий любовью со своей женой надо спрашивать у астролога: ведь она может забеременеть в неподходящее время, и тогда вы получите мину в свой дом — Адольфа Гитлера или Рональда Рейгана. Так что обождите немного...

Такие абсурдные вещи говорят трактаты — когда мать собирается родить ребенка, ей нужно сдерживаться и ждать подходящего момента; она должна терпеть боль. Идет борьба из-за того, что ребенок хочет родиться, а звезды не позволяют этого.

Такая дисциплина... даже ваше рождение, ваше зачатие приходится решать согласно звездам и их движению. И все остальное — когда вам следует есть, когда вам не следует есть... Вот уже по меньшей мере десять тысяч лет джайны не едят по ночам — только между солнечным восходом и закатом.

Маленьким ребенком я страдал, я понятия не имел об этом. Что это за бессмыслица? Почему звезды должны беспокоиться о моей еде ночью? Но странный режим продолжает соблюдаться. Все, что остается после ужина, на закате дня отдают нищим. Поэтому на кухне не остается ничего. Так что верите вы в звезды или нет, но приходится оставаться голодным. А особенно хороши десять дней праздников в джайнизме, когда вы не можете даже пить воду ночью — иначе попадете в ад. Просто выпив чистой воды — даже не грязной воды. Вы пьете ту же самую воду целый день — проблемы нет. Проблема в звездах.

Алмустафа говорит: Вы хотите приспособить свое поведение и дух свой подчинить часам и временам года. Не только ваше поведение, но даже ваш духовный рост зависит от ваших расчетов времени и звезд.

Всего несколько дней назад молодая джайнская монашка, прекрасная девушка двадцати одного года, убежала из храма, где она проживала. Подумали, что кто-то похитил ее, но истиной оказалось кое-что другое. Два дня спустя родители получили от девушки письмо, где прочитали: «Теперь я взрослая. Мне исполнился двадцать один год, и сейчас я абсолютно свободна принимать решения относительно своей жизни.

Вы заставили меня стать монашкой, отвергнуть жизнь, так как астролог сказал, что если я стану монашкой в девять лет, в определенный месяц и день, то буду просветленной».

Никакие родители не позволят себе упустить такую возможность. Во-первых, девушка в Индии — это бремя: вскоре им придется заниматься бракосочетанием. А брак так уродлив в этой стране — отец парня, который собирается жениться на девушке, потребует денег. Если парень доктор, отец потребует все деньги, которые были затрачены на его образование. А родители каждой девушки хотят, чтобы их дочь попала в состоятельную семью, — люди продают свои дома, свои земли, лишь бы их дочь попала замуж в состоятельную семью.

Поэтому то была хорошая возможность — двойная выгода. Теперь с проблемой брака покончено: монашка проведет в безбрачии всю свою жизнь; и к тому же есть большая вероятность, что она станет просветленной, — так сказал астролог.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 200; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!