По ту сторону радости и печали 10 страница

В прежние дни истории обычно начинались: «Как-то раз...» Теперь они начинаются: «Дорогая...» Раннее утро! И оба очень любят, потому что оба ждут, чтобы другой встал и приготовил чай.

Как вам ожидать от людей обмена с любовью — у них нет опыта любви. Они никогда никого не любили. Да, у них был опыт вожделения. Они прикрыли это безобразное слово «вожделение» самым прекрасным словом «любовь». Ведь если вы скажете женщине: «Я очень хочу тебя», она тотчас же пойдет и сообщит полицейскому комиссару: «Смотрите! Ученик Бхагвана Шри Раджниша посреди улицы сказал мне: "Я очень хочу тебя!"»

Готовые помочь вам, они арендовали дом рядом с нашим храмом; днем и ночью десятки полицейских с заряженными винтовками ждут чего-нибудь от вас, чтобы немедленно войти в лагерь. И не так много нужно — если вы просто закурите сигарету... а они все курят сигареты. Если вы просто держите чью-то руку, помните: полиция ждет с заряженными винтовками, совсем рядом — со специальной целью они арендовали тот дом.

Прежде тот дом принадлежал нам. Наши люди раньше жили в том доме, мы снова попросили владельца, и он очень обрадовался; он сказал: «Я не жалуюсь на ваших людей. Они могут владеть домом, дом пуст». Но, должно быть, несколько полицейских ищеек есть даже здесь — я не могу назвать доносчика человеческим существом. Он просто полицейская ищейка, выню­хивающая тут и там.

Те полицейские ищейки, очевидно, сообщили полицейскому комиссару: «Они намерены арендовать дом, и владелец согласен». Полицейский комис­сар тотчас же вызвал владельца и приказал ему: «Не отдавайте этот дом ученикам Бхагвана».

Возможно, ему приходится приказывать это всем другим владельцам в Корегаон Парке — дома пусты, — а тот владелец, наверное, сказал: «Дом пуст, а вы препятствуете мне брать ренту». Лишь для того, чтобы помешать нам, полиция взяла его в аренду, и теперь там живут полицейские, просто наблюдая; и если где-то будет замечен какой-либо признак любви, то совершится преступление.

Общество против любви, правительство против любви, образование против любви.

Я помню, как я сидел с проректором университета, где изучал психологию. Он любил меня; бывало, проходя коридором и заметив меня, он обязательно тут же посылал кого-нибудь, чтобы позвали меня: «Если у вас нет никаких уроков или других занятий, заходите ко мне на чашечку чая».

Он любил обсуждать вещи потусторонние; определенно, у него был философский склад ума. Однажды, когда я сидел с ним, вошла аспирантка, вся в слезах. Она сказала: «Меня беспрерывно изводит один молодой человек — мы учимся по одной специальности и в одном классе. Он продолжает всячески издеваться надо мной».

Проректор попросил: «Расскажите мне прямо, что он на самом деле делает».

Она ответила: «Иногда он выпускает воздух из моего велосипеда, иногда, если вокруг никого, швыряет в меня камни. И все время продолжает писать письма — не подписывая их. Я знаю, что это он, мне знаком его почерк». Она принесла три или четыре дюжины писем. Проректор сказал: «Мне знаком этот парень. Не вы первая жалуетесь на него. В этом университете он уже пять лет — с самого начала, и все время он занимается одним и тем же. Я устал от него, его наказывали по-всякому. Теперь единственный способ — исключить его из университета».

Я сказал: «Одну минуту. Нам придется решить, кого исключать». Он спросил: «Что вы имеете в виду?»

Я ответил: «Я имею в виду, что либо меня нужно исключать, либо вас, либо эту девушку, либо того парня — здесь замешаны четыре человека».

«Вы что, вдруг с ума сошли?» — сказал он.

Я сказал: «Успокойтесь. Позвольте мне поговорить с девушкой». Я спросил: «Будь правдивой и искренней — ведь ты на самом деле получала удовольствие, когда тебя изводили?»

Наступила пауза, но ее слезы исчезли. Я спросил ее: «Ты бы предпочла, чтобы никто не прокалывал твой велосипед, не швырял в тебя камни, никогда не писал ни одного письма?»

«Я никогда не думала об этом таким образом, — сказала она. — Нет, я не предпочту такого».

И я спросил ее: «Будь искренней. Твой приход сюда, чтобы сообщить, — нет ли в нем какой-то радости внутри, что именно ты — самая прекрасная девушка? — и к тому же представляешь все доказательства этому».

Она спросила: «Но откуда вы знаете?»

Я сказал: «Узнать об этом не проблема, тут совсем простая психология: женщина страдает больше всего, если никто не смотрит на нее». Хотя, если вы смотрите на нее больше трех секунд, она сильно рассердится. Три секунды — это предел, обнаруженный психологами. Три секунды — это случайно, между прочим; но взгляд более длительный становится присталь­ным. Однако если женщину никто никогда не разглядывает пристально, ее страдания будут невыносимы.

Я сказал девушке: «Я вижу, ты гордишься, даже когда плачешь». Это была прекрасная девушка. Я добавил: «Парень не сделал ничего неправиль­ного, просто он глуп и не знает, как разговаривать с девушкой».

Я сказал проректору: «Вы не должны вмешиваться. Пришлите парня ко мне — я научу его, как ухаживать».

«Но это же университет, обитель мудрости», — проговорил он.

А я спросил девушку: «Чего ты хочешь? Так, как ты скажешь, будет сделано. Если захочешь, чтобы парня исключили, он будет исключен».

Она сказала: «Нет, я не хочу, чтобы его исключили. Знаете, без него весь этот университет опустеет для меня... Он замечательный».

Проректор сказал: «Странно... если он такой замечательный и вы не в силах жить без него, тогда зачем приходить жаловаться?»

Я ответил: «Это просто реклама». А потом сказал девушке: «Итак, мне уже не нужно звать парня?»

«Не нужно, — ответила она, — ведь если он выпускает воздух... он наготове держит насос, чтобы помочь мне. Если он швыряет в меня камни, он уверен, что не ударит и не поранит меня. А если пишет письма, в тех письмах нет ничего плохого. И наверное, вы правы, что я приходила сюда ради того, чтобы и вы узнали об этом».

Я сказал проректору: «Я справлюсь. Не нужно вмешательства с вашей стороны — в противном случае я созову на митинг всех парней и девушек университета и скажу им, что этого проректора нужно исключить, потому что он не уважает любовь».

Он обратился к девушке: «Можете идти — вам не нужно слышать такие вещи. Забудьте то, что он говорил, это просто между мной и им».

Потом он повернулся ко мне и сказал: «Не следует произносить такие речи перед студентами».

Я сказал: «Только один вопрос, и я пойду, потому что у меня урок, а я получил тему...»

Он спросил: «Какую тему?»

«Эту самую тему, — сказал я, — ведь у меня нет никакой программы, я никогда не планирую, чему буду учить. Это такой замечательный сюжет... но один вопрос перед моим уходом. Помните дни своей молодости, когда вы были студентом в университете? И будьте правдивы — разве не смотрели вы когда-либо на девушку с желанием, со страстью? Разве не писали любовных писем?»

Он сказал: «С вами очень трудно быть неправдивым, потому что ваши глаза проникают внутрь так глубоко, что я знаю — вы заставите раскрыть истину. Вы правы. Но сейчас я проректор и должен управлять университетом с десятью тысячами студентов».

Я сказал: «Вы не знаете, как управлять. Исключать за то, что парень любит девушку? А девушка на самом деле замечательная — как вы считаете? Вам не хочется написать любовное письмо?»

«В моем возрасте?» — сказал он.

Я ответил: «Любовь не знает возраста».

Он сказал: «Это верно, только не рассказывайте никому. Если моя жена узнает, что я признался вам в том, что мне нравится девушка, в моем доме начнется террор!»

Из-за того, что старшие не позволяют младшим, не дают им пользовать­ся благоприятными возможностями... Ни отец, ни мать, ни старший брат, ни профессор, ни учитель никогда не поделится со своими студентами, со своими детьми собственным опытом. Так что, естественно, каждый остается почти самоучкой в любви. Он никогда не успеет пройти всю азбуку, начиная с АБВ, а любовь после азбуки только начинается.

Любовь — это спящая в вас энергия.

Мой опыт таков: если ваш ум удастся опорожнить от всей чепухи, которой он наполнен, то в этой пустоте распускается цветок любви, радости, мира и всего самого прекрасного на свете.

А пока у вас этого нет, как можете вы дать это кому-нибудь? Ваши руки пусты, ваше сердце пусто.

Калил Джебран продолжает толковать о прекрасных вещах, но те прекрасные вещи нуждаются в четком понимании — где и как вам все-таки найти их.

А если у вас они есть, все, чем вы займетесь, будет нести знак магического прикосновения вашего переживания. И дело тут не только в обмене — человек любви даже к стулу прикасается с любовью, хотя стул, может быть, и не чувствует этого. Но кто знает? — у стула, возможно, другой вид восприятия, не такой, как у нас.

Человек, который знает любовь, не может делать без нее ничего — это не в его силах. И когда я говорю так, я говорю с абсолютным авторитетом: я не могу даже двинуть своей рукой без любви, хотя двигаю ею в воздухе. С тех пор как я узнал собственное внутреннее существо, каждый поступок, малый или большой, стал полон любви, радости, мира и безмолвия.

А справедливость — только побочный продукт любви; человек любви не может быть несправедливым. Но ни вашим судьям, ни вашим законодателям не известно, что такое любовь. Вот отчего существуют безобразные законы, злые, бесчеловечные.

Справедливость — побочный продукт. И дело не в том, чтобы пойти в законодательный колледж, выучить все о законах и быть судьей. Я побывал в судах и видел судей — они так мертвы, так ужасающе мертвы и совершенно не заинтересованы в том, чем занимаются. Это специалисты. Они знают весь юридический жаргон.

На первом суде, куда меня привели после ареста в Америке, у меня еще была какая-то надежда, потому что судьей была женщина. Но я забыл совершенно, что женщина больше изголодалась по власти, по почету, больше жаждет взойти на вершину успеха, потому что ей отказывали в этом столетиями. Я просто подумал, что она женщина и она поймет.

Но ее подкупил Белый Дом, из-за меня, и с этим связаны высшие авторитеты закона в Каролине. Судебный исполнитель, который провожал меня в суд и обратно от суда до тюрьмы, говорил по дороге: «То, что происходит, абсолютно несправедливо, но вам придется потерпеть. Это дело нескольких дней. Им не удастся продержать вас в тюрьме больше недели, потому что давление мировой общественности увеличивается, все средства информации во всем мире сфокусированы только на одном вопросе — почему вас арестовали и где вас содержат».

Почему меня не доставили в Орегон, в Портланд, где суд собирался решать, отпускать меня на поруки или нет? Зачем меня переселяли все эти двенадцать дней из одной тюрьмы в другую? Коренная причина была в том, что эта толстая женщина, видно, чувствовала вину, ведь она никогда не смотрела мне в глаза. Очевидно, она испытывала и страх тоже, потому что она сказала судебному исполнителю: «Скажите Бхагвану, что он не может пользоваться своей чашкой в суде, поскольку в Америке это считается неуважением к суду».

Я сказал судебному исполнителю: «Я буду носить свою чашку, и если у нее достанет мужества, ей придется спрашивать меня в суде. Это вопрос, который должен быть решен: что же такое чашка — уважение к суду или неуважение».

Тот сильно разволновался, пошел и доложил женщине. Она сказала: «Не беспокойте его. Я не буду поднимать этот вопрос вообще, он может носить чашку». Возможно, я первый человек, который пользовался своей чашкой в американском суде, хотя это и является «неуважением к суду».

Я приготовился к борьбе — меня не заботило, отпустят ли меня на поруки, меня не волновали законы и преступления, которые они находили для меня. Тридцать шесть преступлений — меня это не интересовало. Я хотел стать прямо лицом к лицу с женщиной и увидеть, сколько мужества у нее было. Я хотел услышать, как чашку можно назвать неуважением к суду. Тогда почему моя ряса не является неуважением к суду? Я откажусь заодно и от нее, просто чтобы воздать почтение суду!

Она поняла, что лучше не связываться с таким человеком. Судебный исполнитель прибежал и сказал: «Можете пользоваться ею, тут нет ничего страшного. Не беспокойтесь об этом».

Я спросил: «Что произошло? Закон в Америке переменился?»

Тот же судебный исполнитель рассказал мне по дороге в тюрьму: поскольку мне было отказано в поручительстве... Удивительный случай, исторический феномен — прокурор США доказывает три дня и не может доказать, что я совершил хоть одно преступление. В конце концов он и сам признал это: «Я не смог доказать какой-либо его вины, однако я хочу, чтобы магистрат знал, что правительство не благоприятствует, чтобы ему предос­тавляли поручительство».

И повсюду в мире они продолжают говорить, что министерство юстиции не зависит от правительства, что правительство не может вмешиваться.

Судебный исполнитель сказал мне: «Реальность за кулисами состоит в том, что женщину подкупили. Ей сказали, что если она не выдаст вас на поруки, то ее сделают федеральным судьей». Она была только штатным судьей, и это было ее большой мечтой.

Я сказал: «Если бы она попросила меня, я бы даже не заботился о поручительстве. Я сказал бы моим адвокатам: "Не спорьте. Если мое пребывание в тюрьме несколько дней поможет несчастной женщине стать федеральным судьей, пусть будет так"».

Справедливость — побочный продукт любви.

Но этого не знают ни мужчина, ни женщина; все они забыли, что такое любовь. Только слово остается, прямо как «Бог»... совсем пустое. Вы открываете слово «Бог», а внутри ничего. Тот же случай со словом «любовь».

Любовь возникает лишь в тех, кто знает себя.

Любовь — это свет, наполняющий медитативное сердце.

Любовь — это пламя, возникающее в вас, когда вы создаете простран­ство для него. Ваши мысли должны быть отброшены, ваши предрассудки должны быть отброшены. И тогда не будет проблем относительно справед­ливости — вы не сможете быть несправедливыми к кому-либо, даже к своим врагам вы не сможете быть несправедливыми.

Он говорит прекрасно:

Но если в обмене не будет любви и доброй справедливости, то одних он приведет к жадности, а других к голоду.

Так и произошло. Нет справедливости в мире, нет любви в мире — есть только жадность и голод. Голод существует из-за жадности, из-за немногих людей, настолько загипнотизированных деньгами, что они продолжают соби­рать, не беспокоясь, что чем больше денег они соберут, тем больше людей умрет в Эфиопии, в Индии, по всему бедному Востоку.

Все ваши деньги промокли от крови.

Ваш банковский счет показывает, скольких людей вы убили.

Жадность — слово очень красивое: вы не представляете, как глубок его смысл. Оно происходит от санскритского корня, а в санскрите каждое слово имеет определенный смысл и глубину, чего не бывает в других языках. На санскрите стервятник называется гиддха. Стервятник поедает трупы людей, животных, птиц; он живет только смертью других, его жизнь зависит от смерти других. Английское же слово жадность (greed) — это трансформация на долгом пути слова гиддха (giddha). Всякий, кто жаден, абсолютно не сознает того факта, что его жадность создает где-то бедность, голод, болезнь, смерть.

Так что он прав: если есть жадность, тогда мир разделяется на два класса — тех, кто имеет, и тех, кто не имеет. Это бесчеловечно, так создавать мир, это абсолютно безобразно. Для стервятников такое было бы естественным. Но мир создают человеческие существа, и это становится совершенно недостойным.

В Афганистане, как раз недавно мне сообщили... вот уже долгое время этих несчастных афганцев убивают ни за что. Афганцы — одни из самых красивых мужчин на земле — рослые, живут долго, дольше, чем кто-либо еще; они прекрасны. Вам не найти толстого афганца. Они подобны превос­ходным, высоким деревьям: семь футов — их почти обычный рост. Прекрасные лица, прекрасные тела... и люди простые, совершенно счастливые, хотя у них и нет ничего.

Но из-за жадности Америки их раздавливают между американскими и советскими силами. Они стали полем боя. Америка снабжает оружием одну часть, одну политическую партию. И, с другой стороны, для остальных афганцев не было другого пути, как просить помощи у Советского Союза. Там есть общая граница, а Америка далеко.

Но у жадности есть крылья, совсем как у стервятников, — большие крылья.

Поэтому сейчас Советский Союз продолжает поставлять все виды оружия одним, Америка продолжает снабжать устаревшим оружием другую партию, и афганцы убивают друг друга.

Ныне Советский Союз, похоже, вступает в новую эпоху. С новым премьер-министром Советский Союз уже не прежнее закрытое сталинское общество, он становится более открытым. И освобождение академика Саха­рова от пожизненного заключения — историческое событие в Советском Союзе. Через шестьдесят лет после революции впервые кто-то возвращается живым из пожизненного заключения. Пожизненное заключение означает, что о вас вспомнят, только когда вы умрете.

И Сахаров демонстрирует дух нового человека. Перед своим освобож­дением он позвонил премьер-министру и заявил: «Я соглашусь возвратиться из Сибири, только если моя индивидуальность будет целостна, если моя свобода самовыражения и свобода передвижения не будут ограничены только Россией, даже если я захочу выехать из России; если все эти права будут предоставлены, только тогда я хочу возвратиться. Иначе какой в этом смысл? Смерть придет где угодно, будь то в Сибири или в Москве. По крайней мере в Сибири есть глубокое удовлетворение, что я умираю за свободу. В Москве даже этого удовлетворения не будет».

И новый премьер-министр принял его условия, сказав так: «Вашей свободе самовыражения не будут препятствовать. Вы будете восстановлены как директор физической академии, и ваше передвижение будет целиком зависеть от вас — можете ехать куда захотите.

Россия, конечно, вступает в новую эпоху, выходит из темноты, в то время как Америка соскальзывает во тьму.

Я наказан за проявление своей свободы выражения. С одной стороны, меня выгнали из Америки. А с другой — моя коммуна была уничтожена, таким фашистским и безобразным способом, что даже Адольфу Гитлеру стало бы стыдно.

Советский Союз открывается. Следовательно, Советский Союз хочет уйти из Афганистана — но Америка не желает. Ныне проблема такова: если Советский Союз уйдет из Афганистана полностью, Америка намерена прибрать к рукам весь Афганистан. Это будет, таким образом, предатель­ством тех афганцев, которые зависели от Советского Союза в своей борьбе с Америкой. Они люди бедные, без армии, без оружия... но это очень гордые люди.

Британское правительство пыталось много раз. Небольшая часть Афга­нистана соприкасается с индийской границей. А еще лучше афганцев пакистанцы — они самые замечательные, самые простые люди. Британское правительство много раз пыталось прибрать к рукам пакистанцев с Пакис­таном. Ведь если занять Пакистан, то приближается граница Афганистана, и вторым шагом можно занять Афганистан.

Но британские империалисты испугались по простой причине — пакис­танцы были готовы умереть, но не попасть в рабство. У них не было никакого оружия, и у них не было никакой армии. Они провозгласили: «Мы грудью встретим ваше оружие. Можете уничтожить каждого пакистанца от малых детей до стариков, всех мужчин и женщин, но пока жив хоть один пакиста­нец, вам не удастся сказать, что вы победили. Вы победите, только когда весь Пакистан превратится в кладбище. Так что, если вы желаете получить кладбище, мы готовы».

Увидав их решимость, узнав их достоинство, британские империалисты отбросили саму эту идею. Вот почему Британия никогда не была озабочена Афганистаном — на их пути стояли пакистанцы.

Сейчас Советский Союз хочет уйти, потому что это ненужное убийство, в этом нет справедливости. Они ведь не вредят никому. Они не политики, у них нет никакого желания вторгаться. В течение двух тысяч лет Индию непрерывно захватывал каждый сосед, кроме Афганистана и пакистанцев. По-настоящему свободолюбивые люди никого не желают поработить — несмотря на то что они бедны и были все соблазны захватить Индию. Но простое желание оставаться свободными дает дополнительный эффект — пусть и другие тоже будут свободны.

---

Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 262; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!