К Майклу ди Капуа, издательство «Пантеон-букс»
Нью-йоркское издательство «Пантеон-букс» попросило Толкина написать предисловие к новому изданию сказки Джорджа Макдональда «Золотой ключ». И хотя в результате предисловие Толкин так и не написал, работа над ним вылилась в сочинение «Кузнеца из Большого Вуттона», начатого как совсем коротенькая история в рамках предисловия. Подробнее см. «Биографию», стр. 379–382, где цитируются отрывки из предполагаемого предисловия.
7 сентября 1964
Сэндфилд-Роуд 76, Хедингтон, Оксфорд
Уважаемый мистер ди Капуа!
Я готов написать небольшое предисловие к отдельному изданию «Золотого ключа». Я не столь пылкий почитатель Джорджа Макдональда, каким был К. С. Льюис, однако об этом его произведении я высокого мнения. Я упомянул о нем в своем эссе «О волшебных сказках»…..
Я отнюдь не уверен, что смогу произвести нечто, достойное предложенного вами гонорара. От природы я не большой любитель аллегорий (на самом деле, скорее наоборот), мистических либо моральных. Но я сделаю все, что в моих силах, если будет время. В любом случае я очень признателен вам за то, что вы ко мне обратились.
Искренне Ваш,
ДЖ. Р. Р. ТОЛКИН.
Из письма в издательство «Хоутон-Мифлин» 10 сентября 1964
Мне хотелось бы сделать одно критическое замечание, хотя не думаю, что его от меня ждут и что воспримут его с радостью. Клише на стр. iii [ «Дерева и листа»] мне кажется крайне отталкивающим; я вот думаю, нельзя ли его по возможности переработать или убрать вовсе. Надпись, на мой вкус, омерзительна, да и сделана плохо, и хотя, вне всякого сомнения, оно так и задумано, в моих глазах это ее нисколько не возвышает. Толстый, по всей видимости, обрубленный, ствол, корней вообще нет, хилые ветки — по мне, такое дерево абсолютно не годится в качестве символа Сказительства или как представление о том, что мог нарисовать Ниггль! Вероятно, мой вкус небезупречен. Вероятно, то же самое можно сказать о взглядах и мнениях, высказанных в тексте. Но если их сочли нужным воспроизвести — и я глубоко за это признателен, — тогда хотелось бы мне, чтобы произвели заодно и рисунок, более им созвучный.
|
|
|
264 Из письма в издательство «Аллен энд Анвин» 11 сентября 1964
Как вам, безусловно, известно, «Хоутон-Мифлин» набирают заново «Дерево и лист». 8 сентября я получил увесистый пакет с корректурой для вычитки. Любезно, спору нет; но, поскольку мне стоило 1 фунт 7 шиллингов 6 пенсов вернуть это к оговоренному ими сроку, боюсь, мои комментарии по поводу клише, разработанного для стр. iii, прозвучали несколько резко: гнусность редкостная, что-то вроде помеси жирной актинии и обкорнанного испанского каштана, а поверх всего приляпана невыразимо мерзостная надпись.
|
|
|
Из письма к Дэвиду Колбу, ОИ
Печально, что «Нарния» и вся эта часть наследия К. С. Л. остаются за пределами моих пристрастий, равно так же, как многие мои произведения — за пределами его. Кроме того, я лично счел «Письма к Малькольму» произведением мучительным и местами шокирующим. Я начал было писать на него отзыв, но, если и закончу, для публикации, он не сгодится.
Из письма к Майклу Джорджу Толкину 6 января 1965
Внук Толкина учился на английском факультете в университете Сент-Эндрюз.
Мне ужасно жаль, что мои «Гавейн» и «Перл» не выйдут вовремя, чтобы оказаться тебе в помощь (если вообще выйдут): главным образом в силу того, что в ходе работы я обнаруживаю массу мелких подробностей касательно слов, и это уводит меня в сторону, — не говоря уж о том, что переводить стихи стихами само по себе трудно. Безусловно, «Перл» — одна из самых сложных задач, с которыми когда-либо приходилось сталкиваться переводчику. Невозможно перевести поэму тем же размером, и при этом так близко к тексту, чтобы перевод служил «шпаргалкой». Но, сдается мне, всякий, кто прочтет мой вариант, будь он самым что ни на есть высокоученым специалистом по среднеанглийскому, получит более непосредственное впечатление оттого, как поэма воспринималась (носителем языка). Но если честно, сдается мне, это просто личная забава.
|
|
|
Из письма к Майклу Толкину 9—10 января 1965
В пятницу, в возрасте 91 1/3 года, умер мой дорогой старый покровитель, сподвижник и друг доктор Ч. Т. Онайонз. Я давно с ним не виделся. Он был последним из тех людей, что по праву назывались «англистами» Оксфорда и уже орудовали вовсю, когда я вступил на это поприще. Ну, не совсем: Кеннет Сайзем (некогда мой тьютор) еще живет-поживает на островах Силли, ему всего 76. К слову сказать, раз уж речь зашла на эту грустную тему, Т. С. Элиота не стало. Но если тебе понадобится идеальный образчик скверных стихов, смехотворное «хуже не бывает», приблизительно [на уровне] возрожденного «чучела совы»{Аллюзия на название антологии Уиндема Льюиса и Ли «Чучело совы: антология плохих стихов» (1930); само словосочетание заимствовано из сонета У. Вордсворта и употребляется как характеристика поэзии, в высокопарном стиле повествующей о материях тривиальных и незначительных.}, я бы [не] нашел ничего лучше, нежели 8 строк бедного старика Джона Мейсфилда{На тот момент (с 1930 по 1967) Джон Мейсфилд носил титул поэта-лауреата: это па жизненное почетное звание, присваеваемое видным поэтам, вменяет им в обязанность написание стихов по случаю государственных праздников (например, коронации), а также эпитафий по случаю кончины выдающихся британских подданных. Тж. см. письмо №32.}, посвященных Элиоту, в «Таймс» от 8 января, пятница: «Восточный Коукер»{Так называется одно из четырех стихотворений из цикла Т. С. Элиота «Четыре кварте та». Стихотворение «Восточный Коукер» (1940) названо так в честь сомерсетской деревни, откуда ведут свой род предки Элиота и где пожелал быть похороненным сам автор.}. Едва ли не ниже/не выше вордсвортского нулевого стандарта…..
|
|
|
Ограниченность моей «славы» меня не тревожит (и не удивляет). Даже в Оксфорде полным-полно людей, обо мне, не говоря уже о моих книгах, в жизни не слыхавших. Но многим из них я могу отплатить равным неведением — это не злой умысел и не пренебрежение, а чистой воды случайность. В ноябре приключился презабавный случай: я тогда в порядке любезности пошел на последнюю лекцию цикла, что читал профессор поэзии, Роберт Грейвз. (Примечательная личность: занятный, приятный, чудной, странностей полным-полно, наполовину немец, наполовину ирландец, очень высокий, в молодости, должно быть, походил на Зигфрида/Сигурда, но Осел.) Лекции хуже и абсурднее в жизни своей не слышал. После лекции он представил меня одной милой молодой женщине из аудитории: одетой хорошо, но неброско; держалась она непринужденно и любезно, и мы отлично нашли общий язык. И тут Грейвз расхохотался и говорит: «По всей видимости, вы друг о друге прежде не слышали». Так оно и было. Я, собственно, и думать не думал, что дама обо мне что-то знает. Звали ее Ава Гарднер, но имя это ничего мне не сказало, пока люди, более сведущие в мирских делах, не сообщили мне, что она — кинозвезда какой-то там величины и что пресс из представителей прессы и буря ламп-вспышек на ступенях Скулз образовались не ради Грейвза (и безусл. не ради меня), а ради нее….. И все же былое самомнение то и дело получает подзарядку не из малых, что меня по-прежнему несказанно удивляет. 29 сентября, на обеде в Мертоне по случаю семисотой годовщины{Мертон-Колледж, один из старейших колледжей Оксфордского университета, был основан в 1264 г.}, встретил Берка Тренда — его недавно избрали почетным членом колледжа: он время от времени исполняет обязанности секретаря кабинета{Имеется в виду кабинет министров — руководящая группа министров, назначаемая премьер-министром и определяющая основные направления политики правительства.}; так вот он назвался моим «поклонником» и добавил, что большинство членов кабинета с ним заодно, а что до «палаты», так в обоих ее лагерях преобладают сходные воззрения. Если они купят по книге, а не просто зачитают до дыр экземпляр в библиотеке палаты общин — уже польза! Иной награды пока не предвидится. Но, пожалуй, величайший из сюрпризов приключился 4 дня назад: я получил очень теплое «поклонническое» письмо от Айрис Мердок. И если это имя для тебя — та же «Ава Гарднер», что ж, ничего не попишешь…..
Когда я задумываюсь о смерти моей матери (а ведь она была моложе Приски), измученной гонениями, нищетой и недугом, что в значительной мере явился их следствием, в попытке передать нам, малышам, Веру; когда я вспоминаю крохотную спаленку, что она делила с нами — мы тогда снимали комнаты в домике почтальона в Реднэле, — спаленку, где она умерла в одиночестве, даже не причастившись перед смертью, так усилился ее недуг, — мне очень горько и тяжко, когда мои собственные дети сбиваются с пути и уходят [от Церкви]. Да, Ханаан совсем по-другому воспринимался теми, кто ступил на Землю обетованную, выйдя из пустыни; и жители Иерусалима более поздних времен зачастую, возможно, казались глупцами или подлецами, или даже хуже. Но in hac urbe lux solemnis [423] всегда казался мне неизменной истиной. «В своих блужданиях по свету» я встречал раздражительных, бестолковых, не исполняющих своего долга, тщеславных, невежественных, лицемерных, ленивых, подвыпивших, жестокосердных, циничных, скупых, алчных, вульгарных, исполненных снобизма и даже (предположительно) безнравственных священников; но в моих глазах один отец Френсис перевешивает их всех, а он был испано-валлийцем, тори, выходцем из высшего общества, и многие считали его старым бездельником-снобом и болтуном. Да, он был таким — и в то же время не был. От него я впервые узнал о милосердии и прощении; и свет их пронзил даже тьму «либерализма», откуда я вышел, больше зная о «Марии Кровавой»{Прозвище королевы Марии Тюдор (1516–1558), жестоко преследовавшей протестантов.}, нежели о Матери Иисуса — о которой, если и упоминалось, так лишь как об объекте греховного поклонения папистов.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 263; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!