Меме ощутила, что жарится на медленном огне его кичливости, и отчаянно стала соображать, как его осадить. Но ничего не могла придумать
— Не волнуйтесь, — тихо сказал он. — Не впервые женщина сходит с ума по мужчине.
Она так растерялась, что ушла из гаража, не взглянув на новые автомобили, и всю ночь до утра ворочалась в постели, рыдая от унижения. Рыжий американец, который было начал ее интересовать, теперь казался ей грудным младенцем. Именно тогда она уразумела, что желтые бабочки возвещают появление Маурисио Вавилоньи. Раньше она их тоже видела, чаще всего в гараже, и полагала, что они слетаются на запах краски. Иногда замечала, как они порхают над ее головой в полумраке зрительного зала. Но когда Маурисио Вавилонья стал ее преследовать, как призрак, который только ею различался в толпе, она поняла, что желтые бабочки почему-то всегда при нем. Маурисио Вавилонья мог быть среди публики в концертах, в кино, в церкви, и ей не надо было искать его взглядом, потому что над ним всегда кружились бабочки. Когда однажды их надоедливое трепыхание вывело из себя Аурелиано Второго, она чуть было не доверила ему свою тайну, как обещала, но вовремя удержалась, инстинктивно почувствовав, что на этот раз он не повторит, смеясь как обычно: «Что сказала бы твоя мать, если б знала!» Как-то утром Фернанда с дочерью подрезали розы в саду, и вдруг мать, страшно вскрикнув, оттолкнула Меме с места, где та стояла, а было это место тем самым, с которого уплыла в небо Ремедиос Прекрасная. На мгновение Фернанде показалось, что то же чудо повторится с ее дочерью, ибо воздух снова вдруг будто затрепетал. Но это были бабочки. Меме почудилось, что они внезапно выпорхнули из солнечного света, и сердце у нее дрогнуло. В этот миг вошел Маурисио Вавилонья с коробкой в руках — подарком от Патрисии Браун, как он сказал. Меме постаралась не краснеть до слез, поборола страшное смущение и даже с вполне естественной улыбкой попросила оказать ей любезность и положить коробку на перила в галерее, так как руки у нее в грязи. Фернанда мельком взглянула на человека, которого через несколько месяцев выгонит из дому, даже не вспомнив, что когда-то видела его, и отметила лишь желтушный цвет его щек.
|
|
|
— Странный какой-то, — сказала она. — По лицу видно, скоро умрет.
Меме подумала, что у матери перед глазами все еще мельтешат желтые бабочки. Когда работа в розарии была окончена, она помыла руки, унесла коробку в спальню и открыла. Там была китайская игрушка — пять ящичков, вставленных один в другой, а в самом маленьком лежала открытка с аккуратно нарисованными, словно каким-то школяром, буквами: «В субботу увидимся в кино». Меме оторопела от ужаса: коробка столько времени стояла на виду у всех, и, хотя она оценила смелость и изобретательность Маурисио Вавилоньи, ее поразила его наивная уверенность в том, что их свидание состоится. Меме уже знала, что Аурелиано Второй в субботу вечером занят. Однако всю неделю терзалась таким жутким нетерпением, что в субботу уговорила отца всего лишь проводить ее в кинотеатр, а потом после сеанса зайти за ней. Огни в зале еще горели, а над головой у нее уже металась ночная бабочка. Дальше было так. Огни погасли, и Маурисио Вавилонья сел рядом с ней. Меме чувствовала, как погружается в пучину жгучего волнения, и спасти ее, как было во сне, может только этот человек, пропахший машинным маслом и едва различимый в полутьме.
|
|
|
— Если бы вы не пришли, — сказал он, — меня бы больше не увидели.
Меме ощутила на своей коленке тяжесть его пятерни и уже знала: с этой минуты они оба перешли границы запретного.
— Ты меня забавляешь, — усмехнулась она. — Всегда говоришь то, чего не следует.
Она сошла с ума от любви. Потеряла сон и аппетит и впала в такое глубокое одиночество, что даже отец стал не нужен. Сочинила длиннейший и сложнейший список якобы неотложных визитов и дел, чтобы сбить с толку Фернанду, забросила подруг, чихала на все условности, лишь бы встречаться с Маурисио Вавилоньей в любое время и в любом месте. Сначала ей был не по нраву его грубый натиск. В первый же раз, как только они остались одни в открытом поле за гаражами, он безжалостно довел ее до зверского исступления, лишившего всяких сил. Должно было пройти некоторое время, прежде чем она поняла, что это тоже одна из форм ласки, и тогда совсем потеряла разум и жила только им одним, обуреваемая неистовым желанием тонуть в пьянящем запахе жавеля, растертого в машинном масле. Незадолго до смерти Амаранты в безумии Меме наступил вдруг светлый промежуток, и она похолодела от мысли о своем будущем. Ей доводилось слышать о женщине, которая гадает на картах, и она пошла к ней, никому ничего не сказав. Это была Пилар Тернера. Как только старуха увидела Меме, она сразу догадалась, в чем дело. «Садись, — сказала Пилар Тернера. — Мне не нужны карты, чтобы предсказать будущее кого-то из Буэндия». Меме не знала и никогда не узнает, что эта столетняя гадалка была ее прабабушкой. Да она этому никогда бы и не поверила, услышав, с какой жестокой простотой та поведала ей, что любовное пекло становится раем только в постели. Такова же была точка зрения и Маурисио Вавилоньи, но Меме отказывалась ему верить, невольно полагая, что простой человек вполне может и ошибиться. Она тогда думала, что любовь так или иначе убивает любовь, ибо в природе людей отказываться от еды, утолив голод. Пилар Тернера не только вывела ее из заблуждения, но и предложила ей старую койку, на которой сама зачала Аркадио, деда Меме, а потом и Аурелиано Хосе. Кроме того, обучила ее, как с помощью горчичных припарок предохранить себя от нежелательных последствий, и снабдила рецептом питья, которое в крайнем случае поможет избавиться «даже от угрызений совести». Этот визит вселил в Меме такое же чувство бесшабашной отваги, какое она ощутила, когда впервые хлебнула с подругами крепкого рома. Смерть Амаранты заставила ее, однако, отсрочить исполнение замысла. Все десять поминальных дней она не отходила от Маурисио Вавилоньи, когда он бывал в их доме, смешиваясь с толпой посетителей. Потом наступил долгий период траура с непременным затворничеством, и на некоторое время им пришлось разлучиться. Это были дни таких волнений, такой неодолимой любовной тяги и стольких подавляемых желаний, что в первый же день, когда Меме смогла выйти из дому, она прямехонько направилась к Пилар Тернере. И отдалась Маурисио Вавилонье без сопротивления, без стыда, без жеманства, так легко и просто, так умело и понятливо, что более ревнивый мужчина мог бы принять это за чистейшей воды распутство. Они посвящали любви два дня в неделю в течение более трех месяцев, пользуясь невольным сводничеством Аурелиано Второго, который легковерно подтверждал алиби дочери, лишь бы избавлять ее от материнского ига. Тем вечером, когда Фернанда накрыла их в кино, Аурелиано Второй вдруг ощутил укор совести и зашел к Меме в спальню, куда ее заперла Фернанда. Отец не сомневался, что дочь облегчит свою душу признаниями, которые он явно заслужил. Но Меме ничего не сказала. Она была так уверена в самой себе, так крепка душой в своем одиночестве, что Аурелиано Второй подумал о том, что между ними оборвалась всякая связь, что их товарищество и сообщничество не более чем иллюзии прошлого. Он хотел было поговорить с Маурисио Вавилоньей, полагаясь на свой авторитет бывшего хозяина, чтобы покончить с его притязаниями, но Петра Котес убедила его, что это дела женские и нечего соваться к дочери, и он продолжал барахтаться в своих колебаниях, лелея скромную надежду на то, что домашнее заключение положит конец страданиям дочери. Меме отнюдь не выглядела страждущей. Напротив, из соседней спальни до Урсулы долетало по ночам ее ровное дыхание, днем было слышно, как она спокойно делает все, что ей положено, с аппетитом ест и не жалуется на плохое пищеварение. Лишь одно занимало Урсулу в течение двух месяцев домашнего ареста Меме: почему та ходит в купальню не утром, как все, а в семь вечера. Иной раз старухе хотелось предостеречь Меме от скорпионов, но девушка избегала ее, подозревая в предательстве, и Урсула предпочитала не лезть со своими прабабкиными советами. Желтые бабочки заполняли дом, едва начинало вечереть. Возвращаясь из купальни, Меме всякий раз видела, как Фернанда в полном отчаянии окатывает тучи бабочек жидкостью от вредных насекомых. «Просто беда, — причитала мать. — Все говорят, что ночные бабочки приносят несчастье». Однажды вечером, когда Меме была в купальне, Фернанда случайно вошла в ее спальню и попала в такую толщу бабочек, что чуть не задохнулась. Она схватила тряпку, чтобы их распугать, и застыла от ужаса, сообразив, что между поздними купаниями дочери и горчичным пластырем, выпавшим у нее из рук, прямая связь. Теперь Фернанда не стала долго ждать, как раньше. На следующий же день она пригласила к обеду нового алькальда, который был ее земляком, уроженцем высокогорья, и попросила его устроить ночью засаду на заднем дворе, ибо ей кажется, что у нее воруют кур. Той же ночью страж пальнул из ружья по Маурисио Вавилонье, когда тот разбирал черепицу на купальне, где его ожидала Меме, раздетая догола и дрожащая от страсти среди полчищ бабочек и скорпионов, как это было почти каждый вечер за последние месяцы. Пуля, застрявшая в позвоночнике, приковала его к постели на всю оставшуюся жизнь. Маурисио Вавилонья умер от старости в полном одиночестве, прожив свои годы не жалуясь, не возмущаясь, никого не виня, страдая от воспоминаний и от желтых бабочек, не дававших ему ни минуты покоя, и публично ославленный как куриный вор.
|
|
|
|
|
|
События, которые в конечном итоге нанесли смертельный удар Макондо, уже назревали тогда, когда домой привезли сына Меме Буэндии. Обстановка в городе была такой тревожной, что никому не было дела до семейных передряг, и потому Фернанда без труда прятала ребенка от чужих глаз, словно его на свете не было. Она не могла не взять младенца, ибо он попал к ней таким странным образом, что отказаться от него было невозможно. Она должна была терпеть, сжав зубы, до конца своей жизни, ибо в решающий момент у нее недостало храбрости исполнить свое тайное намерение — утопить его в купальне. Фернанда заперла этот дар Божий в мастерской полковника Аурелиано Буэндии. Ей удалось убедить Санта Софию де ла Пьедад, что ребенка в корзине она выловила из реки. Урсуле предстояло умереть в неведении. Маленькая Амаранта Урсула, которая однажды застала Фернанду в мастерской, когда мать кормила ребенка, тоже поверила в сказку о корзине с реки. Аурелиано Второй, окончательно порвавший с женой из-за чудовищной жестокости, с какой та обошлась с бедной Меме, прознал о существовании внука только через три года после его появления в доме, когда малыш удрал из заключения по недосмотру Фернанды и вмиг оказался в галерее, голышом, с длинными лохмами, впечатляющим гуликом с индюшиный нос, — живое воплощение не человеческого детеныша, а людоеда с картинки из энциклопедии.
Фернанда не ожидала такого подвоха со стороны своей немилосердной судьбы. Ребенок словно бы олицетворил собой разврат, который, как ей верилось, она сумеет навсегда изничтожить в этом доме. Не успели отсюда убрать Маурисио Вавилонью с пробитым позвоночником, а она уже прекрасно знала, что надо делать, чтобы замести все следы скандального происшествия. Не сказав мужу ни слова, Фернанда собралась на следующий день в дорогу, сунула в чемоданчик три смены белья для дочери и зашла в ее спальню за полчаса до отхода поезда.
— Пошли, Рената, — сказала она.
Никаких объяснений не последовало. Меме тоже не желала ни говорить, ни слушать. Она даже не спросила, куда ее ведут, ей было все равно — хоть на бойню. Она не проронила ни слова с той минуты — и умолкла на всю жизнь, — как услышала выстрел на заднем дворе, а затем страшный вопль Маурисио Вавилоньи. Когда мать велела ей выйти из спальни, она не причесалась, не умылась и, как лунатик, поднялась в вагон, даже не заметив желтых бабочек, которые продолжали роиться над ее головой. Фернанда так и не поняла, да и не старалась понять, было ли каменное молчание дочери намеренным или она онемела от горя. Меме почти не соображала, что едет в поезде по древней зачарованной земле. Не видела бескрайних густых банановых плантаций по обе стороны железной дороги. Не видела ни белых домиков гринго, ни их иссохших от пыли и жары садов, ни женщин в коротких штанах и сине-полосатых блузах, играющих в карты на террасах. Не видела на пыльных дорогах повозки, запряженные быками и доверху нагруженные тучными кистями бананов. Не видела девушек, которые плескались в прозрачных речках, как рыбы-бешенки, вгоняя в тоску пассажиров проходящего поезда видом своих пышных грудей; не видела убогих и жалких бараков рабочих, где тучами вились желтые бабочки Маурисио Вавилоньи и где у порогов сидели на горшках зеленоватые хилые дети, а брюхатые женщины обливали бранью проходящий поезд. Все эти мимолетные картины, праздничными видениями скользившие перед взором Меме, когда она ехала домой из школы, теперь не задевали ее сердца. Не глядела она в окно и тогда, когда осталась позади знойная влажность плантаций и поезд пошел сквозь необозримые поля красных маков, где еще высился обугленный остов испанского галиона, а потом вырвался к тому самому прозрачному воздуху и к тому самому пенному и грязному морю, где почти век назад были похоронены мечты Хосе Аркадио Буэндии.
В пять вечера, по прибытии на конечную станцию низины, Меме вышла из вагона, потому что вышла Фернанда. Обе сели в пролетку, напоминавшую большую летучую мышь, и астматически хрипящая лошадь потащила их по безлюдному городку, над бесконечными, изъеденными селитрой мостовыми которого неслись унылые звуки фортепьяно, подобно тем, что давным-давно слышала юная Фернанда в часы сьесты. Они взошли на речной пароход, деревянное колесо которого грохотало, как артиллерийская канонада, а ржавая железная обшивка дышала печным жаром. Меме не выходила из каюты. Дважды в день Фернанда ставила тарелку с едой возле ее кровати и дважды в день уносила еду нетронутой, и не потому, что Меме решила уморить себя голодом, а потому, что ее тошнило от одного запаха пищи и выворачивало наизнанку даже от воды. В то время она и сама еще не знала, что горчичные припарки не помеха ее плодовитости, как не знала еще почти год и Фернанда, пока ей не вручили младенца. В душной каюте, сходя с ума от дребезжания железных переборок и невыносимой вони гнилой воды, взбаламученной колесом парохода, Меме потеряла счет дням. Много времени прошло с тех пор, как последняя желтая бабочка была сражена лопастями вентилятора, и она сочла это неоспоримым доказательством того, что Маурисио Вавилонья умер и всему конец. Тем не менее она не зачахла и не пала духом. Она продолжала думать о нем и во время мучительного переезда на мулах через равнину, ошеломляющую миражами, где плутал Аурелиано Второй, когда искал самую красивую женщину на земле, и во время перехода через горы по козьим тропам, и во время поездки по мрачному городу, каменные улочки которого разносили эхо погребального трезвона тридцати двух колоколен. Переночевали они в большом заброшенном доме колониальных времен, спали на голых досках, которые Фернанда кинула на пол в огромной спальне, поросшей мхом, и укрывались обрывками истлевших оконных занавесей, которые крошились при всяком движении. Меме знала, где они находятся, потому что в кошмаре бессонницы видела бродящего неподалеку того самого кабальеро в черном, которого когда-то в канун Рождества привезли к ним домой в свинцовом гробу. На следующий день после мессы Фернанда отвела ее в одно темное хмурое здание, которое Меме тотчас узнала по часто слышанным воспоминаниям матери о монастыре, где ее готовили в королевы, и поняла, что путешествие окончено. Пока Фернанда с кем-то разговаривала в соседней комнате, она стояла в зале, где шахматными квадратами ее обступили большие портреты испанских епископов, и дрожала от холода, потому что еще не рассталась с шерстяным платьем в черных цветочках и своими грубыми ботинками, хранившими мертвящий холод высокогорья. Она стояла в центре зала, думая о Маурисио Вавилонье в желтой сени витражей, когда из комнаты вышла очень красивая послушница с ее чемоданчиком, где были три смены белья.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 374; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!