Бойня в психушке страшное преступление в психиатрической лечебнице возле Ниццы буйный пациент убил психиатра и двух санитаров 11 страница
Из-за облаков выглянуло солнце. Зимнее солнце, тусклое и чуть теплое. Этот приглушенный жар перекликался с его собственным лихорадочным состоянием. От волнения его трясло. Не верилось, что вот-вот он встретится с матерью. Эта мысль тревожила его, и в то же время он чувствовал себя защищенным броней. Его память запечатана наглухо, словно окружающие его кирпичные стены.
Наконец ему повстречались две медсестры. Он объяснил, что пришел навестить свою мать, которая находится здесь уже много лет. Они переглянулись: в измятой одежде, с двухдневной щетиной Кубела скорее походил на одного из их пациентов, чем на посетителя. Не говоря уже о том, что сын, чья мать так долго лежит в психушке, не может не знать, как ее найти. Ее фамилии они не знали: здесь больше пяти сотен больных. Они объяснили, что седьмой корпус, где лежат хроники, расположен на западе, через три блока.
Кубела отправился дальше, спиной чувствуя их пристальные взгляды. Что ж, могло быть и хуже. Больше всего он боялся, что его узнают. Наверняка во времена своего официального существования он регулярно навещал мать, и персоналу корпуса должно быть известно, что он погиб. А может, кто-то из санитаров видел его фотографию по телевизору?
Седьмой корпус. Он сразу же узнал решетчатую ограду и двери с особым двойным запором, привычные для мест, отведенных опасным пациентам. На его звонок вышла женщина с могучими плечами и неприступным видом. В ее взгляде ничего не промелькнуло. Она его не узнала. Он назвал имя матери. Францишка Кубела действительно находится в этом корпусе. Медсестра работает здесь недавно.
|
|
|
Кубела сквозь решетку объяснил, почему так долго не навещал мать, на ходу придумывая заграничные командировки и прочие отговорки. Он боялся, что мегера потребует у него удостоверение личности. Чтобы пустить пыль в глаза, он вставил несколько психиатрических терминов, и они попали в цель. Медсестра открыла ворота.
– Я вас провожу, – заявила она безапелляционно.
Они прошли по аллеям, окруженным лужайками и столетними деревьями. Голые ветви напоминали вырванные электрические провода. По дороге им попалось с десяток пациентов. Слюнявые рты, запекшиеся губы, апатичные взгляды, безвольно повисшие руки. Все как обычно.
– Вот она, – сказала медсестра, замедляя шаг.
Кубела увидел сидящую на скамейке фигуру, закутанную в ярко-синий пуховик. Лица, завешанного жесткими жирными волосами, видно не было. На ногах – огромные белые рэперские кроссовки с толстыми, будто на пружинах, подошвами.
Он направился к этому странному существу. Медсестра шла за ним следом.
– Спасибо, но теперь вы можете меня оставить.
|
|
|
– Нет. Я должна вас сопровождать. Таковы правила. – Медсестра улыбнулась, стараясь смягчить свои слова: – Она опасна.
– Я в состоянии за себя постоять.
– Опасна для себя самой. Никогда не знаешь, как она отреагирует.
– Тогда останьтесь здесь. Если возникнут проблемы, вы сможете вмешаться.
Медсестра скрестила руки, приняв позу часового. Кубела двинулся дальше. Он ожидал увидеть мертвенно-бледный призрак с изможденным костлявым лицом. Но его мать оказалась рыхлой. Отвислые щеки, дряблые, словно заплывшие нездоровым жиром веки. Побочный эффект таблеток и уколов. Он также обратил внимание на признаки экстрапирамидального синдрома, характерные для больных, принимающих нейролептики: ригидность конечностей, дрожащие пальцы…
Францишка курила, держа руку у самого рта. Лицо было искажено злобной гримасой, кожа покрыта темными пятнами. Жесткие волосы почти закрывали ее одутловатую физиономию. В свободной руке она держала сигаретную пачку и зажигалку.
– Мама?
Никакой реакции. Он сделал еще шаг и снова окликнул ее. Слово «мама» ранило ему горло, словно бритвенное лезвие. Наконец Францишка, не пошевелив головой, перевела глаза в его сторону. Будто одержимая бесами.
|
|
|
Кубела присел на скамейку рядом с ней.
– Мама, это я – Франсуа.
Она взглянула на него. Ее лицо слегка напряглось, затем она медленно кивнула. Постепенно ее выражение изменилось. Теперь она выглядела испуганной. С трудом она скрестила руки и обхватила ими живот. Губы у нее дрожали. У Кубела сжалось сердце. Он рассчитывал на откровения. Похоже, его ждало настоящее потрясение.
– Co chcesz?
– Пожалуйста, говори по-французски.
– Чего тебе?
Голос звучал враждебно. Низкие звуки скрежетали, как заржавевший мотор. Тонкие губы прорехой выделялись на оплывшем лице.
– Я хочу поговорит с тобой о своем брате.
Она стиснула живот еще сильнее. Он представил себе матку, выносившую его самого и его черного близнеца. Арену ненависти и угрозы. Утробу, ныне превратившуюся в изъеденный лекарствами клубок внутренностей.
– Какой еще брат? – Она прикурила от окурка очередную сигарету.
– Тот, который родился вместе со мной.
– Нет у тебя брата. Я вовремя его убила.
Кубела наклонился к ней и, несмотря на ветер и свежий воздух, ощутил исходящую от нее вонь. Запах застарелого пота, мочи и мазей.
– Я прочитал твою историю болезни.
– Убить. Он хотел тебя убить. Я тебя спасла.
– Нет, мама, – произнес он тихо. – Операции не было. Редукция эмбриона не понадобилась, только я не знаю почему. Никаких объяснений в документах я не нашел.
|
|
|
Она не ответила.
– Я был у тебя дома, – настаивал он. – В тупике Жан-Жорес, в Пантене, помнишь? Нашел твои УЗИ, медицинские заключения, записи врача. Но ничего о родах. Даже свидетельств о рождении не оказалось. Что же все-таки произошло?
Ни слова. Ни движения.
– Ответь мне! – Он повысил голос. – Как мой брат выжил?
Францишка Кубела не шелохнулась, будто окаменев в своей толстой дутой куртке. Одни только пальцы по временам двигались, поднося сигарету к губам, и тогда женщина торопливо затягивалась.
– Расскажи мне, мама. Прошу тебя…
Но полька замерла, уставившись прямо перед собой застывшим взглядом. Он с запозданием осознал, что ведет себя непрофессионально. Он говорил с ней не как здравомыслящий психиатр, а как возмущенный сын. Пытался силой вломиться в ее мозг, даже не постучавшись и не представившись. Никак не объяснил, где пропадал целый год. И ничего не сказал о причинах, заставивших его так настойчиво расспрашивать ее о прошлом.
– Расскажи мне, мама, – повторил он уже поспокойнее. – Я родился в одной из больниц в Пантене восемнадцатого ноября семьдесят первого года. Я был не один. Но ты отказалась воспитывать моего брата. Он вырос где-то далеко от нас и наверняка страдал от одиночества, оттого, что его бросили… Где он сейчас? Мне надо с ним поговорить.
Подул ветер, и вонь ударила ему в нос. Холод и теплые лучи лишь усиливали этот мерзкий запах. Францишка прела на солнце.
– Мой брат вернулся, – прошептал он, едва не касаясь губами ее жирных волос. – Он мстит мне. Мстит нам. Убивает бродяг и старается свалить вину на меня. Он…
Кубела замолчал. Шизофреничка не слушала его. Или не понимала. Все тот же застывший взгляд. Все те же затяжки украдкой. Нет, от нее он ничего не добьется.
Он поднялся, но тут же замер. В его руку впились чьи-то пальцы. Он опустил глаза. Францишка бросила свою зажигалку. Ее рука, словно ледяные тиски, вцепилась в его рукав. Кубела перехватил скрюченную кисть. Он оторвал ее от себя, будто разложившуюся руку мертвеца.
Теперь она смеялась. На нее напал приступ дикого хохота, едва слышного, но неудержимого, отдававшегося свистом в ее дряблых щеках.
– Что тут смешного?
Она все еще смеялась, затем вдруг остановилась, чтобы припасть к сигарете, словно к кислородной маске.
– Ты объяснишь мне, в чем дело?
– Брат-близнец родился, – сказала она наконец. – Вместе с тобой. Только он умер! Его убили три месяца раньше. Длинной, длинной, длинной иголка… Psia krew! – Она снова судорожно схватилась за живот. – Я носила мертвый дьявол в своем животе… Он гнил, отравлял мои воды… Отравлял тебя…
Кубела рухнул на скамью.
– Что… что такое ты говоришь?
Его сотрясала дрожь. В висках у него будто лопались кровеносные сосуды.
– Правда, – прошептала Фрацишка между двумя затяжками.
Она тщательно отерла выступившие от смеха слезы.
– Его убили, kotek. Но не могли вытащить до роды. Слишком опасно для тебя. Вот его дух и остался там. – Она снова сжала живот. – Он заразил тебя, moj syn…
Она снова прикурила сигарету от предыдущей, потом перекрестилась.
– Он заразил тебя, – повторила она. – Меня заразил тоже…
Она смотрела на тлеющий кончик своей сигареты. Подула на него, словно подрывник, раздувающий фитиль бомбы.
– Он так и остаться у меня в животе… Мне надо очиститься…
Она распахнула куртку. Под ней оказалась сомнительной чистоты ночнушка. Она резко задрала ее. Кожа была усеяна ожогами и надрезами в форме креста.
Пока Кубела соображал, что к чему, к ним бросилась медсестра. Но опоздала. Женщина раздавила сигарету о свой жирный живот, по-польски бормоча молитву.
* * *
– Каждый дагеротип – уникальное произведение искусства. Его невозможно воспроизвести, понимаете? Когда вы вставляете пластину в камеру, второго шанса у вас уже не будет!
Одиннадцать часов утра.
Накануне Анаис успела встретиться только с четырьмя дагеротипистами. Очень славные люди, невиновные на все сто. Из-за навигатора, который работал через раз, она часами блуждала по парижскому предместью, пока наконец, выбившись из сил, не остановилась в два часа ночи в отеле «Ибис» у Порт-де-Шампере.
Сейчас она находилась в доме Жан-Мишеля Брока в Плесси-Робинсон. Третий ее визит за утро. Продвинутый художник уверял, что заново изобрел язык фотографии. «Истинный! Язык зыбких контрастов, сверкающего черного и белого, детали, от которых перехватывает дыхание!» От него она ничего не узнала. Разве что убедилась, что он не убийца. Он только что вернулся из четырехмесячной поездки в Новую Каледонию.
В заключение Анаис задала свой убийственный вопрос:
– По-вашему, можно использовать человеческую кровь при химической обработке дагеротипа?
– Че… человеческую кровь?
Она снова объяснила, что имеет в виду. Гемоглобин. Окись железа. Этапы проявки. Брока был шокирован, но она почувствовала, что идея пришлась ему по вкусу. Органические выделения – модное направление в современном искусстве. Разрезанные трупы животных у Дэмьена Херста. Замороженные в моче распятия Андреса Серрано. Почему бы не омытые кровью дагеротипы?
– Надо будет разобраться, – пробормотал он. – Поэкспериментировать…
* * *
Анаис поехала дальше и наконец ближе к полудню в неприметном домике в Нейи-Плезанс на другом берегу Марны отыскала Ива Пейро. Номер восемь в ее списке. Если исключить двух других фотографов, которых уже несколько месяцев нет во Франции, ей после этого останется посетить еще восьмерых.
Предыдущий был художником-мечтателем, ну а этот оказался прилежным ремесленником. Пейро продемонстрировал ей каждый предмет, необходимый для проявки, уточнив, что все изготовил своими руками. Анаис взглянула на часы. Пейро – не убийца. Семидесятилетний, рыхлый, весит килограммов шестьдесят…
– Я стремлюсь вернуться к безупречной работе мастеров тысяча восемьсот пятидесятых, – сказал он, доставая свою коллекцию пластин. Сами по себе они представляли достаточно широкую гамму тонов, от яркого света до густых теней…
Выразив восхищение, Анаис поехала дальше.
Тринадцать часов.
Она возвращалась в Париж. Ее следующей целью был фотограф, которого она упустила вчера. Реми Барий, живущий в Одиннадцатом округе. Историк. Он засыпал ее датами, именами, занятными фактами. Было уже больше трех часов дня. Для проформы она задала свой коронный вопрос о человеческой крови. В ответ он лишь оскорбленно нахмурился. Ладно, пора уходить.
Она попятилась к выходу. Историк замахал руками:
– Но мы же не закончили! Я непременно хочу рассказать вам о техниках, применявшихся до дагеротипии, о гелиохромии, диораме.
Но Анаис уже сбегала по лестнице.
* * *
Он выяснил, какой гинеколог принимал роды у Францишки.
Но тот уже умер.
Искал акушерку, которая ему ассистировала.
Она испарилась.
Хотел зайти в мэрию Пантена, чтобы собрать сведения в архиве актов гражданского состояния.
Но по субботам мэрия не работает.
Вернувшись в свой домик, он пересматривал бумаги снова и снова, и они уже рассыпались в прах под его руками. Он отметил одну деталь: на последних заключениях, в правом верхнем углу, были указаны имена тех, кто получал копии документов. В том числе психиатра, бывшего экстерна парижских клиник Жан-Пьера Туанена, директора диспансера имени Эскироля. Кубела догадывался, что на пятом месяце беременности у Францишки уже серьезно расстроилась психика. Пришлось обратиться к специалисту.
Кубела принялся за поиски Жан-Пьера Туанена и узнал его адрес. Тот по-прежнему жил в Пантене, на улице Бенжамен-Делессер. Всего в паре улиц от собственного его убежища. Он усмотрел добрый знак в этом совпадении. Возможно, психиатр что-нибудь да припомнит.
Он отправился туда пешком – шел вдоль стен, подняв воротник, засунув руки в карманы. Пародия на сыщика. Вполголоса он повторял свою легенду. Его мать бредит. На самом деле в 1971 году его брат-близнец выжил. Францишка анонимно отказалась от ребенка. Отвергла его. Бросила. После встречи с психиатром он так или иначе выйдет на след своего брата-близнеца и доберется до него. Настигнет его, так же как тот загнал и затравил самого Кубела, выставив серийным убийцей.
Миновав лабиринт мрачных улочек, он наконец отыскал металлическую ограду. Поднялся на цыпочки. В саду на колени опустился старик, обрезая секатором кустик. Казалось, он с головой ушел в свое занятие. Вспомнит ли он хоть что-нибудь? Ведь он наверняка последний человек на земле, которому известно, что именно произошло в день рождения Кубела.
Он нажал на звонок. Прошла минута. Он снова заглянул за ограду и обнаружил, что старик все так же увлечен своей работой. Позвонил снова, еще настойчивее. Наконец садовод поднял голову, оглянулся на калитку и снял наушники – он трудился под музыку. Кубела из-за решетки помахал ему рукой. Воткнув секатор в землю, тот встал на ноги. Высокий, крепкий, он слегка сутулился. Одет в бесформенную теплую куртку поверх испачканного землей рабочего комбинезона, резиновые сапоги, стеганые перчатки и древнюю панаму. Наконец он впустил Кубела в сад.
– Извините, – улыбнулся он. – Я вас не слышал.
Ему перевалило за семьдесят, но глаза сохранили былую живость. Потрясающее лицо в стиле Пола Ньюмана испещрено бесчисленными морщинами, словно каждый год оставлял свою зарубку на этой дубленой коже. Выбившиеся из-под панамы серебряные пряди, поблескивающие в тусклых вечерних лучах, и искрящийся взгляд, казалось, окружали его ореолом света. Пахло от него свежевскопанной землей и инсектицидом.
– Вы и есть Жан-Пьер Туанен?
– Да, это я.
– Меня зовут Франсуа Кубела.
Старик стянул рукавицу и пожал ему руку:
– Извините, мы с вами знакомы?
– В семьдесят первом году вы лечили мою мать, Францишку Кубела. Она ждала двух близнецов, из которых мог выжить только один.
Туанен просунул под панаму два пальца и поскреб голову.
– Кубела, ну конечно… Давненько это было.
– Мне тридцать девять. А можно мне… Могли бы мы об этом поговорить?
– Ну разумеется, – сказал тот, впуская его. – Заходите, пожалуйста…
Кубела последовал за хозяином и оказался в саду, в запущенности которого таился тонкий расчет. Над свежеподрезанными купами клонились деревья, ямки, словно застыв в ожидании, чередовались с приземистыми кустами. Все выглядело совершенно естественным и вместе с тем превосходно продуманным. Нечто вроде растительного дендизма.
– Февраль, – заметил старик, обводя сад рукой. – Месяц, когда полагается подрезать растения. Но лишь те, которые цветут летом. Только не трогайте весенние!
Он направился к самой большой яме, рядом с которой высилась горка земли. Сел на холмик и поднял полотняный ягдташ. Извлек из него термос и два пластиковых стаканчика. Ароматы вскопанного перегноя и сжатых трав наполняли ноздри.
– Кофе?
Кубела кивнул и присел рядом. Два могильщика перекусывают у могилы.
– Вам повезло, что вы меня застали, – сказал Туанен, осторожно наполняя стаканчики. – Я приезжаю сюда только по выходным.
– Вы разве не живете в Пантене?
Старик протянул кофе Кубела. Ногти у него почернели от земли, руки были покрыты пигментными пятнами.
– Нет, сынок, – улыбнулся он. – Не судите по внешности – я все еще практикую.
– В диспансере?
– Нет. Заведую небольшим отделением в психиатрической клинике под Ла-Рошелью. – Он пожал плечами. – Придумали мне занятие на старости лет! Лечу таких же хроников, как я сам!
Кубела поднес стаканчик к губам, не сводя глаз с Туанена. Ему чудилось, будто перед ним – спутниковый снимок Земли. Возвышенности, реки, разломы – здесь было все, начертанное на коже и повествующее о генезисе жизни, о ее тектонических сдвигах, вулканических извержениях и ледниковых периодах.
– Чем я могу тебе помочь?
Этот внезапный переход на «ты» удивил его, но не задел. В конце концов, этот человек почти присутствовал при его рождении.
– Я веду расследование о первых днях моей жизни. Хочу точно знать, при каких обстоятельствах я появился на свет.
– Ну ясное дело. Твои родители тебе ничего не рассказывали?
Он не стал вдаваться в подробности.
– Отец умер. Ну а мать…
Туанен кивнул, вглядываясь в свой кофе, и заговорил:
– Я наблюдал ее после твоего рождения. В то время я руководил диспансером здесь, в Пантене. То, что сейчас принято называть социальным лечебным центром. Твоя мать страдала серьезным психическим расстройством. Да ты и сам знаешь. После родов мы с твоим отцом подали заявление о принудительной госпитализации. Ты ведь знаешь, что это значит?
– Я психиатр.
Старик улыбнулся и приподнял стаканчик, словно хотел сказать: «Будем здоровы». Его лицо было отмечено налетом цинизма, почти жестокости человека, утратившего последние иллюзии, но очень светлые глаза придавали ему какую-то светлую невозмутимость. Словно озерца в горных расщелинах.
– А твоя мать все еще жива?
– Жива. Но ее душевное здоровье не улучшилось. Она уверена, что во время ее беременности проводилась редукция эмбриона. Что мой брат-близнец был убит в ее утробе.
Старик приподнял бровь:
– А ты так не думаешь?
– Нет.
– Почему?
– У меня есть доказательства, что мой брат жив.
– Какие доказательства?
– Я не могу рассказать вам подробно.
Туанен указательным пальцем, как ковбой, сдвинул свою панаму и глубоко вздохнул.
– Мне очень жаль, сынок, но ты ошибаешься. Я присутствовал при редукции плода.
– Вы хотите сказать…
– Точную дату я уже не помню. Примерно на шестом месяце беременности. Выжить мог только один зародыш. Пришлось выбирать. Это сделала твоя мать, но ее сознание было… скажем, спутанным. Однако твой отец дал свое согласие.
Кубела закрыл глаза. Его пальцы впились в стаканчик, так что кофе выплеснулся на руку. Но он не почувствовал ожога. У него под ногами будто разверзлась пропасть.
– Вы ошибаетесь.
– Я был там, – повторил Туанен, стукнув по земле каблуком. – Я присутствовал при операции. Мне полагалось поддерживать твою мать во время этого испытания. Хотя, на мой взгляд, она бы предпочла священника.
Кубела отбросил стаканчик и обхватил голову руками. Он погружался в бездну, которая его так страшила. Три убийства, а виновный один. Он сам.
Он поднял глаза и предпринял последнюю попытку:
– Я не нашел в родительских бумагах никаких упоминаний о проведенной операции. Ни врачебного заключения, ни предписаний. Ничего. Документа, доказывающего, что редукция состоялась, просто не существует.
– Бумаги могли уничтожить. О таких вещах предпочитают не вспоминать.
– Но я и о родах не нашел никаких упоминаний, – настаивал Кубела. – Как и о том, что она лежала в больнице. И свидетельства о рождении там не было.
Старик встал и опустился перед Кубела на колени, словно пытался успокоить ребенка.
– Пойми одно, – прошептал он, кладя руки ему на плечи. – Твоя мать родила не только тебя, но и твоего мертвого близнеца. В тот момент, когда проводилась редукция, уже нельзя было сделать аборт. Иначе ты бы тоже погиб. Пришлось ждать. Так что у нее родилось сразу двое детей. Один живой, один мертвый.
Кубела сдержал стон. Значит, дьявольского брата не существует. Нет никакого мстительного двойника. Остается только он один. Два близнеца выжили лишь в его воспаленном мозгу. Он одержим своим братом. И доминирующий, и ущемленный близнец – он сам.
Он с трудом поднялся. Казалось, земля уходит у него из-под ног. Кубела попрощался со стариком и покинул сад. Долго он брел в каком-то тумане. Когда наконец вышел из оцепенения, оказался на незнакомой улице. Он видел свою тень на оградах, на кирпичных фасадах, на тротуаре и вспоминал о белом сне Патрика Бонфиса. Том самом, что приснился и ему самому. Сне о человеке, теряющем свою тень… Сейчас на его долю выпало нечто обратное. Участь человека, нашедшего свою тень. Своего проклятого двойника. Свой собственный негатив. Его мать права. Его черный близнец пропитал околоплодные воды, проник внутрь его, заразил его своей отравой…
Всю жизнь ему удавалось удерживать эту угрозу на расстоянии. Всю жизнь он не позволял злу вырваться наружу. Вот чем объяснялось тревожное выражение на его фотографиях. Возможно, маленький Франсуа боялся других. Но прежде всего он опасался самого себя. Вот почему он посвятил себя психиатрии. Написал докторскую диссертацию о близнецах. Изучал синдром множественной личности, шизофрению…
Исследуя чужие психические расстройства, он укрощал свое собственное безумие. Ирония заключалась в том, что эта страсть довела его до истоков зла. Он наблюдал Кристиана Мьоссана, Патрика Серена, Марка Казарьяна. И вел расследование. Он проник в сеть «Матрешки». Стал одним из подопытных. Пассажиром без багажа.
Но не только.
Препарат «Метиса» пробудил черного близнеца. Под его воздействием рухнула плотина, воздвигнутая Кубела перед этой злой силой. Проклятый двойник овладел его душой.
Он и был убийцей с Олимпа. Каким-то образом его призрачный брат вел реальную жизнь в глубинах его сознания. Но как Кубела превращался в кого-то другого и ничего об этом не помнил? Неужели он нечто вроде доктора Джекила и мистера Хайда?
Он поднял голову и обнаружил, что плачет, сидя на земле под козырьком какого-то подъезда и прижимая колени к груди. Сквозь эти слезы пробивался смех.
До него дошло очевидное.
Чтобы уничтожить мифологического убийцу, ему нужно убить самого себя.
* * *
– Саша раскололась.
Анаис не сразу уловила, о ком он говорит.
– Саша?
– Владелица сайта знакомств.
– О’кей. И что это нам дает?
– Не много. Она сама не понимает, что там творится. Говорила о таинственных исчезновениях членов клуба.
– Женщин?
– Женщин. Мужчин. Кого угодно. Она вконец запуталась и не желает взглянуть правде в глаза. Ее клуб на грани разорения. Корабль идет ко дну, но она все еще стоит у штурвала.
18 часов.
Она дошла до двенадцатого имени. Такими темпами она, быть может, успеет проверить весь список до полуночи. Когда ей позвонил Солина, она ехала по кольцевому бульвару, направляясь к северному выезду из столицы.
– А что она говорит о Медине?
– В начале две тысячи девятого девчонка посещала ее вечеринки. Примерно в августе она исчезла. Больше Саша ничего не знает.
– И Саша не видела, что Медина не похожа на ее завсегдатаев?
– Почему же, видела. Но не стала отказываться от такой приманки.
– Ей известно, чего хотела Медина?
– Нет. Она говорила и о другой девице той же породы. Анна Мария Штрауб, она же Фелис. По словам Саша, она тоже из эскорта.
– И она правда не имеет представления о том, что эти цыпочки у нее забыли?
– Никакого. Одно мы знаем наверняка. Сеть Саша рассчитана на людей со средним достатком. Профессионалкам такого калибра там ловить нечего.
– А Фелис мы можем допросить?
– Нет. Она покончила с собой в январе две тысячи девятого.
Две эскорт-девушки, записавшиеся на один и тот же сайт знакомств, скончались в течение нескольких месяцев. Это не было простым совпадением.
– Известно, почему?
– Ничего не известно. Она повесилась. Но, если верить Саша, депрессивной ее никак не назовешь.
– Тогда было расследование?
– Конечно. Именно так Саша и узнала о самоубийстве. Сейчас мы поднимаем это дело.
– А ты говорил с Саша о Януше?
– Показывал его фотку.
– Она его знает?
– Ага. Но под другим именем. Точнее, под двумя. В первый раз он вступил в ее клуб в январе две тысячи девятого под именем Франсуа Кубела. Потом пропал. И снова записался в мае месяце. На этот раз под именем Арно Шаплен. Человек из лофта.
– Ей это не показалось странным?
– Она все списала на его скрытность. Впрочем, она не слишком распространялась о своих отношениях с этим типом. Я бы сказал, что они были ближе, чем она готова признать.
Анаис почувствовала укол ревности и тут же выбросила эти глупости из головы. К чему дважды записываться в один и тот же клуб? Очевидно, расследование Януша каждый раз выводило его на этот сайт. А значит, безусловно существует связь между Sasha.com и «Матрешкой».
– А Франсуа Кубела вы пробили?
– Сейчас пробиваем. Пока мы знаем, что он был очень известным психиатром.
– Был?
– Погиб в автомобильной аварии на автомагистрали А31 двадцать девятого января две тысячи девятого года.
Колесики у нее в мозгу вертелись с бешеной скоростью.
– Ты хочешь сказать, что Януш присвоил себе его личность?
– Нет. В тот день на самом деле разбился Януш. У меня перед глазами фотка Кубела: это наш клиент. Уж не знаю, каким таким чудом он воскрес.
Имитация несчастного случая совсем не в духе Януша. Неужели превращение Кубела в Шаплена – сознательное и предумышленное мошенничество?
Отметив про себя эту фальшивую ноту, она спросила:
– Вы роетесь в его прошлом?
– Есть предположения?
– Возможно, Кубела работал на «Метис». Или же на парней, связанных с «Матрешкой».
– Говорю тебе, мы сейчас этим занимаемся. Круче всего то, что недавно он снова появился в клубе.
Анаис так и думала. Януш продолжал свое расследование. Точнее, каждый раз начинал его с нуля. «Матрешка». Медина. Саша. Все связано.
– Как он назвался на этот раз?
– Ноно, то есть Арно Шаплен.
– Он искал кого-то конкретного? Медину?
– Нет. На этот раз ему понадобилась некая Лейла. Девица того же пошиба, что и две другие.
– Профессионалка?
– В этом Саша не уверена. Так или иначе, девка – отпад. Магрибианка по происхождению. Учитывая обстоятельства, мы не можем отбросить гипотезу, что двух первых замочил твой хахаль. Может, он никакой не мифологический убийца, а обычный извращенец, у которого зуб на потаскух. А может, и то и другое.
Она подавила едкую отрыжку. Зачем Януш разыскивал этих девиц? В последний момент заметив выезд с кольцевого бульвара, она вывернула руль, вызвав шквал разъяренных гудков.
Ей понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, о чем они говорили.
– А что Саша?
– Ее мы задержали. Разбираемся с остальными исчезновениями, о которых она говорила.
– Исчезновениями мужчин?
– Ага. Она назвала нам несколько имен. Надо их проверить. За этой сетью что-то кроется. Хотя, по-моему, Саша тут ни при чем. Как бы дико это ни звучало, вся эта история каким-то боком связана с программой «Матрешка», ну а Саша тут ни сном ни духом.
Они мыслили в одном направлении.
– Ну а что у тебя? Разобралась с этими фотками? – продолжал Солина.
Она опустила глаза на список имен и план парижского предместья, лежащий у нее на коленях:
– Я продвигаюсь, но дело бы шло быстрее, если бы твой навигатор работал.
– Скажи спасибо парижской префектуре. Эти твои фотографы не при делах?
– Пока вроде нет. Но еще шестерых я не проверила. Думаю, ночью закончу.
– Держись. Встретимся в конторе.
Она отсоединилась и в сотый раз за этот день задумалась, не теряет ли она время попусту. Но отбросила эти сомнения, вспомнив, что серийные убийцы всегда попадаются, совершив одну-единственную ошибку. Что ни говори, а другого способа поймать их просто не существует. Убийца с Олимпа, фотографируя Икара, разбил покрытую серебром пластину, он собрал осколки, но не заметил один кусочек. Тот самый, который теперь его и погубит.
Она сосредоточилась на дороге. Уже стемнело, но пробок не было. Она ехала по городу, следя за указателями. Еще два поворота, и она легко нашла нужную ей улицу. Раз на раз не приходится. Вообще-то по сравнению с результатами Солина этот след теперь представлялся ей бесперспективным. Вот пропавшие девушки – то, что надо…
Перед воротами нашлось место для парковки. Ей по-прежнему везло. Анаис выбралась из машины, твердо решив ускорить темпы. Она позвонила в калитку, хлопая в ладоши, чтобы согреться. В свете дуговых ламп клубились облачка выдыхаемого ею пара. Металлическая калитка отворилась. Едва увидев старика в грязной панаме, она поняла, что вопросы можно и не задавать. Этот семидесятилетний хрыч не может быть убийцей.
Дата добавления: 2015-12-21; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!